Серебряный череп (гет)

* * *

— Тиберт, Тиберт! — позвала Милли. — Кис-кис-кис-кис! Иди сюда!

Подождала минуту и шумно отхлебнула из чашки.

— Не говори потом, что не слышал! И не проси — все равно не дам!

Низзл возник посреди комнаты будто из ниоткуда — Милли давно подозревала, что вся их порода умеет аппарировать. На пятнистой морде застыло выражение чистейшего изумления — как так? Едят — и без меня?

— Ладно уж, успел, — Милли плеснула кофе из собственной чашки в миску со сливками, Тиберт подскочил к ней и начал лакать так жадно, что тряслась кисточка на хвосте.

Милли, усмехаясь, отпила еще. Не зря мама говорила: и огра можно научить танцевать. А низзла — кофе пить. Правда, сама мама к маггловскому кофе так и не привыкла, и к маггловской жизни тоже, так что теперь у Милли оставался только Тиберт, да еще кофе и сигареты. Курить хотелось до смерти, но покидать лавку в рабочее время мистер Фоссетт не советовал, а курить внутри — себе дороже: старье, которым были забиты полки, вполне могло оказаться с сюрпризом.

Милли совсем уже решила наплевать на все и выйти — но в дверях зазвонил колокольчик. Она с сожалением отставила чашку. Мистер Фоссетт говорил, что клиентов надо встречать с улыбкой, только кто бы заставил ее улыбаться каждому похмельному грязнокровке, который пришел заложить любимую бабушкину вазу?

— Добрый день, мисс Буллстроуд!

…Лучше бы это в самом деле был грязнокровка, желательно незнакомый. Насчет постоянных клиентов мистер Фоссетт предупреждал особо, но Стэн Шанпайк в эту категорию не входил, даром что появлялся у них в лавке не реже раза в месяц. Приносил какую-нибудь мелочь, пялился, пытался разжалобить Милли рассказами про Азкабан. Это каким же идиотом надо быть, чтобы ей — и про Азкабан?

— Добрый день, — процедила она, глядя на него сверху вниз. Шанпайк приходился ей примерно по плечо, и если смотрел — то прямо на грудь, будто с ней и разговаривал. Достоинство у Шанпайка и ему подобных недомерков было одно-единственное: с ними можно было не церемониться — что бы она ни делала, облизывались и просили еще. Хорошо, что мама не дожила, она всегда расстраивалась, если Милли вела себя не как леди. Хотя неизвестно, что бы ее огорчило сильнее: неподобающее поведение или эта лавка.

— Мисс Буллстроуд, я тут принес… — он смешался под ее взглядом, суетливо полез в сумку на поясе и выудил круглую штуку, обернутую тряпкой. — Принес, в общем… Настоящая редкость, Мерлин свидетель!

Шанпайк дернул, тряпка, зацепившись за что-то, треснула и сползла.

Милли взглянула без особого интереса — и застыла, едва не разинув рот. На нее смотрел череп. Милли начала закипать. Это было еще хуже, чем Азкабан! Череп! Из-за черепа на руке отец погиб в битве за Хогвартс, а сама она три года не могла колдовать, как последняя маггла, и жила в маггловской деревне.

Притащить череп и сунуть ей под нос — глупее не придумаешь.

— Нравится? — робко спросил Шанпайк, будто это был его собственный череп… в смысле, не краденый. — Тут одного серебра полфунта, не меньше!

В глазницах у черепа что-то блеснуло. Милли охнула — не вслух, мама накрепко ей объяснила, что леди вслух не выражаются — и разглядела все, что поначалу не заметила от возмущения: верхушка черепа была срезана, а оставшаяся часть залита изнутри серебром, так что получилось что-то вроде чаши. По срезу шел серебряный резной обод, а снизу, где раньше была шея… — подставка, кажется? Или ножки?

— Как оно вам, мисс Буллстроуд?

Милли разглядывала череп. За полтора года в лавке она, сколько ни помирала со скуки, все-таки кое-чему научилась. Мистер Фоссетт говорил: «Милли, в нашем деле главное — чутье! И у тебя оно есть, клянусь Мерлином!» Чутье или нет — но обычно она сразу понимала, брать принесенное или отправлять посетителя восвояси. А сейчас — странное дело! — никак не могла решиться. Темной магии она не заметила, серебро оказалось настоящим, и все-таки…

Шанпайк смотрел на нее собачьими глазами и только что слюни не пускал. Еще бы, обычно Милли его сразу спроваживала!

