Лимонный пирог с корицей (гет)

Что ни случается, то к лучшему, как обычно говорят. Только Рон теперь твердо знал, что не так это, не так.

Не успел начаться новый день, как она снова вешалась на шею. Как будто выслеживала его; не засыпая, сторожила его сон у двери мужской спальни. Ее настойчивое преследование поначалу его веселило, однако совсем скоро это стало напоминать игру в прятки, где Лаванда была водящей, а он, Рон, вечно прятался. И всегда, всегда она находила его. Где бы он ни прятался: за колонной ли, за Гарри, под столом. Он не мог пойти Большой Зал на завтрак, чтобы не услышать позади себя громкий, почти оглушающий возглас: «Бон-Бон!» — и тут же ее руки душили его шею, не давая глотнуть хоть немного воздуха.

«Ну все, Лаванда», — нетерпеливо бурчал он, вылезая из ее крепких, пахнущих цветами объятий. Она надувала губки — ах, Мерлин бы ее побрал! — и через мгновение он позволял ей сидеть рядом. Та сияла своей улыбкой, как только что начищенный котел. Рон мрачно завтракал, обедал и ужинал, стараясь избегать взглядов Гермионы. Лаванда же, казалось, не боялась никого. Она трещала, как сорока, о новостях, чаще сплетничала; когда же подсаживалась ее подруга Парвати, они болтали без умолку, обсуждая всех и вся в замке.

«А вот этот начал встречаться с этой…», «А ты слышала, что тот-то прислал совой той-то письмо, в котором…»

Рону казалось, что его затягивает в эту бесконечную пучину сплетен, слухов, обсуждений… Ему казалось, что ничто не сможет его спасти от этого всего, разве что, если он покончит с собой. И тогда, и тогда Лаванда достанет его!

Когда она не говорила, она целовала его. Поначалу это было мокро, слюняво, вообще-то противно. Потом он, что говорится, вошел во вкус, и ему понравилось. Ему нравилось держать ее, прижимать к себе, как маленький мальчишка прижимает к себе игрушку, когда засыпает; ему нравилась она, когда она смотрела на него так преданно; когда глаза ее светились от счастья, от любви к нему. Ему нравилось проявлять силу, чувствовать себя мужчиной, нося ее сумку, иногда нося ее на руках. Но Рону и это надоело. А особенно надоело испытывать на себе полный ненависти взгляд Гермионы.

«И что ей надо от меня? У нас свободная страна, я могу делать, что хочу!» — думал он, сильней прижимая к себе Лаванду, когда Грейнджер проходила мимо. Пытался ли он спрятаться или доказать Гермионе, что он — свободный человек? Рон и сам не знал ответа.

— Бон-Бон, хватит витать в облаках, — целуя его в мочку уха, бормотала Лаванда. И Рон опускался на землю, понимая, что больше продолжаться так не может. И однажды он решился.

На улице стоял холод. В воздухе кружили снежинки, кокетливо осаживаясь на ресницах девушек. Ветер, издеваясь над прохожими, залетал под одежды, заставляя содрогаться.

Люди спешили в «Три метлы» согреться и выпить фирменное сливочное пиво мадам Розмерты. Лаванда, обхватив руку Рона, о чем-то вдохновенно щебетала ему, только Рон не слушал. Он не замечал ничего и никого вокруг, обдумывая то, что ему предстоит.

— Ну Бон-Бон, обрати на меня внимание, — обиженно топнув ногой и резко дернув рукой, одернула его Лаванда. — Почему ты в последнее время такой задумчивый? — недовольно спросила она. Не дав Рону ответить (который, зная манеры своей подруги, даже не думал ничего отвечать), Лаванда поправила шапочку и продолжила: — Это все из-за учебы, да? Ты так много трудишься, мой сладкий, — на лице ее изобразилась неподдельная тревога, — это все проклятая МакГонагалл. Она так много задает тебе работы, а ведь Трансфигурация — это не главный предмет. И вообще, почему ты не откажешься? Ты ведь…

Рон только улыбнулся одними уголками губ и снова погрузился в свои мысли — пока Лаванда возмущается, можно все обдумать.

Они зашли в «Три метлы» и сразу же заняли столик у окна. Вид им предстал самый романтический: мороз рисовал на стекле узоры, и сквозь них были еле различимы фигуры влюбленных, держащихся за руки; спешащих согреться пинтой огневиски жителей деревни и профессоров Хогвартса, пришедших в таверну следить за меню своих студентов.

