Волчонок (джен)

Та-дам-тадам. Та-дам-тадам. Та-дам-тадам.

Стук поездных колес отдается эхом в голове, ударами молотка разносится в воспаленном мозгу, мерзким гулом гудит в ушах.

«Где я? Что со мной?

Я куда-то еду. Куда? Зачем? Что я там буду делать?»

В Хогвартс.

Хог-вартс. Хо-гвартс. Хогв-артс. Гвен катает незнакомое слово на языке, пробует его на вкус и морщится. У слова привкус земли с песком и запах свинарника — это оттого, что там, в Хогвартсе, слишком много грязнокровок. Так сказала мама — значит, так и есть.

Хогвартс. Школа. Гвен едет в школу, Гвен едет учиться. Зачем? Она и так все знает. Все, что нужно для шестнадцати Пожирательских лет.

«Так будет лучше для тебя самой».

Это сказала не мама. Это сказал Люциус, Люциус-Люцифер, муж маминой сестры, тетки Нарциссы. Он говорит, что он друг мамы, но Гвен ему не верит. Люцифер-Люциус не помог отцу, когда тот вторично попал в Азкабан, не помог Сигнусу, когда его поймали по возвращении из рейда. Друг бы сделал так, как говорила мама. А мама говорила, чтобы Гвен никуда не отправляли, чтобы Гвен осталась с нею. Гвен сильная и смелая, она бы охотилась вместе с мамой на магглов и членов Ордена, захвативших ее отца и брата. Гвен помогла бы освободить их из тюрьмы.

Но Люцифер не послушал, и Гвен едет в Хогвартс. В школу. Едет в Хогвартс-экспрессе, в поезде. Дурацкая затея, магглофильская. В Дурмстранг они всегда приплывали на корабле.

Гвен помнит этот корабль — огромный, статный, точно леди-мать Рода, фрегат, с белыми парусами и черным немецким орлом на флаге. Гвен помнит тепло палубы, удушливую жару трюмов и тесноту кают, пряный запах и твердый шелк деревянного руля, за который ей довелось подержаться в далеком детстве. «В море — жизнь, в кораблях — сила и мощь, а в магии — сама сущность», — говорил отец, и Гвен с ним соглашалась. Их род с древнейших времен имел дело с кораблями — про прапрапрадеда Гвен говорили, будто он, будучи чистокровным волшебником, грабил торговые суда в Ла-Манше, и отец с дядей этого не скрывают, и, кажется, даже гордятся. Гвен тоже любит и море, и корабли, но она родилась девочкой, а значит, не водить ей фрегатов в далекое плавание — женские корабли не идут. Ничего. Они с мамой и на суше повоюют.

В Хогвартсе нет ни моря, ни кораблей, зато есть грязнокровки.

Гвен улыбается, лежа на купейном диване и глядя покрасневшими от бессонницы глазами в потолок, и думает о том, как бы найти этим мугродьям применение.

* * *

В купе к ней пытались ворваться дважды.

Первый раз — какие-то малолетние идиоты с черно-желтыми нашивками на мантиях. Вломились, как будто так и надо, разгалделись, как чайки на рассвете... Гвен только слегка подняла голову и посмотрела на незваных гостей — детвору как ветром сдуло. Гвен вновь улыбнулась и улеглась обратно. Правильно, ребятишки, бойтесь. Пусть она всего лишь тень, отзвук той, которую они на самом деле боятся, но тоже кое-что умеет.

Во второй раз компания была чуть более колоритной. Парень и две девчонки, примерно одного возраста с Гвен. Рожи двоих — пацана и одной из девиц, рыжей, длинноногой — кажутся смутно знакомыми. Где-то Гвен их видела. Где?

— Это правда? — выкрикивает мальчишка с порога.

— Что — правда? — Гвен даже не пытается пошевелиться или сесть.

— Что здесь едет в Хогвартс дочь Лестрейндж?

— Допустим, правда.

— Это ты? — мальчишка смотрит на Гвен в упор, сверля ее своими глазами-льдинками.

— Подумай, — она широким жестом обводит купе. — Здесь есть я, ты и Никто. Так кто из нас Лестрейндж?

«Лонгботтом», — фамилия парня всплывает откуда-то из глубин памяти Гвен, имя чуть притормаживает. «Лонгботтом. Понятно, зачем он явился сюда. А с ним одна из Уизли — та, рыжая. Кто блондинка?».

— Так Лестрейндж — это ты?

— Браво, — лениво аплодирует Гвен. — Твои мыслительные способности меня восхищают.

— Еще и издеваешься...

Чаша терпения Гвен, и без того маленькая, переполняется окончательно.

— Ты сюда истерить пришел? Если да, то закрой дверь с той стороны, будь любезен.