Она еще раз взглянула. Череп был старый, редкозубый, в трещинах — Милли знала, что есть заклятья, позволяющие точно определить возраст вещи, мистер Фоссетт рассказал и добавил, что непременно научит ее, как только с палочки снимут ограничения. Не то чтобы Милли собиралась долго оставаться в лавке, но к сведению приняла.

Вот пусть сам и определяет. И серебро обдирает, если захочет.

— Условия стандартные, — скороговоркой выдала она, глядя поверх головы Шанпайка. — Задаток пять галлеонов, остальное через неделю, если хозяин решит покупать.

— Неделю? — протянул он жалобно. — Мисс Буллстроуд, а раньше нельзя?

— Три дня и три галлеона задатка.

Шанпайк шмыгнул носом. Милли почти не сомневалась, что сейчас услышит, но он только вздохнул:

— Веревки из меня вьете. Пять так пять.

Милли нахмурилась: мимо. Ошибаться она не любила — дурной знак. Отсчитала пять галеонов, Шанпайк сгреб монеты, улыбнулся — зубы у него были немногим лучше, чем у черепа.

— Мисс Буллстроуд, а как насчет… ну, выпить сегодня вечером? Раз уж я при деньгах?

Милли тяжело взглянула на него.

— Я ж по-хорошему, ничего такого, — забормотал он и попятился к двери. Исчез.

Череп, само собой, остался.

* * *

Полагалось занести поступление в книгу учета, потом убрать в кладовую и известить мистера Фосетта, но Милли хотелось только злиться. Еще и выпить пригласил! Ее никто не приглашал выпить — никто из тех, с кем действительно хотелось бы пойти. Разве что маггл из деревни, в которой они с мамой провели все три года ссылки — но тогда Милли пришлось отказаться, мама бы не перенесла.

Мама, кажется, и заболела, когда поняла, что не сумеет выдать Милли замуж. Раньше хотя бы можно было жаловаться знакомым дамам, что Милли «слишком крупная», и вести переговоры с семействами, где были сыновья, а потом не осталось ни дам, ни женихов. Сама Милли втихомолку радовалась — ни мужа, ни поместья ей и даром не надо было, — пока не поняла, что мама уже не поднимется.

По полу простучали когти — Тиберт, явившись из кладовой, без разбега вспрыгнул на прилавок и пошел вокруг черепа, подозрительно принюхиваясь и шевеля ушами.

— Не нравится? — спросила Милли. Тиберт неодобрительно покосился на череп. — И мне тоже.

В знаки она верила не зря: мистера Фосетта не оказалось дома. Камин полыхнул зеленым пламенем и потух. Пришлось доставать пергамент и перо — конечно, она написала бы быстрее, если бы не Тиберт. Про череп он, кажется, забыл, зато за Милли взялся всерьез: лез под руку, крутил хвостом, отрывисто вякал.

— Гулять? — спросила Милли, но к дверям низзл не пошел, так и отирался рядом, и даже на окно полез, когда нужно было выпустить сову. Милли отмахнулась, снова удивляясь — сов Тиберт не переваривал, — выглянула наружу и отпрянула: внизу, во дворе, мелькнуло красное. Темно-красное — оттенка аврорской формы.

Мама всегда говорила, что красный цвет ей идет, и наверняка была права — она и в цветах разбиралась прекрасно. Но носить красное на Слизерине было никак невозможно, а после все испортила проклятая форма. Люди в красном ворвались к ним в дом, отобрали у них с мамой палочки и объявили, что теперь они должны пять лет жить как магглы.

Она выглянула из-за занавески: авроры входили в соседнюю лавку. С рейдами раз в неделю в Лютном все смирились, правда, и пустующих домов прибавилось: кто разорился, кто сбежал подальше от греха.

— Кончается Лютный, — вздыхал мистер Фоссетт. — Ты думай, Милли, куда тебя перевести — в Эдинбург или в Кардифф?

Милли никуда не хотела, только домой, в Буллстроуд-хаус. Но жить там было невозможно — все, что удалось сохранить, пришлось отдать тетушке Ванессе, которая их приютила, а галлеоны в банке гоблины выдавать наотрез отказывались, ссылаясь на какие-то пункты в завещании.

