Пророчества (джен)

Драко хотелось зажать нос и уши: никогда он не слышал ничего ужаснее, никогда не чувствовал ничего тошнотворнее. Даже с десяток лет назад, когда глаза его были приклеены к умирающим в безжалостных пытках людям, которые так или иначе досадили Темному лорду, ему не хотелось так сильно провалиться сквозь землю, пусть сейчас и были сомнения, что многие-многие ярды защитят его от пронизывающих до костей воплей и металлического смрада крови. Что ему до тех глупых людей, посмевших открыто воспротивиться давлению приспешников Того-Кого-Нельзя-Называть, когда там, наверху — Астория...

— Неужели нельзя наложить Оглушающее заклинание? — надменно протянул Люциус Малфой. Он стоял подле окна и с самодовольным видом смотрел на цветущий посреди самого пика зимних холодов сад, словно он только что построил его своими собственными руками.

Зима в этом году была неимоверно холодна. Однако, несмотря ни на бушующие метели, ни на злостные северные ветра, цветы в саду росли неумолимо быстро и прекрасны были до необыкновения. Иней волшебной мерцающей пыльцой покрывал румяные петунии, солнечные нарциссы и девственно-белые лилии; но особенный восторг вызывала старая раскидистая яблоня у замерзшего ручья, укрытая шубкой свежего снега. Малфоевский сад жил своей весной.

«Астория гуляла в нем еще вчера, — подумал Драко, в глубине души соглашаясь с отцом. — Сможет ли она еще...»

— Я велела эльфам не накладывать чары, — ответила спокойно Нарцисса, уверенная, как всегда, в своей правоте. — Они могут пагубно повлиять на дитя. Ты же не хочешь, Люциус, чтобы наследник Малфоев родился сквибом, как его мать?

— Такое может случиться? — проговорил Драко с едва заметной дрожью в голосе.

— Я не исключаю такой возможности. — Взгляд ее серо-голубых глаз, в которых уживались и завораживающий холод, и притягивающее тепло, упал на сына. Мелово-бледный, словно тяжело простуженный, с дрожащими, как на сильном ветру, худыми плечами, он старался держаться с достоинством, очевидно, не понимая, что выходит из ряда вон плохо. Нарцисса чувствовала облегчение от того, что муж в данный момент занят созерцанием сада: его выговор окончательно бы вывел сына из колеи.

Она тихо сказала:

— Все будет хорошо, дорогой. Целительница не единожды заверяла нас, что сделает все возможное...

— В ином же случае, все возможное сделаю я, — елейно произнес Люциус.

Первая часть фразы заставила Драко вздрогнуть. Он разрывался от чувств, каждую секунду пробуждалось желание выйти из душной, набитой тревогами гостиной и сбежать, и с этим желанием он едва успевал бороться...

Следующий крик грозился разорвать перепонки, но стоящие в стороне мать и отец были оклеймены таким спокойствием, что Драко засомневался в его существовании и с облегчением захотел списать его на обычное «померещилось».

Раздался хлопок, и посреди гостиной материализовался домовой эльф в голубом полотенце, с карими глазами-мячиками. Он почтительно поклонился три раза и, глядя в пол, пропищал:

— Юный хозяин, целительница Бэггишот просит сообщить вам радостную весть: на свет появился здоровый мальчик. Миссис Малфой чувствует себя хорошо. Поздравляю вас!

Мир вокруг поплыл разноцветными пятнами. Драко в какой-то момент показалось, что он валится на пол в потере сознания. Это, возможно, и случилось бы, не выведи его из полуобморока отрезвляющий голос отца:

— Замечательно. Передай миссис Бэггишот, что Малфои ей безмерно благодарны. И вручи ей, пожалуй, букет тех прекрасных фрезий, что растут у фонтана.

