Чудовищно переигрываем (гет)

лето 2000

ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чем таком

— К чёрту, — звон разбитого стекла и осколки, летящие во все стороны. Очередная фамильная реликвия со звоном летит с каминной полки. В былые времена можно было разнести всю комнату «Бомбардой», а теперь — что теперь… теперь только по-маггловски и остаётся.

На полу, в осколках, куда она бросает случайный взгляд, Панси видит девушку с испуганными глазами. Та заправляет за ухо черную прядь.

С битвы за Хогвартс прошло два года. Всё это время причастные к проигравшей стороне отчаянно пытались отмыться от Пожирательского клейма, подправить и подрихтовать биографии. Её семье сравнительно повезло, если подобное можно было назвать везением: в погоне за Поттером Тёмный Лорд, вероятно, отвлёкся и не успел украсить руку Панси уродским клеймом.

Министерство, конечно, плевать хотело на это — для них чистокровные волшебники, которые во время Второй Магической были на стороне Волан-де-Морта, по умолчанию были равны Пожирателям. Заграничные счета, поместье на юге Франции, большинство сбережений — всё кануло в Лету.

Палочку оставили — спасибо и на том. Разрешенные заклинания сократили. Остался коротенький список из простых. Ходили слухи, что в Министерстве существует список под кодовым названием «каждому по делам его». И там были изложены заклинания, которые бывшим Пожирателям и членам их семей теперь можно было творить. У каждого они были разные. Любое отступление от списка, любое боевое заклинание или способное причинить кому-то вред, означало нежный разговор в Министерстве. Одно отступление от списка грозило только разговором, а два и больше — означало штрафы. Галеоны текли в карман Министерства. Панси пока еще везло, но вот некоторым бывшим однокурсникам — нет.

Новый министр дураком не был. Шеклболт наверняка понимал, что очередной тёмный Лорд обязательно отыщется — пусть даже через десяток лет. Для таких высшими ценностями всегда будут жажда величия и склонность к насилию. Поэтому Министр считал, что если новый Темный Лорд появится, лучше заранее лишить его любого рода последователей и финансирования безумных идей.

Панси улыбается с досадой. Колдовство под контролем, будто ты ещё школьник — что может быть унизительнее? Кажется, что и шагу ступить не можешь. С шагами, кстати, теперь тоже наблюдалась проблема — министерский запрет на аппартацию для всех без исключения бывших последователей Тёмного Лорда никуда не делся.

Иногда представлялось, что даже дышать теперь запрещено. А дышать очень хотелось. Первых месяцев после войны Панси не помнит — память стёрли, словно ластиком. Она почти перестала озираться, больше не боялась темноты. Ей перестали сниться люди без лиц и криков больше не было.

Жизнь налаживалась — если то, в чем они оказались теперь, вообще можно было назвать жизнью.

Мать, потерявшая всякую надежду на возрождение поруганной семейной репутации, заладила про замужество. «Главное для тебя сейчас — это удачно выйти замуж. Пора восстановить фамильную честь», — такой лейтмотив встречал её за ужином, завтраком и обедом, пока домовики разносили тарелки с едой. После пары подобных столкновений к обеду Панси больше не спускалась.

Никто и никогда не спрашивал, чего хочет она.

Мама не унималась в попытках отыскать ей достойную партию и то и дело будто случайно звала в дом очередного кандидата. Заглядывала ему в рот, пыталась выстроить диалог. Панси угрюмо смотрела исподлобья — и очередной визит заканчивался, так толком и не начавшись. Если бы ей кто-нибудь сказал раньше, что матушка умеет расточать такие сахарные улыбки — она бы рассмеялась.

Однако нынешние времена требовали других решений.

Малфои вот поспешили женить Драко на Астории Гринграсс. Кажется, та лила слезы по нему ещё курса с третьего, страдая от самой большой на свете любви.

«Ну хоть кто-то в этой паре счастлив», — иронически заметила Паркинсон, прочитав в «Пророке» новости о помолвке. Гринграссам повезло на порядок больше, — они были на хорошем у Министерства счету, — а восстановить репутацию Малфоям было ой как необходимо. Выгодная партия, большая любовь, союз аристократов.

«Сплошная херня», — думала она, сердито переворачивая страницу, на которой красовалась фотография с очередной свадьбы. «Хренова ложь», — и газета летела в камин.

Чёртово Министерство. Чёртова война. Чёртов Лорд-смотрите-у-меня-нет-носа. Вся злость, тяжелой копотью осевшая в последний год в душе, будто выбиралась наружу.

Мать, надо отдать ей должное, старалась. После того, как многочисленные визиты не сработали, она пустила в ход уловки изящнее — как и полагалось истинной слизеринке. Например, стала зазывать в гости её друзей. Драко вот приехал на прошлых выходных и попытался аккуратно заикнуться о своих планах на долгую семейную жизнь.

Наверное, мать думала, что Панси потянется за Малфоем, как было всегда, и сломя голову кинется замуж. Вот только она не учла одного: за последние несколько лет Панси здорово научилась думать своей головой и всем прочим ценностям стала предпочитать свободу.

В Драко и его неземную любовь верилось мало. Хотелось встряхнуть друга и отправить куда-нибудь пинком под зад. «Эх, измельчала ты, Паркинсон, рассуждаешь, как последняя маггла».

Для выведения на чистую воду покойный декан предпочитал Веритасерум. Паркинсон — эль. Поэтому они потопали в бар, как последние магглы.

Там они, конечно, изрядно надрались. В баре на них было всем плевать. Здесь можно было говорить, не таясь. Драко сначала долго молча смотрел на неё, и она сдалась:

— Малфой, давай без этих аристократических штучек, — Панси хохотнула. — Выкладывай.

Он наконец признался:

— Да хреново всё, хреново. Как марионетка на ниточках — иди сюда, женись на той. Как будто меня кто-то спросил. Раньше не спрашивал Лорд, теперь — мама с папой. Ты же Малфой, ядрёный гиппогриф, нужно печься о чести семьи, — Драко с досадой вертел почти пустой стакан, — да срать я хотел на эту семейную честь. Я не люблю Асторию, понимаешь? Я прекрасно помню все эти записки на третьем курсе и взгляды восторженные. А мне она как чужая, — он пьяно икнул, положив голову на стол, а затем отключился.

«Грёбаный наследник благороднейшего и древнейшего рода, а пить не умеет нихрена. Пусть с ним будущая жена разбирается», — думала Паркинсон, выволакивая на себе безжизненное тело из паба. Панси вызвала «Ночной Рыцарь», сгрузила туда Малфоя и покачиваясь, пошла. Истинная аристократка, мля. Причина маминого сердечного приступа.

///

Утро сегодня началось паршиво. Как будто мало было похмелья — после эля у Паркинсон всегда раскалывалась голова — так ещё и мать в несвойственной ей манере выдала ультиматум: или скорое замужество, или Панси уходит жить на свои кровные — без поместья, домовиков и прочих благ цивилизации. В переводе со слизеринского на человеческий, жить придется под забором и без кната.

От отчаяния захотелось лечь на пол и завыть так, что Сивый бы обзавидовался и ушел курить в уголок, как последний маггл.

Быть марионеткой на ниточках не хотелось.

Хотелось раствориться нахрен. Не помнить матери — этого мраморного лица, безупречных манер и шуршащих платьев. И никогда не сравнивать себя с ней — даже мысленно, глядя на то, что осталось от ногтей. Панси теперь постоянно их грызла. Особенно, когда нервничала.

