Портреты прошлой жизни (гет)

Мелодичный смех, доносившийся из-за приоткрытых дверей, заставил его руки сжаться в кулаки, ногти больно впились в ладони; и ему пришлось сделать глубокий вдох, чтобы подавить вспыхнувшее бешенство. Резкое движение руки, и двери распахнулись перед ним.

— Кандида Кэтрин Когтевран!

Названная Кандидой недовольно сморщила носик — ей очень не нравилось, когда кто-то упоминал её полное имя, — неподобающе ярко накрашенные губы сжались в тонкую полоску, рука непроизвольно потянулась к выбившемуся темно-каштановому локону, а в синих глазах заплескался испуг пополам с приглушенной яростью. Она пристально осмотрела вошедшего, отмечая растрепанные волосы, учащенное дыхание и едва заметно прикушенную от злости губу. Вздохнув, она отвернулась от него, вновь сосредотачивая внимание на том, чьи руки смело обнимали её за талию, а затем обменялась легкой улыбкой с подругой. Игнорируя возмущенный выдох, она мимолетно зарылась пальцами в волосы того, кого сидел на диване, чуть откинула их в сторону, и на белоснежном воротнике рубашки отчетливо стали видны красные следы, несомненно, от её губной помады.

— До скорой, надеюсь, встречи, Канди, — улыбнулся он и прошептал второй своей спутнице, лежащей практически у него на груди: — Мы с Пенелопой пока что найдём усладу в объятиях друг друга, верно?

Пухленькая Пенелопа обольстительно улыбнулась и лишь крепче прижалась к его плечу, прикасаясь губами к жилистой шее. Кандида, улыбнувшись столь детской демонстрации, вышла из залы настолько поспешно, насколько позволял этикет и длинный подол платья, так и норовящий запутаться в ногах, стараясь даже не замечать неподвижную фигуру, замершую у самых дверей.

Двери за спиной захлопнулись с оглушительным грохотом, заставив её почти подпрыгнуть от неожиданности, но явственно слышимые тяжелые шаги за спиной заставили её высоко вскинуть подбородок и продолжить движение, лишь бы не встречаться с ним взглядом.

Но он не зря потратил столько времени на поиски по всему замку, чтобы теперь просто так удалиться. Схватив беглянку за руку, он отнюдь не вежливо потащил её по направлению к выходу. Ему было совершенно всё равно, что она не успевает за его стремительным шагом, что высокие каблучки заставляют её постоянно оступаться и всё судорожнее цепляться за его руку, чтобы не растянуться на каменных плитах пола. Не обращая в кои-то веки внимания на столь горячо любимые своды, он упрямо глядел под ноги, стремясь оказаться там, где не видят чужие глаза и не слышат чужие уши. Ему было неприятно застать любимую женщину в объятиях коварного обольстителя — храбрейшего человека, которого он мысленно наказывал себе называть если не товарищем, то хотя бы приятелем, — пусть она и не принадлежала ему всецело. Больно кололо и такое поведение приятеля, ведь тому прекрасно было известно о том, что он чувствовал к Кандиде, но похоже, это никоим образом того не волновало, и он продолжал проводить время, уединяясь с обеими подругами. Ревность, не присущая таким гордецам, всё равно плотно окутывала его существо и затмевала разум. Спускаясь по мраморной лестнице, он все же притормозил, заботясь о своей спутнице и приготовившись подхватить её, если в этом возникнет необходимость.

Вырвавшись на свежий воздух, Кандида с облегчением вдохнула полной грудью, зажмурилась и, выдохнув, приготовилась внимать. Но её спутник не собирался здесь задерживаться, и она обреченно пересекла сад, следуя за ним, чтобы уже в следующий миг ступить на неровную поверхность моста.