Драко, ища поддержки, взглянул на мать. Навещать жену после родов не полагалось — считалось полным невежеством, передавшимся от маглов. Но Нарцисса едва заметно кивнула. Люциус, второй раз в жизни удостоив сына одобрительной полуулыбкой, взял жену под руку и вывел из комнаты. Когда гул их шагов утих, Драко, не помня себя от облегчения, словно в полудреме побрел наверх по широкой мраморной лестнице, держась, конечно же, за перилла. Он бродил по замку с час или больше.

Не обращая внимания на тихонько переговаривавшихся женщин в лимонных халатах, кивнув миссис Бэггишот — упитанной светловолосой женщине пятидесяти лет — Драко Малфой прошел к постели жены. Ее черные волосы завязали в совсем уж небрежный хвост, несколько прядей липли к бледному, изможденному лицу. Накинутый на сорочку халат ее любимого голубого цвета («Он напоминает мне о небе, — говорила она. — Наш мальчик — подарок небес») также лип к телу, кое-где непозволительно обнаженному. Асторию это ничуть не смущало. К груди она прижимала белоснежный сверток.

— Посмотри на него, — прошептала она. — Посмотри на него, Драко. Мерлин, какой он красивый.

Драко не хотел и пытаться найти в нем что-то красивое. Он видел в этом розоватом, тщательно запеленованном существе, со знакомыми льдисто-голубыми глазами и причмокивающими губами, своего наследника. Своего сына.

— Ты у нас замечательный мальчик, — проговорила Астория нежно, коснувшись губами его лобика.

— Скорпиус, — сказал Драко. — Его имя — Скорпиус. Скорпиус Малфой.

Астория не слышала его и не хотела слышать, беззвучно шепча что-то. Новорожденный не понимал ее: он смотрел широко распахнутыми глазами на своего отца, не понимая также, что это его отец, и что ему только что дали имя.

Когда оказалось, что Астория вымотана настолько, что не может держать ребенка, Драко велел ей отдыхать, передал Скорпиуса целительнице и покинул комнату легкой, расслабленной походкой. Бэггишот распеленала мальчика и поместила его крохотную теплую ручку в свою морщинистую суховатую ладонь. Зажмурив светло-зеленые глаза, целительница вздохнула. По ее лицу пробежала тень изведанной печали и слабой мольбы, словно душа ее давным-давно уже сжата в тисках горячих железных щипцов.

Она видела то, чего ей видеть не полагалось. Выпустив ручку малыша, она вздохнула и в очередной раз прокляла себя: за бешеное, неуемное любопытство, за пробабку, с кровью которой ей передался этот дар, за бессмысленное, скорее всего, ожидание потери этого проклятого дара. Больше всего ей хотелось, чтобы дар обратился в налет неприятных воспоминаний и сам собой отлег в дальнюю полку.

Она видела сквозь туманную пелену красно-желтый значок, скрывающий зияющую рану на груди светловолосого молодого человека. Видела наполненные непониманием и грустью голубые глаза, и карие — наполненные злобой. Видела окруженную толпой рыжеволосых, черноволосых и белокурых людей колыбель: они глядели с таким изумлением, словно в ней прятался гибрид единорога и гарпии.

Бэггишот сдавил еще один непомерно тяжелый груз. Он относился к категории тех грузов, которые нельзя было сбросить с плеч на землю. В далеком будущем мальчика виднелась любовь, безропотно и напрасно ждущая ответа, девушка с дурными помыслами и нежеланное дитя.

Астория Малфой, бережно укутанная одеялом, счастливо улыбалась во сне. Она ничего этого не знала.

* * *

Роженица была узкобедрой, маленькой, хотя и сильной: на крики раненой мантикоры ей, по крайней мере, сил хватало. Практикантки с обеих сторон держали ее за руки и тихо, чуть ли не шепотом, подбадривали: «Давай, Джинни!» или «Держись, Джинни!».