Милли помнила: мама, прежде чем написать тетке, проплакала целый день, а потом все-таки призналась, что у нее есть младшая сестра-сквиб. Милли тогда удивилась — для сквиба должно быть честью принять у себя двух настоящих волшебниц, — но промолчала.

Она еще раз выглянула в окно — проулок между домами был пуст. Тиберт толкнул ее холодным носом, мяукнул, и она опомнилась: череп! Наверняка краденый, и выглядит подозрительно…

Она схватила сову, которую, к счастью, не успела выпустить, и решительно запихнула в клетку, уворачиваясь от когтей и клюва. Письмо… будь у нее нормальная палочка, можно было бы сжечь, но Инсендио тоже не работало.

— Тиберт!

Низзл посмотрел укоризненно, и она виновато кивнула: ну да, предупреждал. Череп и письмо отправились в кармашек на ошейнике — в нем мама когда-то прятала свои украшения, доставшиеся потом тетке Ванессе. Низзл не сопротивлялся, только еще раз мяукнул.

— Домой, — сказала ему Милли. — Сегодня не успею, завтра вечером приеду и заберу.

Если бы в Буллстроуд-хаусе оставались домовики, было бы куда легче — но Милли, возвратившись, обнаружила, что дом пуст. Она ночевала там, пока не нашла работу, потом мистер Фоссетт позволил жить в комнате над лавкой. Мама много раз повторяла, что истинная Буллстроуд из списка священных Двадцати восьми всегда должна оставаться настоящей леди, но Милли надолго не хватило. И что ни говори, мистер Фоссетт, хоть и полукровка, в самом деле помог ей — пусть из-за чутья, о котором столько твердил.

Звякнул колокольчик. Авроры теперь не врывались в двери, как ворвались когда-то в Буллстроуд-хаус: тогда они еще не были уверены, что папа погиб, думали, прячется дома.

— Добрый день.

Милли уставилась на того, кто вошел первым:

— Уизли?

— Аврор Уизли, — поправил он, ухмыляясь.

Что-то в нем было не то. Милли взглянула еще раз и поняла: он был выше ее, и намного! Неужели вырос после школы? Она всегда замечала тех, кто выше ростом — как будто они странным образом оправдывали ее собственные шесть футов, — но на Уизли, само собой, не обращала внимания.

— Проверка, мисс Буллстроуд. Прошу вашу палочку.

Второй аврор, щуплый и низенький, зашел за прилавок и встал в двух шагах. Милли отвернулась и принялась рассматривать Уизли — то есть то, что он делал с ее палочкой. Уизли был предатель крови и гриффиндорец, и даже хуже — победитель, и мама наверняка бы рассердилась, заговори с ним Милли о чем-то постороннем, но…

Сейчас все не так, сказала бы она маме, если бы могла. Даже с аврором можно заговорить… и даже с Уизли — в конце концов, он чистокровный! Взять хоть Панси, подумала Милли с досадой — Панси вечно ставили ей в пример, а теперь та вышла за хаффлпаффца и ничуть не стеснялась, даже приглашала Милли в гости. Милли ходила, конечно — у этого Макмиллана готовили домовики, и можно было неплохо поесть.

— Отлично, мисс Буллстроуд. А теперь кладовую. Коул, проверь.

Коротышка пропустил ее, вошел следом и сразу придвинулся, прижал к самым полкам, громко сопя. Милли взглянула — среди редеющих волос виднелась круглая лысинка — и не удержалась, хмыкнула.

Он посмотрел ей в лицо, заливаясь краской:

— Ах ты, сука! — попытался схватить за грудь.

Милли дернулась — аврор отлетел, ударился о шкаф в углу, так что зазвенели склянки.

— Ну, я тебе… — пробормотал он, поднимая палочку.

— Аврор Коул, в чем дело?

В дверях стоял Уизли.

— Опять? Мисс Буллстроуд, с вами все в порядке?

— Нападение на аврора… — начал коротышка, но Уизли перебил:

— Наряд вне очереди за нарушение дисциплины.

— Аврор Уизли, она сама…

— Еще один — за пререкания со старшим по званию. Мисс Буллстроуд, Аврорат в моем лице приносит вам свои извинения и надеется на содействие.

— Что? — пробормотала она.

— Чрезвычайная ситуация, — объяснил Уизли. — Разыскиваются опасные преступники.

Милли застыла на месте. Преступники — это Азкабан, а в Азкабане остались… мистер Малфой, и мистер Крэбб, кажется, и…

— Иностранцы, — веско произнес Уизли. — Если увидите кого-то из них, сейчас же вызывайте авроров.

