Восстало пламя (джен)

Жизнь кипела. Люди сновали туда-сюда, словно беспорядочно разброшенные волей своих побуждений разноцветные пятна. Казалось, какая-то неведомая сила гонит их, не позволяет остановиться ни на минуту. Этой силой была та или иная цель, труднодостижимая или не очень, но она заставляла людей двигаться вперед, невзирая на препятствия и... на таких же целеустремленных людей.

Сириус чувствовал себя изолированным от общества. Все спешат куда-то, а он вынужден затухать в этом доме словно пленник: мать не отпускала на улицу. Это "не отпускала" значило, что на дверь и окна наложены, как минимум, проклятия оцепенения или моментального сожжения, и они обязательно проучат глупца, который осмелится хотя бы коснуться их рукой. Для чокнутой мамаши эти методы были нормой, тем более ярость, полыхнувшая в ней новым огнем два года назад после того, как Андромеда сбежала из дому, никак не хотела оставлять ее.

Она и раньше была не подарок, но ее можно было хоть как-то терпеть; теперь же она со своими заскоками стала и вовсе невыносима. Если из другого конца дома слышался звон разбившейся посуды, то значит, мамаша нашла на ней царапинку или пылинку и решила, что эта вещь недостойна того, чтобы из нее ели благороднейшие Блэки. Если кто-то пронзительно орал, то можно было со стопроцентной уверенностью заявить, что это мамаша.

Орала она чаще на Сириуса. Реже — на мужа, но это не значит, что ему меньше доставалось. У нее, кажется, накопился целый шкаф придирок, и эти придирки она, миссис Блэк, с щедростью Санты Клауса, разносившего подарки, делила поровну между мужем и старшим сыном, хотя и Регулусу, бывшему в ее глазах непорочным ангелом, иногда перепадало.

Орион Блэк всегда отличался сдержанностью и некой апатией, а потому, в отличие от старшего сына, на выпады Вальбурги бурно не реагировал и всегда с ней соглашался. Регулус, то ли следуя примеру отца, то ли из трусости своей, тоже матери не перечил.

Наверное, в ее глазах они выглядели рабами — безмолвными, податливыми, как пластилин. Лишь двое из стада ее безропотных слуг.

— Как я хочу на волю! — сказал Сириус, представив, что окно открыто настежь, что этого идиотского стекла, отделяющего его от всего мира, не существует совсем.

Ему тоже хотелось спешить куда-то, вдыхать этот свежий воздух, наполняющий силой изнутри и словно подпитывающий необходимой энергией!

— Сириус! — раздался снизу визгливый голос матери. — Обед!

Ах, ну как же он мог забыть. Половина второго.

— Обед, я сказала! — голос стал еще противнее. — Вниз, паршивец, иначе твоя тупая голова будет висеть вместе с головами несносных эльфов!

Матушка явно начала терять терпение.

Но как, интересно, можно потерять то, чего у нее сроду не было?

Сириус нехотя поднялся с кровати, зная, что мамаша не отцепится от него, и что будет лучше для него самого сейчас просто встать и отправиться на кухню. Однако его смелость и свободолюбие, давно сплотившиеся воедино, бунтовали: не стоит мамаше думать, что он, Сириус, один из ее послушных пешек. Внутри вскипал гнев, словно один из тех зелий, которые бурлили в котелках на зельеварении. Гнев этот смешивался с уязвленной гордостью, и вместе они образовали нечто жутко обжигающее, ядовитое и липкое. Он не чертов домовой эльф, не безвольный пятнадцатилетний малец братец, и уж точно не его трус-отец, давно смирившийся с тем, что над ним властвовала свихнувшаяся жена!

Идиоты.

На эльфа ему было плевать — пускай он хоть ради мамаши в лепешку об асфальт расшибется, но отец и брат... Как они могли позволить этой женщине надломить их волю? Может, одурманила их какими-то зельями, может, у них этой воли никогда и не было?

— Спокойствие, — сказал себе Сириус. — Только спокойствие. Просто поешь побыстрее и тут же смойся. Если повезет, она не успеет прицепиться. А если и успеет, то здорово пожалеет об этом!

Пока он спускался, ему казалось, что внутри него сражаются две стихии — вода и огонь. Они вели свою битву все то время, пока Блэк жил на площади Гриммо, и никак не могли прийти к мировому соглашению. Вода с раздражающим до ужаса спокойствием и умиротворением старого мудреца велела ему скромно плыть по течению, воспламеняющий его дерзость огонь — вести себя так, как вздумается.

