По-другому, но также (гет)

Мне снился город. И он действительно стоял на каменном берегу.

С золотыми шпилями и темными улочками. С необычными фонарями, странными, но уютными домиками, построенными будто по прихоти ребенка — разноцветные, они заставляли меня умиляться, когда я еще умел это делать. Смешные названия улиц, улыбающиеся прохожие и очаровательные садики, приютившиеся за витиеватыми оградами по обеим сторонам широкой темной реки...

Все это было милым детским сном, который никогда не забывался, что бы ни происходило в моей жизни. Даже когда я был на грани безумия, отчаялся и хотел убить себя, перед глазами вставали яркие фонари, освещающие мощеные булыжниками улицы в красный, зеленый, желтый цвета, соединенные с таким невыразимым покоем, что становилось легче.

И этот город не был пустынным. Он был наполнен людьми, впрочем, тоже не совсем обычными. Их мантии выглядели как огромные портьеры, надетые на человеческое тело не иначе, как по ошибке, у них не было палочек, но в моих снах они не раз творили чудеса — куда более удивительные, чем творил я в реальности. Тогда я еще не был искушен в магии, а Город на Берегу навязчиво посещал меня вновь и вновь, позволяя наблюдать за странными фигурами в драпировках и тихо восторгаться ими.

Я долго не мог понять, почему он мне снится. Ведь у других сны как сны, каждую ночь новый сюжет или история, а многие и вовсе не видят ничего, находясь в забытьи. Став старше, я думал, что сам вызываю подобные видения. Был уверен, что неблагополучие реальности заставляло меня искать утешения в детской «сказке», последней, оставшейся со мной. До какого-то момента очень боялся ее потерять, пока не поделился с соседской девочкой. Она не смеялась. Просто улыбнулась и перевела разговор на другую тему. Просто не поняла.

После сон стал вызывать раздражение. Когда все полетело под откос, он будто издевался надо мной. Я не мог смотреть на него, становилось больно до тошноты, особенно принимая во внимание, во что я превратил свою реальную жизнь. Я возненавидел эту пытку, и как назло, она повторялась все чаще. Пришлось опробовать на себе десятки способов защиты, много раз отравиться, один раз впасть в кому. Но ничто не мешало Городу на Берегу посещать меня с завидной регулярностью.

С годами становилось хуже. Я смирился с этим проклятием. Соорудил щит в сознании и забился в самый дальний его уголок, избегая любых напоминаний, но все было тщетно. Вскоре я увидел в Городе ее. Оправившись от шока, пришел к выводу, что для полного моего разрушения там нужна была именно она.

Рождество, Хэллоуин, снова Рождество... Слились в единый поток неразличимых воспоминаний, тогда как я мог вспомнить до мельчайших подробностей даже свою первую прогулку по несуществующему городу.

Тело старело, разум уставал, барьеры падали. Я все чаще видел ее, иногда разговаривал, путаясь в словах и предложениях. Сердце кричало, что бледный неразличимый призрак — это она и есть, и, хотя наяву я понимал, что всякие предположения абсурдны, каждый раз ждало ее появления. Она уже не была ни рыжей, ни зеленоглазой, но сердце точно знало, с кем хочет быть рядом.

Все шло к апофеозу.

Последние полгода я был почти невменяем. Из каждого окна на меня дул ветер с мягким ароматом корицы — самый частый запах, который встречался мне в Городе. Они — и город, и запах — уже давно были связаны только с ней, с той, которая мне когда-то даже не поверила. Хотелось, как в детстве, бросить все и зарыдать от бессилия, но во мне что-то сломалось и этого не случилось. Я уже не был жив. Словно бы пустая оболочка от меня прежнего сделала все самостоятельно, безупречно сыграла свою роль, а я наблюдал со стороны.

Сам от себя не ожидал, что вздохну с таким облегчением, глядя в зеленые глаза мальчишки.

Она ждала меня там.

И я отправился к ней, увидев перед глазами мощеные улицы и смеющихся женщин на узком мостике.

* * *

Было темно. И меня не было. Но было холодно, именно «мне», а не каким-то частям тела.

Впрочем, вот я говорю по привычке: «я», «мне», а речь-то о том, что никакого «меня» больше не было, мой внутренний голос превратился в нестройный хор, где каждая составляющая тянула свою партию. Прежнее мое безумие по сравнению с этим хаосом могло бы показаться вершиной душевного здоровья и здравого смысла*.