Не они. Милли выдохнула, и, как под Империусом, вслед за Уизли вернулась в лавку.

— Вот, взгляните.

С колдографий на нее смотрели незнакомые волшебники: один, чернявый и пожилой, все отворачивался, другие двое ничем особенным не выделялись и на иностранцев не походили вовсе.

— Аврорат будет весьма благодарен за любую помощь, мисс Буллстроуд.

Милли покосилась на коротышку: тот так спокойно разглядывал витрину, что впору было заподозрить сговор. Не защити ее Уизли, Милли и смотреть на колдо не стала бы, не то что запоминать эти рожи. Уизли — гриффиндорец, напомнила она себе, а гриффиндорцы на хитрость не способны. Правда, если судить по самой Милли — как часто повторяла мама, — слизеринцам в этом смысле тоже нечем было похвастаться.

Через десять минут после ухода авроров она вспомнила, что отослала Тиберта. Настроение совсем испортилось, тем более что завтра предстояло ехать в Буллстроуд-хаус. Не просто ехать — трястись на «Ночном рыцаре»: аппарировать ей тоже запрещалось. Милли совсем уже решила утешить себя еще одной чашкой кофе, когда снова брякнул колокольчик.

Она взглянула подозрительно, но вошедшие были совсем не похожи на тех, с колдографий.

— Добрый вечер, — у молоденькой ведьмы в шерстяной ярко-синей мантии был до отвращения звонкий голос. Мама такие обожала — и не уставала напоминать, что леди не говорят басом. — У нас необычная просьба, мисс. Видите ли, мы… Элберт ведет меня знакомиться с родителями, и нужен подарок.

Элберт, который был ничуть не старше, попытался солидно откашляться.

— Что-нибудь необычное, — сказал он. — Мама и папа… они любят подарки с историей, если вы понимаете, о чем я. Конечно, Оливия не может не понравиться, но они, понимаете, придерживаются традиций…

— А мы несколько ограничены в средствах, — без всякого стеснения закончила девица.

Грязнокровка, злобно подумала Милли. Всех стоящих женихов расхватали грязнокровки: и Уизли, и этого вот… Она понимала, что жених ей не нужен, но злость не проходила.

— Поможете нам?

Серебряные часы в виде птичьего гнезда они отвергли сразу. Над серебряным же лебедем, из клюва которого струилось вино, предварительно залитое в отверстие под хвостом, подумали — и тоже отказались. На третий раз зайдя в кладовую, Милли поймала себя на том, что собирается снять с полки серебряную супницу, послала к Мерлину проклятый череп и его отделку и достала хрустального феникса.

— Послушайте, мисс, — молодой человек нервно постукивал палочкой по сверкающему боку феникса в такт словам. — Вы, наверно, не поняли — нам нужно что-то действительно редкое…

— Старинное, — подхватила девица. Палочку она держала в левой руке, правой зачем-то водила по прилавку.

— Древнее, чем старше, тем лучше.

— Антиквар в доме напротив, — буркнула Милли. — Здесь — старьевщик.

Собралась уже уносить феникса обратно — и не успела: в горло ей уперлась одна палочка, в грудь — вторая, и гадкий звонкий голосок произнес:

— Где череп? Где череп, тупая корова?

— Какой еще… — начала Милли, дождалась, пока девица взмахнет палочкой, и что было сил запустила в нее хрустальным фениксом.

Кто-то вскрикнул. Кто-то успел поставить щит — Милли заслонилась рукой, когда полетели осколки, и тут же услышала:

— На пол!

В бой вступил неизвестно откуда взявшийся аврор Уизли.

Наверно, разумнее было пересидеть под прилавком, но должна же она была посмотреть, что там творится! В конце концов, за товар будут спрашивать с нее! Милли выглянула, вздрагивая и морщась — над головой так и летели проклятия. Уизли вертелся волчком, но он был один против двоих. И… он был аврором. Ладно, решила она, взвешивая на руке часы-гнездо. Уизли за нее заступился, а эти двое хотели проклясть, и Уизли намекал, что помощь зачтется… Она с ненавистью взглянула на свою палочку, которой можно было только воды наколдовать или призвать что-нибудь нетяжелое с верхней полки, или…

— Вингардиум левиоса!

Часы-гнездо взвились в воздух и обрушились на голову девице — не нарочно именно ей, просто так получилось.