Дежурно здороваться с мудаком-мужем по утрам в планы не входило. В планы входило хохотать до боли в животе, пить непозволительно много для аристократки (пусть и обнищавшей), ловить воздух ртом, дышать полной грудью. Иначе говоря — жить.

Иначе зачем всё это было?

Зачем были месяцы в постели после Битвы, когда семейный врач бормотал что-то про переутомление и нервное напряжение?

Ну уж нет. Жить хотелось сейчас и как можно полнее. Это было самым лучшим решением после того, что они пережили два года назад.

Но раз за разом, сколько ни хлопай перед сном рюмочку зелья сна без сновидений, словно в издёвку во сне к ней приходили плач Молли Уизли, рыжие волосы и белое мёртвое лицо. Панси тогда не успела понять, кто из близнецов Уизли это был. И от этого с каждым сном становилось всё страшнее.

II

как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком

Лето в этом году на порядок жарче предыдущего. Только прокатываются, как грозовые тучи, по всей Англии судебные процессы над бывшими Пожирателями. «Пророк» без устали строчит всё новые и новые статьи с заседаний, первые полосы украшают знакомые лица. Теперь газеты чаще всего отправляются прямым рейсом в камин, минуя остановку «Прочтение».

Все заняты проклятой реабилитацией, одним из условий которой, как будто в издёвку, является поиск работы. Чиновники же не устают штамповать все новые и новые директивы, ограничивающие бывших последователей Волдеморта в правах. Как будто запрета на свободную магию и конфискации недостаточно.

Но Паркинсоны — вне этих категорий. Компанию они потеряли ещё в первый год после Второй Магической, имущество, которое им оставили, слава Мерлину, на месте, а в работе необходимости пока нет.

Мать не успокаивается с попытками выдать Панси замуж. То ли от жары, то ли от надоевших речей, то ли от созерцания того, как бывшие друзья теряют всё больше с каждым днем, мир делится на две реальности.

Две: то, в которой происходит все это дерьмо, и то, в которой дерьма нет. Как нет и разделения на факультеты, баллов, грызни, дуэлей. Зато в той, второй, реальности есть Джордж Уизли. Он есть, и Панси этого достаточно. Дальше её мечты не заходят. Но сон сменяется явью, а вторая реальность — первой.

Бывает и хуже — когда просыпаешься от очередного кошмара про седьмой курс. Смятая простыня, сырая от слез подушка и крик, который застревает в горле. Хорошо, что каждый вечер она ставит на спальню Заглушающее.

На седьмом курсе было паршиво. Нет, не так. На седьмом курсе было препаршивейше. Максимально хреново, десять навозных бомб из десяти.

Она отличалась от остальных — и прекрасно знала об этом. Быть выше толпы, быть другой, не поддерживать общих инициатив, — наказание пострашнее полировки кубков в Большом Зале без магии.

Ей не было нужды издеваться над первокурсниками, как Грег и Винсент. Она не лебезила перед Кэрроу, как Нотт и Булстроуд. Не визжала восторженно, глядя на чужие мучения. Она просто отворачивалась. Отворачивалась и молилась, чтобы Мерлин Великий или как-его-там срочно даровал ей невидимость. Ей было насрать на возможность практиковать запрещённые заклинания. На уроках она смотрела в одну точку, пытаясь отыскать за ней тот мир, в который другим не было хода.

В те страшные дни каждый вообще спасался, как мог. Кто-то закопался в книгах, кто-то глушил присланное из дому огневиски, что твой чай с лимоном, кто-то часто ездил к родным — чтобы не видеть всего ужаса, который творился в замке. В поместье у Паркинсонов было не лучше, а визиты в Хогсмид запретили ещё с начала года. Поэтому Панси спасалась снами.

Спасалась и каждый раз молилась: только бы ей приснилось что-то хорошее, а не очередной вздёрнутый за ноги первокурсник.

Лето чем-то похоже на тот страшный год. Обходится, к счастью, без ужасов войны. Только вот эти бесконечные наставления и разговоры о поиске выгодной партии. Не в силах больше терпеть, она принимает решение о переезде. В конце концов, некоторые сбережения есть: слизеринцы никогда не кладут все средства на один счет, тем более — родительский. Денег немного, но на первое время хватит.

Поиск квартиры в летнем колдовском Лондоне — отдельный сложный квест. Выбор небольшой. На приличные варианты, как оказалось, средств не хватает от слова «совсем» — то ли сказывается «высокий сезон», то ли поток туристов, желающих хоть одним глазком посмотреть на национальных героев. К тому же сдавать квартиру бывшей слизеринке никто особенно не рвётся — получается такая же история, как у однокурсников с работой. Отсутствие метки мало интересует хозяев, а вот подмоченная репутация — очень неприятная тема: не каждый готов связываться. Быстро становится ясно, что с нынешними финансами Паркинсон не снимет ничего, потому что печать «неблагонадёжности» заходит в комнату впереди неё.

«Везёт как утопленнику», — тоскливо думает Панси, выйдя с очередного просмотра жилья. Но удача на этот раз улыбается — буквально через пару дней квартира находится.

Очень небольшая, простая и даже в чём-то аскетичная. Мебели минимум, а депозит съел большую часть сбережений. Но на первое время и этого будет достаточно. Хозяину, который живет где-то за пределами Лондона, плевать, кто будет снимать — лишь бы платили исправно.

Квартира требует ухода — и Панси, впервые в жизни оказавшись одна, понимает, что навыки владения бытовыми заклинаниями у неё просто чудовищные.

Это, конечно, не поместье, но она чувствует себя ребёнком, который должен всему научиться. Причём ребенок этот на удивление бездарен.

И поэтому, когда Малфой наносит ей дружеский визит, она шутит, что тот наверняка ошибся номером квартиры. Беспорядок стоит просто фантастический — и Панси раз за разом думает, насколько же волшебники не ценят домовых эльфов. В конце концов, можно было бы написать маме и попросить её прислать парочку, но слизеринская гордость не позволяет.

Одновременно управляться с уборкой, просмотром вакансий и приготовлением еды становится почти невозможно. А поиск работы и вовсе перевешивает все остальные пункты. Паркинсон сутками смотрит новые объявления в «Пророке», наносит бесконечные визиты по камину и готова цепляться за любой вариант. Средства стремительно тают, а есть хочется очень.

Но, несмотря на неудачи, она по-своему счастлива. Потому что нет больше тёмных углов поместья, маминых наставлений и смотрин. Она поступает так, как ей вздумается — возможно, вообще впервые в жизни. А вытерпеть ради этого очередной сбежавший кофе и подгоревшую яичницу вполне можно.

От одиночества чертовски комфортно. Даже спится впервые за год иначе — вязкие кошмары отступают и снов просто нет. Панси выглядит заметно посвежевшей и похожей на прежнюю себя. Аскетичная диета от небольшого бюджета тоже дает о себе знать. Когда ешь один раз в день, похудеется непременно.

Август всегда пахнет для Панси гнилыми яблоками. Пол становится холоднее, свитер — лучшим другом, а подъём с кровати по утрам — и вовсе непосильной задачей. Поиски работы еще продолжаются, галеоны тают как дым. Всё чертовски надоело.

— Сожалеем, мисс Паркинсон, но у нас всё так же нет вакансий, — сидящий напротив мужчина с усами, как у моржа, поднимает на неё тяжелый взгляд, — но мы сохраним ваш контакт. В рамках реабилитационной программы от Министерства, возможно, появятся варианты, только как скоро — сказать не можем.

«Ага, как же. Появятся они. Знакомая волынка, — думает Панси зло, — знакомая и уже порядком надоевшая. Появятся, когда декан, восставший из мертвых, прямо сейчас зайдет в этот кабинет, изящно прикрывая шею платочком».