Несмотря на все странности, время — или что это было — здесь каким-то образом шло. Я продолжал мыслить, даже тело в некотором роде все еще существовало. И оно хотело воздуха. Совсем немного, всего лишь на вдох... Но было страшно. Как в кошмаре, когда ты лежишь на дне глубокой реки, наблюдая за ее неторопливым течением, и понимаешь, что легкие разрывает, но панически боишься вдохнуть. Я даже попытался «выплыть» отсюда, но мои руки, — странное ощущение, они действительно были! — не встретили ни малейшего сопротивления. Паника заставила работать остатки разума.

А собственно, чего именно мне бояться? Ведь я уже мертв. Видимо, это и есть посмертие.

Предприняв судорожную попытку и внезапно обнаружив, что дышать здесь вполне возможно, мое тело пришло в неописуемый восторг; никогда, ни в какое иное занятие я не вкладывал столь самоотверженную страсть, как в те самые первые вдохи и выдохи. Тот осколок меня, который до сих пор оставался единственным оплотом спокойствия, взял на себя управление процессом; и ритм, и даже счет оказались ему подвластны, поэтому какое-то — не время, конечно, откуда в этом месте время, — скажем так, какое-то число вдохов спустя дыхание мое стало ровным и размеренным, сведенные судорогой мускулы расслабились. Как всегда во время медитации и концентрации, любой окклюмент на этом не одну собаку съел.

Я понял, что мог дышать с самого начала. И стало совершенно ясно — начала нет ни у чего и ни у кого, это сейчас я договорился с собой, что буду пока считать момент своего появления здесь точкой отсчета, потому что подчинить мое теперешнее состояние концепции вечности невозможно, да и, пожалуй, не нужно.

Важно, что профессор Снейп утратил даже те жалкие крохи себя, что оставил ему мальчик Северус, который, в свою очередь, исчез, растворился в сияющей тьме моего молчания, так толком и не успев осознать, что случилось.

Тем не менее, что-то от меня все-таки осталось, это существо пребывало неведомо где и как, посвятило вечность вдохам и выдохам, созерцало видения, куда менее отчетливые и внятные, чем детские сны, и постепенно заполняло меня. Именно этому выжившему спокойному и бесстрастному обломку меня досталось все: память, могущество и самый главный приз — возможность жить дальше, несмотря ни на что. Рядом были мои и чьи-то еще память, могущество и прошлое, но я не смог уловить, что из них осталось...

Было тяжело мыслить на фоне всего происходящего, но что-то во мне взвыло: «Как — жить дальше? А как же она?» Однако никто не услышал этот крик. Я и сам отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

«Так родилась моя новая личность», — сказал бы я несколькими годами раньше.

«Так я подобрал себе идеальную маску, позволяющую выжить в любых обстоятельствах и способную защитить меня от чего угодно, то есть от смерти, от жизни и от себя самого», — говорю я теперь.

Кстати, кто именно говорит — это, конечно, тот еще вопрос.

_________________________________

*Здесь и далее в прологе — выдержки из "Ворона на мосту" Хроник Ехо

Часы мерзко отстукивали последние секунды предполагаемого сна. Я гипнотизировал стрелку, кутаясь в старый клетчатый плед и умоляя ее остановиться хоть на часок. Вздремнуть, прикрыть глаза, сделать хоть что-то до щелчка на задней панели ненавистного устройства, что позволит мне провалиться в мир сновидений.

Противный треск, и я, вздрогнув, быстро ударяю по колпачку. Механизм послушно замолчал. Я накрылся пледом и скорчил недовольную рожу. Ночной редактор — это, конечно, хорошо, вот только на конференцию меня все равно позвали, черт бы их побрал.

Я не любил массовые мероприятия. Слишком пустыми мне стали казаться люди после... да, после моей смерти.

Пришлось заставить себя встать и пойти в ванную. Утренние процедуры шли по давно заведенному порядку, так что я мог ненадолго отключиться, прокрутив в голове план на сегодняшний день.

День. Уже это было отвратительно.

Я не мог спать ночью. У этого отклонения даже имеется какое-то хитрое название, придуманное специально для обозначения пациентов вроде меня, но я его не знал. Поскольку всю жизнь шел с диагнозом бессонницы в медицинской карточке. Ну, как всю жизнь... Всю вторую жизнь.

Мой теперешний облик не имел ничего общего с прежним. Другие черты лица, другие глаза, немного нескладное тело, не лохматые непослушные волосы, которые обожала ворошить Джинни, а аккуратно стриженый «ёжик», обновляемый каждые несколько месяцев. Вообще я был другой. Я не был Гарри. Я был Макс.

Странно все это.

Я надеялся, что буду свободен от всего. В итоге завяз по уши, и осталось только выть от бессилия и обиды.

Похоже, меня кто-то проклял. Иначе как еще объяснить мое появление в теле неизвестного парня несколько лет назад? Дерьмо.