Добравшись до середины, они остановились там, где пропасть под ними была наибольшей, где, теряясь в водной пыли, грозно шумел неуправляемый водный поток, норовя разнести в клочья каменные глыбы скал. Кандида оперлась вмиг похолодевшими ладонями о массивные перила моста, для надежности ещё и крепко уцепившись пальцами за неровности в каменной кладке.

— Были бы Вы помладше, я бы как следует оттаскал Вас за уши, как маленькую девчонку! — не выдержал он, оказавшись в непосредственной близости.

— Я позволю себе напомнить, Салазар, что не являюсь твоей собственностью и не обязана постоянно скрашивать твоё одиночество своим присутствием, — гордо объявила она, высоко подняв подбородок.

Истинная аристократка, жаль только, что его в тот момент это не волновало: юная распутница, живущая одним днём. Так легко меняла принципы: то легко даваясь в чужие руки, то держась особняком, переменчивая, как сам воздух.

— Почему Вы терпите то, что он не обращается к Вам должным образом — на «Вы»? В то время как мне не позволено даже поцеловать Вам руку?

Кандида подняла глаза к небу, всем видом показывая крайнюю глупость и неверность суждения, напоминая, что ей очень даже чуждо такое официальное обращение.

— Зачем ты так вызывающе накрасилась?

Молниеносно проведя тыльной стороной ладони по губам, она стёрла помаду, размазав её слегка по лицу, и запальчиво воскликнула:

— Так лучше? — в её голосе звенело отчаяние: она сердилась за столь резкое отрывание её от развлечения, за грубую хватку, за оглашение её полного имени, за недобрый взгляд.

— Жаль, что я не могу поднять руку на тебя, — глухо проговорил он, опуская взгляд к бушующим массам воды под их ногами.

— Прости меня, — судорожно вдруг вздохнула Кандида и прижалась к его груди, не утруждая себя беспокойством о том, что они могли оказаться замеченными кем-то не из ближайшего круга. — Салазар, не думай обо мне так плохо, я не совершала ничего запретного, поруганная честь мне ни к чему.

Его плечи опустились, и перед ней предстал совсем другой человек — очень усталый и печальный, без циничного высокомерия, столь часто окутывающего его невидимым коконом. Его пальцы нашли два конца шнуровки спереди на её корсаже и завязали их покрепче, чтобы платье не обнажало больше её прелестей. Губы легко коснулись лба Кандиды, на её щеках заалел стыдливый румянец, а синие глаза вспыхнули мольбой. Ему сложно было предположить, чего захотелось его переменчивой подруге, но ради её счастья он согласен был выполнить любую прихоть.

Но она уже не смотрела на него, сосредоточившись на закатном небе, полыхающих багрецом верхушках вековых деревьев виднеющихся на горизонте и причудливом узоре — нет, кружеве, — укрывающем простирающуюся равнину. Чувство неясной тревоги захватило её, ведь Кандида больше всего любила рассвет с его быстрой сменой красок, с волнующими переходами от беспроглядной тьмы к сверкающему, всепобеждающему свету. А за закатом же, всегда следовала тьма, и не было шанса, что ночное светило сможет развеять непроглядную ночь и осветить все вокруг, как днем. Именно поэтому Кандида не любила Тьму, с опаской относилась к увлечению лорда Слизерина Тёмными Искусствами, предпочитая кромешной тьме сумерки, лавируя на грани между двумя стихиями.

Всё это серые глаза вобрали в себя в мгновение ока.

— Зачем ты так поступаешь? — прошептала она, и он вдруг вздрогнул оттого, что уловил слёзы в её голосе — горькие, обидные, жалобные.

«Она не способна была догадаться...»

— Я чувствую тебя изнутри. Ощущаю, как пробираешься в разум и читаешь даже самое сокровенное.

Он в ней ошибался. Её факультет воистину будет домом тех, кто умеет думать о том, что незаметно даже остальным. Да, он был талантливым окклюментом и зачастую пользовался способностью, не желая признаваться себе, что делает это лишь для достижения собственных целей. Он имел неосторожность расстроить её, хотя мужчине непозволительно было доводить любимых женщин до подобного состояния.