Но просто ли это: гореть так ярко, что иногда тебе достается от собственного свободолюбивого света? Легко ли идти на поводу у эмоций, возгораться сильнее солнца, зная при этом, что твой всплеск вызовет лишь злобу и раздражение и не принесет пользы?

Из темного угла на втором этаже послышалось злорадное хихиканье, а вместе с ним и пробирающая до костей вонь.

— Жду не дождусь, когда мастера Сириуса отлупят плетью как в старые добрые времена! — прогнусавил Кикимер, помешивая в котелке. — Все бы отдал, лишь бы услышать вновь его слезные вопли!

— Закрой пасть, ходячий общественный туалет, — рыкнул Сириус.

— Садись, — сказала мать, когда он спустился.

Ее светло-каштановые волосы были заплетены в строгий пучок на затылке, а ровный горделивый стан придавал ей сходство с манекеном — безжизненным подобием человека. Отец вперился взглядом в тарелку, словно надеясь, что это поможет ему избежать гневных тирад жены и ему достанется меньше, чем старшему сыну. По безукоризненно чистому темно-зеленому костюму Регулуса и по его надменному выражению лица казалось, что он обляпался болотной жижей и даже при этом чувствует себя крутой шишкой.

Сириус сел; огонь внутри него забунтовал.

— Что за вонь? — поморщилась Вальбурга, принюхавшись.

— Кикимер забыл, что мыться нужно чаще, чем раз в четыре месяца, — отозвался Сириус.

— Ты опять пил эту дрянь, паршивец! — мать вскочила. В ее темных глазах появился свежий маниакальный блеск, который уже давно дожидался, что его выпустят напоказ. — До твоей безмозглой головы в прошлый раз не дошло, что я с тобой сделаю, если узнаю, что ты употребляешь эту магловскую гадость?!

— До моей безмозглой головы дошло только то, что знать это тебе необязательно, — вежливо отозвался Сириус.

Мать поглядела на него в упор, теперь они смотрели друг другу в глаза. Сириус не мог терпеть, не хотел этого: ему всегда казалось, что это позволяет ей видеть его насквозь. Проникать к нему в голову и читать мысли: настолько пронизывающим был ее взгляд.

Сбежать, сбежать куда-нибудь... Подальше отсюда... В тот большой гостеприимный дом, где окна закрывают разве что в стужу, где ветер-хулиган гоняет газеты с громкими заголовками, а с первого этажа, с кухни, доносится пленительный запах только что приготовленного миссис Поттер омлета.

— Не смей вливать в себя эту магловскую дрянь, — сказала Вальбурга со лживым спокойствием. — В противном случае я отрежу тебе язык и выставлю тебя из дому!

— Maman, прошу принять к сведению, что мой язык отлично чувствует себя на своем законном месте. И да, эта магловская дрянь называется пивом.

— Ты понял, что я тебе сказала? — она прищурила темные глаза, так что они стали похожи на щелки.

— Из всего, что ты сказала, я уловил лишь невнятный бред крикливой истерички, — ответил он с надменным равнодушием.

— Закрой рот, щенок! — от пронзительного голоса матери у Сириуса едва не отвалились уши. — Не смей перечить мне, сопляк, иначе ты полетишь из этого дома вместе с прочими отбросами и мусором! Отребье, позорище моей плоти, гад, осквернитель крови! Твоя ничтожная жизнь не стоит и сикля, поганец, ты должен ползать передо мной на коленях за то, что я не швырнула тебя в реку сразу после твоего рождения!

— Надо же, как красноречиво! — фыркнул Сириус. — Ты говоришь мне это по десять раз на дню каждые каникулы. Меня даже оскорбляет, что за время моего отсутствия ты не в силах собрать мелкие крохи своего разума и придумать что-нибудь новое.

— КИКИМЕР! — заорала вовсю миссис Блэк. Ее выпученные глаза норовили вылезти из орбит, а крики напоминали рев кровожадной ведьмы-банши, с которыми их учили сражаться на уроках Защиты от Темных Искусств. — Принеси плеть, живо! Я научу тебя, как разговаривать с матерью, коли ты не усвоил уроки в малолетстве!

Сириус побелел от ярости. Его, взрослого шестнадцатилетнего волшебника, самого талантливого на курсе, собирается выпороть эта злобная истеричка, всю жизнь называвшая его такими грязными словами, каких он и от Нюниуса не слыхивал!

