Рябью на воде (джен)

Она не любит, когда память подбрасывает ей болезненно острые воспоминания. Видения всплывают будто сами собой, вопреки желанию, несмотря на протестующие стоны и содранные в кровь пальцы. Гермиона скребет обломанными ногтями по стене, но даже это ее не отрезвляет. Перед глазами размытыми пятнами мелькают то окровавленное тело Рона, то Хогвартс в огне, а иногда и родители с их пустыми взглядами — они никогда больше не назовут ее дочерью. Но чаще всего Гермионе почему-то вспоминается Малфой-мэнор, в котором ее и друзей пытали и всячески изводили замысловатыми угрозами. Кажется даже, что из хороших воспоминаний осталось лишь одно — ее Живоглот. Гермиона чуть улыбается в темноте комнаты и представляет, как сонный рыжий низзл мурлычет у нее на коленях. Она непроизвольно проводит в воздухе ладонью, будто гладит его по теплой спинке. Воспоминание приносит немного облегчения, но одновременно напоминает, как же она замерзла: дом не отапливается, а на улице поздняя промозглая осень. Гермиона прячет кисти рук в длинные истрепанные рукава, сжимает пальцы. Строение, в котором она сейчас обитает — старая развалина, еще не обрушившаяся только благодаря защитным чарам. Приходится экономить на всём, даже на дровах, а заклинаниями пользоваться запрещено — слишком велик риск оказаться обнаруженными. Гермиона снова сосредотачивается на мыслях о Живоглоте, представляя, как зарывается озябшими пальцами в его шерсть, греется о теплый бок, потом досадно морщится, отгоняя наваждение. Она встает и немного отодвигает штору — сейчас ночь, но луна не прячется за облаками, и потому при ее свете можно даже рассмотреть обстановку в небольшой комнате: почти все пространство забито старой облезлой мебелью, стены отсырели, а пол засыпан мусором и трухой. Но зато есть широкая, хотя и продавленная кровать. И толстое одеяло, а это по нынешним меркам — роскошь. Гермиона несколько раз сжимает и разжимает пальцы правой руки, крутит запястьем. Она здесь для того, чтобы в совершенстве отработать поражающие заклинания. У нее теперь есть цель — убить Гарри Поттера.

Когда Малфои сдали их Темному Лорду, то все планы пошли прахом: всех рассадили по разным камерам, пытали, выбивая нужные сведения. Гарри она больше так и не видела. Рона — лишь однажды, когда ее, изможденную, умирающую от голода, толкнули к уже остывшему трупу, с усмешкой предложив попрощаться. Затем начались провалы в памяти и ужасные головные боли. В один из дней Гермиона очнулась в этом доме и узнала, что Темный Лорд победил, а Гарри переметнулся на его сторону. От Ордена Феникса осталось лишь несколько человек, но они не намерены были сдаваться. Ей удалось уцелеть чудом, и то благодаря Моуди, который, как ни странно, оказался жив. Именно он в течение нескольких месяцев доказывал Гермионе, что сейчас вся надежда только на нее. Поттер считает ее мертвой, а, значит, у Гермионы будет в запасе несколько секунд, чтобы нанести смертельный удар, не дав бывшему другу оправиться от шока.

— Он очень удивится, увидев тебя на пороге своей комнаты. Его замешательством ты и должна будешь воспользоваться, — уговаривал Аластор, с сочувствием поглядывая, как Гермиона с силой сжимает палочку в пальцах. — У нас просто нет другого выбора.

Гермиона тогда еще с удивлением подметила, как у Моуди по-стариковски дрожат руки. Слишком сурово обошлась с ним жизнь. Свой волшебный глаз он так и не нашел, обходился темной кожаной повязкой.

Почему именно Поттер (она даже мысленно теперь не называла его по имени) должен умереть первым, и почему его смерть является непременным условием уничтожения Темного Лорда, никто ей не объяснил. Гермиона вроде и сама знала это когда-то, но теперь забыла. Хотелось надеяться, что временно. Зато ей часто снилось, как уродливая змея пожирает трупы тех, кто не угодил Волдеморту. Нагини рылась в кусках тухлого мяса, скользила извилистым телом среди отрубленных человеческих рук, ног, ступней… Гермиона с криками просыпалась и долго еще потом потерянно глядела в потолок, не в силах отогнать наваждение.