В декоре «Трех метел» было что-то волшебное: приятные тона стен, темные оттенки дерева столов, мягкие сиденья — во всем этом все существо утопало; горячие напитки и пряные сласти пьянили; терпкие ароматы, наполнявшие помещение, кружили голову; и кружка сливочного пива лишь довешала этот дурманящий танец хмеля.

— Как это мило, мой сладкий, — улыбаясь, произнесла Лаванда. Что именно было милым, Рон не знал, но кивнул ей.

— Что ты будешь? — равнодушно глядя в меню, спросил Рон и посмотрел из-за книжечки на подругу. Она, закусив губу, рассматривала предложенные блюда и накручивала на палец кудрявый надушенный локон. Взгляд ее становился все мутней и мутней, по мере того, как она приближалась к концу списка.

— Я бы съела кусок лимонного пирога с корицей и выпила бы, пожалуй, чашечку кофе. Это все, Бон-Бон, — кокетливо завершила Лаванда. Рон снова кивнул и сделал заказ. — Я надеюсь, это не слишком дорого, — тревожно протянула девушка, но Уизли положил руку на ее пальцы и легонько сжал, как бы опровергая ее опасения.

— О, Рон, — начала Лаванда, но парень перебил ее:

— Послушай, мне надо кое-что тебе сказать, — произнес он немного грустно. Он растерянно смотрел на то, как глаза его подруги распахнулись, но тут же кокетливо прищурились; она вытащила свою руку из пальцев Рона и сжала его запястье. Рон вскинул бровь и нахмурился; Лаванда же начала водить наманикюренным карминовым ногтем по его ладони и старалась поймать его взгляд. Рон же избегал смотреть Лаванде в глаза. «Как ей сказать, как?» — стучало у него в голове. От напряжения у него выступили на лбу капельки пота, и он боялся, что Лаванда заметит это. Она заметила, но придала этому несколько другое значение. В глазах ее что-то блеснуло, что-то хищное, коварное, совсем женское, совсем не воздушное-лавандино. Уизли хотел одного: сбежать. Он жалел о том, что пригласил Лаванду сюда; надо было прислать ей совой письмо, как сделал тот, с Когтеврана (Рон вспомнил его из разговоров Лаванды и Парвати).

— Ваш заказ, — прервал напряжение официант, ставя на стол два пирога и кофе. Рон нервно кивнул, а Лаванда откинулась на сиденье. Она смотрела по-прежнему теперь, в глазах ее не было того странного, пугающего блеска.

— Очень мило, — сказала она, придвигаясь к столу поближе и кладя на колени салфетку. Рон сидел как на иголках, он не мог притронуться к своему куску пирога; ему казалось, что еда просто не пролезет сейчас; да и вообще он заказал пирог не потому что хотел есть, а просто из приличия.

Он с тревогой наблюдал за тем, как Лаванда отрезает кусочек и кладет его в рот — ему вдруг представилось, как она, с той же хищной ухмылкой, отрезает кусок от него; как она с коварным смехом посылает в него проклятие…

— Рон, ешь же, — Лаванда, сияя своей ослепительной улыбкой, указала вилкой на его пирог. Уизли кивнул и ужаснулся своим мыслям. «В самом деле, что это я…» — подумал он.

— Лаванда, мне надо кое-что сказать тебе, — повторил Рон, собравшись с духом. Его подруга, не отрываясь от чашки кофе, что-то невнятно пробормотала, и Рон воспринял это как приглашение к продолжению. Он откашлялся и, набрав воздуха, выпалил: — Я больше не хочу с тобой встречаться! — и облегченно выдохнул, словно свалил с себя целую гору.

— Что, прости? Я не услышала, — поставив кружку на стол, переспросила Лаванда.

— Ты…ты не услышала? — Рон не верил своим ушам: какого труда ему стоило сказать это один раз! Второго раза он не перенесет точно.

Он собирался с мыслями, но тут дверь открылась и зашла Гермиона. Рон встретил ее взгляд.

— Так что ты мне хотел сказать? — воздушно улыбнулась Лаванда. Набравшись смелости, Рон сказал — деланно-громко, чтобы проходящая мимо Гермиона слышала:

— Я люблю тебя, Лаванда!

Девушка в умилении посмотрела на Рона, и, нагнувшись над столом, крепко его поцеловала. Краем глаза Рон увидел, как Гермиона, хмыкнув, быстрым шагом вышла из таверны.

«Вот так, Грейнджер. Вот так, — удовлетворенно подумал он, — у нас — свободная страна!»