Чудовищно переигрываем (гет)

II

как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком

Лето в этом году на порядок жарче предыдущего. Только прокатываются, как грозовые тучи, по всей Англии судебные процессы над бывшими Пожирателями. «Пророк» без устали строчит всё новые и новые статьи с заседаний, первые полосы украшают знакомые лица. Теперь газеты чаще всего отправляются прямым рейсом в камин, минуя остановку «Прочтение».

Все заняты проклятой реабилитацией, одним из условий которой, как будто в издёвку, является поиск работы. Чиновники же не устают штамповать все новые и новые директивы, ограничивающие бывших последователей Волдеморта в правах. Как будто запрета на свободную магию и конфискации недостаточно.

Но Паркинсоны — вне этих категорий. Компанию они потеряли ещё в первый год после Второй Магической, имущество, которое им оставили, слава Мерлину, на месте, а в работе необходимости пока нет.

Мать не успокаивается с попытками выдать Панси замуж. То ли от жары, то ли от надоевших речей, то ли от созерцания того, как бывшие друзья теряют всё больше с каждым днем, мир делится на две реальности.

Две: то, в которой происходит все это дерьмо, и то, в которой дерьма нет. Как нет и разделения на факультеты, баллов, грызни, дуэлей. Зато в той, второй, реальности есть Джордж Уизли. Он есть, и Панси этого достаточно. Дальше её мечты не заходят. Но сон сменяется явью, а вторая реальность — первой.

Бывает и хуже — когда просыпаешься от очередного кошмара про седьмой курс. Смятая простыня, сырая от слез подушка и крик, который застревает в горле. Хорошо, что каждый вечер она ставит на спальню Заглушающее.

На седьмом курсе было паршиво. Нет, не так. На седьмом курсе было препаршивейше. Максимально хреново, десять навозных бомб из десяти.

Она отличалась от остальных — и прекрасно знала об этом. Быть выше толпы, быть другой, не поддерживать общих инициатив, — наказание пострашнее полировки кубков в Большом Зале без магии.

Ей не было нужды издеваться над первокурсниками, как Грег и Винсент. Она не лебезила перед Кэрроу, как Нотт и Булстроуд. Не визжала восторженно, глядя на чужие мучения. Она просто отворачивалась. Отворачивалась и молилась, чтобы Мерлин Великий или как-его-там срочно даровал ей невидимость. Ей было насрать на возможность практиковать запрещённые заклинания. На уроках она смотрела в одну точку, пытаясь отыскать за ней тот мир, в который другим не было хода.

В те страшные дни каждый вообще спасался, как мог. Кто-то закопался в книгах, кто-то глушил присланное из дому огневиски, что твой чай с лимоном, кто-то часто ездил к родным — чтобы не видеть всего ужаса, который творился в замке. В поместье у Паркинсонов было не лучше, а визиты в Хогсмид запретили ещё с начала года. Поэтому Панси спасалась снами.

Спасалась и каждый раз молилась: только бы ей приснилось что-то хорошее, а не очередной вздёрнутый за ноги первокурсник.

Лето чем-то похоже на тот страшный год. Обходится, к счастью, без ужасов войны. Только вот эти бесконечные наставления и разговоры о поиске выгодной партии. Не в силах больше терпеть, она принимает решение о переезде. В конце концов, некоторые сбережения есть: слизеринцы никогда не кладут все средства на один счет, тем более — родительский. Денег немного, но на первое время хватит.

Поиск квартиры в летнем колдовском Лондоне — отдельный сложный квест. Выбор небольшой. На приличные варианты, как оказалось, средств не хватает от слова «совсем» — то ли сказывается «высокий сезон», то ли поток туристов, желающих хоть одним глазком посмотреть на национальных героев. К тому же сдавать квартиру бывшей слизеринке никто особенно не рвётся — получается такая же история, как у однокурсников с работой. Отсутствие метки мало интересует хозяев, а вот подмоченная репутация — очень неприятная тема: не каждый готов связываться. Быстро становится ясно, что с нынешними финансами Паркинсон не снимет ничего, потому что печать «неблагонадёжности» заходит в комнату впереди неё.

«Везёт как утопленнику», — тоскливо думает Панси, выйдя с очередного просмотра жилья. Но удача на этот раз улыбается — буквально через пару дней квартира находится.

Очень небольшая, простая и даже в чём-то аскетичная. Мебели минимум, а депозит съел большую часть сбережений. Но на первое время и этого будет достаточно. Хозяину, который живет где-то за пределами Лондона, плевать, кто будет снимать — лишь бы платили исправно.

Квартира требует ухода — и Панси, впервые в жизни оказавшись одна, понимает, что навыки владения бытовыми заклинаниями у неё просто чудовищные.

Это, конечно, не поместье, но она чувствует себя ребёнком, который должен всему научиться. Причём ребенок этот на удивление бездарен.

