После Министерства (джен)

Пыль от ковра небольшими смерчами взвивалась после каждого нервного шага. Хрустальные бокалы, Мерлин знает сколько раз разбитые и восстановленные, негромко позвякивали в старинном резном буфете, как будто чуяли новую беду. Свечи в люстре под потолком дрожали им в такт и отбрасывали на древние каменные стены зловещие алые отблески.

Как это могло случиться?

Родольфус остановился посреди комнаты и жадно, глубоко вдохнул, словно воротник мантии сдавливал ему горло. Воздух в гостиной пах пылью, вином, которое Рабастан разлил утром на полу — интересно, сколько раз ему говорить, что на свете существует столовая! — и завядшими черными розами, принесенными домовиками из оранжереи по приказу Беллатрикс неделю назад. Мужчина посмотрел на небольшой столик в углу — высохшие шипастые темно-зеленые остовы все еще торчали в фарфоровой вазе пятнадцатого века, возвышаясь над грудой опавших лепестков. Словно памятник на могиле...

Братской могиле.

Непрошеная мысль все еще крутилась в голове, а руки уже сами собой наливали в граненый бокал темно-красную жидкость. Выпить, выпить, выпить. Срочно выпить, иначе он сойдет с ума. Этого не может быть, не бывает, чтобы все и сразу, одновременно...

Потеря пророчества. Неудачный бой в Министерстве. Оглушительный провал операции. Конечно же, это не их вина, но Лорду-то все равно — он найдет, кого наказать за неудачу... Остается только молиться, чтобы на месте этого «кого-то» не оказались ни он, ни Белла.

Родольфус пришел в себя только тогда, когда графин с вином был на три четверти пуст. Напиться в стельку? А почему бы и нет? Что еще остается делать трусу и предателю? Трусу и предателю, сбежавшему, как новобранец, с места боя и бросившему там собственного брата?

Он не помнил ни того, как его оглушили, ни того, как ему удалось уйти из Министерства. Зато очень хорошо помнил то, как на пороге штаба его встретила бледная, кусающая губы Нарцисса, сообщившая о том, что никто, кроме них троих — Беллатрикс, его самого и Мальсибера — не вернулся.

Вот ты сидишь здесь, Родольфус Лестрейндж. Пьешь вино, наслаждаешься теплом и уютом... А в это время твой брат, мальчик, которого ты вырастил, которому заменил отца и мать, корчится на грязной соломе в сырой камере... Как знать, может, именно сейчас к нему тянутся скользкие руки дементоров... Ты помнишь, как он боялся их поначалу? Как кричал по ночам, как звал тебя? А что, если его уже приговорили и привели приговор в исполнение? Законы военного времени, знаешь ли... Почему ты не остался с ним, Руди? Почему ушел? Почему не защитил его так, как мог? Ты должен был это сделать, любой ценой, пусть даже ценой собственной жизни. Ты ведь старший...

Родольфус зарычал. Да, вот так, наверное, должен был выглядеть голос давно умолкшей совести — тихий и вкрадчивый, до печенок переворачивающий душу. И абсолютно невыносимый.

Ты же старший — объясни, почему мама и папа не просыпаются? Ты же старший — так скажи, почему я обязан ехать в эту драклову школу, когда я этого не хочу? Ты же старший — колись, почему Барти нельзя приходить к нам домой? Ты же старший — ну-ка, рассказывай про задание! Ты же старший — ты знаешь, что с нами будет дальше? Ты же старший, Руди... Когда все это закончится?

О, черт!!!

Бокал, сопровождаемый нечленораздельным выкриком, полетел в противоположную стену. Раздался звон разбитого хрусталя. Надо же, как легко все разбивается в этом мире — и жизни, и чашки... А он и не знал. Дожил почти до пятидесяти лет, нажил кучу преждевременной седины и шрамов везде, где только можно — и не знал!!

Теперь будет знать.