Я долго считал это бредом. Предсмертным бредом. Надеялся, что неизвестное заклинание, угодившее в меня на последнем рейде, выворачивает наизнанку сознание, порождая весь этот кошмар. До тех пор, пока не сдался через несколько недель. Не может галлюцинация длиться так долго, сохраняя свою логичность. Окончательным ударом для меня стал результат бесплодных поисков по картам Англии — я не смог найти Тисовую улицу. Ее не существовало, и это было просто безумие. Однажды я, оставленный в машине дяди на несколько минут, рассматривал разноцветную бумажку с линиями проспектов, квадратиками домов и очерченными графствами с другой стороны, и Тисовая улица была найдена почти сразу же, я даже на всякий случай запомнил прилегающие к ней названия. Они-то как раз имелись. Но Тисовой не было. Здесь не было.

Я бы проверил и Кингс-Кросс, но не смог получить визу на свои скромные заработки в умеренной во всех отношениях газете. Да, ко всему прочему, я был еще и не в Британии.

А все так хорошо начиналось.

Война почти закончилась. Мы с Джинни только что купили дом за городом с большой детской на втором этаже — миссис Поттер ждала двойню. Они с Молли и Луной высадили вдоль фундамента вереск, облагородив оградкой, Гермиона помогла обустроить небольшой участок земли под свою морковку-капусту — Джинни очень любила погрызть свежие овощи. Рон, примчавшись на всех порах после квиддича, сгрузил на руки мне и Невиллу своего дитятю, уже резво передвигающегося на четвереньках (так, что мы за ним просто не успевали), и на пару с Джорджем восстановил рухлядь на заднем дворе, устроив там летний домик.

На крыльце этого дома я в последний раз поцеловал сонную и встревоженную жену, махнул ей рукой и побежал за ворота аппарировать — мы уже успели подсуетиться и установить барьер над всем участком.

Ласковый и по-домашнему теплый мир кружится и тут же становится мерцающим и агрессивным. Воздух не наполнен глубокой тишиной и пением сверчков — он грязно ругается и кричит от боли и ярости. Лучи отраженных заклинаний перемежаются с только что выпущенными, натыкаются на новые щиты, с треском тая в воздухе или оглушительно взрываясь. Два таких «выстрела» — и я оглушен, а Рон, спешивший оттащить внезапно возникшего посреди поля битвы друга за укрытие, успевает лишь поднять палочку. Краем замечаю резкий взмах и фиолетовую ленту, а после — лишь тонкий писк в ушах и фосфоресцирующие пятна перед глазами.

Вода в кране кончилась. Не сразу дошло, что я ее просто закрыл. Но закрыл, так закрыл — пришлось переместиться на кухню, набросив полотенце на плечи — холод мокрой ткани обычно быстро приводил меня в чувство.

Несколько механических движений (включить кофеварку, нажать на пульте кнопку, открыть форточку, вытащить сигарету из пачки на столе, найти в шортах зажигалку), и я сел на старый, потемневший от времени и небрежного обращения кухонный диванчик, поставил локти на стол, прикурил. Первый глубокий вдох, шумный выдох — белесый дымок весело взвился тонкими струйками.

Курил я и в другой жизни. Редко, правда. А вот это тело, видимо, было приучено регулярно потреблять смолистую дрянь.

Ни единой мысли в голове. Минута. Другая. Щелчок. Вытащил из аппарата емкость с черной жижей. Видавшая, судя по всему, начало первой магической войны чашка наполнилась едкой тьмой. Глоток, еще один... отпустило.

Странно. Давно мне не снился Город.

Это было единственное, что осталось от меня-прежнего, кроме воспоминаний. Изредка, примерно раз-два в год, я видел во сне горбатые мостики и смешные домики. Обычно эти видения посещали меня накануне крупных или вернее сказать, ключевых событий — письмо из Хогвартса, появление Добби, встреча с Сириусом, третье испытание Турнира, визит в Отдел Тайн, встреча с Патронусом-ланью... И в ту самую ночь, перед последним рейдом... Я разочарованно зажмурил глаза и качнул головой — обрати я внимание, возможно, был бы более осторожен и остался жив.

Надо же, я совершенно забыл об этом. Хотя, не мудрено забыть — там осталось всё, что принадлежало мне, и я ждать встречи с теми же снами было бы наивно.

Телефон застрекотал с остервенением скандальной бабки-вахтерши, увидевшей незнакомца во вверенном ей подъезде. Я знал, кто звонит. Отвечать не хотелось, но слушать эту крикливую сволочь не было сил. Пришлось переместиться в коридор, оставив сигарету в пепельнице, и поднять замусоленную пластмассовую трубку.

