Пернатый сводник (гет)

Начало не было таким плохим, как предполагал Гарри. Гермиона больше ничем не показывала своего отношения к происходящему — по крайней мере, при Гарри — и, казалось, когда она превратила подарок Рона в пепел, вместе с этим внутри у нее что-то перегорело. С виду она снова стала той жизнерадостной Гермионой, которую знал Гарри, и только иногда, когда она думала, что Гарри не видит, на ее лице появлялось мрачное выражение с оттенком печали, и Гермиона казалась совсем уязвимой и беззащитной. Но постепенно таких моментов становилось все меньше и меньше, и уже через полторы недели после въезда Гарри к ней домой жизнь вошла в обычную колею. Ну, если можно было так сказать, учитывая настолько изменившиеся обстоятельства.

И заслуга в этом частично принадлежала Алехандро. Не прошло и недели, как этот серый попугай стал неотъемлемой частью их жизни, пусть и порой до зубного скрежета надоедливой. Дом без него уже был бы пустым. Каждое утро он будил их своим чириканьем или же криками «Али хочет есть!», перед этим старательно не позволяя спать по полночи. Гарри лишь чертыхался в подушку, когда в три часа ночи раздавалось звучное «Захлопнись, салага!», непонятно откуда взятое попугаем. Гарри от всей души хотелось проорать то же самое попугаю в ответ, но он лишь доставал палочку, произносил заклинание и наслаждался тишиной. Надо сказать, что Али летал теперь, где ему вздумается, и даже на ночь его не запирали в клетке. Ну, чтобы, на крайний случай, можно было бы набросить на нее ткань и заткнуть попугая. И хоть ночью он спал там, накрыть клетку категорически не позволял, мгновенно просыпаясь и осыпая подошедшего ругательствами, от которых хотелось то ли смеяться, то ли плакать.

Зато днем, когда они возвращались с учебы: Гарри — из Аврората, Гермиона — из института колдомедицины — попугай радостно встречал каждого и, приземляясь на плечо, нежно терся о висок. Надо сказать, к Гермионе он испытывал более глубокие чувства — на то он и был ее питомцем — а Гарри редко позволял себя хотя бы погладить. И не то чтобы Гарри от этого сильно страдал, все равно было немного обидно.

Попугай оказался ужасно смышленым и все схватывал на лету, постоянно оставляя обитателей дома в дураках. Однажды рано утром раздался дверной звонок, и Гарри, путаясь в штанах, которые надевал на ходу, несся на первый этаж, чтобы открыть дверь, так как Гермиона в это время была в душе. Потом он долго и со вкусом костерил чертовых шутников, потому что, когда он распахнул дверь, за ней никого не оказалось. Через пять минут звонок повторился, и Гарри снова помчался вниз и снова никого не обнаружил. И только после третьего раза, когда он уже кипел, как чайник, до него дошло, что дверным звонком является Али, который с несравнимым ни с чем удовольствием наблюдал за бегающим туда-сюда Гарри.

После этого Гарри уже научился не обращать внимания на поддельные звонки дверь, телефонные трели или щелчки микроволновки, которые Али воспроизводил с невероятным сходством.

И все бы ничего, но в середине третьей недели пребывания в доме Гермионы Гарри понял, что то, чего он так опасался и из-за чего жизнь в доме подруги представлялась тем еще испытанием, все-таки случилось.

* * *

Совершенно не представлялось понятным то, как они все то время, что живут вместе, не умудрились еще попасть в какие-нибудь неловкие ситуации. Это было бы совершенно логично, учитывая, что для двадцатилетних парня и девушки, живущих в одном доме, при этом являющихся друзьями, такое совершенно непривычно. Тем более если двери их комнат находятся в паре метров друг от друга.

Гарри, как обычно, встал в половине восьмого утра, собираясь на учебу, и с совершенно спокойным сердцем отправился в душ, зная, что он полностью принадлежит ему как минимум еще двадцать минут, пока не встанет Гермиона. И то ли он разнежился там больше обычного, то ли Гермиона проснулась раньше, но когда он шел по коридору в свою комнату, дверь комнаты подруги распахнулась, и оттуда вышла сама хозяйка дома. При этом она явно не ожидала наткнуться на него, потому что из одежды на ней была только коротенькая сорочка, которая мало скрывало все то, что бы предпочел не видеть Гарри, потому что это было слишком провокационно.