— Лишь для того, чтобы понять то, что ты не произносишь, — он коснулся кончиками пальцев её щеки, чтобы пришло успокоение — не только ей, но и ему.

— Тогда скажи мне то, что не решаюсь, что не признаю долгое время. Скажи, что чувствую к тебе, — по-прежнему шептала она.

— Мне не подумалось бы в жизни затронуть эти слова в твоём рассудке, но они, точно надпись, выгравированная на камне, и словно назойливый ветер, так громко звучат, что я посмел услышать и внимать им постоянно. И что бы ни молвили твои уста, слова хоть на задворках, но сохраняются, прося меня свершить что-то, что снова подтолкнёт их ближе.

— Скажи.

— Нет, ты не хочешь, чтоб сказал, ты недостаточно желаешь. Когда же было время, я бездумно его упускал, — как покаяние произнёс он. — Извинишь ли ты меня?

Лицо Кандиды осветила лёгкая улыбка, но глаза всё также блестели, влажно сверкая в лучах заходящего солнца. Он остро ощущал вину, забывая о том, что собирался отчитать её. Годрик был ей близким другом, но другом, не знающим её, её мир, её переживания и тревоги — всего лишь тем, кто способен доставить ей удовольствие, а на самом деле потакая исключительно своим желаниям. Салазар почему-то не думал, что могут существовать сомнения в верности подруги, но тупая ревность не отпускала сознание. Он даровал ей свободу, а она, казалось, пользовалась ей слишком широко. Он разрешал ей тешиться чем угодно, но она прекрасно осознавала, что за каждый свой проступок обязана будет ответить. Кандида знала, что он не причинит ей боли, но слова порой ранили намного сильнее, тем более ему было прекрасно известно, какие струны её души надо затронуть.

— Не соизволишь ли ты объяснить, почему ни разу не покинула замка, чтобы лицезреть его со стороны? — не находя ответа, полюбопытствовал он.

— Наверное, всё дело в непонятном страхе.

— Со мной не так уж и страшно, верно? Пойдём.

Мгновение поколебавшись, она все же дала согласие и взяла его под руку.

— Ты же меня не оставишь одну? — едва заметно шевельнулись её губы, и ему пришлось приложить усилия, чтобы услышать сбивчивый шепот.

— Я считаю одним из величайших грехов слово, не сдержанное перед женщиной, — прикоснувшись поцелуем к прохладным пальчикам, он с высоты своего роста взглянул на неё, доверчиво прижавшуюся к его плечу.

Дойдя до конца моста, они принялись взбираться по густо поросшему травой склону, граничившему с лесным массивом. Ноги Кандиды путались в сочной зелёной траве и сухих пшеничных колосьях, и она цеплялась за рукав Салазара, который в свою очередь, бережно поддерживал спутницу. Он чувствовал, как мелкая дрожь завладевает её телом, видел, как в синих глазах плещется волнение, и еле заметно улыбался тому, как тонкие пальцы крепко впиваются в рукав его камзола. Добравшись до самой вершины, он с усилием высвободил рукав из её пальцев и, прикрыв ладонями глаза Кандиды, развернул её в ту сторону, откуда они только что пришли... и отступил.

Тёплое дыхание шевельнуло тёмно-каштановые пряди, и мягкий проникновенный голос Салазара шепнул ей на ушко:

— Это всё сотворили мы, — изумленный вздох полный всепоглощающего восхищения вырвался из её груди.