— Это все война, девочка, она во всем виновата, — пояснял Моуди, когда Гермиона рассказывала о своих снах. — Не думай об этом, куда важнее быть бдительной. Бдительность сейчас превыше всего!

Гермиона послушно кивала и старалась не обращать внимания на кошмары, хотя ощущение какой-то неправильности не покидало ее. Впрочем, Моуди прав, с такими провалами в памяти удивительно, что ей не снится что похуже. Сосредоточиться надо было на своей миссии. Что до остального… Когда-нибудь Гермиона вспомнит всё.

* * *

Гермиона, отринув последние сомнения, быстро преодолела лестницу, ведущую на этаж, где разместили приглашенных знаменитостей. По другой лестнице можно было попасть в парадный зал — там сегодня должны праздновать годовщину победы. Ей туда не надо, лишние свидетели ни к чему. Еще до прихода Гермионы ее соратники уже всё подготовили: коридор, ведущий к номеру Поттера, был безлюден, а стандартные защитные чары на двери разблокированы. Оставалось только толкнуть массивные створки, ворваться и нанести удар. Несмотря на всю ее решительность, руки дрожали. Гермионе уже доводилось убивать, и не раз. Не то чтобы она помнила, но ощущала абсолютную в том уверенность. Дрожали не только пальцы, Гермиону всю изрядно потряхивало, будто холод дома, в котором она провела несколько месяцев, впитался в ее кровь и кости. Все, чего ей сейчас хотелось — поскорее покончить с неприятным заданием, желательно не глядя в глаза бывшему другу и нынешнему предателю. У нее просто нет права на сомнение.

Глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и несколько решительных шагов…

— Ни с места!

Слова застывают на губах, когда навстречу ей вскакивает с дивана не только Гарри, но и Рон. Живой, с округлившимися от удивления глазами, но проворно выхватывающий палочку. Паника подкатывает к горлу… как-то всё неправильно… Но подумать Гермиона не успевает: что-то внутри нее включается, перехватывает контроль, заставляя желать смерти обоим. Это «что-то» сильнее ошеломления и любви к Рону, оно запоздало вызывает смутную эйфорию, почти как некогда испытанное Империо. Будто давно взведенная пружина, заставляет действовать Гермиону на автомате: обездвиживающее заклинание в Поттера (потому что тот безоружен) и поражающее в Рона. Тот отлетает к дальней стене, сползает на пол, заламывая руку под неестественным углом.

— Не ожидал меня увидеть в живых? — глаза в глаза, и Гермиона успевает заметить удивление и молчаливую мольбу. Ей сейчас все равно.

— Предатель! — кричит она. — Сейчас ты умрешь!

Но тут одновременно происходит сразу несколько вещей: заклинание успевает сорваться с ее палочки, но попадает в мощный магический щит, выставленный кем-то, появившимся за спиной Поттера в самый последний момент; сама Гермиона падает, обездвиженная, а палочку выбивают у нее из рук. Лица девушки, появившейся за спиной Поттера, пока не видно, заметны только пышные каштановые волосы, встрепанные, лезущие в лицо. Девушка нервно заправляет прядь за ухо и сжимает рукоять палочки, которой уже давно не существует. Гермиона точно помнит, что ее родную палочку из виноградной лозы сломали, а затем испепелили заклинанием. Как же так? Почему у незнакомки ее палочка? Впервые Гермиону пробивает страх: здесь не просто что-то нечисто, кто-то намеренно подставил ее! Она еще успевает удивиться, что очнувшийся Рон запускает в нее режущим заклинанием, когда ведьма, испортившая все, приближается. И Гермиона вдруг понимает, что сошла с ума: перед ней стоит она же, в еще хогвартской, знакомой до боли темно-синей парадной мантии.

* * *

Гермиона с трудом приходит в себя, чуть слышно стонет и силится разлепить тяжелые веки. Это ей удается лишь с третьей попытки. Но тут же приходится зажмуриться от яркого света над головой. Пробуя пошевелиться, она сразу понимает, что сидит на жестком стуле с высокой спинкой, а руки и ноги стянуты связывающими чарами. Глаза она все-таки снова открывает, но уже осторожно, и определяет, что находится в допросной комнате. Она старается сфокусировать взгляд на светлой, неровно крашеной столешнице, но чудовищная головная боль мешает думать. После некоторых усилий Гермионе удается рассмотреть, что недалеко от нее стоит прозрачный графин с… водой? Веритасерумом? Выдать кого-то она не боится, такое развитие событий принималось в расчет, и ей специально не давали никакой существенной информации о ныне существующем сопротивлении. А то, что Моуди жив, эти и так, наверное, знают.