Появление для неё вакансий и воскрешение Снейпа имеют примерно одну и ту же вероятность. Нулевую, проще говоря.

Поэтому в пятницу, когда очередной круг поисков не дает примерно ничего, она спускается в бар, который находится прямо под её новым жильем. В планах пропустить кружечку-другую. Хотелось бы нажраться в сопли и признать собственную неспособность к самостоятельной жизни, но это слишком дорогое удовольствие для неё. В прямом смысле.

Но судьба благосклонна и на этот раз: на дверях она замечает помятый листок с вакансией. Если Мерлин Великий или ещё какой-нибудь такой хрен реально существует, значит, сегодня у него хорошее настроение. И приятные бонусы для слизеринцев. Панси решительно толкает тяжёлую дверь.

Мыть тарелки, наливать пиво в кружки и выслушивать сальные шуточки клиентов — не лучшее занятие для чистокровной, но эта работа приносит ей деньги. Хозяин интересуется лишь тем, чтобы она работала добросовестно, на её прошлое ему откровенно плевать. Перекинуться словечком тоже есть с кем — в бар иногда забредают бывшие однокурсники. Тут не рыщут репортёры, — район не самый приятный и благонадёжный, — поэтому можно расслабиться.

В один из законных выходных — тех самых, когда после получки в кармане приятно звенит энное количество галеонов, — она забредает в Косой переулок. Вообще план простой: наведаться в магазин с поддержанной литературой и купить пару сборников по бытовым заклинаниям.

«От твоего рвения и Молли Уизли бы слезами умылась», — думает Панси, до недавних времен свято уверенная, что ничего подобного ей не пригодится — вот только посуда, никак не желающая становиться чистой, и забитый дымоход могли бы с ней поспорить.

Вообще в Косом переулке Паркинсон бывать не любит — слишком много знакомых лиц, слишком много грустных воспоминаний. Ходить мимо магазина Уизли — и вовсе преступление, но сегодня придётся: букинистический магазин расположен совсем рядом, и добраться до него можно только одним способом.

Прошлое само неожиданно настигает её. Становится так холодно, что кажется, будто сюда пригнали отряд дементоров.

Огромный магазин, мимо которого она прошла бы, закрыв глаза, теперь сверкает только одной буквой W. Раньше их было две — и так было правильно. Комок в горле, кажется, весит стоун. Панси застывает и внезапно видит знакомое лицо.

Джордж (Панси по-прежнему надеется, что это именно он) стоит в дверях, ссутулившись. Парадной сверкающей мантии на нём больше нет — вместо неё оранжевая рубашка и какие-то помятые брюки, будто их гриндилоу жевал. Вид у Уизли ужасный: волосы взъерошены, под глазами залегли тени.

Подлететь бы к нему, стереть навсегда это выражение с лица, разорвать в клочки дурацкую рубашку.

«Остолоп! — думает она, уже неприкрыто злясь, — рыжим не идёт оранжевый. Синий, изумрудный, на худой конец — голубой, но никак не то убожество, что на тебе надето».

От досады хочется закричать.

III

совершенно не нами, значительно лучше нас

Осень наступает почти незаметно. Если бы не календарь, Панси и не знала бы, что нынче за число. Работы в баре меньше, чем было летом. День оказался из простых: натереть бокалы, вымыть стойку, убрать мусор, протереть столы. И никаких скандалов от пьяных гостей, слава Мерлину! Сегодня она освободилась на четверть часа раньше обычного, и жизнь определённо становится лучше.

Каждый день ходить к магазину Уизли — уже сложившаяся традиция. Во всем виноват тот августовский вечер, когда она направлялась в букинистический магазин. Её бытовая магия теперь куда лучше — чистая стопка тарелок взлетает на полку, а не раскалывается на две части. Поэтому тот визит за литературой себя оправдал.

Конечно, приходит она совсем поздно, когда большая часть магазинов в Косом уже закрыта. Не хочется, чтобы кто-то видел её здесь. Сегодня яркими огнями светятся в полной темноте парочка пабов, а в витрине у Уизли темно. Скорее всего, в магазине никого нет.

Гладить витрину замершими пальцами, словно недоверчивую кошку, — глупость. Впрочем, приходить сюда — тоже глупость.

Дверь хлопает, Панси резко отшатывается назад от витрины. Попытка к бегству сейчас, когда на пороге возникает один из близнецов Уизли — точнее, единственный из близнецов, — будет выглядеть по-идиотски.

«Срочно нужно выдумать ехидную шутку, глупую подколку, да хоть что-нибудь, чтобы не выглядеть дурой», — лихорадочно думает Панси, но хваленый слизеринский сарказм, кажется, в момент упокоился, что твой Тёмный Лорд.

Джордж смотрит, Панси молчит. Панси смотрит, Джордж молчит.

Ситуация все больше напоминает сцену из маггловской романтической комедии. Что такое телевизор, Паркинсон теперь хорошо известно. Что такое романтические фильмы — тоже.

Она по-прежнему молчит, фиксируя взглядом родинку на щеке, короткий шрамик на подбородке, взъерошенные волосы, ранние морщины в уголках глаз.

Никто из них не решается разбить этот стеклянный колпак молчания, нарушить неловкую тишину. Она не выдерживает первой.

— У тебя, Уизли, коробка сейчас упадет. В витрине, — она кивком указывает.

Джордж оборачивается на витрину, запускает пятерню в волосы.

— Чёрт, и правда! — достает палочку, шепчет что-то под нос — и коробка мгновенно меняет положение, не нарушая конструкции.

Уизли оборачивается к ней и смеётся.

— По гроб жизни буду тебе благодарен, Паркинсон, — ухмыляется он и выглядит при этом почти как раньше, — но я думаю, ты здесь не за этим.

Взгляд его холодеет, и такая перемена напоминает Панси, что перед ней не просто весельчак и раздолбай, а герой магического сопротивления, хлебнувший достаточно дерьма.

Впрочем, дерьма здесь хлебнул не только он. Объяснить своё присутствие малореально, но внезапно Панси цепляется глазами за листок, пришпиленный к двери магазина.

«Ух, святой Салазар, не подведи и отсыпь безумия», — думает она, решаясь на то, что сейчас сделает.

— Я пришла устраиваться к тебе на работу, — кивает на объявление, которое треплет внезапно появившийся ветер.

Как там говорят магглы? «Наглость — второе счастье»? Объявление это висит уже две недели, но идти работать на Уизли, судя по всему, никто не стремится — Панси делает такой вывод, потому что вакансия все ещё открыта. В противном случае объявление давно бы сняли — а оно висит, даже уголки чуть поистрепались.

Работа в баре, в общем-то, непыльная: хозяину по большей части насрать на её слизеринское прошлое, да и посетители не сильно достают. Малфой, вон, с Поттером ходят пропустить по стаканчику по пятницам. Искать ещё одну работу она явно не планировала. Но жизнь без риска — не жизнь. А нахальство так и вовсе факультетская черта.

Уизли молчит — и долго, уже неприлично долго, оценивающе смотрит. Пауза затягивается.

— Ты, Паркинсон? — яда в его голосе столько, что Нагайне и не снилось.

Эта интонация в сочетании с её фамилией — что-то убийственное. Внутри что-то ёкает. Стопроцентное попадание, сто очков придурку гриффиндорскому.

— В качестве твоего помощника, Уизли, — копирует его интонации.

Похоже, он просчитывает, взвешивает варианты. Взять на работу в святая святых бывшую почти-что-Пожирательницу — шалость удалась или слишком мелко? Внутри Панси будто часовой механизм тикает.