Великолепный восьмиэтажный шотландский замок, окружённый зеркальной гладью воды Чёрного озера и верхушками леса до сих пор горящих багряными всполохами в лучах заходящего солнца. Остроконечная крыша местами разрезала небо и тёмные облака, величественные ворота гостеприимно предлагали войти, и пока ещё тусклым светом горели окна. Темнота ласково окутывала замок, обещая сохранить все секреты в ночном безмолвии, а первые звёзды готовы уже были стать путеводными заблудшему страннику. Воздух не влажный и тяжёлый, как бывает после дождя или тумана, а чистый и лёгкий, такой, который хотелось пропускать через себя вновь и вновь. Колосья шуршали и шептали на своём, непонятном человеку языке, да и лес размеренно скрипел в ответ. Пронзительный крик птицы рассёк воздух, обрывая мечты

Салазар указал на светящиеся ласковым теплом окошки факультета Пуффендуй, легким движением руки очертил возвышающиеся факультетские башни Когтеврана и Гриффиндора.

— А почему ты выбрал подземелья? — прошептала Кандида, невольно сжав его руку.

— Подземелья способны хранить секреты. Нет места лучше для Тёмных Искусств.

— Ты мне покажешь?

Он замер, не решаясь ответить, но потом склонил голову, соглашаясь приоткрыть свою тайну ещё одному человеку, самому дорогому из всех. Она поймет, должна понять, ведь всё чувствует так же, как и он. Тихие шаги разносились по подземелью, рождая смутное эхо. Кандида не была в его владениях со времен начала создания замка, да и не хотелось ему пускать туда посторонних, ведь где-то в самых глубинах сознания, ему казалось, что в этом случае он утратит нечто важное, нечто очень личное... своё и ничьё больше.

Но Кандида особенная, она забирала что-то, только если отдавала взамен нечто намного более ценное, честность была одним из краеугольных сторон её натуры. Он буквально кожей ощущал исходящее от неё напряжение. Ей было страшно коснуться чего-либо, нарушить идиллию тьмы, которая ощущалась ею как нечто инородное и пугающее.

Салазар с некоторым удовлетворением наблюдал, как миниатюрная ладошка скользит по ледяному мрамору колонн, гладкой коже диванов, прохладному дереву вишни, как синие глаза следят за зелёным огнём в камине.

— Мне нравится, — шептали её губы. — Здесь красиво.

Он не собирался её отпускать к Годрику, но и отказать было выше его сил. Запутавшись в своих желаниях, он все же последовал за ней наверх. Картина, открывшаяся его глазам, уже не удивляла: лорд Гриффиндор в Большом зале по-царски восседал на троне, у него на коленях бесстыдно примостилась леди Пуффендуй, пальцы которой свободно гуляли под его распахнутой рубашкой. Неслыханно.

— Канди? Присоединяйся, — облизнулся Годрик.

— Благодарю за предложение, но я зашла лишь пожелать спокойной ночи, — вежливо отозвалась та, чуть склоняясь и давая ему разрешение коснуться губами тыльной стороны её ладони.

— От чего же не превратить её в «неспокойную»?

— У меня нет настроения.

— Брось, Канди, нужно иногда и развлекаться.

— Пожалуй, не буду мешать вам с Пенелопой, — слегка улыбнулась Кандида, силясь отстраниться.

— Ты будешь третьей. В данном случае третий отнюдь не лишний, идём, — он поигрывал шнуровкой на её корсаже, а она не знала, что сделать, лишь бы это прекратилось. И Салазар, стоящий в дверях, не выдержал первым:

— Довольно. Своими играми, Годрик, ты запятнал свою честь, но не имеешь никакого права так поступать с дамами, тем более предлагать им подобное! Леди Когтевран пойдёт со мной.

Она сопротивлялась, когда его пальцы вновь сомкнулись на её руке, вероятно, хотела доказать, что и сама может постоять за себя. Но он хотел только одного — увести её как можно дальше от этого зала и этого человека, увести в место, где ничто не смогло бы нарушить её покой, увести к себе... Салазар прекрасно знал, что изрядно выпивший Годрик мог позволить себе заявиться к ней в комнату, а он попросту не смог бы уснуть, зная, что любимой женщине может что-то угрожать. Кандида упиралась, вырывалась даже сильнее, чем тогда, когда он преднамеренно забрал её, отвлёк от игры. Доведя её вновь до подземелий, он развернулся и перехватил её запястья, оказываясь в непозволительной близости.