— А-ах ты, тварь...

Гвен пружиной взвивается с места, и в следующую секунду парня выносит в коридор — прямо на руки кудахтающих подружек. Лонгботтом держится за челюсть, и на его мантию сквозь сжатые пальцы сочится кровь — ярко-алая, с запахом железа.

Чистая кровь.

Та, за сохранение которой они борятся.

Но стоит ли, если она содержится в настолько дрянном сосуде, а другого не найти?

Однозначно нет.

— Запомни, дважды повторяют только в допросной комнате и то, если «клиент» не понимает, о чем речь, — Гвен устало опирается на дверной косяк и откровенно любуется кучей-малой на полу. — Уяснил? Спроси у родителей, если нет. А сейчас пошел вон.

Лонгботтом поспешно ретируется. Вслед за ним — его рыжая подружка, прошипевшая что-то из серии: «Ты еще заплатишь за это, гнусная Пожирательница!». Ну-ну, посмотрим, девочка, посмотрим. Последняя — неопрятного вида блондинистая немочь — чуть отстает от своих и долго-долго смотрит на Гвен сквозь стекла своих жутких радужных очков.

— Ты не злая, — выдает наконец. — Просто очень несчастная. И ты не умеешь жить мирно.

Гвен хмыкает и запирает дверь Коллопортусом.

Да, она не умеет жить по законам мирного времени. Потому что времени этого у нее не было ни до, ни после, ни во время рождения.

Семнадцать лет назад группа Пожирателей смерти отправилась на задание в Албанию. Прибыв на место, они тут же вступили в бой с противником — местными магглофилами и несколькими членами Ордена. Сражение было неравным, пришлось звать подмогу. Когда все закончилось, Родольфус Лестрейндж, командир второй группы, заметил в яме с трупами шевеление — к мертвецам сбросили живого человека. Этим человеком оказалась его жена...

Девять месяцев спустя — вновь задание, уже в Англии, вновь бой... И тот же Лестрейндж отбивается от трех авроров в одиночку, стараясь не вслушиваться в глухие крики за спиной: там, на крохотном островке посреди болота, под кустом клюквы рожает Беллатрикс — кроме нее некому было пойти, слишком большие потери понесли они в последней стычке. А беременность — не аргумент ни для нее, ни для Лорда.

Так появилась на свет Гвен. Так появился на свет Сигнус, ее брат-близнец, которого нет сейчас рядом с нею. Рыжего угрюмого волчонка заперли в каменную клетку под названием «Азкабан»...

Что такое Азкабан, Гвен знает. Отец рассказывал. И мама. И Стан, который ей еще за одного брата — старшего... И крестный. И дед Берты Руквуд. Все они говорили, что там холодно и нет света. Но Сигнус храбрый: он не боится холода и темноты, как и его сестра. Он вообще ничего не боится.

Гвен сворачивается клубком на сиденье. Ее братишка вернется к ней. Он всегда возвращался.

Он не оставит ее. Ведь они — это одно целое: он — это она, а она — это он. Две стороны одного человека разделили на два тела. Не может быть так, чтобы одна половина умерла, а другая жила.

Сигнус вернется.

* * *

В Азкабане темно и холодно. В Хогвартсе тоже темно и холодно. Хогвартс — персональный Азкабан Гвен Лестрейндж.

— Вы — новая студентка?

А вот и тюремщица: черноволосая высохшая старуха с зеленой остроконечной шляпой на голове. Минни, Минерва Макгонагалл. Старая швабра, драная кошка. Гвен она не нравится, ведь Гвен — волк, а волки не любят кошек. Всяких. Львов в том числе.

Львят-гриффиндорцев покрывает старая кошка. Ну не смешно ли?

— Да, мэм.

— Боюсь, с такими новичками у Слизерина к концу года не останется баллов, — Маккошка перекладывает бумаги на столе, пристально разглядывает ученицу из-под стекол очков. Точно как та белобрысая в поезде, Лунатичка Лавгуд; позже Гвен узнала ее имя. — Вы хоть осознаете, что это четвертое нападение на студента моего факультета за неделю? Чем вам не угодил мистер Макклагген?

— Мне не понравилось, как он на меня посмотрел.

У Макклаггенов с Лестрейнджами давняя тяжба из-за земель по сторонам небольшой лесной речушки недалеко от замка родителей Гвен. Косой взгляд — чем не повод шмальнуть заклятием во врага?

— Мало ли кто на вас как посмотрел! Простите, но с репутацией вашей семьи, по-моему, к этому пора привыкнуть!

— Мне не все равно, кто и как на меня смотрит. И к этому нельзя привыкнуть.