Дверь резко распахивается, и в комнату входит Гарри Поттер. Один, без сопровождения. И без палочки. Наверно, чтобы не поддаться искушению и не запытать тут ее до полусмерти. Гермионе мучительно хочется пить, и потому думать она в состоянии сейчас только об этом. Но избежать допроса с использованием веритасерума хочется еще больше, и Гермиона просто облизывает пересохшие губы.

Поттер мнется, не произнося ни слова. Потом со скрежетом отодвигает стул и садится напротив, не сводя с нее глаз. Она непроизвольно морщится, головная боль от резкого звука возвращается с новой силой.

Предатель все еще молчит, и Гермиона не выдерживает:

— Кто она? Кто под оборотным зельем изображает меня? Кому могло понадобиться доказывать, что я, Гермиона Грейнджер, предала свои идеалы и сейчас служу Темному Лорду? — она слышит свой голос и поражается его хриплости. — Это неправда! Вам никто не поверит!

Поттер смотрит на нее тяжелым, задумчивым взглядом. Во всем его облике — в тусклых, будто выцветших, глазах, в подсжатых губах, в глубокой складке между бровями — невероятная усталость.

— Лучше бы ты умер! — срывается на крик Гермиона. — Умер, но не продавался бы Волдеморту!

— Ты поэтому хотела убить меня? Ты уверена, что желала этого сама?

Она продолжает смотреть на него с вызовом. Но куда больше недоверчивой реакции Поттера ее волнует собственный голос: он совсем другой тональности, ниже, грубее, с нотками противной визгливости. Что происходит?

Поттер наконец снисходит до объяснений. Слова его тихи и бесцветны:

— Волдеморт повержен пять лет назад. И ты — не Гермиона Грейнджер. Несколько часов назад тебя обследовали колдомедики из Мунго. Им удалось снять с тебя имитационные чары и десятка два различных темномагических заклинаний, включая и Империо. Тебя использовали как безмозглого и слепого крота!

Гермионе хочется закричать, что это неправда, что он просто издевается над ней, но она смотрит на свою грудь, обтянутую перепачканной мантией, на колени — и понимает, что сейчас совсем не той комплекции, к которой привыкла. Тело будто раздалось вширь. Что с ней сделали, пока она была без сознания? Какие опыты над ней проводили? Это так нелепо, что… Кто же она тогда, если не Гермиона? Да она помнит себя с детства! С первого курса! Она сейчас семикурсница с факультета Гриффиндор. Ее декан — Минерва МакГонаггал. Покойная Минерва… Она помнит каждый камень в Хогвартсе! Может перечислить все книги в школьной библиотеке. Или не может? В памяти всплывают лишь ряды однотипных корешков с расплывчатыми надписями, а при попытке вспомнить обстановку гриффиндорской гостиной почему-то видятся зеленоватые стены и кривоватая усмешка Драко Малфоя. Что происходит? Почему так болит голова? Этого не может быть! Она — Гермиона!

— Я — Гермиона Грейнджер! — упрямо повторяет она, глядя в глаза своему бывшему однокласснику. И понимает по его сощуренным глазам, по неприязненному взгляду, что это не так.

Поттер тут же вскакивает и разворачивает ее вместе с креслом настолько, чтобы она смогла взглянуть в большое зеркало на противоположной стене. Оттуда испуганно смотрит совсем другой человек: редкие темные волосы, карие глаза, острый крысиный подбородок уродует полноватое лицо. Понимание накрывает с головой, и Гермиона в панике зажмуривается. Какое-то безумие. Так не бывает. Ей просто снится страшный сон. Она совсем не хочет быть Миллисент Булстроуд. И тут же совершенно отстраненно вспоминает, как напала на Поттера, пылая праведным гневом. Чужие воспоминания, внедренные ей в голову, чужая жизнь, чужие привязанности — она ведь на самом деле считала себя Гермионой! И у нее есть кот. Живоглот. Вернее, уже был. Всё — обман.