— Я не герой, ты знаешь, но я не позволю такого. Не допущу!

Смирившись с участью его пленницы, Кандида послушно затихла, мигом ощутив усталость и сонливость. Салазар не считал её пленницей, а просто своей. Она наклонилась к нему и, обжигая его щёку горячим дыханием, спросила:

— А ты смог бы преступить через правила ради меня?

— Мне невероятно трудно сдерживаться, чтобы не совершить грех и не нарушить должные уставы, когда ты со мной, — признался он.

— Для двух таких людей, как мы, не должно существовать запретов, — вздохнула она. — Ты знаешь, чего мне хочется в данный момент?

— Знаю, — кивнул он. Даже не прибегая к Окклюменции, мысли Кандиды Когтевран не были для него тайной.

Синие глаза озорно сверкнули в свете горящих факелов, в серых отразился схожий огонек. Салазар притянул к себе Кандиду и ласково поцеловал, зарываясь пальцами в её локоны. Поцелуй становился глубже, движение — настойчивее, и вскоре им уже не хватало воздуха. Отстранившись, она улыбнулась, прекрасно осознавая, что их поведение сейчас нельзя описать ничем, кроме безумия. Но запретный плод сладок. Он неуверенно коснулся губами её ключиц, холодными пальцами проследил тонкую линию её скул и, услышав тихий стон, понял, что этого недостаточно. Сердце вопреки разуму требовало большего. Не в их правилах было потакать собственным прихотям — это было непозволительной роскошью, но... В следующую секунду она разрушила все его хрупкие доводы, прильнув к его губам. И, о Мерлин, ещё мгновение назад она яростно вырывалась из его объятий, а теперь он сам не мог найти в себе сил отстраниться и прервать эту безумную пытку.

Вихрь похоти и удовольствия не дал им запомнить, как они добрались до роскошной опочивальни. Кандида освободила его от расшитого серебром камзола, и он опустился на тёмно-изумрудные шёлковые простыни, потянув ее за собой.

— Мы ведь не должны? — шёпотом упрекнула она.

— Конечно, нет, — согласился он, рывком избавившись от многострадальной шнуровки её платья и успокаивающе поцеловав обнажённое плечико.

Долго не решаясь, она теребила пуговицы его белоснежной рубашки, а он лишь с ухмылкой следил, не смея торопить. Желание с каждой секундой становилось сильнее, от женского тепла — жарче, от близости — приятнее.

— Я люблю тебя, — проговорил Салазар. — И давно должен был сказать тебе это, ведь ты так ждала...

— И я тебя, — прервала она. — Уж лучше поздно, чем никогда.

(шестнадцать лет спустя)

— Я прошу тебя простить меня. Я очень виноват. Прости меня. Извини.

— Никогда не имела радости наблюдать, как сам Салазар Слизерин просит прощения. Изволь отложить это на некоторое время, иначе опоздаем.

Спустя долгие годы Основатели собирались вновь. Беспощадное время не остановило свой бег ради столь выдающихся личностей и не удержало их на пике молодости и мощи. Время оказалось тем врагом, победить которого не представлялось возможным. И сейчас, спустя шестнадцать лет, они вновь собирались, чтобы найти тех, кому они смогли бы доверить свое детище, свое самое великое творение. Сколько еще было нерешенных вопросов, сколько несовершенных дел и как мало оказалось отведено на все это времени. Но и остатков его они не теряли зря. Салазар с Годриком не раз отправлялись в долгие путешествия по всему миру, чтобы отыскать тех, кто владел магией и кто мог научить их чему-то новому, отыскать тех, кто осваивал тонкую материю не по книгам и свиткам, а по велению души, по звучанию тонких едва слышимых мелодий истинного волшебства. Кандида с Пенелопой посвятили все свое свободное время на разработку новых заклинаний и зелий, на изучение основ вращения небесных тел, и принципу преобразований. Они все также жили под сводами замка, ставшего для них домом. И в этом году они надеялись, что он станет домом и для других, тех, кто придет сюда, чтобы научиться чему-то новому, неизведанному, захватывающему. Многое изменилось за прожитые годы, но слишком многое осталось и прежним.