Он так и застыл с открытым ртом, вытаращившись на Гермиону, причем не на ее лицо, а на то, что пониже, не в силах хотя бы зажмуриться. Она тоже замерла, но выражение ее лица не было таким шокированным, как у Гарри, и если бы не смущение, Гарри бы счел его удовлетворенным.

Наконец отморозившись, он отвел взгляд и выдал глубокомысленное:

― А-а.

Повернулся на сто восемьдесят градусов и автоматически зашагал подальше от Гермионы, совсем не понимая, что делает. Его остановил оклик Гермионы:

― Гарри, ты куда? Там балкон.

― А-а, ― повторил он тем же механическим голосом, развернулся и, стараясь не глядеть на Гермиону, все-таки дошел до своей временной комнаты и закрыл дверь. Появилось нестерпимое желание намочить лицо холодной водой, а еще лучше — снова залезть под ледяной душ, потому что мало того, что все мысли, старательно запихиваемые куда подальше уже полгода, вырвались наружу, так еще и определенная часть тела дала о себе знать в самый неподходящий момент. И это окончательно подтвердило: все то, что Гарри старательно отрицал, — чистой воды страшная правда, а не просто гормоны.

Он влюбился в свою лучшую подругу.

Гарри тихонько взвыл, а снизу донеслось радостное, видимо, обращенное Живоглоту:

― Спасайся, пацанчик!

Гарри со стоном побился лбом о стену.

Нет, конечно, это осознание не прилетело к нему кувалдой с неба, совершенно неожиданно и сногсшибающе, после того, как он наткнулся на... Гарри начал подозревать это еще полгода назад, спустя три месяца после разрыва с Джинни. И то, что он еще до этого гасил в себе чувство, что у них все как-то не так, и он не ощущает к Джинни того, что должен бы, никак не было связано с Гермионой.

Гермиона появилась позже. То есть, в его мыслях не просто как лучшая подруга.

Он совершенно пропустил тот момент, когда стал думать о ней не в том смысле, что раньше, а когда понял, совершенно ужаснулся данному факту. Потому что Гермиона была его подругой и девушкой Рона. Гарри не был совсем уж дураком и еще с детства умел помалкивать о своих желаниях, поэтому спустя пару месяцев выдержки и тренировки самообладания он смог запихать свои совершенно неясно откуда вспыхнувшие чувства куда подальше и даже перестал ощущать неловкость рядом с Гермионой. Словом, все вернулось на свои места. Ну, почти, как показал сегодняшний инцидент. Запрятать в самые закромки подсознания — это не забыть, и сегодня стало ясно, что он все еще...

Вот ведь черт. Теперь сожительство с Гермионой будет своего рода пыткой.

* * *

Или Гермиона делала вид, или на самом деле не замечала изменений в нем — Гарри надеялся на второй вариант — но пока дело обходилось без вопросов. Нет, он, конечно, не стал заикаться при разговоре с ней или краснеть по пустякам, но пытался, как мог, сократить их дружеские соприкосновения руками по спине, ладоням или еще чему-либо, потому что теперь, стоило Гермионе прикоснуться к нему, его словно прошивало электрошоком.

Но неделю он продержался стойко и надеялся, что дальше все пойдет так же хорошо. К тому же когда все-таки наступали такие ситуации, в которых он почти откровенно себя выдавал, приходил спаситель-Али и переключал на себя внимание Гермионы. И Гарри уже просто молился на этого попугая.