Ее спутник оглянулся, Уизли, не растерявшись, тут же уложил его Ступефаем, благодарно кивнул Милли — и, крутнувшись на месте, медленно осел на пол. Милли вскрикнула, — проклятье прилетело откуда-то из-за спины, — но тут чья-то рука зажала ей рот, вторая впилась в плечо, пол ушел из-под ног, и она почувствовала, как вокруг сжимается воронка аппарации.

* * *

— Тихо.

Милли дернулась. Голова кружилась, ноги не слушались, но туман перед глазами уже расходился.

— Ты молчишь, я тебя отпускаю. Ясно?

Она кивнула. Рука, все еще зажимавшая рот, исчезла, Милли пошатнулась и едва не уткнулась носом в какую-то стенку.

— А теперь ты скажешь, где череп.

— Какой еще череп… — начала она, и тут же между лопаток уперлась чужая палочка.

— Тихо. Ты касалась его. Совсем недавно.

— Ничего я не касалась, — Милли все-таки вывернулась и посмотрела на похитителя.

Палочку он не убрал, но хотя бы отвел в сторону и позволил себя рассмотреть. Не зря Уизли предупреждал — этот уж точно казался иностранцем. Она было подумала, что видела его на аврорском колдо, оттого лицо и кажется знакомым, но тот был лет на двадцать старше. Откуда тогда?.. Иностранцев, которых она знала, можно было пересчитать по пальцам одной руки, а этот…

Она победно ткнула его пальцем в грудь:

— Я тебя знаю! Ты Виктор Крам!

— Я Крум, — сказал он спокойно, будто не грозил только что. — Правильно — Крум.

Милли поджала губы. Как так? Настоящий Крам не стал бы воровать череп — он был чистокровным, и закончил Дурмштранг, и играл в квиддич… Что, если это не Крам, а кто-то под Оборотным?

— Зачем Аврорат тебя ищет?

— Аврорат? — удивился он. — Они не ищут меня, они ищут для меня. У меня украли череп, и я сообщил им.

— И поэтому проклял Уизли.

— Я объясню. Я думал, череп украли нестинары.

—Кто?

— Люди, которые приходили к тебе. Я не знал, что его украл обычный вор и принес его продавать. Так?

— Откуда мне знать? — Милли старалась не смотреть ему в глаза.

Мама повторяла: настоящая леди умеет хранить секреты. Правда, у Милли не было случая понять, умеет она или нет, потому что секретов не было, и сейчас приходилось учиться на ходу.

— Ты держала его, совсем недавно. Его следы у тебя на руке.

Он потянулся и схватил Милли за руку, повернул ладонью вверх и уставился так, будто она была позолоченная. То есть посеребренная, конечно.

— Так при чем здесь Уизли? — сказала она, выдергивая руку. — Эти, как их, тоже спрашивали про череп — может, он и не твой вовсе? Был бы твой, ты сидел бы и ждал, когда авроры его найдут.

— Ваши авроры медленно ищут, — он буравил ее взглядом, но Милли и сама такое умела не хуже. — Мне надо быстрее, и я уже нашел. Если ты скажешь, где он, мы аппарируем туда, и я заберу его. И не спрошу, кто его принес. А они пусть ловят нестинаров.

Милли нахмурилась. Что череп не принадлежал Шанпайку, она не сомневалась с самого начала, но дело было не в том. В любом случае получалось, что она купила краденое. А чем это ей грозило, сам Мерлин не взялся бы предсказывать — вообще-то и палочки снова могли лишить.

Сзади вдруг что-то ухнуло, взревело, все громче и громче. Запахло мерзко, но знакомо — Милли втянула воздух и закашлялась не от вони даже, а от возмущения:

— Там машина! Маггловская машина! Это что — маггловский город? Куда ты меня притащил?

— Маггловский Лондон, — Крам вроде бы обрадовался, что она говорит о другом. — Они сюда не придут.

— Нас могло расщепить!

— Я знаю это место, — сказал он хмуро. — Здесь дом моей знакомой.