Он смеётся и зовет её войти. Панси даже немного не верится.

«Прокатило!» — ликует внутренний голос.

Она устраивается на высоком стуле за прилавком, стараясь сесть так, чтобы потрепанные кеды не бросались в глаза. Каблуки давно в прошлом. Когда ты стоишь на ногах по двенадцать часов и таскаешь тяжёлые подносы с едой и выпивкой, ноги быстро отказываются сотрудничать, если обувь неудобная. Мама, с младенческого, кажется, возраста объяснявшая Панси, что мантия, сумка и туфли должны быть дорогими и идеально сочетаться между собой, пришла бы в ужас. Теперь плевать. Дизайнерская обувь ей не по карману — на зарплату официантки сильно не пошикуешь. Но и выставить ноги в проход в обуви, которая скоро запросит каши, гордость не позволяет.

Кажется, Уизли не знает, с чего начать. Собеседований в его жизни наверняка было много, но с ней он мнётся, словно первокурсник, который зовёт на свидание девушку постарше. Деловая хватка испарилась, что ли? Видимо, общаться он привык со своими. А слизеринцев его в жизни не было совсем.

— Скажи-ка мне, Паркинсон, зачем тебе эта работа? И почему именно здесь?

Она медлит, и он наверняка это замечает.

— Послушай, Уизли. Я ищу что-нибудь по совместительству. Гарантирую — здешний народ останется в восторге. Я умею очень хорошо общаться с кем угодно.

Джордж смеётся:

— Я возьму тебя на работу. Но на три дня в неделю. Ты будешь заниматься консультированием покупателей, бумагами и закупкой материалов для «Всевозможных Волшебных Вредилок». Но знай, — он понижает голос до шепота, — одна ошибка, и ты вылетишь отсюда. Я не привык доверять слизеринцам. Но сегодня в хорошем настроении и сделаю исключение. Лично для тебя.

В это время она разглядывает свои облупленные ногти. Весь этот разговор выглядит как одолжение, подачка, брошенная кость. Хочется вскочить с чертового стула и уйти. Моргана его раздери, да с ней никто и никогда не смел так разговаривать!

И Панси уже почти готова осуществить этот план. Но потом Уизли называет цифру — и она проглатывает все обидные слова, которые выдумала в ответ на «ошибку». Мерлин Великий, да она с таким окладом и из бара может уволиться! Но прежде нужно купить себе хотя бы одни приличные туфли.

— Я согласна. И чтобы ты знал, Уизли, — она того и гляди сейчас зашипит, — ошибаться не в моих правилах. Завтра в восемь буду на рабочем месте.

IV

как немного им нужно, счастье моё, как мало

— Мерлинова мать! — со сковородки раздается шипение, а кофе, кажется, сейчас сбежит. Всё это вкупе с будильником, который она проспала, не добавляет этому утру радости.

Рабочий день — первый у Уизли, — начнётся ровно через час. А она еще не выпила кофе и не позавтракала. Панси натягивает свитер, застревает в горловине и чертыхается.

У неё нет возможности облажаться.

— Как он там сказал? «Одна ошибка — и ты вылетишь отсюда?». Ещё посмотрим, мистер чёртов гриффиндорец. Выпутаться из свитера получается одновременно с оптимистическими мыслями.

Взмах палочкой — переворот блинчиков. Не подгорели и слава Моргане. В бытовых заклинаниях она наловчилась так, что может творить их с закрытыми глазами. Правда, на сбежавший кофе это не действует. Еще один взмах — и плита становится чистой, а в турке появляется новая порция.

Свитер от манипуляций безнадежно помят, но зато Паркинсон влила в себя кофе. Утро становится добрым, глаза открываются, а голова словно на фунт легче.

— Ради кофе можно пойти на всё. Даже на работу, — ухмыляется она и применяет заклинание Разглаживания. Оглядывает себя в зеркало в прихожей: волосы выглядят не идеально, конечно, но совсем неплохо, а юбка отлично сидит на похудевших за последний месяц бёдрах.

У магазина она оказывается ровно за пять минут до открытия.

— Доброе утро, Паркинсон, — Мерлин, как же он интонациями выделяет её фамилию. Не знаешь, что делать после такого — хочется или обнять его, или убить, — вот, ознакомься, — он бросает на прилавок свиток, который по размеру напоминает «Историю Хогвартса».

— Доброе утро, Уизли, — кажется, в интонациях она наловчилась не хуже него, — что это?

— Это список товаров. Информация, которую ты должна знать.

— Надеюсь, не наизусть? — Панси вопросительно поднимает бровь.

— Не обязательно наизусть, Паркинсон, — отмахивается от неё Джордж, — чаще всего клиенты сами выбирают, что им требуется, но иногда просят помощи, и в твои обязанности входит проконсультировать их. Так что, будь добра, не путай Блевательные Батончики с Вырви-Пастилками в первый же день. Иначе я вынужден буду тебя уволить.

Кажется, в ответ она шипит что-то нечленораздельное. От продолжения словесной перепалки с боссом (подумать только, Уизли — её босс, вот уж действительно, предел слизеринских мечтаний!) спасает только звяканье колокольчика, которое оповещает о новом посетителе.

— Доброе утро, сэр! Добро пожаловать во Всевозможные Волшебные Вредилки, — Панси улыбается молодому человеку, — чем могу помочь?

Удивительно, но работа не бесит. Среди огромного ассортимента приходится быстро ориентироваться. Туфли у неё, конечно, ещё не новые, но хватка старая, слизеринская. И хорошая зрительная память. Поэтому к концу дня она уже почти не путает стеллажи. Контингент здесь, конечно, мало чем напоминает бар — ни одного скандала за день, даже удивительно! У Джорджа два помощника: Оливер — тот, что кудрявый и повыше, он помогает с документами, и Томас — он привозит новые товары и комплектует склад. Её дело — стоять за прилавком, рассчитывать клиентов и улыбаться. Последнее получается не всегда.

Улыбка сама по себе сползает с лица, когда в магазин влетает Джинни, мать ее за ногу, Поттер. Это, пожалуй, последний человек, за исключением только Рона, кого Панси хотела бы видеть. У неё, между прочим, стойкая аллергия на грифферов, и кажется, от их концентрации даже дышать становится тяжело.

— Паркинсон? — в голосе рыжей столько яда, что им можно дезинфицировать котлы.

— Добрый день, миссис Поттер, — Панси противно растягивает «с», наслаждаясь моментом.

Джинни, не удостоив её и взглядом, бежит в кабинет брата и громко хлопает дверью.

Как на зло, именно в этот момент Панси позарез нужен Джордж — пришёл оптовый покупатель, важная шишка, который желает видеть непременно хозяина магазина, Моргана его дери. Всё в нем пышет тем, что Паркинсон ненавидит: дорогой костюм, толстые пальцы-сосиски, прищур маленьких глаз, которые прячутся в складках кожи.

— Милочка, позови-ка мне мистера Уизли. У меня к нему дело есть.

— Ваше имя, сэр? — Паркинсон мысленно молится, чтобы в голосе не слышна была издёвка.

— Имя? — он кладёт толстые пальцы на прилавок, — моё имя вам ничего не скажет.

— Но все же? — Панси поднимает на него глаза.

— Для деловых партнеров — мистер Хьюз. А для тебя, красотка, просто Эндрю, — он сально улыбается.

Взвесив все «за» и «против» Паркинсон решает, что шарахнуть покупателя Ступефаем в первый рабочий день — вряд ли хорошая мысль. Она молча выходит из-за прилавка и направляется в кабинет.