Вообще, попугай отлично разряжал обстановку, и Гарри при его появлении чувствовал себя непринужденно, даже если рядом находилась Гермиона. Алехандро ощущал себя совершенно довольным жизнью, чего не скажешь о бедном Живоглоте, жизнь которого скатилась вниз по наклонной. Пока не видели Гарри и Гермиона, Али подлетал к нему и дергал за хвост, и бедный книззл ничего не мог с этим поделать. При этом попугай с энтузиазмом подкалывал его и истошным мяуканьем, и высказываниями типа «Ты на кого батон крошишь!» или «Шуруй отсюда, пацанчик!». При этом жестокая хозяйка явно не собиралась спасать второго своего питомца от наездов попугая, а лишь хохотала до слез вместе с Гарри, глядя на то, как попугай, покачивая задом, ходит по спинке стула и оттуда словесно издевается над Живоглотом.

Но хоть попугай был тем еще язвой, как ни странно, Гарри нашел в нем, так сказать, отдушину своих душевных переживаний. Он бы никогда не мог подумать, что будет исповедоваться попугаю, но факт оставался фактом: когда он рассказывал ему о Гермионе, становилось легче. Просто как-то раз он чистил клетку Али и сам не заметил, как начал разговаривать с птицей, а когда понял, было уже поздно обзывать себя шизофреником.

И потом это стало своего рода традицией: выплескивать все свои накопленные эмоции Али. Гарри мог полчаса рассказывать ему о том, какая Гермиона красивая, какая у нее улыбка и как блестят волосы в солнечном свете, или просто говорить, как смотрится на ней новая блузка. Хотя при этом в голову лезли мысли о том, что скрывается под этой блузкой, и тогда Гарри мгновенно затыкался и несся в туалет — только попугаю неясно зачем.

И Али, надо сказать, был отличным слушателем. Он не перебивал, внимательно слушал, глядя на Гарри умными глазами, а потом щебетал что-то, свистел и порой выдавал какие-нибудь фразы на английском.

И в то же время он словно бы издевался над ним. Он позволял ему кормить себя, немного гладить, но Гермионе позволял все — и чесать себя, и теребить перышки, ластился сам и нежно что-то щебетал, показывая свою любовь. Потом он взял привычку сидеть у Гермионе на голове, и та совершенно с этим смирилась, как с капризом маленького ребенка. Мало того, ей это, похоже, доставляло большое удовольствие, хоть после посиделок там Али она еле могла расчесать волосы. Гермиона при этом выглядела совершенно довольной, и на ее лице появлялось такое выражение, что Гарри хотелось убежать на край света... ну или куда поближе. И смотря, как Гермиона поглаживает попугая, а тот ласково трется ей о висок, Гарри больше всего хотел превратиться в Али.

А еще отменный психотерапевт Алехандро страстно обожал смотреть телевизор, и если Гарри и Гермионе нужно было заткнуть эту пернатую бестию, они просто включали любой канал, оставляя попугая наедине с телевизором. И вид совершенно счастливого в эти моменты Живоглота давал повод подозрениям, что книззл скоро сам научится включать телевизор.

И вскоре любовь попугая к фильмам и телепередачам привела к тому, что он стал цитировать оттуда какие-нибудь фразы, при этом умудрившись один раз загнать в краску Гарри и Гермиону. Октябрьской ночью накануне выходного они сидели на диване и смотрели «Один дома», который крутили по какому-то каналу. Вернее, Гарри больше кайфовал, чем смотрел фильм, наслаждаясь близостью Гермионы, которая почти что прижималась к нему вплотную, но кто же знал, что попугай в этот момент тоже притворялся и не спал. Данный факт обнаружился через пару дней, когда домой позвонил доставщик пиццы (готовить что-то обоим было лень, и они решились обойтись быстрой пищей), и Али, вылетев из гостиной навстречу, радостно заорал:

― Сдачу можешь оставить себе, грязное животное!

К счастью, доставщик пиццы имел достаточно чувства юмора, чтобы не принимать это всерьез от птицы, но когда он вышел, Гарри с Гермионой сначала переглянулись с огромными глазами, а потом сползли по стене, задыхаясь от хохота. Попугай, довольный произведенным эффектом, полетал над ними, а потом уселся на гардину и оттуда объявил:

― Спасайся, пацанчик! Вперед, ушлепки!

* * *

Оказалось, что они еще многого не знали о попугае, вернее, о том, чему научил его прошлый хозяин. По крайней мере, это было вполне логичное объяснение тому, что Алехандро оказался еще и певцом — в прямом смысле. Такому финту за несколько дней и без помощи человека попугай вряд ли смог бы научиться, поэтому оставалось грешить только на предыдущего хозяина.