Знакомой? В маггловском Лондоне? В Хогвартсе — она помнила — Крам ходил на бал с грязнокровкой, и не с кем-нибудь, а с той самой Грейнджер, на которой потом женился Уизли. И знает ее дом, и проклял Уизли в лавке…

Милли стало обидно, почти так же, как на том балу, на который ее не пригласили — никто, кроме Крэбба, а он не считался. Правда, ей вообще не хотелось идти, но все шли, и Панси, которую пригласил Малфой — верее, которая набилась на приглашение — слишком часто повторяла, как ей жаль, что у Милли нет пары. Сейчас она тем более никуда не хотела, но раз уж ее — если можно так назвать — все равно пригласили, то и условия ставить ей. Мама бы не одобрила, подумала она, но все-таки сказала:

— Хочешь череп — плати.

Крам снова уставился на нее, словно собирался взглядом прожечь дыру, но она не собиралась отступать. Наконец он шевельнулся.

— Сколько?

На это у Милли тоже был ответ:

— Скажу, когда доберемся. Туда далеко идти.

Вот именно, вдруг поняла она — придется идти, потому что Ночной рыцарь, если она не хотела снова встречаться с Шанпайком, здесь не годился.

— Ты не умеешь аппарировать?

— Я под надзором! — сказал она, удивляясь его глупости. Хотя — иностранец, что с него взять? — Если авроры подумают, что я тебе помогаю, знаешь, что мне будет?

— Под надзором? За что?

— За это! — она сунула ему под нос правую руку. Он секунду смотрел, потом отшатнулся, будто увидел инфернала.

— Метка? Ты Пожиратель смерти?!

Милли не знала, Пожиратель она или нет: метку ей поставили слишком поздно, во время пасхальных каникул, и она ничего не успела — только вернуться в Хогвартс и… Не похвастаться, конечно — мама всегда говорила, что настоящие леди не хвастаются, а намекают. Но здесь намекать не нужно было, все и так знали. Смотрели на нее с опаской и с завистью, даже Панси, у которой оказалась кишка тонка, и это помогало забыть, как ей страшно было на церемонии — страшно, как никогда в жизни. И больно тоже. Но она вытерпела, и вытерпела потом жизнь без магии, а теперь…

— Не хочешь — не надо, — сказала она. — Ищи сам. А я пойду в Аврорат.

Он не поверил, конечно — по глазам было видно, — но кивнул:

— Хорошо. Мне все равно, кто ты. Мне нужно вернуть череп.

— И поклянись, что ничего мне не сделаешь, когда его получишь, — добавила она. — Чтоб никаких Обливиэйтов, ясно?.. Да не здесь! — выкрикнула она, увидев, что Крам поднимает палочку. — Думаешь, за тобой не следят?

— Нет, — сказал он угрюмо. — Не следят. Я проверял. Мы проверяли, — поправился он, — в посольстве, — и торопливо произнес слова клятвы.

— Каком еще?..

— Нашем посольстве. Болгарском. Я советник посла.

— А-а-а, — выдохнула Милли. Так он, выходит, здесь живет, а не просто приехал в гости… к своей грязнокровке.

Крам будто услышал:

— Этот дом под защитой. Мы можем зайти, у меня есть ключ.

Еще и ключ! Конечно, Милли не собиралась входить, хотя посмотреть, что творится у Грейнджер, было любопытно. Но они и так стояли здесь слишком долго.

— Нет уж. Тебя, может, и не отследят, а меня точно могут — она похлопала по карману, где лежала палочка. И эти твои… ты говорил, они тоже чуют, где череп?

— Я не говорил.

— Ну, значит, я видела. Та грязнокровка в синем… она щупала прилавок.

Крам проговорил что-то быстро и непонятно, наверно, выругался по-своему, потом спросил:

— Куда нам нужно попасть? Если рядом есть место, которое я знаю, мы можем аппарировать…

Милли задумалась. Старый Сарум, не считая их поместья, скрытого от магглов, и развалин древнего замка, был той еще дырой. В нем доживали век несколько престарелых волшебников и ведьм: мама любила их навещать, носила бульон и пирожки и пыталась приохотить к этому занятию Милли, но той даже смотреть было противно на трясущиеся руки, лысины и бородавки. А уж когда они заводили: «Благодарствуем, леди, век вас не забудем», — хотелось бежать, куда глаза глядят.

Бродить по окрестностям она тоже не слишком-то любила, вот разве что…

— Стоунхендж! Ты знаешь Стоунхендж?

— Да, — медленно сказал он, будто припоминал что-то. — Я там не был, но я могу… знаю, как туда добраться. Без магии. Пойдем!

