Офелия (гет)

Когда я думал о Белле, единственное, что приходило мне в голову, были её карие глаза.

Когда Белла совершала очередное убийство, они сверкали особенно ярко.

На самом деле, она не всегда была такой. Уж это я чётко знаю. Я — последний из тех, кто помнит те редкие моменты, когда Белла улыбалась. Нет, разумеется, многие жертвы госпожи Лестрейндж до сих пор не могут забыть ледяной смех, который сопровождал молниеносные пируэты её смертоносной палочки — обоим Лонгботтомам наверняка до сих пор каждую ночь снится этот неровный, маниакальный звук, похожий на изломанную мелодию безумного саксофона в ночи...

Но я помню ту одинокую, хрупкую Беллу, помню, как растерянно она оглядывалась на мир и отчаянно пыталась отыскать в нём своё место, чувствуя на себе тяжёлый груз аристократического происхождения; помню, как нестройным, скромным шагом она впервые ступила на порог Хогвартса.

Тогда она наверняка была очарована настоящей школой волшебства, как бывает очарован ею каждый нормальный ребёнок. Да. Белла была нормальным ребёнком, как и всё, пускай и в её жилах текла чистая кровь. Да. Тогда она казалась... живой. До того, как Белла встала под знамёна Тёмного Лорда, до того, как решила отдать ему свою жизнь, она жила. Жила, не задумываясь всерьёз о будущем, как не думает о будущем каждый подросток. Конечно, со временем ей, наследнице великого и древнего рода Блэков, пришлось расстаться с наивной и прекрасной молодостью. Можно сказать, Беллу заставили с ней расстаться. Но это было после.

Разумеется, как и почти все чистокровные, мы были знакомы гораздо раньше поступления в школу. Семейные банкеты, пышные торжества, свадьбы — не думаю, что необходимо всё это перечислять... Тем не менее, я отчётливо помню, когда впервые увидел Беллатрису Блэк.

Это случилось на празднике у Малфоев, давным-давно. Да, именно празднике — все мы тогда были детьми, и всё воспринималось иначе, просто, по-детски. Не помню, во сколько лет произошла эта встреча, но она отличалась от предыдущих — в тот день я не чувствовал чопорности и торжественности аристократических приёмов, от которых всегда оставался пресный, сырой вкус фальши и искусственности.

Её тогда за руку вела Вальбурга — миссис Блэк на приёме была во всём своём великолепии. Изящная и грациозная, она надменным взглядом оценивала окружающих с головы до пят. Даже невооруженным глазом можно было увидеть, что выход в свет для Вальбурги Блэк — то, ради чего она готова положить жизнь и душу, готова выложиться на все сто, лишь бы в глазах высокого общества не упасть лицом в грязь... Наверное, из-за этого Беллатриса выглядела немного испуганно и удручённо. Впрочем, это ей не мешало. Природная бледность её лица необъяснимо красиво сочеталась с выражением страха, а глаза — карие глаза, со сдержанным интересом и трепетом взиравшие на окружающий мир — приводили меня в восторг.

Никто не мог предположить, что Белла станет кровожадной убийцей.

В конце концов, тогда она была всего лишь ребёнком.

Когда мисс Блэк объявила о решении выйти замуж за меня, сына рода Лестрейндж, никто особенно не удивился. Как известно, практически все чистокровные приходятся родственниками друг другу, и поэтому каждый Боунс наизусть знает генеалогию Макмилланов, каждый Макмиллан с раннего детства заучивает имена предков рода Блэков и далее по бесконечному кругу благородной магической крови...

Почему Белла вышла за меня замуж? На этот вопрос я не могу дать ответа. Она любила меня, я знаю это; любила, но никогда не вожделела, не сходила с ума от любовной горячки... Помню, мы убегали в Запретный Лес и молча лежали там часами, наслаждаясь миром вокруг. Но она никогда не переходила черту, никогда не теряла рассудок.

Но я всегда замечал её вожделеющий взгляд, когда Белла смотрела Лорда — хоть на подпольных собраниях Пожирателей, хоть на полуофициальных приёмах, которые чистокровные семьи устраивали для того, чтобы познакомиться с этим "перспективным молодым человеком, выражающим столь интересные и здравые мысли насчёт устройства современного магического общества". Она смотрела на него и уносилась куда-то вдаль, не замечая ничего и никого, забывая обо всём на свете, как забывает любой влюблённый человек. Как забывал я обо всём, думая о Белле, так и она теряла голову из-за Лорда.

Лорд.

Тёмный Лорд Волдеморт.

Пожалуй, единственный человек на свете, которому я когда-либо завидовал.

Я присоединился к Пожирателям не из-за слепой ненависти к магглам, как сделал это Рабастан. Нрав у Рабастана вообще всегда был вспыльчив, а когда его подогревали бушующие подростковые гормоны, мой брат становился совершенно неуправляемым. Как потом за рюмкой виски справедливо заметил Люциус, он — это Сириус Блэк, разве что он, будучи Лестрейнджем, принадлежал к другому, правильному лагерю. Разумеется, наш лагерь всегда был априори правильным и верным, в какую пучину бы не тянул нас за собой манипулятор по имени Том Риддл.