— Родольфус, ты здесь?

Белла. Свободная. Элегантно одетая. Аккуратно причесанная. Будто не с боевой операции вернулась, а со светского раута у своей сестрицы. Кого-кого, а ее Родольфусу хотелось сейчас видеть меньше всего.

— Как видишь, — он неопределенно махнул рукой. — Заходи. Присоединяйся, если хочешь.

— Нет, спасибо, — ее голос звучал как-то отстраненно. — Я... Сегодня не мой день.

Родольфус пожал плечами и взмахом палочки восстановил разбитый бокал:

— Как хочешь.

Странно. Она даже ничего не сказала ему о том, что он пьян. Заметила — и не сказала.

— Надо же, завяли...

Родольфус обернулся. Супруга стояла в углу комнаты, около низенького столика с розами, осторожно перебирая их останки в вазе.

— Да выбрось ты этот веник куда подальше, — усмехнулся он. Хмель медленно, но верно затмевал сознание, заглушал совесть и развязывал язык. — Только вид портит.

Беллатрикс взяла было букет, но вдруг, зашипев, тут же отшвырнула его прочь от себя и встряхнула рукой. На лакированной столешнице распустились новые цветы — ярко-алые, причудливой, не встречающейся в природе, формы, с неестественным, чуть уловимым запахом железа.

— Укололась? — съехидничал муж. — Так тебе и надо. Не могла догадаться домовиков позвать?

Белла не ответила. Широко открытыми не то от изумления, не то от ужаса глазами она смотрела на кровавые кляксы, медленно расползающиеся на опавших черных лепестках, и едва заметно шевелила губами. До Родольфуса долетел ее шепот:

— Красное и черное... Красное — Гриффиндор, черное — Блэки... Блэк в Гриффиндоре... Си...

Она внезапно облизала губы — по-детски, украдкой — и, не переставая бормотать, невидящим взглядом уставилась в стену прямо перед собой. Родольфус мысленно сплюнул — судя по всему, благоверную все-таки зацепили чем-то не очень хорошим. Пойти, что ли, наверх, переждать, пока у нее мозги на место встанут...

— Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? — неожиданно громко, но спокойно и задумчиво, по-прежнему не отрывая взгляда от стены, произнесла Беллатрикс. — А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним...

Родольфус замер в дверях. Кровь ударила ему в голову. Это... это же...

— И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его...

Точно. Та самая легенда. Когда-то давно, в другой жизни, Родольфус нашел на чердаке ветхий пыльный том с крестом на обложке, и, желая посмеяться над молоденькой маглоненавистницей, стал зачитывать ей некоторые отрывки. Девчонка морщилась, краснела, визжала от негодования, бегала за ним по комнате, пытаясь вырвать книгу из рук... Но, очевидно, кое-что все-таки она запомнила.

И сейчас... сейчас уже она смеется над ним.

Она ведь знает об аресте Рабастана. Она догадывается, что чувствует его старший брат. Она глумится над ними — над ними обоими, неудачниками, не сумевшими справиться с элементарным заданием. Мерлин правый, как же это похоже на Беллатрикс Лестрейндж — растаптывать, медленно добивать человека именно тогда, когда ему хуже всего!

В такие моменты он ее ненавидел.

— И сказал господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?

Резной стул отлетел в сторону. Сильные пальцы сдавили полупрозрачное горло, с силой вжав хрупкое тело в холодную стену. В небольшую ямку над ключицей врезался конец волшебной палочки.

— Заткнись, — прошипел Родольфус. — Заткнись, а не то, клянусь Мордредом, я убью тебя, ведьма!

Белла вздрогнула, словно очнувшись ото сна, пристально посмотрела на мужа и криво ухмыльнулась:

— Ты? Меня? Неужели он был тебе так дорог, Руди? А я и не знала...

— Ты — не знала? — Родольфус еле удержался от того, чтобы не приложить супругу головой о камни. — Ты прожила со мною в одном доме восемь лет — и ты не знала, как мне дорог родной брат?!