Прежде чем постучать — на секунду прислушивается. Хотя, тут даже прислушиваться не нужно, голоса и так чудесно слышны из-за двери. Паркинсон морщится: как дети малые, ей-Богу! Хоть бы Заглушающее наложили.

— Как ты мог взять на работу эту змею? Джордж, я все понимаю, дефицит кадров и всё такое, но она? — последнее слова Джинни выделяет так, как будто знает, что Панси стоит за дверью.

Рвение, юбка, уложенные волосы — всё к черту. Она здесь чужая и никогда не станет своей. Панси отходит от двери, не желая слышать, что скажет Уизли. Потому что от возможных вариантов ответа делается дурно. Придётся вернуться и объяснить дорогому покупателю, что мистер Уизли занят, очень занят. Тот, конечно, чёрта с два останется доволен ответом, но он ничем не страшнее придурков из бара. Она попросит его подождать и сварит хороший кофе.

И когда Джинни Поттер спустя полчаса вылетает рыжей валькирией из кабинета брата и проносится мимо слизеринки что твой бладжер, та улыбается и шепчет под нос:

— Хорошего дня, миссис Поттер.

Джордж выходит следом, замечая покупателя.

— Мистер Хьюз, я не ждал вас сегодня. Мы говорили о вторнике, — уж что-что, а деловая хватка Уизли не изменяет даже после разговоров с дражайшими родственниками.

Хьюз встает с низкого кресла, со звоном ставит маленькую кофейную чашку на столик:

— Мистер Уизли! Вы преступно долго были заняты. К счастью, ваша очаровательная продавщица, — на этих словах он оборачивается к Панси и подмигивает, — неплохо меня развлекла. Где вы взяли это сокровище?

Уизли ухмыляется и увлекает его за собой в кабинет. Последнее, что слышит Панси перед тем, как они уходят — его ответ:

— Где взял — там больше не выдают. В нынешние времена — по сокровищу в одни руки.

Он что, только что подыграл Хьюзу или правда назвал её сокровищем? Остаток рабочего дня проходит в размышлениях.

Уизли возвращается в зал через полтора часа.

За это время Панси продает партию Блевательных Батончиков высокому юноше, отбирает у каких-то дошкольников Вырви-Пастилки («и куда только родители смотрят?») и консультирует по поводу Удлинителей Ушей.

День тянется бесконечно долго.

— Как первый рабочий день, сокровище?

Паркинсон замирает. Нет, нет, нет. Не говорите, что он теперь станет использовать это в качестве рабочего прозвища — даже в её голове такой приём звучит как издевка. Слишком изобретательно для гриффиндорца.

— Панси, — тихо произносит она, не оборачиваясь к нему, — меня зовут Панси.

Джордж прокашливается.

— Как ты относишься к чаю, Паркинсон? Я хотел бы обсудить с тобой первый рабочий день. В приватной, так сказать, обстановке, — теперь в его голосе — ни теплоты, ни издевки. Исключительно деловой тон.

«Вернулись туда, откуда начинали», — с облегчением думает Панси.

— Исключительно положительно отношусь, — голова гудит, словно она чугунная. С почином. Распивать чаи с начальником в первый рабочий день — верх продуманности. Двадцать баллов Слизерину.

В этот день магазин закрывается раньше положенного.

В кабинете тихо. Тикают только часы. Панси с Джорджем молчат, отпивая из кружек. Чай — хороший, дорогой чай, а не то дерьмо, которое она покупала последнее время, — обжигает внутренности. Вообще-то Паркинсон предпочитает кофе и не верит всем этим байкам про то, что вредно пить его после 16:00.

— Как первый рабочий день, Паркинсон?

— Ты за этим меня позвал? — она удивлённо на него смотрит и пожимает плечами, — нормально. Работа как работа. Не предел мечтаний, конечно, но и не кошмар.

Джордж еле слышно хмыкает.

— Помни, что я пристально смотрю за тобой. Одна ошибка — и… — Паркинсон прерывает его:

— И я вылечу отсюда. Ты ясно дал мне это понять. Аудиенция окончена, верно?

Она встает с кресла и уже хочет сделать шаг в сторону двери.

— Панси, — он окликает её, — подожди. Я понять не могу, почему ты считаешь меня таким козлом?

Не лучший вопрос от босса. Ох, удержаться бы и не потерять место в первый же день.

— Не считаю, Уизли, — бросает она, глядя на него, — но дружить я с тобой тоже не собираюсь. Ты ясно дал понять, что один промах — и меня здесь не будет. Дружба не входит в список моих рабочих обязанностей, уж извини.

По лестнице из его кабинета она не бежит, а как будто летит. Скорее бы уйти из магазина, скорее бы найти чертов автобус, скорее бы прижаться щекой к стеклу, чтобы никто не заметил, что она, щека, мокрая.

Ну почему, почему она вечно сама всё портит?

Ноябрь в этом году отстойный. Панси и так его ненавидит, но этот бьет все рекорды по омерзительности. Камин чихает и на все робкие попытки разжечь отвечает известным жестом. Ну, если бы у каминов были пальцы — точно ответил бы.

В квартире собачий холод. Надо бы вызвать мастера или как там это называется, но Панси почти все время пропадает на работе. В магазине тепло. А дома согревается двумя одеялами. Они мало спасают, и утром хочется приложить будильником кому-то об голову.

Сегодня именно такой день. Она вытаскивает холодные, будто лягушачьи лапы, ноги из-под одеяла, шипит:

— Вот драклово дерьмо, — и скорее бежит на кухню. Там можно разжечь огонь на плите, сварить кофе. Заставить себя окончательно принять этот день.

Хорошо было бы остаться в постели, будь она теплой. Или свалить куда-то к морю. Неаполь хорош в любое время года. Набережная, солнце, танцующее сквозь почти прозрачную воду, узкие улочки, безумное движение, гудки автомобилей. Запах подгоревшего кофе возвращает в реальность.

Вот что мотивирует работать на Уизли и дальше — авось получится со временем выбить у него разрешение на аппарацию. Вместо моря — новый рабочий день. Получи и распишись, Паркинсон. Авось не обляпаешься.

Теперь, когда аппарации нет, приходится рассчитывать только на свои силы. Поэтому дорога на работу всегда превращается в увлекательное, но не всегда веселое приключение. Ломающийся набитый автобус или переполненное метро по утрам настроения не добавляет.

В подсобке для персонала пахнет сыростью, свежей бумагой и совсем немного — Паркинсон втягивает воздух носом, чтобы удостовериться — парфюмом Уизли. Значит, он уже забегал сюда. Забегал, а потом окопался в кабинете. Как обычно.

С того вечера они почти не пересекаются. Их взаимодействие сводится к дежурному «Доброе утро», а затем Джордж исчезает, будто его и не было. Не сказать, что Панси это злит. Скорее её это в какой-то мере даже удовлетворяет. Меньше взаимодействий — меньше шансов нарваться. А значит, и с работы тоже не вылетишь.

Разрешение на перемещения и Неаполь кажутся все ближе.

Первые пару часов по утрам всегда малозаметны. Покупателей валом. Сидеть некогда, она без конца консультирует, отсчитывает сдачу, улыбается, поясняет. Носится как вихрь.

Наконец, магазин пустеет. Народ словно берет короткую передышку до обеда — теперь и у Панси есть возможность тихо сидеть за прилавком, уставившись в очередную книжку.

Новые книжки для неё — пока недоступная роскошь, поэтому букинисты в Косом Переулке встречают, как родную дочь. Плевать на книжную пыль и потрепанный вид изданий. Она и сама сейчас уже далеко не первой свежести. А цена в пять сиклей за книгу (это, конечно, редкая удача, но найти можно) — вполне её устраивает.

