Яичница снова с огоньком (гет)

— Джинни, я так больше не могу! Видит Мерлин, не могу!

Гермиона без сил опустилась за стол и уронила голову на руки. В кухне дома на площади Гриммо было темно и тихо. Настенные часы недавно пробили полночь, и только Кикимер тоненько храпел в своей каморке.

— Так, — Джинни решительно поставила перед подругой чашку с крепким кофе. — Давай с самого начала. Вы разругались прямо на приёме в честь годовщины победы над Волдемортом?

Гермиона всплеснула руками и, теребя край рукава, сбивчиво заговорила.

— Понимаешь, всё было не совсем так... Вернее, совсем не так! Я вышла на балкон, а Виктор просто подошёл поздороваться. В конце концов, мы давно не виделись. И вот... значит, в тот момент, когда он мне показывал болгарский способ гадания по ладони, подошёл Люциус...

Джинни закатила глаза.

— Болгарский способ гадания, да? Это теперь так называется?

Гермиона вспыхнула.

— Да он просто держал мою руку в своей и рассказывал о хиромантии! Невинней только крокет в обществе Филча!

— Гермиона, — Джинни плотнее запахнула халат и отпила из чашки, — ты как маленькая, Мерлин свидетель. Если ты забыла, я тоже была на том приёме, и прекрасно помню, как Крам на тебя пялился. И, похоже, он ждал момента, когда ты останешься одна, чтобы подкатить. Так что сказал твой Малфой?

Гермиона всхлипнула.

— Он сказал, что возвращается домой... поскольку не собирается наблюдать, как его жена... флиртует с другим...

Она заплакала.

— Я, конечно, не приняла его слова всерьёз, это ведь никакой не флирт был! Я тоже разозлилась. И только когда вернулась в мэнор, поняла, насколько всё плохо. Джинни, он со мной не разговаривает! Совсе-е-ем!

Джинни только вздохнула и сделала длинный глоток.

— Не могу сказать, что обожаю твоего Малфоя, он ведь чуть меня не убил, но, знаешь... в чём-то его можно понять.

— Что? О чём ты?

— Да хоть бы взять вашу историю. Сколько он тебя добивался, сколько за тобой ухлёстывал. А сколько нервов нам попортил, чтобы мы выдали, где ты скрываешься. И что в итоге? — Джинни почесала нос. — Вы только поженились, и он обнаруживает тебя в обществе Крама, который ещё чуть-чуть и тебя тискать начнёт...

— Мерлин, — простонала Гермиона, — и ты туда же! Думаешь, если бы Виктор вдруг позволил себе лишнее, я бы стояла, разинув рот? Я люблю Люциуса, понимаешь? Знаешь, какой он сексуальный, когда только что проснулся? Такой растрёпанный, такой...

— Избавь меня от этого! — с ужасом пробормотала Джинни.

— А он... — проныла Гермиона, — он в свою спальню переехал! Закрылся там. И не открыва-а-а-ет!

— Ну, — Джинни подавила зевок, — может, тебе его удивить чем-то? Приготовить что-нибудь простенькое. Бекон в омлете или пирог с черникой...

— О! — Гермиона подскочила, радостно округлив покрасневшие от слёз глаза. — Джинни — ты гений! Я приготовлю его любимый жюльен с грибами, и Люциус успокоится!

Она порывисто обняла подругу и бросилась к камину.

— Стой! Подожди! — крикнула Джинни. — Не надо жюльен! Простенькое приготовь...

Но Гермиона уже исчезла в зелёном пламени. Джинни только провела ладонью по лицу. Как говорил Гарри, у магглов это именовалось «фейспалм».

* * *

Гермиона прекрасно понимала, что готовит она примерно так же, как Невилл Лонгботтом варит зелья: то есть результат всегда поражает воображение, а то и стены кухни. Не говоря уж о том, что частенько кардинально отличается от того, что изображено на картинке в кулинарной книге.

Конечно, теперь получалось лучше, чем в те времена, когда каждое утро Люциусу мрачно констатировалось: «Яичница снова с огоньком» или «С частичкой Мёртвого моря». И, воодушевлённая советом Джинни, Геримона ещё затемно закрылась на кухне Малфой-мэнора, изгнав оттуда всех домовиков. Уж очень хотелось, чтобы любимый муж перестал дуться.