В темных глазах Беллатрикс мелькнула искра растерянности:

— Причем здесь Стан? Я не понимаю...

— Не понимаешь... — Родольфус выпустил жену и отбросил со лба волосы. — Не понимаешь, значит... А то, что его арестовали, ты понимаешь? То, что я сбежал оттуда один, без него, хотя мог бы помочь — это понимаешь? То, что я фактически предал его — это ты понимаешь?!

В комнате стало очень тихо — почти как в склепе. Родольфус тяжело дышал, опустив палочку. Белла не шевелилась. А затем повисшее безмолвие прорезал очень неожиданный — и очень неприятный — звук.

Безумный, истерический, пронзительный хохот.

Беллатрикс хохотала так, как будто только что увидела — или услышала — самую смешную вещь в своей жизни.

— Что смешного? — прорычал Родольфус. — Черт побери, женщина, ты или сошла с ума, или ты — самая бездушная тварь в этом мире! Тебе и дементоры тогда не помогут!

— Ты... идиот, — проговорила Белла сквозь смех. — Про себя... сразу... подумал... о, Мерлин... ну и кретин же ты....

— Так ты... — Родольфус перевел дыхание, — ты здесь... сейчас... все это... не про меня?

Беллатрикс отрицательно покачала головой:

— Нет. Я убила Сириуса Блэка, ясно? Я убила Сириуса Блэка!

Смех перешел в рыдания. Белла бесформенной черной кучей сползла по стене на пол, завывая, словно раненый зверь. Родольфус еще некоторое время стоял над нею, а затем молча сел рядом.

— Сотни лет... сотни лет истории... Род весь, весь, своими руками, палочкой вот этой... — Беллатрикс задыхалась от слез. — Мы с Нарциссой — последние... Благороднейшего и Древнейшего семейства Блэк больше нет... Мы больше не возродимся... Господи, Руди, что я наделала, что?!

Родольфус пожал плечами:

— То же, что и я. Правду Антонин говорит: муж и жена — одна сатана. Хороши мы с тобой, а?

— Но ты же Рабастана не убивал...

— Все равно, что убил, — Родольфус не без труда поднялся и подошел к камину. — Его арестовали, Белл. Я должен был его вытащить — не знаю, как, но должен был. А сейчас он уже в Азкабане. Может, его уже забили насмерть авроры, хотя это маловероятно. Скорее всего, Поцелуй дементора. Так что я ничем не лучше тебя.

Он обвел глазами комнату. На полке буфета стояла старая, выцветшая оживающая фотография — рыжеволосый мужчина, уже в возрасте, невысокая хрупкая женщина с гладко зачесанными назад темными волосами, хмурый семнадцатилетний юноша в очках и маленький, лет четырех, улыбающийся во весь рот мальчишка, подпрыгивающий и машущий в кадр ручонкой. Троих из них уже нет в живых. А скоро не станет и четвертого.

На плечо Родольфусу легла легкая рука:

— Взгляни туда. Есть ли на родовом гобелене дата смерти?

Родольфус присмотрелся — и изумленно покачал головой:

— Нет...

— Вот видишь. Не убили сейчас — не убьют потом, — Белла заметила недоуменное лицо мужа и, вздохнув, пояснила. — Министерские крысы захотят, скорей всего, устроить показательную казнь, а для этого нужно собрать всех нас. Так что не волнуйся, твой братец будет жив и здоров, по крайней мере, год, если мы его до этого не вытащим.

— Ты уверена в этом?

— Абсолютно, — Беллатрикс слабо улыбнулась. На ее щеках еще блестели не до конца просохшие слезы, но в глазах уже зажигались такие знакомые Родрльфусу дьявольские огоньки. — Азкабан — это не значит Поцелуй или Авада, Руди. Мы еще повоюем втроем, вот увидишь.