— Слушаю, — сказал я голосом простуженного зэка.

— Доброе утро, Макс.

— Не могу с тобой согласиться, Вик. Если ты звонишь для того, чтобы проверить, не проспал ли я, то это почти бесполезно.

Ему действительно просто повезло — я забыл выдернуть провод из аппарата.

— Я вчера оставил у тебя свой мобильник, так что был запасной вариант.

— Его выключить тоже не составит труда.

— А достать? — ехидно спросил приятель, коротко хохотнул и добавил, — поможешь мне потом отодвинуть шкаф.

— Вот еще, придумал...

— Я подхвачу тебя на перекрестке возле издательства, устроит?

— Разумеется, нет.

— Тогда до встречи! — отозвалась трубка. Напоследок печально хрюкнув, она предложила моему вниманию короткие гудки.

Вик, — звали его Виктором, но он сам просил так к нему обращаться, — был одним из немногих, с кем мне приходилось общаться по телефону, и единственным из старых знакомых этого неизвестного мне парня, с кем приходилось время от времени встречаться лично, проводить с ним по несколько часов. Мне оставалось только благодарить мужчину, тело которого имело несчастье меня приютить, — огромное количество дальних и не очень родственников было последним, что мне хотелось видеть. Сам я не успел привыкнуть к семейной жизни, и ломать чужую мне совершенно не улыбалось. Кто знает, возможно, я вернусь, а он останется на руинах, проклиная меня.

Но это было не самым страшным. Во всяком случае, не с таким я в жизни сталкивался, могу и перетерпеть. Волдеморта, вон, сколько за нос водил, а это сложнее и опаснее, чем часами сидеть у компьютера и редактировать срочный выпуск за более чем скромную зарплату.

Все гораздо хуже, чем можно подумать. Я не был волшебником.

За первый седьмой курс («второй» седьмой был уже после победы) мне пришлось научиться некоторой беспалочковой магии, поскольку колдовать было просто нечем. Палочка Малфоя слушалась меня через раз — да, она признала меня, как хозяина, поскольку я победил Драко, но сердцевина не подходила мне настолько, что я был готов признать это судьбой — люди с такими разными палочками не могут быть приятелями, и уж тем более — друзьями. По сути, я был беспомощен, как ребенок. Гермиона помогала мне, сама-то она научилась уже давно, но новые заклинания мы с ней разучивали вместе. К моменту возвращения Рона у меня начали получаться простейшие защитные и атакующие элементы, я был счастлив и горд собой. Дело дальше не зашло — события закрутились, после битвы палочка ко мне вернулась, и я лишь изредка баловался левиосой, когда лень было взять яблоко или, скажем, пульт от телевизора.

Но все это ушло в историю, вилами по воде писанную. Я не мог даже приподнять зубочистку, не то что в булавку превратить...

И это был еще один удар. Я почувствовал себя так, будто вышел на сцену голым. Даже без кожи я не был бы так наг, как без магии — привычка ей буквально дышать поощрялась на протяжении десяти лет! И утратить то, что подарило тебе жизнь, полную счастья — да, боли, но еще и невыразимого счастья! — семью, детей, верных друзей и весь мир в придачу... Оказалось очень обидно. Обидно до слез.

В свой день рождения, который здесь не был моим, я надрался до потери памяти с горя. Никогда не пил раньше, боялся, что не получится, и я завалюсь спать, так и не забывшись. Но у этого мужика оказался железный организм — в глазах поплыло только после целой бутылки какого-то пойла, купленного в магазине на углу. Вик, зашедший поздравить своего друга с выпиской, застал Макса в маловменяемом состоянии с двумя пустыми бутылками и ополовиненной третьей. Не выгнал я его потому, что тогда мне было на все плевать. Я лишь увидел в нем слушателя, вцепился в него, как утопающий в соломинку. Я не помню, что говорил, но Виктор все равно списал услышанное на пьяный бред — какие-то маги, Поттеры, Волдеморты... Вечером следующего дня, когда я пришел в себя, он серьезно заявил, что пить мне нельзя, накормил ужином, приготовленным на моей кухне, и ушел, оставив наедине с кошмаром.

Я сумел с этим справиться. Вернее, не справиться, заглушить боль, задушить того паренька-первокурсника Гарри Поттера, снова натянуть невыразимую маску "нежелательного лица номер один" и взять себя в руки. Не знаю, надолго ли.

Спускаясь по лестнице, я застегнул молнию куртки, наблюдая за осенними листьями, залетевшими в подъезд. Оттенок предрассветного неба неуловимо напомнил мне Город и лицо человека, который сегодня меня там встретил.