Сегодня она читает книгу про яды. Зельеварение всегда было её страстью, и Паркинсон считает, что частичный запрет на магию — вовсе не повод упускать возможность получить новые знания. Грейнджер бы удавилась, покойный декан гордился бы.

Спустя пару часов после открытия появляется и сам мистер-чертов-Уизли. Вид у него помятый донельзя. Вариантов два: или он провел ночь не дома, или пил, не просыхая. Возможно, он совместил оба эти занятия, и это всё объясняет. На человека, который просто проспал, он при всем желании не тянет.

— Доброе утро, — ей кажется, что даже это сейчас звучит издевательски, она-то свежа, как майская роза. Развлечений у нее почти нет, как нет и друзей. Потасканые книжки да маггловские комедии — вот и все развлечения. Иногда к ним прибавляется ведерко мороженого.

Он смотрит как будто сквозь Панси.

— Антипохмельное есть?

Дорогой начальник не только выглядит, как помет докси. Похоже, остатки бурной ночи не выветрились до конца. Что ж, плохие дни бывают у кого угодно.

Вдруг замечает книжку, которую Панси случайно оставила раскрытой.

— Если вдруг ты думаешь меня отравить, то так и знай — не выйдет. Сдам Поттеру тут же.

Она ухмыляется уже совершенно издевательски, надеясь, что он этого не заметит:

— И в мыслях не было. А Антипохмельное есть, сейчас принесу, мистер Уизли, — голос спотыкается просто предательски.

— Смотри, Паркинсон, — Уизли уходит в кабинет.

Антипохмельное зелье — хит «Всевозможных». Конечно, торговать зельями — это отбирать хлеб у аптеки, но хочешь жить — умей вертеться. Тем более, умельцы Уизли всегда маскировали пузырьки под духи и прочие незаметные предметы. Поэтому продаются они хорошо. Судя по всему, в продажу его ввели из собственного опыта.

Через пару минут, держа в руках склянку с зельем, Панси толкает дверь и видит Уизли, который мирно сопит, положив голову на стол. Рукав рубашки смят, губы смешно сжаты, точно у капризного ребенка, а отросшие волосы рассыпались по столешнице. Уизли не просыпается. Спит беспробудным сном — так спят студенты и алкоголики. Соблазн провести по волосам слишком велик. Поэтому Панси ставит с громким стуком на стол зелье и уходит.

Что делать с этой любовью к боссу — непонятно нихрена. Точнее, понятно, что она идиотка и из этого не выйдет ровным счетом ничего хорошего. Неразделенная любовь хороша в пятнадцать. Под аккомпанемент огневиски в общей гостиной.

А когда тебе девятнадцать, у тебя ни гроша за душой и даже собственная мать хочет видеть тебя не тобой, а бессловесным дополнением к мужу — желательно с кошельком, набитым галеонами (тут бы впору гаденько улыбаться, потому что в их круге теперь таких и не сыщешь), — тебе не до любви.

Тем более не до любви к тому, кому ты нахрен не уперлась. Хороший стакан огневиски и тут помог бы, но и он остается запредельной мечтой. Хорошо запивать горе в пятнадцать. Потому что в пятнадцать и похмелья нет. Ты встаешь, проспав три часа, а затем топаешь на лекции — бодрый и свежий. Единственное, что тебя выдает — это зелень лица. Под факультетские, так сказать, цвета.

Вероятно, на некоторых гриффиндорцев это правило не распространяется. Видимо, представители львиного факультета совсем обмельчали. Пить не умеют абсолютно, бедолаги.

Но и эти размышления стоит послать к Моргане. Единственное что сейчас требуется: хорошо делать свою работу, молчать в тряпочку и получить чёртово разрешение. Получить и умотать из Британии — куда-нибудь к морю, навсегда. Чтобы никакой войны, матери, поместья и Уизли, в конце концов. Чтобы всё началось заново.

Удивительно, но в общении с начальством в этот день никто не заинтересован. Будто чертова госпожа удача сегодня на его стороне. Остается только надеяться, что нелегкая не принесет кого-то из сумасшедшей семейки. Меньше всего хочется объясняться с ними: ещё слишком свежи воспоминания о младшей Уизли.

Поэтому от скрипа двери Панси каждый раз вздрагивает.

Но в магазине пусто. Она время от времени отрывает взгляд от книги: только одна девушка бродит между полками. Совсем не по погоде одета в лёгкое платье с пышной юбкой и тяжелые ботинки. Сочетание, прямо говоря, странное — но нынешние шмотки Панси из магловских секонд-хендов (видела бы матушка, на какое дно наследнице пришлось опуститься) тоже не тянут на последний писк моды. Хотя, может быть, пока она не следила за новостями магмира, мода успела десять раз измениться.

Девушка резко оборачивается. У нее короткие волосы, совсем светлые и удивительные глаза: голубые, но до того тусклые, что кажутся прозрачными. Впору подумать, что по роду где-то с ветерком проехались вейлы.

Панси узнает Луну-мать-его-Лавгуд. Еще одна героиня войны в её коллекцию. Панси отводит взгляд и делает вид, что полирует прилавок. Полирует так старательно, что того и гляди, дерево треснет от усилий.

Лавгуд (теперь уже совсем нет сомнений в том, что это она) подходит к прилавку и падает на табурет. На запястье звенят фенечки.

— Привет. Я могу видеть Джорджа? — она смотрит своими огромными глазами, не мигая в ожидании ответа.

Панси молча улыбается. Заготовленный шаблон, готовый вот-вот сорваться с языка, неожиданно сменяет чистая ложь.

— Его нет в магазине, — Паркинсон старается сделать взгляд твердым, но кажется, это не очень удается. Ощущение, что эти глаза видят насквозь.

— На самом деле с ним что-то случилось и ты просто не хочешь говорить?

Панси хватает воздух ртом. У Лавгуд, что, дар предвидения? Мало ли чем они там в Рейвенкло занимались, книжники чокнутые.

— Я не представилась, — девочка кладет на прилавок узкую бледную ладошку, — Луна Лавгуд.

Странная девочка с Рейвенкло, которую все считали сумасшедшей.

Она потеряла отца, а потом уехала далеко-далеко — об этом говорили все. Даже те чистокровные, которые никогда больше не брали в руки «Пророк».

Панси не успевает раскрыть рта.

— А ты ведь Панси, да? Ты училась вместе с Малфоем, только прическа у тебя тогда была другая.

Конечно, и прическа другая, и килограммов побольше, и шмотки не в пример дороже этих. И выражение лица — другое тоже. Как бы объяснить этой девочке, искренней и наивной, что за два года с их последней встречи многое в мире изменилось.

Волосы она срезала еще в первый вечер, как ушла из дому. Режущим заклятием не рискнула, чтобы не остаться без ушей — ярость на мать так и хлестала, недалеко и до магического выброса. Поэтому пришлось

ножницами, которые нашлись в кухонном ящике. Смотреть, как черные длинные пряди падали в раковину, почему-то даже забавляло. На укладочные средства больше не было денег, на прически — времени. А короткие волосы вполне закрыли оба пункта. Вполне устраивают. Хотя бы тем, что на них требуется меньше шампуня.

— Да. Панси. А мистер Уизли, — на «мистере» голос как всегда предательски дрожит, — спит в кабинете наверху, — Панси чуть слышно фыркает, а затем смеётся. Неизвестно почему, но этой странной девочке хочется говорить только правду и ничего, кроме неё.

Лавгуд смеется.

— Ничего-ничего, скоро проснётся. У него это долго не длится, — она обрывает фразу и осматривается.