Телосложение у нее, для будущей матери, было весьма неудачным. Роды — третьи по счету — проходили из рук вон плохо. Первые и вторые, насколько помнилось — довольно хорошо: хоть мальчишки и оказались довольно крупными, но шли хорошо. Нынешние же проходили ужасно: ребенок выходил медленно, крики миссис Поттер разносились аж на два этажа, практикантки свободными руками зажимали уши и готовы были, кажется, выброситься из окна. Миссис Бэггишот и не знала, кого ей жаль больше: роженицу, практиканток, или ни в чем неповинных пациентов больницы.

Вместе с победным криком Джиневры раздался плач. Когда ребенка — это оказалась девочка — помыли, укутали и поднесли к матери, она завопила так, как будто из нее выходил еще один.

— Унесите ее! Я не хочу! Унесите!

Поручив заботу о молодой матери практиканткам, миссис Бэггишот унесла ребенка в расположенную в конце отделения детскую. Девочка приятно удивляла своим спокойствием: она не кричала и не плакала, даже когда целительница оставила ее в колыбели на некоторое время и уселась неподалеку, чтобы заполнить документы. Реакция Джиневры на дочь ее не изумила: за годы работы целительница привыкла к специфическим роженицам и знала, что время расставит все по своим местам. А Джиневра Поттер, с два часа прижимавшая к груди свое первое дитя, не могла жестокосердно отринуть третье.

Спустя полчаса практикантки, не отрывая взгляда от пола, сообщили, что миссис Поттер уснула.

— Что значит «уснула»? — Бэггишот оторвалась от бумаг. — А кто, по-вашему, должен кормить ребенка? Будите немедленно. Ей как раз положено.

— Она... она сказала, что не будет кормить, — осмелилась ответить одна из девушек, блондинка. По памяти целительницы, ее звали Нэнси.

Поручив ей следить за девочкой, а второй изучить документы, миссис Бэггишот отправилась в палату миссис Поттер. Беседа не принесла ничего: женщина отказывалась кормить дочь, одним своим «нет» пресекая все здравые доводы целительницы. Та, неодобрительно покачав головой, составила заявление на выдачу кормительных смесей, и Джиневра, расписавшись в уголке витиеватым «П», укуталась в одеяло и тут же уснула.

Практикантки уже вовсю сюсюкались с девочкой.

— Вырастешь — будешь красавицей, — приговаривали они.

Бэггишот и сама в этом не сомневалась: глаз у нее был наметан. Девочка поистине очаровывала: голубизной ангельских глаз, обрамляющими их длинными ресницами, доверчивым и наивным взглядом, свойственным только таким же, как она, крохотным созданиям, незнакомым с жестокостями и несправедливостями этого мира.

Бэггишот отправила практиканток перекусить. Распеленав новорожденную, целительница спрятала ее ладошку в своей.

Она видела вырывающуюся из густых тернистых зарослей волчицу. Видела обломки на каменной амфитеатровой лестнице, ведущей к пугающе неподвижному человеческому телу. Видела цветок — лилию — засохшую от зноя и жажды... и горстку пепла на сухой, как старческая ладонь, безжизненной земле.

Целительница погладила девочку по головке. Об увиденном она никому не сказала: ни равнодушной к дочери матери, ни отцу, который с совершенно усталым, однако нетерпеливым видом заявился в больницу Святого Мунго час спустя. Он не стал мешкаться, сомневаться, и без лишних раздумий дал ей имя Лили. Глядя на то, с какой неуверенной заботой и теплотой он смотрит на дочь, целительница Бэггишот чувствовала, что делает все правильно.

В жизни каждому хватает невзгод и потрясений. Но некоторым людям суждено пережить путь гораздо тяжелее, чем у других: пройти по горящим углям опасности, стать жертвой бурь из несчастий, попасть под ненастные дожди. И омрачать неведающим жизнь гнетущим пониманием этой бесповоротной несправедливости совершенно необязательно.