Гарри и Гермиона сидели на кухне за ужином и делились друг с другом событиями прошедшего дня, поэтому совершенно не заметили залетевшего к ним попугая.

― Кстати, я видела Джинни, ― сказала Гермиона осторожно и уставилась на Гарри, словно проверяя его реакцию. Увидев, что его лицо осталось бесстрастным, она продолжила: ― Ее взяли в команду Холидейских Гарпий, представляешь? Пока загонщиком, но она планирует на ловца.

― Она молодец, ― искренне порадовался Гарри. ― В школе ее потенциал не очень-то удавалось раскрыть, но это, думаю, всем покажет ее таланты.

― Она вообще вся светится, к тому же еще... ― Гермиона замялась.

Гарри вопросительно на нее посмотрел, взглядом показав, что она может говорить и ничего не бояться.

― Ну, она встречается с Дином Томасом.

Гарри поднял брови, словно спрашивая, что в этом могло показаться Гермионе страшным.

― Эээ... отлично. Я рад за нее. Хотя Дин не очень подходящая для нее кандитатура, как мне кажется.

― А кто подходящая? ― со смешком поинтересовалась Гермиона, ковыряя вилкой макароны.

Ответить ему не дал Али — хотя, впрочем, он и не имел ответа — который внезапно заорал телефонной трелью так, что Гарри и Гермиона подскочили на месте.

― Али, ― выдохнула Гермиона, поднимая с пола упавший кусок хлеба. ― Вот, возьми.

Она протянула попугаю морковку, которую тот с благодарным щебетом принял и уселся на спинку стула расправляться с лакомством.

Они еще не успели доужинать, как Али уже доел свою морковку и, взлетев со стула, перед чем издал великолепный звук спускаемой в унитазе воды, принялся летать по кухне, громко свистя и чирикая. Гермиона засмеялась, и ее смех был настолько заразительным, что Гарри к ней присоединился. Они уже больше месяца жили с этим попугаем, но у того, похоже, имелись еще козыри, поскольку он не переставлял удивлять.

― Вперед! Вперед! ― скандировал он, свисая с гардины вниз головой и мотая ей из стороны в сторону. Живоглот, сидя у миски, шипел на него, но птица не прекращала щебетать, производя шум как будто бы на зло.

― Чух-чух-чух! ― выдал Али, лукаво поглядывая на кота. ― Захлопнись, салага!

Живоглот резко заткнулся, словно бы его припечатали мордой в стену, и, фыркнув и подняв хвост пушистой трубой, с достоинством вышел из кухни, не обращая внимания на вопль Алехандро ему вслед:

― Сдачу можешь оставить себе, грязное животное!

Гарри и Гермиона, не выдержав, уже почти лежали на столе, давясь хохотом, и, честно сказать, не испытывали к Живоглоту ни капли сочувствия. Но они резко прекратили смеяться, когда Али, слетев с гардины, уселся прямо на спинку стула Гермионы и, пытаясь скопировать интонации Элтона Джона, — что, впрочем, у него получалось очень даже неплохо — запел:

― And can you feel the love tonight, it is where we are...

Гарри вытаращился сначала на попугая, потом — неменее испуганно — на Гермиону и, где-то на задворках сознания понимая, что откровенно палится, мгновенно отвел взгляд и покраснел. Боковым зрением он видел, что подруга выглядит не менее смущенной, а попугай, между тем, шепелявя, продолжал:

― It’s enough for this wide-eyed wanderer...

В кухне воцарилась полнейшая тишина, Гарри и Гермиона сидели, уставившись в свои тарелки, с красными ушами, и только когда Али заткнулся и снова взлетел на гардину, буркнув «Ушлепки!», Гарри додумался неестественно громко и фальшиво рассмеяться. Он сразу понял, что получилось у него из рук вон плохо, но нужно было хоть что-то делать, потому что выглядело донельзя странным — они, всегда хохотавшие над финтами попугая, теперь сидят и никак не реагируют, не смотря друг другу в глаза. В голове Гарри промелькнула мысль о том, с чего бы Гермионе так смущаться, но в данный момент его больше волновало ощущение того, что он попал.