Можно, на самом деле. И Гвен давно привыкла. Только вот кошке не нужно об этом знать.

— Но вы могли хотя бы попытаться поговорить с мистером Маклаггеном?

— На войне не до разговоров.

— На войне! — Макгонагалл аж подпрыгивает. — Мисс Лестрейндж, у нас тут пока, слава Мерлину, не война а вполне себе мирная жизнь. Уж постарайтесь под нее подстроиться.

Гвен смотрит на преподавательницу трансфигурации и вдруг начинает смеяться.

Она пыталась подстроиться под мирную жизнь те несколько недель, что прожила у Малфоев. У нее не получилось. Потому что не может быть мирной жизни у человека, зачатого в яме с трупами и рожденного под свист Авад. Война давно стало неотъемлемой частью Гвен — и неважно, с кем воевать.

Макгонагалл смотрит с жалостью.

Смех прекращается.

— Ступайте, мисс Лестрейндж. Я даже отработку вам назначать не буду.

— Почему?

— Не поможет.

На выходе Гвен отлавливает двоюродный брат. Отлавливает, тащит в пустую нишу, прижимает к стене:

— Что ты плела Маккошке про войну?

Гвен улыбается, склоняя голову набок.

Ей нравится доводить кузена, который еще и понятия не имеет о том, что есть Пожиратель, но уже кичится своим «положением» вовсю. Наивный мальчик. Наивный и глупый. И самодовольный, как все Малфои. Маме тоже нравится доставать чопорную тетку Нарциссу и Люциуса-Люцифера разговорами о верности Лорду и его величии. Если бы Гвен не знала, что мать попросту «прикалывается», то решила бы, что та и в самом деле свихнулась. Этим летом у них даже игра была любимая — «Кто быстрее Малфоев до истерики доведет».

— Ничего, кроме правды.

Драко тяжело дышит ей куда-то в шею. Гвен знает, что нравится ему — как женщина, не как сестра. Что ж, все ее знакомые мальчишки рано или поздно начинали смотреть на нее голодными глазами. Все, кроме Сигнуса.

— Уйди с дороги, родич.

Треть фута каленой стали целится кузену чуть ниже живота — одно движение, и у Малфоев больше никогда не будет наследников. Палочка — в креплении на левой руке, но ее сейчас не достать. Еще два ножа — в прическе и за голенищем высокого сапога, с которыми Гвен не расставалась даже по прибытии в Хогвартс. Школьная форма и сапоги — странное сочетание, но ей идет.

Драко вздыхает и убирается прочь. Гвен прячет в рукав охотничий нож. Ничего особенного — обыкновенная семейная разборка.

* * *

Во время обеда по школе прокатывается слух: Симус Финниган, главный задира и сквернослов после Поттера и Уизли, положил глаз на Дафну Грингласс, причем положил серьезно. Гвен в этом ничего сверхъестественного не видит — Финниган полукровка, Грингласс тоже не особо чистокровна, так почему бы и нет? — но видят все остальные и начинают болтать. Много и не по делу. И треплют больше не имя бабника Финннигана, а спокойной и рассудительной Дафны.

Особенно старается Лонгботтом — зацепленный романом приятеля со слизеринкой, громче всех орет о том, что сейчас встречаться со врагами просто непозволительно. Гвен стискивает вилку. Становится обидно за Грингласс — по словам грифов, и такая она, и сякая, и с Забини встречалась, и вообще шлюха-клейма-ставить-негде... А на деле Дафна — единственный, не считая сестры Астории, адекватный человек в этом курятнике.

— Что ты задумала? — громко шепчет Панси, перегнувшись через стол. По-видимому, она даже забыла об их утренней ссоре, в результате которой в очередной раз потерявшая терпение Гвен пригрозила послать лорду Паркинсону голову дочери в коробке.

— Ничего противозаконного, — Гвен откладывает злополучную вилку в сторону.

И в самом деле — ничего.

Поймать Лонгботтома одного после уроков — дело не такое уж плевое, как казалось. Гвен находит его уже в сумерках, в пустынном коридоре недалеко от библиотеки, тащит в простенок между двумя окнами, за пыльную портьеру, и прижимает к холодной стене — совсем как Драко недавно.

— Лестрейндж! Что ты...

— Молчи, — шепчет Гвен.

Она целует своего кровного врага — жадно, жестко, не по-девичьи, до крови прикусывая пухлую нижнюю губу, словно стараясь выпить душу из этого мальчишки. Лонгботтом даже не пытается ответить на поцелуй — он слишком ошарашен, да и целоваться, скорее всего, не умеет. Гвен умеет — ее учили сначала Долоховы, а потом и Поль.