— То есть вы хотите сказать, что собираетесь позволить учиться в этой школе детям с подпорченной и грязной кровью? Главное, чтобы у них была магия? — гнев клокотал в груди лорда Слизерина.

— Конечно, милый, — ответила Кандида, прижимаясь к груди супруга.

Их брак не был освещен по канонам набиравшей силы христианской религии: Салазар отказался признать тех, кто не мог поверить и признать его магом. Они были мужем и женой и без этих глупых, напыщенных клятв, ведь их связала сама магия. Да и было ли это так важно для двух, безумно влюбленных молодых людей? И за все прожитые годы они ни разу не пожалели, что смогли нарушить устоявшиеся традиции и быть просто счастливыми.

Кандида притворно сокрушалась, что гореть ей за такое отступничество на костре, если их связь станет достоянием общественности, но Салазар лишь отмечал — подземелья секретов не выдают. Символом факультета Гриффиндор был лев, однако лорд Слизерин охранял свою женщину, подобно этому зверю. Она доверяла ему. Рядом с ним гордая, неприступно-холодная леди Когтевран становилась девочкой, которую он когда-то собирался оттаскать за уши. И он тоже из самолюбивого гордеца становился хранителем домашнего очага. А счастье, когда Кандида подарила ему наследника, было просто невозможно описать, как и нельзя было пережить ту бездну отчаяния, когда малыш умер на первом году жизни от лютой болезни. Но были друзья, Годрик и Пенелопа, которые помогли оправиться от горечи потери. И он, Салазар Слизерин, никогда не отходил от нее ни на шаг, чтобы она не почувствовала себя брошенной, забытой, отверженной.

— Это же глупо! Власть должна быть в руках чистокровных магов, — лорд Слизерин ударил кулаком по столу, и тут же прижал к себе вздрогнувшую от неожиданности жену.

— Сущность понятия «власть» заключается в возможности одного человека заставить другого делать то, что тот по своей воле не сделал бы, — возразил Годрик. — Здесь совсем другое.

За эти годы Годрик тоже изменился во многом благодаря влиянию Пенелопы. Тихая, по-домашнему уютная леди Пуффендуй смогла приручить его, изменить, усмирить. Он перестал заглядываться на каждую хорошенькую женщину, понимая, что лучшая из них всех уже и так принадлежит ему. Обязанности, связанные со школой, он поставил превыше всего, его частые отлучки из замка всегда приносили множество полезной информации и знаний. Он часто обходил их владения, не переставая удивляться тому гению, что дал возможность им воплотить мечты, не переставая восхищаться делом их рук. Но все равно, самыми любимыми его местами даже спустя прожитые годы так и остались берег Черного озера и башня факультета Гриффиндор. Только там он ощущал себя по-прежнему молодым и полным сил.

— Мои родители ничего не знают о магии. И у них нет волшебных способностей. Я грязнокровка, Салазар.

— Это совсем другое, Пенелопа.

— Да ну? — вспыхнула леди Пуффендуй. — Чем тогда я отличаюсь от них?

— То есть вы отказываетесь от моих условий? — нахмурился он.

— Да, — хором произнесли трое основателей.

— Тогда я ухожу, — серые глаза недобро блеснули, тяжёлая дверь с грохотом захлопнулась, ставя жирную точку в некогда незыблемом союзе.