Пробормотав друг другу что-то неубедительное, они быстро вымыли посуду и ретировались каждый в свою комнату. Все еще не пришедший в себя Гарри как-то отстраненно подумал, что совсем непростая птица у них тут летает...

* * *

Следующий день был выходным, и Гарри заранее боялся выйти из комнаты, потому что не имел понятия, как Гермиона отреагирует на вчерашнее. Али где-то на первом этаже самозабвенно орал: «Жрааать!», поэтому хотелось или нет, но выходить надо было, иначе попугай закатил бы грандиозный концерт. На сегодня сеанс психотерапии явно откладывался, и Гарри, терзаемый мрачными предчувствиями, спустился вниз. Когда он увидел, что на кухне, помимо Гермионы, сидит и Джинни, он сначала остолбенел, но затем, придав лицу беззаботное выражение, сделал шаг вперед.

― Привет, ― он скованно улыбнулся Джинни и Гермионе, ощущая неловкость. Мало вчерашнего фокуса Али, так он все еще не мог вести себя непринужденно в присутствии Джинни.

Гермиона кивнула, чуть улыбнувшись, а Джинни радостно воскликнула:

― Привет, Гарри! Как жизнь?

― Да все отлично, ― выдавил он, избегая смотреть на обеих. ― А ты как?

Она показала ему большой палец и прищурилась.

― Слышал, тебя взяли в Холидейские Гарпии, ― пробормотал он, не зная, как поддержать разговор.

― Да, я сама не ожидала! ― Джинни тряхнула головой, и ее волосы, заплетенные в две косички, забавно качнулись. ― Надеюсь, все нормально будет...

― Не сомневаюсь! Я, пожалуй, пойду... куплю Али зерна, ― он вылетел из кухни, схватил куртку, не обращая внимания на хихиканье позади, и торопливо вышел из дома.

По правде говоря, он не ожидал увидеть Джинни здесь, после того, что выкинул Рон. Но, видимо, младшая сестренка сама посчитала братца идиотом. Гермиона и Джинни никогда не были сильно близки, но, как он знал, Гермиона считала Джинни самой близкой подругой из всех, поэтому неудивительно, что эта их женская солидарность... Гарри фыркнул и побрел по направлению к зоомагазину, который находился в километре отсюда. Только на полпути он вспомнил, что не взял с собой деньги. Чертыхнувшись, он повернулся и пошел обратно, впрочем, пока не собираясь возвращаться и мешать беседе двух подруг.

* * *

― Гермиона, ну когда ты уже признаешь очевидное? ― закатив глаза, спросила Джинни, грея руки о кружку кофе. ― Даже я не слепая, хотя вижу тебя не очень-то часто. Но по твоим рассказам...

― Что? ― ощетинилась Гермиона, решив, что лучшая защита — нападение.

Джинни вздохнула и посмотрела на подругу как на душевно больную.

― Вы уже больше месяца живете бок о бок и до сих пор, как слепые котята, ― запальчиво продолжила она. ― Надо быть совсем идиотами, чтобы до сих пор не расставить все точки над «i».

― Какие точки? ― с горечью произнесла Гермиона. ― Это я... дура, а он...

― Что — он?

― Я для него всего лишь друг.

Джинни фыркнула.

― Знаешь, Гермиона, не думала, что я буду тем, кто будет тебя убеждать. Со стороны могло бы показаться странным, как бывшая... ладно, неважно. Ведь многие считают меня стервой, ― она ехидно улыбнулась. ― Знаешь, мне кажется, что ты просто трусишь. Я вижу, бесполезно тебя убеждать, но подумай над тем, что я сказала. Тем более с какой стати ты тогда все еще удерживаешь его тут? Вряд ли дело в постразрывной депрессии? ― Джинни хитро посмотрела на Гермиону, и та чуть покраснела.