Тёмный Лорд всегда был манипулятором. Я знал, видел это в его спокойных, безэмоциональных глазах, полных скрытой энергии и хитрости, благодаря которым он одного за другим заманил нас в эту странную, бессмысленную войну за мнимое превосходство чистой крови.

Впрочем, я никогда не поддавался его словам. Я вступил в ряды Пожирателей лишь из-за Беллы.

Узы чистокровного брака в магическом мире не значат ровным счётом ничего. Все трения будут надёжно скрыты за фасадом внешнего спокойствия и благополучия, любые разногласия родятся и умрут в пределах семейной тайны. Это и есть наиболее противная из аристократических привычек, отвратная маска добродетели, которую ты вынужден надевать безотносительно собственных желаний... Но здесь ничего не поделаешь, происхождение — вещь, от которой так просто не избавишься.

Тогда я ещё не знал о том, что Лорд — полукровка.

Итог войны... итог войны помнят все. Лишний раз повторять, что мы проиграли всё, абсолютно всё, что у нас было, наверное, не стоит. Кто-то потерял на войне честь, достоинство и почётный титул респектабельной чистокровной семьи. Этот кто-то, впрочем, весьма удачно откупился и позже спокойно жил, продолжая медленно плести интриги в новом Министерстве магии. Другие потеряли на войне сына — рыдающую у гроба Регулуса Вальбургу вряд ли кто смог забыть. Вальбурга... О ней сказано достаточно, чтобы представить, насколько тяжёлой для неё стала потеря любимого сына, единственного ребёнка, оставшегося в семье после предательства Сириуса. Долго она не протянула. Закат Блэков был печален, но таковы все закаты.

А я... что я. На войне я превратился в бледную тень человека, заранее мёртвого наркомана. Всю молодость я метался, не зная, где моё место. Втайне я ненавидел то, что было предначертано происхождением — гнить, подобно каждому законсервированному холёному аристократу, мне совершенно не хотелось. Другие жаждали перемен, кто-то хотел добиться самых крутых вершин и доказать семье, что чего-то хочет, а некоторые банально желали выплеснуть в мир свою бесконечную агрессию. Наверное, больше всего я склонялся к последним, вот только меня переполняло чувство безысходности и бессмысленности. Меня ничего не держало в семье, но и ни одна вещь в мире не манила, не притягала трудностью достижения цели. Обычно такие, как я, пускаются в путешествие по всему миру, ищут и находят свои места в обществе — но увы, консервативное воспитание магической аристократии мне такого выбора не предоставило.

Единственным лучом света была Белла. Белла, Белла, Белла... Её имя являлось мантрой, её образ был последним ключом к запертой двери, за которой, казалось, был смысл жизни. Но я потерял и его. Война сказалась на нас всех — на нас, "золотых деток", запертых в клетке беспощадного воспитания и тотального родительского контроля. Рано или поздно эта пороховая бочка должна была взорваться, и для каждого она взорвалась по-своему.

На той войне мы Беллу потеряли.

Нет, физически с ней всё было хорошо; убивая людей, она чувствовала себя просто прекрасно. Её собственная война стала для неё панацеей, спасением от жестокости мира. Смешно, но Белла обрела жизнь посредством убийства... Влияние Тёмного Лорда не прошло бесследно.

А сейчас мы сидим в холодной, безжизненной камере Азкабана, и днём из соседних камер слышутся стоны, полные не боли, а скорее животного безумия; это убийцы вспоминают своих жертв, которые нашли способ вернуть им долги. Для дементоров это, безусловно, лучший пир из всех возможных на свете.

Когда дементоры приближаются к моей камере, ко мне приходят не убитые. Я никогда не получал удовольствие от лишения жизни, каждый раз, убивая кого-то, моё сердце изнывало изнутри. Я не оправдываюсь — мне нечего сказать в своё оправдание. Но каждого погибшего от моих рук я помню в лицо.

Когда дементоры приближаются к моей камере, я слышу смех. Он никогда не принадлежит одному человеку; я слышу пьяный смех Рабастана, пытающего очередного маггла, я слышу горький смех матери: когда нас посадили в Азкабан, она сошла с ума. Я слышу смех Лорда; он насмехается надо мной и над моей завистью, которая колола мою душу все эти годы. Я слышу смех Беллатрисы Лестрейндж, жестокий, бессердечный смех; я слышу смех Беллы, той самой юной, свободной Беллы Блэк, влюблённой девчушки, сломавшейся под давлением невыносимой лёгкости бытия...

Когда дементоры приближаются к моей камере, я поворачиваюсь лицом к каменной стене и пытаюсь заснуть.

Ни один раз за все годы Азкабана мне это ещё не удалось.