В рецепте фамильной кулинарной книги всё было просто, и Гермиона с энтузиазмом забросила грибы в кастрюльку со сливочным соусом. Помешивая длинной ложкой варево, она напевала себе под нос «В котелке варю я зелье, ола-ола-ла». Она мельком глянула в список ингредиентов и поняла, что нужно ещё добавить измельчённый базилик. Ловко покрошив на доске зелень, она развернулась и вскрикнула от ужаса: по бокам кастрюльки выливалась коричневая вонючая жижа.

— Это несправедливо! — завопила Гермиона. — Я отвернулась на пару секунд!

Она принюхалась. Коричневая жижа пахла вовсе не шампиньонами, это были...

— О, нет! Только не это! Взрывающиеся грибы...

Бах!

Её отбросило к столу. Кухню заволокло густым чёрным дымом. Кашляя, Гермиона пыталась нащупать палочку, и когда ей наконец это удалось, раздался голос, который в этот момент меньше всего хотелось услышать.

— Во имя Салазара, что здесь происходит?!

Сонный Люциус в рубашке и пижамных брюках стоял на пороге. Из-за его спины испуганно таращился домовик, с ужасом оглядывая последствия самодеятельности миссис Малфой. Он щёлкнул пальцами, и окно со звоном распахнулось. Ветер тут же потащил наружу дым, и в кухне посветлело.

Гермиона всхлипнула, вытерла ладонью щёку, сильнее размазав по ней сажу, и в голос заревела.

— Я так хоте-ела тебя пора-а-адовать! Испечь... что-то вку-у-усное... Сделать тебе прия-атное, позабо-о-отиться! Только чтобы ты снова... меня любил... Но у меня никогда... эхм... не получится то, что ты любишь...

Она вдруг со злостью подскочила, утирая слёзы.

— К драклам всё! И драконам под хвост! Акцио, метла!

В кухню влетела старая метла Драко, и прежде чем Люциус успел что-либо сделать, Гермиона оседлала её и пулей вылетела в распахнутое окно.

— Стой! Подожди! — крикнул Люциус.

Он так крепко выругался, что домовик только прижал уши. А потом призвал из чулана свою старую метлу, надеясь, что она ещё выдержит его вес. Поминая недобрым словом женскую логику, болгарских хлыщей и встречный ветер, Люциус нёсся следом за взбалмошной женой по утреннему Уилтширу. Потому что летала-то она ещё хуже, чем готовила.

* * *

Он нагнал её у самого Солсбери. Гермиона, дрожа от холода, сидела на вершине старой пологой горы, под которой раскинулся городок, а рядом валялась сломанная пополам метла. Люциус сел рядом с женой и обнял. В этот ранний час и его знобило от полёта в одной рубашке, и он окутал их Согревающими чарами. Гермиону, наконец, перестало трясти, и она теснее прижалась к мужу.

Они долго сидели молча, наблюдая, как горизонт наливается алым, будто спелое яблоко. Было тихо, и только позади в зарослях вереска щебетала какая-то птаха, встречая песней зарю. А когда солнце поднялось, золотя крыши домов и отражаясь в стёклах, Люциус заговорил.

— Гермиона, не смей больше никогда так поступать!

Она уткнулась ему в грудь.

— У меня ничего не было с Виктором, — глухо пробормотала она. — И быть не могло... Я так хотела, чтобы ты снова любил меня. Но у меня не получился даже твой любимый жюльен... Кухню взорвала, метлу сломала...

Люциус погладил её по спине и улыбнулся.

— Дурочка, я ведь волновался за тебя! Ну и не всё так плохо. Я, например, люблю твои булочки...

— Булочки? — Гермиона задумчиво нахмурилась. — Но я не пекла булочки... Только шарлотку... маффины... и пастуший пирог...

— Глупая... —Люциус просунул ладони ей под ягодицы и усадил на себя. — Вот эти булочки! —Я знаю, что ты не умеешь готовить, но я люблю тебя не за это.

— А за что же?

— За то, что ты расчёсываешь мне волосы по вечерам. Целуешь вот сюда, — он показал пальцем на уголок губ, — когда я прихожу с работы не в духе. За то, что ты есть.

Гермиона смотрела на него, распахнув глаза. Растрёпанный, любимый. Весь озарённый утренним солнцем. Люциус. Светлый. И тёплый.

Он подмигнул.

— Готовка в жизни не главное. Захочешь — научишься.

— А что же главное? — тихо спросила она, отодвигая длинные белые пряди с шеи и обнимая его.

— Ты и я. А всё остальное — лишнее.

Они целовались, сидя на горе, облитые солнечным светом, и счастьем. А ветер разносил запах сгоревшего жюльена и любви.