― Да знаешь... ― неуверенно сказала она, ― я почти что сразу перестала злиться на Рона. В смысле, я злилась за то, что он оказался таким трусом и не поговорил со мной прямо, но... мы с ним оба последнее время понимали, что у нас вряд ли что выйдет. Так что я даже была не сильно удивлена, просто... слишком неожиданно все случилось. И ты даже можешь сказать ему, что я не буду кидаться в него канарейками... ну, может, чуточку. И не злюсь на него. Наверное, так действительно должно было быть.

― Я передам, ― кивнула Джинни, ― только все равно Ронни скотина, и я не стала бы так быстро его прощать. Не думаю, что он придет тебе в ближайшее время, у него там роман... с Падмой.

― Ого, ― удивилась Гермиона. ― Не думала...

― Я тоже не думала.

Джинни постучала длинным ногтем по кружке и тихо вздохнула.

― Ты, кстати, извини, что не пришла на день рождения, у меня пробы были. Подарок получила?

― Да, спасибо большое. А с днем рождения ты не прогадала, как видишь, ― фыркнула Гермиона.

Раздался тонкий свист, и в кухню влетел Али, подгоняя Живоглота насмешливым мяуканьем. Джинни вытаращилась на попугая, который в этот самый момент выдал, словно поставив точку:

― Но пасаран! ― и, совершенно довольный сказанным, уселся на спинку стула, разглядывая Джинни, как неизвестный фрукт.

― Это еще что за чудо? ― с улыбкой поинтересовалась Джинни.

― Это Али, мне его Гарри подарил.

Джинни подняла брови:

― Попугая?

― Ну, он был немного нетрезвый, так что... Но знаешь, этот попугай — просто нечто! Такое иногда выдает, что ухохочешься...

― Интересно, интересно, ― сказала она и усмехнулась, заметив, как птица внимательно ее слушает, словно бы понимает. Али некоторое время посидел молча, смакуя слово на вкус, и прощебетал:

― Интересно!

― Ого, да я смотрю, он совсем умный, ― восхитилась Джинни.

― Ума ему не занимать, ― ухмыльнулась Гермиона. ― Советую завести такую зверушку — не соскучишься.

Джинни поставила чашку на стол и поднялась:

― Я подумаю. И ты тоже подумай над моими словами. У тебя на лбу ярко-красным написано: «Гермиона любит Гарри»! А ты просто слишком упрямая, чтобы это признать!

― Прямо-таки и написано: «Гермиона любит Гарри»? ― съязвила порозовевшая Гермиона. ― Ладно уже, я тоже подумаю.

Джинни усмехнулась себе под нос, прекрасно понимая, что у Гермионы дело может ограничиться только одним «подумаю» и дальше не пойти.

Кивнув Гермионе и улыбнувшись попугаю, который проводил ее громким «Шуруй отсюда, пацанчик!», Джинни трансгрессировала.

* * *

Прошло несколько дней, и они вроде бы совершенно забыли об инциденте и вели себя как обычно. Последнее время Гарри задумывался о том, что делать дальше. Совсем скоро возвращаются родители Гермионы, и ему определенно пора было съезжать. При этом он не имел понятия, почему задержался тут так долго, но ему не хотелось теперь покидать этот дом. Он слишком привык к попугаю и Гермионе. Или, с другой стороны, хотелось, потому что последнее время на него слишком часто накатывало, и он уже не знал, как и где прятаться, чтобы не выдать себя с...эээ... головой.

Может, Гермиона сама не хотела, чтобы он съезжал (что было бы предпочтительно, но мало вероятно), или же по каким-то непонятным причинам боится попросить его уйти. Словно бы он мог обидеться, хотя она сама его позвала. И при этом она чувствовала себя виноватой, а не Гарри. Все это было более чем странно, и Гарри собирался сегодня вечером все выяснить.

Но в его планы вмешалось провидение в виде Алехандро, и, так сказать, грянул гром. Которого Гарри очень ждал, но совершенно на это не надеялся.

Очередной экзамен, устроенный Кингсли, закончился для него вывихнутым плечом и глубоким порезом на ноге, и Гарри вернулся обратно не в самом радужном настроении. И, наверное, этот факт стал причиной тому, что он, спускаясь на обед, споткнулся на ступеньке и полетел с лестницы, при приземлении хорошо ударившись головой. Очнулся он уже лежа на диване и первым, что он увидел, было бледное лицо Гермионы.