Он подтолкнул Милли к дому. Еще чего! Она уже раскрыла рот, чтобы ответить, но тут за спиной у Крама что-то мелькнуло, закрутилось, и мимо ее щеки пронесся красный луч. Нашли! Милли не успела и глазом моргнуть, как Крам схватил ее и опять аппарировал.

Второй раз, почти подряд — это было уже слишком. Коленки подогнулись, Милли едва не упала, наваливаясь всей тяжестью на Крама. Не уронить бы его, подумала она вяло. Голова была как чужая. Голос тоже не слушался, но она умудрилась спросить:

— Авроры?

— Нет. Скорее.

— Да не тащи ты меня!

— Скорее! Колдовать нельзя.

— Куда мы?

— Ты сказала — в Стоунхендж. Мы поедем как магглы. Иностранцы.

Он сорвал с себя мантию, запихал в свисавшую со стены трубу, потом оглядел Милли:

— Останешься так. Будешь молчать.

— Чего это молчать… — начала она, понемногу приходя в себя, но Крам опять рванул ее за руку — и выволок из узкого прохода между домами на улицу. На маггловскую улицу! На них тотчас кто-то налетел, буркнул «Извините» и побежал дальше. Да здесь все бежали! В пяти шагах от Милли неслись эти, как их… автомобили, обдавая знакомой вонью, а дальше виднелись совсем уже большие красные штуки — и именно к ним вел ее Крам.

Милли сразу решила, что бояться не будет. Пусть Крам боится, он иностранец, а она, в конце концов, у себя в Англии, пусть и маггловской. И что он, интересно, собирается делать, если колдовать нельзя?

— Стой, — проговорил он тихо. — Молчи.

Милли моргнула. Теперь дорогу им преграждала стена из стекла, которая вдруг разделилась пополам, и половины раздвинулись в стороны.

Какая-то пожилая маггла протиснулась мимо. Крам окликнул ее:

— Мэм! Мы туристы, из Болгария. Мы хотим ехать Стоунхендж, купить билет. Помогите нам, пожалуйста!

— О! — маггла посмотрела на него, потом на Милли и заулыбалась. — Молодожены? Платье очень красивое! Идите сюда, сейчас все сделаем!

Маггла проталкивалась сквозь толпу, Милли, чтобы не отстать, вцепилась в Крама.

— Здесь, — маггла указала на большой ярко раскрашенный ящик, весь в разноцветных огоньках. — У вас карточка или наличные?

Милли глазам не поверила, когда Крам вытащил из кармана пригоршню монет и, как ни в чем не бывало, начал просовывать одну за другой в щель на ящике.

— Теперь нажмите сюда, — показывала маггла. Ящик зазвенел, мигнул и выплюнул клочок бумаги, потом еще один.

— Теперь идите в те двери, — маггла кивнула еще на одну стеклянную стену. — Вам нужен автобус до Эймсбери, а оттуда рукой подать. Как раз к рассвету доберетесь, — улыбнулась она. — На рассвете там лучше всего.

Эта стена тоже раздвигалась. Автобусы — те самые огромные дымящие, мерзко пахнущие чудовища — стояли рядами, раззявив отверстия на боку. Магглы входили туда, будто их проглатывали. Милли остановилась:

— Не полезу. И я… я есть хочу! И курить!

Крам опять пробормотал что-то непонятное, потом приказал:

— Стой здесь, — и исчез.

— А… — Милли осталась одна среди магглов, маггловских машин, мигающих железных ящиков — они окружали ее, обступали, не давали вздохнуть…

— Эй, — Крам вынырнул из толпы, протягивая какую-то короткую палочку, завернутую в разноцветную бумагу. Милли всмотрелась: ну, хотя бы такое она уже видела. Конечно, деревню, где жила тетка Ванесса, нельзя было считать совсем уж маггловской, да они с мамой почти никуда и не выходили, но в магазине она все-таки бывала. Правда, шоколад у магглов тоже был не такой, как нужно. И где сигареты?

— Пошли.

Зажав в руке батончик и стараясь не дышать, Милли влезла в автобус. Внутри все немного походило на Хогвартс-экспресс, а сиденья, пожалуй, были даже удобнее.

—Если хочешь, можно спать, — сказал Крам. — Ехать больше двух часов.

Милли откусила от шоколадки, осторожно оглядываясь. В маггловском мире она почти забыла, зачем вообще во все это ввязалась, но тут Крам спросил:

— Ты знаешь, как идти дальше? Когда приедем?