— Похмелье? — Паркинсон настороженно смотрит на Луну и крутит на среднем пальце кольцо — единственную драгоценность, которую она унесла из дому при переезде. Она всегда так делает, когда нервничает. И сейчас тоже — не то чтобы она хотела узнавать компрометирующую информацию о боссе, но рейвенкловку уже вряд ли остановишь. И к тому же лучше быть во всеоружии, потому что интуиция подсказывает Паркинсон, что утренний эпизод может и повториться.

— Понимаешь, Панси, — Луна понижает голос до шепота, хотя кроме них в магазине по-прежнему никого нет, — после смерти Фреда у Джорджа дела неважно шли. И в магазине, и вообще. Ему было очень-очень плохо. Кажется, по-магловски это называется депрессия, ПТСР или как-то там ещё, я не очень хорошо в этом разбираюсь. Я знаю об этом очень немного, Джинни рассказывала, но вскользь. Кому охота о таком говорить, сама понимаешь. И он начал пить. Пьет он не очень часто, но случается. Проблема в том, что после пьянки наступает похмелье дикое и сонливость нападает — просто кошмар. Это какое-то их семейное проклятие, я не знаю. Так что вариант напиться до зеленых гриндилоу — не его история. Скоро проснется. Но будить его крайне нежелательно — если разбудить, будет злой, как стая красных колпаков. Вот такая невеселая история, — Лавгуд внезапно замолкает и глядит на слизеринку, не мигая.

Паркинсон тяжело вздыхает. Веселое настроение улетучивается. Она, конечно, подозревала что-то подобное, но чтобы так…

Впрочем, долго говорить о плохом Луна не умеет.

— Давай я лучше расскажу тебе о своем последнем путешествии? Мы с Невиллом, — внезапно резко замолкает, как будто что-то забыла, а затем со вздохом продолжает, — ездили в Африку, в командировку. Он изучал флору, а я искала следы подкустовных выползней.

Мир, кажется, сошел с ума. И она вместе с ним.

— Подкустовных кого? — Паркинсон хохочет.

— Выползней. Меня и позвали в экспедицию как специалиста по редким животным.

Паркинсон никогда не признается себе, что слушать Луну увлекательно — вот она сидит, подперев кулаком щеку, и все рассказывает-рассказывает-рассказывает. Панси не хочется, чтобы она уходила, потому что этот фантастический во всех смыслах рассказ скрашивает её рабочий день.

Уизли появляется внезапно, как чертик из табакерки. На нём свежая рубашка, волосы приглажены. Стреляет глазами в её сторону — мол, неужели я не дождусь от тебя очередной колкости? Проблема в том, что после рассказанного Луной колкости стремительно выветрились из головы.

А потом Джордж замечает Луну и — словно сходит с ума — подхватывает её, кружит-кружит-кружит, обнимает.

Герои войны выглядят, как дети. Если дети бывают настолько же уставшими. Но Панси наблюдает за ними и улыбается.

Их веселую болтовню прорезает телефонный звонок. После войны магловский и магический мир сблизились куда теснее, чем можно было ожидать. И Джордж срывается с места.

Лавгуд откашливается:

— Слушай, приходи завтра на концерт «Жирных флоббер-червей». Это группа такая, я у них солистка. Вот, — Луна протягивает руку к сумке и роется в ней, как будто нельзя просто воспользоваться «Акцио», — тут у меня два билета. Смотри, — грозит она пальцем, — одной придти не получится! Выступаем в пабе в девять.

Панси полуутвердительно трясет головой и запускает руку в волосы. Билеты лежат на прилавке — но она не спешит их брать.

— Ну, чего ты? Это ведь не светский прием, просто выступление, песни, танцы, эль.

Последний аргумент, кажется, перевешивает все остальное. Напиться и забыться — план воистину хороший. А погорланить дурацкие песни — и того лучше. Решено.

Паркинсон протягивает руку за билетами и прячет их в карман форменного пиджака.

— Спасибо, Луна, — имя вылетает изо рта так просто, будто они сто лет дружат, — я приду. Обязательно приду.

Паб, где группа Лавгуд даёт концерт, оказывается маггловским. В принципе, после войны подобное уже не удивляет. На страницах «Пророка», который она мельком пролистывает, Панси часто встречает заявления нового министра про единение, великие потрясения и прочую ерунду.

Слизеринцев «вместе» не касается. Бывшие сторонники Тёмного Лорда оказываются нужны только для судебных процессов и солёных заголовков. Но судя по тому, как паб медленно заполняется народом, сближение магов и магглов происходит вполне успешно. Выступление группы Луны не удивляет — похоже, отдельных людей в мантиях магглы-завсегдатаи списывают просто на экзотику. Мало ли в Британии чудиков.

Второй билет перепадает Малфою. Он, в общем-то, всегда был её неизменным партнером по авантюрам, и вместе они разбивали стереотип, что вся ебанца досталась Львиному факультету. Просто то, что гриффиндурки делали громко — слизеринцы умели тихо. Концерт панк-группы с дурацким названием под предводительством Лавгуд вполне укладывается в концепт авантюры.

Наливают недурный эль. Бармен — длинноволосый красавчик с яркой серебряной серьгой в ухе. Чем-то похож на Билла Уизли в лучшие годы, когда тот еще был не укушен и не женат. Панси весело. Она облокачивается локтями на стойку, и просит ещё кружку. Ей кажется, что мир кружится веселой каруселью, закручивается по спирали, а бармен сдувает со лба прядь темных волос, которые выбились из хвоста, и кажется, даже флиртует с ней.

Будь она посмелее — ушла бы с ним в этот вечер. Но два года судов, запрета на колдовство, потом его смягчение до списка разрешенных заклинаний будто выпарили всё безрассудство. Теперь безрассудство для неё — оказаться здесь, избрав в качестве спутника Драко Люциуса Малфоя, который удивительно органично смотрится в потертых магловских джинсах. Панси кривится и уже представляет заголовки «Пророка», если бы их кто-то увидел.

Вечеринка обещает быть жаркой, людей становится всё больше.

Они прибывают и прибывают, как будто паб кто-то заколдовал и он растягивается. Толпа нешуточная — Малфой протискивается к ней сквозь поток народу, салютует коктейлем (смешно, что даже в маггловском баре он предпочитает не банальное пиво, а убалтывает бармена на «Негрони») и улыбается.

Им чертовски не хватало веселья в последние годы. Пусть даже сомнительного веселья в компании гриффиндорцев.

— О, гляди, твой шеф тоже здесь, — Малфой кивает куда-то за её спину. И Панси кидает беглый взгляд сквозь толпу — действительно, Джордж сидит за столиком в другом конце зала. Рядом с ним Паркинсон видит еще пару макушек — естественно, Джиневра пришла поддержать подругу, куда ж без неё. Подходить, конечно, Панси не решается, но пару раз стреляет глазами в их сторону, толпа позволяет это сделать, они с Драко в самой её гуще.

Слава Мерлину, до сидения за столиком она ещё слишком молода, и поэтому будет как можно ближе к сцене. Настроение — веселиться, как в последний раз.

А потом Луна начинает петь — и Панси понимает, что пропала. Вообще, магическую музыку с недавних пор Паркинсон не очень жалует. После знакомства с магловской та кажется ей пустой. Будто магглы в ответ на то, что у них нет волшебства, создали собственное.

Удивительно, что девушка, которую на курсе считали чокнутой и едва ли не шизофреничкой, оказалась инфернально хороша на сцене. Возможно, потому что сцена и любит фриков и служит отличной площадкой для самовыражения. Но отрицать это глупо — не важно, что звучало — разухабистый панк или лирическая баллада, Луна во всём оказывалась хороша. Она пела и у Панси на душе становилось спокойно. Не гадостно и болотно, а спокойно, как не бывало много лет.