― Ты как? ― чуть дрожащим голосом спросила она, отодвигаясь.

Гарри привстал, поморщившись, и пощупал рукой затылок.

― Отлично. Я что, хорошо приложился?

― Достаточно, ― кивнула все еще бледная Гермиона. ― Я услышала грохот, а там ты...

― Все нормально, ― он успокаивающе погладил Гермиону по руке. ― Просто немного не рассчитал.

― Не рассчитал он...

― Да ладно, я как огурчик! ― Гарри для пущей убедительности помахал руками. ― Ты ж меня залатала.

― Это хорошо, что я волшебница, ― хмуро сказала Гермиона.

Гарри хотел еще что-то сказать, но мигом растерял все свои слова, потому что Али, до этого делавший вид, что спит, высунул голову из-под крыла и, очень удачно сымитировав голос Гарри, выдал:

― Гермиоооона!

Притом интонации ясно давали понять, чем занимался в этот момент воскликнувший, даже простонавший это человек. Вышло очень похоже, и судя по выражению лица Гермионы, та тоже прониклась.

Гарри покраснел, как рак, вспомнив, как один раз вместо сеанса психотерапии он слишком замечтался и не заметил, как его просто смело волной, да так, что... Искренне сожалея, что не может провалиться прямо в Ад, Гарри думал о том, как бы ему быстро и незаметно достать палочку и зарядить себе Авадой в лоб или, по крайней мере, заклинанием Забвения в Гермиону.

В комнате повисла гробовая тишина. Гарри и Гермиона таращились друг на друга, не говоря ни слова, а по лицу Гермионы невозможно было понять, о чем она думает. Никто из них не знал, что сказать, но Али, видимо, решил все за них.

― Гермиона любит Гарри! ― он снова открыл клюв и замер, впечатленный тем, как прозвучала эта новая для него фраза.

Гарри уставился на Гермиону, и теперь пришла ее очередь краснеть. Она замерла, ловя воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, и, видимо, подумывала, как бы незаметно приложить Гарри о лестницу во второй раз.

Порадовавшись произведенному им эффекту, Алехандро, видимо, решил поставить точку в своем выступлении и прокричал:

― Вперед, ушлепки! Но пасаран!

Гарри нервно хихикнул и как истинный гриффиндорец решил, что пора отключать мозги и включать решительность, поэтому притянул к себе неподвижную Гермиону и поцеловал. Он больше ожидал пощечины, и поэтому, когда Гермиона ответила, сначала растерялся, но быстро взял себя в руки. Они целовались примерно минуту и отлепились друг от друга раскрасневшиеся, но совершенно счастливые, как коты, объевшиеся сметаны.

― Великолепный подарочек, ― прокомментировал Гарри, когда они лежали на диване в объятиях друг друга, наслаждаясь близостью.

Гермиона подняла на него взгляд и почти невесомо провела тыльной стороной ладони по его щеке.

― Это ты про что?

― Про Алехандро, конечно же, ― усмехнулся он, покосившись на птицу, которая вроде как спала. Хотя от этого пернатого стихийного бедствия можно было ожидать чего угодно... Как оказалось, и того факта, что попугайчик оказался хитрющим, как самый настоящий слизеринец, сводником.

Но жаловаться на это Гарри и Гермиона точно не собирались.

Али, немного возмущенный тем, что эти двое совершенно не обращают на его персону внимания, звонко просвистел что-то по-птичьи и запел, глотая некоторые буквы:

― Oh, my love, my darling, I’ve hungered for your touch...

Обругав Живоглота, который мирно умывался на ковре возле дивана, дураком, он закончил музыкальное сопровождение для Гарри и Гермионы:

― ...a long lonely time...

И, конечно же, снова попадая прямо в точку.

Конец.

_______________________________________

Последняя песня, пропетая Али, это «UnchainedMelody» — самая известная песня 20 века. Многие знают ее из фильма «Привидение», в котором она прозвучала в исполнении TheRighteousBrothers.