— Миллисент, — окликает ее Поттер, — ты помнишь, кем на самом деле являешься?

Колдомедики заверили, что память начнет постепенно к тебе возвращаться. Поскольку ты не совсем здорова, к тебе будут применяться щадящие методы дознания. Но ты еще больше сможешь облегчить свое положение, если поделишься какими-нибудь сведениями о тех, кто сотворил это с тобой. Ты хоть что-то помнишь?

Миллисент… Всё верно. Слизеринка. В розыске. Родители убиты. Имение конфисковано. Война закончена много лет назад. Кажется еще чуть-чуть, и она вспомнит все до конца.

— Нет! — кричит она, когда Поттер к ней приближается. Она боится, что ее сейчас начнут бить. Но Поттер лишь застывает напротив и мягко сообщает:

— Твое имя — Миллисент Булстроуд. Ты училась в Слизерине. Пропала без вести в момент эвакуации учеников из Хогвартса, когда его окружили приспешники Волдеморта.

Миллисент непроизвольно ежится от произнесенного вслух имени, но с каждым словом вспышками в голове проявляются образы. Хогвартс, она бежит по потайному ходу, пытается спастись от преследователей. Потом вспоминает, как потерянно стоит над телами родителей, почему-то только теперь жалея, что была единственным ребенком в семье.

Поттер говорит что-то еще, резко и сбивчиво. Но Миллисент уже не слушает, ее душат слезы. Как всё неправильно и больно. Лучше уж она оставалась бы Гермионой. У той хоть есть цель.

— Нет, нет! — кричит Миллисент, протестуя. Задыхается и теряет сознание.

* * *

После нескольких месяцев обследований и допросов, проходящих прямо в больничной палате, Миллисент, наконец, выпускают. Обвинений не выдвигают. Ей повезло: авроры самостоятельно вышли на след мелкой организации, которую возглавляют Розье и МакНейер. Розье в своих показаниях подтверждает, что Булстроуд использовали в операции против ее воли, что намеренно подчистили ей память и внедрили ложные воспоминания. Но Миллисент все равно под особым надзором, к тому же ее ограничили в правах и запретили использовать магию. Оставили в ее распоряжении только мелкие заклятия, должно быть, чтобы не умерла с голоду.

Миллисент мнется у ближайшего к Мунго перекрестка, не зная, куда теперь идти. Дома у нее нет: имение конфисковали, дальним родственникам она не нужна. Она сейчас даже устроиться на работу не сможет, не умея толком колдовать. А среди магглов точно не выживет.

Выход один: камень на шею и в реку. Все равно никто не хватится.

Миллисент недобро усмехается: убийца из нее получился никудышный, слишком уж сильны в ней были в тот момент эмоции настоящей Грейнджер. Она сейчас даже рада, что Поттер остался жив, потому что ненавидеть его как раньше уже не получается. Похоже, все-таки в ней осталось что-то от Грейнджер, теплится где-то на дне души, еще не узнаваемое, но уже свое, родное.

Неожиданно ее окликают по имени.

Через дорогу перебегают Поттер и Грейнджер. Гарри торопливо извлекает из кармана какие-то документы:

— Вот, здесь бумаги о твоем освобождении. И адрес: пока не определишься с работой, сможешь там пожить. Это фонд поддержки пострадавших от Упивающихся Смертью.

— А я помогу тебе с работой, — Гермиона натянуто улыбается, но по-доброму приобнимает за плечи.

— Я не хотела, — Миллисент чувствует, что должна им объяснить. — Я была уверена, что так правильно. Да я даже в тот момент любила это твое полосатое чудовище!

Гермиона отводит глаза, как только речь заходит о Живоглоте.

— Да жив он! — Миллисент впервые за всё время улыбается. — Он ко мне прибился, когда ты в леса сбежала. Я же его все эти годы прикармливала. Люблю я кошек. Он сейчас в моем имении должен быть. Живоглот там нашими семейными чарами удерживается. Пошли, аппарируем, и я его выпущу.

Грейнджер удивленно хлопает мокрыми от слез ресницами и кидается ей на шею.

И теперь Миллисент кажется, что жизнь непременно наладится.