Она ловит руку Драко и стискивает её в своей:

— Чувствуешь? Это же магия в чистом виде.

Малфой просто молча кивает. Кажется, он тоже напрочь загипнотизирован. Панси закрывает глаза, и позволяет звукам подхватить её. Окружающий мир как будто пропадает: остается мелодия и голос Лавгуд, который ведет. Она открывает глаза, мокрые от слез, вместе с последними аккордами.

Кидает беглый взгляд на сцену. Худенькие руки Лавгуд обнимают микрофон, в волосы вплетены ленты. И Паркинсон запоздало, возможно, впервые в жизни осознает, что всё, что она о ней знает — это сплетни. Никакого собственного мнения на счёт Лавгуд у неё не было. И кажется, очень зря.

Они пробиваются к барной стойке. Симпатичный бармен сменился рыженькой девушкой со смущенной улыбкой. Она смущается ещё больше, когда Малфой подмигивает ей:

— Два джина с тоником, — Малфой, кажется, решает перейти к более крепким напиткам.

— Ты охренел, гадина, мне на работу завтра, — шипит Паркинсон, — вряд ли мистер Уизли будет счастлив, увидев меня завтра утром с лицом цветов факультета.

— От гадины и слышу, — Драко фыркает, — твой работодатель, между прочим, вон там сидит, и кажется, завтра ему будет все равно, какого цвета твоё лицо.

Панси еще раз оглядывается, и убедившись в правоте слов Драко, машет рукой на правила приличия. В конце-концов, Лавгуд права — здесь не светский приём, и правила можно похерить. За одним коктейлем следует второй, а в голове становится пусто и легко.

Голову однозначно нужно проверить.

— Я выйду на улицу, не теряй. Подышать хочу, — она наклоняется к уху Драко. Тот кивает.

Панси толкает тяжелую дверь и делает глубокий вдох. Холодный ноябрьский воздух почти мгновенно отрезвляет, будто и не было двух коктейлей, а до них эля.

Уизли курит в пяти метрах от неё. Она замирает и смотрит, как тлеет в его длинных пальцах сигарета. В голове стремительно тяжелеет.

«Ты в хлам пьяна, Паркинсон. А он твой начальник. Тебе нужно грёбанное разрешение на аппарацию, поэтому не вздумай» — со всей серьезностью вопит внутренний голос.

Положение спасает Луна. Она с хохотом и звоном бус выскальзывает из двери.

— Панси, ты пришла, — Лавгуд широко раскрывает объятия, будто Паркинсон, по меньшей мере, её лучшая подруга, — как тебе концерт?

Панси кивает:

— Все прекрасно, спасибо! Ты была права, — она хихикает, — меньше всего это было похоже на светский прием.

— Кто тут говорил о светских приёмах? Это по моей части — Драко Люциус Малфой собственной персоной выходит из дверей, и кажется, пока она тут созерцала руки Уизли, он опрокинул в себя ещё коктейль.

Луна оборачивается.

— Малфой?

— Лавгуд?

Уизли разряжает обстановку неожиданным покашливанием. Он смотрит на неё в упор, размыкает губы, и кивая в сторону Драко, произносит:

— Завтра в восемь, Паркинсон, поэтому не слишком уж веселись.

А затем аппарирует. Панси не успевает ответить. Настроение, которое только поднялось, вмиг исчезает.

— Ну и козёл же у тебя босс. Ты что, в рабстве теперь? — очень по-слизерински замечает Драко, забывая, что их слышит Луна. Но она, кажется, или погружена в себя, или просто делает вид, что не услышала.

— Дай сигарету, пожалуйста, — просит она у Лавгуд. Смертельно, до усрачки хочется курить. Сигареты не в списке покупок, но сейчас, особенно после хамства «мистера Уизли» хочется затянуться просто отчаянно.

Луна протягивает ей пачку красного «Мальборо».

— Интеграция магического и магловского мира идёт вовсю, правда? — Паркинсон усмехается, вытаскивает одну сигарету из пачки, озирается, не видит ли кто, но улица пустынна, поджигает палочкой и с наслаждением делает затяжку.

Луна подходит ближе, протягивает ей руку.

— Не злись на него, Панси. Наверняка, у Джорджа просто был плохой день.

Панси поднимает на нее глаза, и между затяжками произносит:

— А у меня день был просто зашибись. До того момента, пока его не увидела, — она тушит сигарету, и выбрасывает в урну, стоящую рядом, — я пойду, пожалуй. Спасибо за концерт, за вечер и вообще. Ты хорошо поешь. Драко, ты идёшь?

— Панс, я останусь. Ты не обижаешься, правда?

Она отрицательно качает головой. Обижаться на него бессмысленно. В их дружбе это давно пройденная стадия. И к тому же, она видит, что Драко впечатлен музыкой Луны, да и самой Луной, наверное, тоже. А кто она такая, чтобы отказывать лучшему другу в удовольствии хорошо провести вечер? Пусть хоть кому-то сегодня повезёт.

Ей нужно вернуться в паб, чтобы забрать рюкзак. И неожиданно — вот так сюрприз, она обнаруживает, что бармен заканчивает смену. Он зачем-то возвращается за стойку и внезапно замечает её.

Злость поднимается в ней, как волна. На одиночество, весь гребанный магический мир, и в отдельности — на чертового Уизли. Уизли, который ведет себя с ней, как козёл, но у которого такие красивые длинные пальцы.

— Подожди, — зовёт бармен, перекрикивая музыку.

Она смотрит недоуменно.

— Ты отчаянная. Эль, а потом два джина с тоником. Тяжёлый день? — он улыбается и Панси становится даже как-то тепло.

На легкий флирт, несмотря на злость, рассчитывать можно.

— Да, пожалуй. Я встретила своего козла-босса, и хороший вечер пошёл по одному месту, — она невесело улыбается.

— Кажется, я знаю, как это исправить — улыбка бармена не обещает ничего приличного. А впрочем, ничего приличного ей и не нужно.

///

От концерта остаются самые приятные воспоминания. Хорошая выпивка, компания Малфоя, с которым они не так уж часто видятся, прекрасное выступление Луны. А уж вечер какой получился — просто загляденье.

Горячие ладони бармена, которого звали, кажется, Джулс или Джек, — у неё плохая память на имена, особенно после одноразового секса, шелест одежды, маленькая квартирка, куда он её привел. И татуировка — его таланты не ограничивались смешиванием коктейлей, он оказался еще и тату-мастером. В процессе было больше щекотно, чем больно. А еще она неотрывно смотрела на руки, сжимающие тату-машинку. Пальцы тоже были красивыми. Но не такими красивыми, как у Уизли.

Ебучего Уизли, которого она никак не может выкинуть из головы. Мерлин свидетель, что даже симпатичный бармен в этом был не помощник.

Она осталась у него. Уезжать среди ночи смысла уже не было. В память про вечер под её ключицей теперь жила маленькая ласточка — неоконченная, но так было нужно, заклеенная специальной заживляющей пленкой.

Утром тихо подобрала одежду. Наспех влезла в худи и джинсы. Кое-как натянула носки и пальто. Сунула ноги в кроссовки. За окном мелькнули первые солнечные лучи. Британский ноябрь вообще редко баловал солнцем, но рассвет было ни с чем не перепутать.

Записки не оставила. Она никогда их не оставляла.

Хорошо, что у неё сегодня выходной и можно отоспаться.