— Каково это, Лонгботтом? — спрашивает она, отрываясь от гриффиндорца, чтобы глотнуть воздуха. — Ты ничем не лучше Финнигана сейчас. Запретный плод сладок, не так ли? — еще один властный поцелуй. — Каково это — чувствовать себя предателем, быть с дочерью палачей отца и матери? Ответь мне, каково?

Гвен не зря задает этот вопрос — сама она не чувствует ничего. Вероятно, потому, что для нее это все — просто игра. Игра в кошки-мышки.

— Ты ненормальная, — хрипит Лонгботтом. — Ненормальная!

Гвен улыбается:

— Я — Лестрейндж. Притом наполовину Блэк. Безумие у меня в крови.

Губы гриффиндорца искусаны в кровь; тяжелые алые капли набухают под носогубной складкой и скатываются вниз. Гвен наклоняется ближе к парню и проводит языком по его подбородку, слизывая горячую, ярко-красную, гриффиндорскую, струйку.

— У тебя вкусная кровь, Лонгботтом, — задумчиво произносит она. Того передергивает. — А знаешь, почему? Потому, что чистая, чистая, как родниковая вода в горах. А у Уизелов и магглов она грязная, грязнее воды из навозной лужи...

Она вновь целует его — на этот раз куда жаднее и куда сильнее кусая губы; целует и шепчет что-то про чистую кровь, горячо, но бессвязно, и не надеясь, что поймет... В какой-то момент Лонгботтом осмелевает: его пухлые, точно оладьи, ладони, неуверенно ложатся на худую спину, крепче прижимая к себе тонкое тело.

— И как это понимать?

Лонгботтом смотрит куда-то за затылок Гвен, охает и сползает вниз, а Гвен едва сдерживает торжествующую улыбку. Она знает, чей это голос; его обладателя она может описать по памяти с закрытыми глазами.

Он вернулся к ней.

— Рада, что тебя выпустили, братик. Как ты меня нашел?

— Я — это ты, — Сигнус Лестрейндж походит к сестре и бережно обнимает ее за плечи. — Так как же мне найти себя?

Гвен заливисто хохочет, отклоняя голову назад, и ее черные волосы причудливо переплетаются с медно-красными прядями ее брата. Лонгботтом смотрит на них с ужасом и отвращением.

— Вас... вас двое...

— Да-а, нас двое, — тянет Сигнус, разглядывая гриффиндорца. — Очередная игрушка, а, Гвендолин?

Гвен пожимает плечами:

— Не более, чем всегда.

Сигнус разворачивает сестру лицом к себе и, заметив на бледной щеке брызги крови, аккуратно стирает их тыльной стороной ладони. Увидев и окровавленные губы Гвен, коротко усмехается:

— Не могла со мной поделиться?

— Самой мало, — Гвен зарывается пальцами в жесткие волосы брата-близнеца. От Сигнуса пахнет чужой кровью и железом. От нее самой — вереском и костром.

Лонгботтом потихоньку отползает в сторону — видимо, решил, что находиться рядом себе дороже. Умный мальчик.

— Что ты с ним сделала?

— Ничего такого, поверь.

И в самом деле — ничего.

* * *

Они сидят на ступеньках Главной лестницы — плечо к плечу, рука к руке. Черные кудри вновь переплетаются с медными, почти алыми прямыми волосами. Красное и черное — цвета Лестрейнджей. Их цвета.

— Я хочу на волю.

— Мы и так на воле.

— Ты не понимаешь. Мне душно здесь.

— Нам некуда идти, Гвен. Мама и Яксли сейчас ведут переговоры с вампирами, а поместье заблокировано. На юг, к Малфоям? Так они тут же отошлют нас обратно.

— Мне плевать. Хоть куда-нибудь.

— Куда-нибудь нельзя. Поймают.

Гвен тяжело вздыхает.

— Не трави душу. Кстати, я разговаривал со Слизнортом: он говорит, будто знал наших родителей.

— Да их все знают.

— Он сказал, что мы на них очень похожи.

— Открыл философский камень...

— Нет, ты не поняла, — Сигнус серьезно смотрит сестре в глаза. — Он сказал, что вроде как жаль, что мы с тобой надолго здесь не задержимся: он, мол, понимает, что мы здесь как в тюрьме и все такое... А отец с мамой при первой возможности из тюрьмы сбежали.

Правильно, думает Гвен. Сбежали. Сбежим и мы, как только получится.

Двух волчат — рыжего и черного — заперли в каменной клетке под названием «Хогвартс» — до клетки «Азкабан» они еще не доросли; одного пытались посадить, да без толку. Но волчата имеют свойство вырастать и отращивать клыки и зубы. А потом уходить к своей стае.

И расправляться с теми, кто их запирал.