Девочка-Лучик (гет)

Почти что час самоубийц. Без пяти четыре. Интересно, что бы подумали люди, увидев его на Южной башне? Вряд ли что-то хорошее.

По крайней мере у него есть оправдание — посттравматический шок. Конечно, это всего лишь объяснение. Не более. Никакой травмы не было. Разве что травма душевная. Но кто может её вылечить? Правильно — никто. Если не справилась известный психолог с заковыристым именем из Мунго, не помогли лучшие друзья… Остается только терпеть. Стараться забыть.

Нет.

Нельзя забывать. Это будет почти что предательство. Попробовать отпустить. Оставить только лучшее, утопив всё остальное в первозданном хаосе. А потом часто вспоминать. Но не жить этим.

Попробовать сказать имя вслух. Имя, которое впервые в жизни дало надежду на счастье. Которое спасало столько раз. Спасло и погибло.

Сириус. Теперь вслух.

— Си…

Слишком больно. Виноват я. Я. Я.

Уже в тысячный раз виноват в смерти людей. В смерти родителей. Седрика. И тех, кого не знаю, но которые теперь мертвы. Из-за мальчика по имени Гарри Поттер.

А из глаз текут слезы, а из горла рвется крик. И это отчаянное желание броситься вниз, не увидев рассвета. Так просто отречься от всего и отправиться поближе к крёстному.

Он встаёт, подходит к высоким перилам. Смотрит вниз.

Такая далёкая земля, скрытая туманом. Тёмно-серые облака наверху, как будто кто-то, не жалея, плеснул краску на небо. Уханье беспокойных сов, чья охота явно была удачной. Мелькающие вдалеке чёрные крылья фестралов. И чьи-то шаги, раздающиеся прямо позади него. Мягкие, девичьи. Кажется, что по холодному древнему камню ходят босиком.

Гарри оборачивается. Луна Лавгуд. Заспанная, чуточку нахмурившаяся. В легком детском халатике яркого цвета, который едва-едва прикрывает колени и локти. С длинными растрепанными волосами поразительного цвета: как будто по белой глянцевой бумаге заскользил солнечный лучик.

— Доброе утро, Гарри, — она встаёт рядом с ним. Смотрит туда же, куда и он. Немного жмурится. Такая необычно-милая, такая воздушно-красивая. Её следовало назвать Лучиком, а не Луной.

Гарри стирает с лица слёзы, пытается сделать вид, что всё в порядке. Приглаживает тёмные волосы, которые продолжают торчать в разные стороны.

— Доброе утро, Луна, — его голос хриплый, простуженный. И наполненный болью, страшной, поглощающей.

Когтевранка пару секунд смотрит на него большими серо-голубыми глазами, похожими на туман. Смотрит на белки его глаз, испещренные капиллярами. На синяки под глазами. На выпирающие скулы, потемневшие от холода и ветра губы. На шрам в виде молнии — его дар и причина его боли. На его опущенные плечи, на сбитые об каменные стены костяшки на руках. На одетый навыворот свитер, задранную штанину брюк. Она смотрит на мальчика, который тонет в боли, которому никто не может помочь. И совсем немногие его понимают. Она понимает.

— Плачь, Гарри, не стыдись, — говорит девочка, глядя на небо. — Здесь все оплакивают потери. Это ведь башня плача. Здесь собрались Основатели, оплакивая уход Салазара Слизерина. Здесь же плакала Ровена Рейвенкло, потеряв свою дочь и диадему. И Елена, Серая Дама, тоже оплакивает свою жизнь и свои ошибки. И я плачу, когда прихожу сюда.

Пораженный, Гарри слушает девочку-когтевранку, которая младше, чем он, но которая мудрее, чем Дамблдор и МакГонагал вместе. Она так просто говорит о грусти, о боли, что та становится легче. Как будто шарик, наполненный воздухом, сдули и стали наполнять гелием. Такая смешная Луна, похожая на солнечный блик. Такая наивно-честная, помогающая, сама того не осознавая. И он слушается её, и по щекам его снова струятся слёзы.

— Моя мамочка была самой доброй, — по бледно-розовой щёчке девочки скатывается первая слезинка. — Такой милой, мягкой и игривой. Самой лучшей. Она всегда заплетала мои волосы в косичку и называла Смешинкой. И часто-часто обнимала. А ещё пускала в небо звёздочки, которые рассыпались разноцветной пыльцой. И улыбалась — нежно-нежно. Что все вокруг тоже улыбались. А однажды она направила палочку в небо, чтобы пустить звездочки, а вылетел тёмный луч. И она упала. Я так долго её звала, так просила, чтобы она вернулась. А мамочка уснула. И больше не просыпалась.

Девочка-Луна плакала. Всхлипывала, тёрла кулачками глазки поразительного цвета. И Гарри плакал, обняв себя руками, чтобы было не так одиноко. И вдруг понял, что должен рассказать ей. Она понимает.

— Его звали Сириусом Блэком и считали преступником. А он был моим крёстным, мечтал жить со мной, воспитывать меня. Я был тем, кого он полюбил как сына и как друга. А мне он заменял всё, чего я был лишен раньше. Он баловал меня, писал письма, давал советы, дарил своё внимание, свою заботу. И я верил, теперь всё будет так, — с каждым новым словом приходила горечь и печаль. На замену боли.

Луна плакала тихо, не прерывая рассказ. Гарри ненадолго прервался, чтобы отдышаться. А потом снова продолжил.

— Тогда, в той комнате с аркой я понял, что потерял всё. Даже то, чего не имел. Все планы, мечты. Всё, что было, и что могло быть. И пустота напополам с болью пришли на место Сириуса.

Луна поняла. Поняла всё. И недоговоренные слова про свою вину, и обиду на крёстного, за то, что он покинул Гарри… И решение стало очевидным. Забрать чужую боль не сложно. Ещё легче её отпустить.

Девочка с глазами цвета тумана подошла к мальчику, который потерял почти всё. И поцеловала, обнимая его, как любимую игрушку детства. Поцеловала, забирая вину, отчаяние. Возвращая свет. И первый солнечный лучик скользнул по лицам подростков, которым стало чуточку легче жить.