И поэтому, когда Малфой наносит ей дружеский визит, она шутит, что тот наверняка ошибся номером квартиры. Беспорядок стоит просто фантастический — и Панси раз за разом думает, насколько же волшебники не ценят домовых эльфов. В конце концов, можно было бы написать маме и попросить её прислать парочку, но слизеринская гордость не позволяет.

Одновременно управляться с уборкой, просмотром вакансий и приготовлением еды становится почти невозможно. А поиск работы и вовсе перевешивает все остальные пункты. Паркинсон сутками смотрит новые объявления в «Пророке», наносит бесконечные визиты по камину и готова цепляться за любой вариант. Средства стремительно тают, а есть хочется очень.

Но, несмотря на неудачи, она по-своему счастлива. Потому что нет больше тёмных углов поместья, маминых наставлений и смотрин. Она поступает так, как ей вздумается — возможно, вообще впервые в жизни. А вытерпеть ради этого очередной сбежавший кофе и подгоревшую яичницу вполне можно.

От одиночества чертовски комфортно. Даже спится впервые за год иначе — вязкие кошмары отступают и снов просто нет. Панси выглядит заметно посвежевшей и похожей на прежнюю себя. Аскетичная диета от небольшого бюджета тоже дает о себе знать. Когда ешь один раз в день, похудеется непременно.

Август всегда пахнет для Панси гнилыми яблоками. Пол становится холоднее, свитер — лучшим другом, а подъём с кровати по утрам — и вовсе непосильной задачей. Поиски работы еще продолжаются, галеоны тают как дым. Всё чертовски надоело.

— Сожалеем, мисс Паркинсон, но у нас всё так же нет вакансий, — сидящий напротив мужчина с усами, как у моржа, поднимает на неё тяжелый взгляд, — но мы сохраним ваш контакт. В рамках реабилитационной программы от Министерства, возможно, появятся варианты, только как скоро — сказать не можем.

«Ага, как же. Появятся они. Знакомая волынка, — думает Панси зло, — знакомая и уже порядком надоевшая. Появятся, когда декан, восставший из мертвых, прямо сейчас зайдет в этот кабинет, изящно прикрывая шею платочком».

Появление для неё вакансий и воскрешение Снейпа имеют примерно одну и ту же вероятность. Нулевую, проще говоря.

Поэтому в пятницу, когда очередной круг поисков не дает примерно ничего, она спускается в бар, который находится прямо под её новым жильем. В планах пропустить кружечку-другую. Хотелось бы нажраться в сопли и признать собственную неспособность к самостоятельной жизни, но это слишком дорогое удовольствие для неё. В прямом смысле.

Но судьба благосклонна и на этот раз: на дверях она замечает помятый листок с вакансией. Если Мерлин Великий или ещё какой-нибудь такой хрен реально существует, значит, сегодня у него хорошее настроение. И приятные бонусы для слизеринцев. Панси решительно толкает тяжёлую дверь.

Мыть тарелки, наливать пиво в кружки и выслушивать сальные шуточки клиентов — не лучшее занятие для чистокровной, но эта работа приносит ей деньги. Хозяин интересуется лишь тем, чтобы она работала добросовестно, на её прошлое ему откровенно плевать. Перекинуться словечком тоже есть с кем — в бар иногда забредают бывшие однокурсники. Тут не рыщут репортёры, — район не самый приятный и благонадёжный, — поэтому можно расслабиться.

В один из законных выходных — тех самых, когда после получки в кармане приятно звенит энное количество галеонов, — она забредает в Косой переулок. Вообще план простой: наведаться в магазин с поддержанной литературой и купить пару сборников по бытовым заклинаниям.

«От твоего рвения и Молли Уизли бы слезами умылась», — думает Панси, до недавних времен свято уверенная, что ничего подобного ей не пригодится — вот только посуда, никак не желающая становиться чистой, и забитый дымоход могли бы с ней поспорить.

Вообще в Косом переулке Паркинсон бывать не любит — слишком много знакомых лиц, слишком много грустных воспоминаний. Ходить мимо магазина Уизли — и вовсе преступление, но сегодня придётся: букинистический магазин расположен совсем рядом, и добраться до него можно только одним способом.

Прошлое само неожиданно настигает её. Становится так холодно, что кажется, будто сюда пригнали отряд дементоров.

Огромный магазин, мимо которого она прошла бы, закрыв глаза, теперь сверкает только одной буквой W. Раньше их было две — и так было правильно. Комок в горле, кажется, весит стоун. Панси застывает и внезапно видит знакомое лицо.

Джордж (Панси по-прежнему надеется, что это именно он) стоит в дверях, ссутулившись. Парадной сверкающей мантии на нём больше нет — вместо неё оранжевая рубашка и какие-то помятые брюки, будто их гриндилоу жевал. Вид у Уизли ужасный: волосы взъерошены, под глазами залегли тени.

Подлететь бы к нему, стереть навсегда это выражение с лица, разорвать в клочки дурацкую рубашку.

«Остолоп! — думает она, уже неприкрыто злясь, — рыжим не идёт оранжевый. Синий, изумрудный, на худой конец — голубой, но никак не то убожество, что на тебе надето».

От досады хочется закричать.