Кандида присела в вежливом реверансе и, придерживая юбку темно-синего платья, последовала за ним, дабы не позволить ему совершить что-то необдуманное. Салазар застыл около камина, облокотившись на массивную каминную полку и хмуро всматриваясь в пылающие недра. Его брови были сдвинуты: лорд Сдизерин не бросал слов на ветер и всегда выполнял обещания. И сейчас, еще раз прокручивая состоявшийся разговор, он не мог понять, как получилось так, что он прожил столько лет бок о бок с людьми, не разделяющими его взгляды и идеи? И даже она, его жена, его верная Кандида и та отвернулась от него, поддержала решение этих глупцов! Её слёзы и мольбы не смогли повлиять на принятое решение — время отбытия было назначено на ночь. Горячо поцеловав Кандиду и шепнув, что в его жизни была всего лишь одна любовь — она, Салазар скрылся в подземельях.

— Отец.

— Елена? — он удивлённо повернулся у самых дверей. — Что ты делаешь здесь? Поднимайся в башню к матери, уже стемнело.

Его дочь, его прекрасная Елена. Только спустя годы после трагедии с сыном, леди Когтевран решилась снова. Её беременность проходила легко, заботливый муж, окруживший её любовью и нежностью, его слова, разбивающие в прах все её сомнения — всё это давало твердую уверенность в завтрашнем дне. И вскоре появилась она, названная Еленой. Салазар души в ней не чаял, баловал и мягко с ней обходился — Годрик шутил, что грозная змея свернулась у ног принцессы. В честь рождения дочери лорд Слизерин подарил Кандиде диадему, которую она с тех пор носила, не снимая. В этом году — году, когда школа должна в действительности стать школой, — Елене исполнялось одиннадцать лет.

— Ты ведь не уходишь?

— Ухожу.

— Ты ведь только вернулся. Тебя не было несколько недель, — всхлипнула она.

— Тогда были дела. А сейчас я ухожу навсегда, — коротко бросил Салазар. — Когда появится тот самый, готовый разделить мои взгляды, замок узнает его.

Серые глаза его дочери блестели от слёз, он шагнул к ней, легко коснувшись сухими губами её лба. Она уже взрослая, она поймёт.

* * *

Впервые с юности Кандида Когтевран сменила привычные наряды синего цвета на черные вдовьи одежды. Барон принес дурные вести — лорд Слизерин покинул этот мир. Для неё это было сокрушительным ударом, особенно после побега Елены с его диадемой. В глубине сердца по-прежнему ярко тлела горячая искорка любви к своевольному, несгибаемому Салазару Слизерину, не угасшая даже спустя годы после его ухода. И пусть к этой самозабвенной любви примешивалась толика разочарования за то, что он бросил ее, для нее годы с ним были лучшими. Грустно улыбнувшись, она взглянула на неподвижную картину, висящую в холле второго этажа, где четверо Основателей смело смотрели вперед, в такое далекое и неизведанное будущее, и, развернувшись, отправилась в свою комнату. В теплых, солнечных покоях леди Когтевран висел его портрет, где он был живым, высокомерным и таким своим...

— Ты сам виноват, Салазар, — вздохнула она.

Надменно взглянув на бывшую жену, он не ответил — не разговаривал с тех самых пор, как покинул замок. Но с ним, пусть и непривычно молчаливым, ей было не так одиноко вечерами.

— Всё могло бы случиться по-другому. Если бы ты тогда смирился, — она сняла картину со стены. Долгое время Кандида молча всматривалась в любимые глаза мужа, а затем пальцы разжались, и портрет Слизерина полетел в бушующее пламя камина: — Я люблю тебя.

Последними в пламени исчезли серые глаза. Упав на колени, Кандида продолжала всматриваться в пляшущие язычки пламени, а по её щекам, сверкая огненными бликами, катились беззвучные слёзы.

-

The End