У Регулуса и Ориона были такие лица, словно им более хотелось бы сейчас находиться под прицелом взгляда василиска, чем при этой возгоревшейся перепалке. Безучастные взгляды обоих были направлены в стену. Они не смели и слова проронить; наверное, это можно было назвать привычкой, выработанной за годы проживания с женой и матерью Вальбургой Блэк, которую и несуществующая пылинка на ее любимом сервизе могла вывести из себя.

На кухню с величием короля вошел злорадно ухмыляющийся Кикимер, в руках которого поблескивала плеть. Сириус едва ли не осязаемо почувствовал боль, пронзавшую в детстве его тело снова и снова, с перерывами в несколько секунд. Несколько горьких секунд мучения и ожидания нового удара.

Тогда он был слаб. Слаб и глуп. Но сейчас он не позволит этой женщине почувствовать над ним власть. И вообще никогда.

В мгновение ока он рысью пересек кухню и оказался рядом с матерью. Одно движение — и ее палочка у него в руках.

— Силенцио! — Щеки матери раздулись, словно она набрала в рот воды, и она, ничего не понимая, схватилась за горло. Не обращая внимания на вытянувшиеся физиономии брата и отца, Сириус повернулся к Кикимеру. — Ты, эльф, принеси мою волшебную палочку. Живо!

Кикимер, в чьем облике от торжества остались лишь воспоминания, растерянно уставился на хозяйку. Вальбурга, чью ярость немота усилила стократно, в беспомощной злобе открывала и закрывала рот, видимо, думая, что ее реплики обязательно прочитают по губам.

— Я сказал: принеси мне палочку!

Кикимер не смел ослушаться его, если приказа от других членов семейства не поступало. Орион и Регулус уставились на Сириуса с дружным равнодушием и предпринимать что-то явно не собирались. Скрипя от злости и унижения, Кикимер прошептал заклятие и начертил в воздухе непонятную руну. Палочка младшего Сириуса тотчас оказалась в руках у своего хозяина. Вальбурга выпучила глаза еще сильнее и в безмолвной ярости бросила в Сириуса золотым кубком, от чьей атаки тот ловко увернулся.

— Прощайте, родственники! — воскликнул Сириус, для которого палочка стала ключом к свободе. Он пожалел, что не заставил мамашу замолкнуть еще лет пятнадцать назад. — Надеюсь, лет через пять вы еще не покроетесь плесенью и паутиной от постоянного нахождения в этом проклятом доме. Не ждите, не пишите. Я вас уже забыл!

— Не смей, паршивец! — очевидно, срок действия заклятия немоты истек. Она готова была выплеснуть всю злость, что накопилась в ней за несколько секунд молчания.

— И ты прощай, — он театрально поклонился. — Скучать не буду, мам, уж не обижайся.

В этот самый миг что-то изменилось в ее лице. Словно некое заклятие смягчило ее резкие черты, или нечто прекрасное задело ее черствую душу, оказав тем самым на нее благотворное влияние. Сириус, не прекращая держать палочку наготове, направился к выходу.

— Никаких манер, — медленно и тягуче, словно пробуя на вкус, сказала она. Сириус резко обернулся, как будто услышал нечто невероятное. Вальбурга тем временем покачнулась, словно очнувшись от сна, и прошипела голосом, полным отвращения: — Ни капли воспитанности, словно ты брошенное родителями магловское отродье! Словно тех ужасных лет, что мы отдали на то, чтобы вырастить тебя достойным Блэком, и не было вовсе!

Ничем не выказав горькое разочарование, Сириус посмотрел ей в глаза последний раз и стремительно ушел прочь.

— Отброс семьи! — кричала она вслед. — Предатель, вечное клеймо позора на нашем роду! Как ты смеешь так со мной разговаривать? Не смей! Стой на месте! Гад! Будешь на коленях молить о прощении! Я отказываюсь от тебя, ты не Блэк, ты не моя плоть и кровь, отныне ты нищий беспризорник! Ты ничто без фамилии!

Взмах палочки — и он на свободе. Блэк одновременно с горечью и удовольствием хлопнул дверью своего дома, и, с видом освобожденного узника, зашагал прочь. Навстречу долгожданной свободе, навстречу свежему воздуху, который подпитывал его лучше всех исцеляющих зелий, вперед к Поттерам! К черту удушливое спокойствие и дотошное благоразумие, к черту оковы и цепи. Свобода, вольность — и ничего более!

Пламя торжествовало.