Милли кивнула. Конечно, она знала — это же ее дом! Она с сожалением оглядела последний кусок шоколадки и сунула в рот. Крам проводил его взглядом: вид у него был голодный. Наверно, стоило ему оставить, подумала Милли и решила — нет, нечего. Он ее во все это втянул, пусть теперь помучается.

— У меня есть еще, — сказал Крам, откидываясь на сиденье и закрывая глаза. — На потом.

Внутри у Милли что-то сжалось — тоже, наверно, от голода. Она снова оглянулась: кроме них, в этом… автобусе народу было совсем немного. Тогда, в деревне, шоколадку ей покупала тетка Ванесса в подарок на день рожденья, но тетка не считалась.

— А сигареты?

— Здесь нельзя. Когда приедем.

Автобус почти незаметно двинулся с места. Страшно не было, если представить, что это Хогвартс-экспресс. За окном темнело, можно было различить только проносящиеся мимо огни да темные тени деревьев. Кажется, там все еще был Лондон.

— Как тебя зовут? — спросил Крам, не открывая глаз.

— Что?

— Я спросил, как тебя зовут. Не говорить же все время «Эй»?

Пару часов назад Милли огрызнулась бы. Но сейчас она слишком устала, а в автобусе было тепло, и тихо покачивало, и даже запах не казался таким уж скверным.

— Миллисента, — ответила она.

— Хорошо. У нас в Болгарии есть имя Милица, похоже, — отозвался он тихо. — Спи, Миллисента.

Наверно, надо было оставить его в покое — но вообще-то он сам был виноват, зачем напомнил про эту свою Болгарию? Милли покосилась на Крама и поняла, что он не спит: когда спят, не сжимают так крепко подлокотник.

— Почему ты не послала ему сову?

Милли сдвинула брови:

— Кому ему?

— Тому, кому ты отправила череп. Ты была одна, когда пришли авроры. Они его не нашли.

— Да, — усмехнулась Милли, представив усатую низзлову морду. — Все тебе скажи. Я же не спрашиваю, для чего тебе череп.

Он пожал плечами:

— Могу сказать. Это не тайна, в Болгарии все знают. У меня был предок, хан Крум, он сделал череп.

— Быть не может, — фыркнула Милли. — Он настоящий!

Чего-чего, а черепов и костей она навидалась на всю жизнь — ходить в семейный склеп мама любила почти так же, как навещать стариков. Никакие возражения не принимались — Милли должна была спускаться вместе с ней и слушать рассказы о предках: мама, до того как вышла замуж, тоже носила фамилию Буллстроуд, по младшей линии. Что это значило, Милли не интересовалась и вспоминать об этом не любила.

— Я неправильно сказал, — Крам снова закрыл глаза. — Он сделал чашу из черепа. Победил врага, императора Византии, отрубил ему голову и сделал чашу. Это старая магия, ее принесли с востока. Хан Крум принес. Пришел с войском и стал жить там, где сейчас Болгария. Он сохранил свою победу, спрятал ее в этой чаше. Приказал передать для потомков. Пока род Крума бережет ее, Болгария живет.

— А эти тогда откуда? Которые приходили ко мне? — спросила Милли. — Зачем им, чтобы вашей Болгарии не было?

— До Крума на нашей земле тоже жили люди. Нестинары говорят, это были их предки. Хотят, убрать все, что было после Крума, ненавидят его. Он заставлял их пить вино из этой чаши, а для них это было как съесть человека. Но эти люди и мои предки тоже! — Он заговорил тише. — Мне нельзя было брать его с собой. Но Крумов больше нет, я остался один…

Милли покивала. Чужие дела ее не слишком интересовали, тем более — где она, та Болгария? Но Крам… она опять разозлилась: если бы не его грязнокровка, Крам не приехал бы и не притащил бы в Англию череп. И Милли сейчас спокойно спала бы в комнате над лавкой, а Тиберт свернулся бы рядом… и Уизли, вдруг вспомнила она, тоже был бы жив-здоров. Не зря мама говорила, что высокородным леди не пристало влюбляться, и хорошо, что она, Милли…

* * *

Проснулась она мгновенно, как от удара. Заморгала, схватившись за голову, и поняла, что автобус не едет больше плавно и почти беззвучно, а трясется и подпрыгивает, будто что-то бьет по нему снаружи.

— Нашли! — крикнул ей в ухо Крам. — Надо…

Автобус накренился, на одно безумное мгновение завис в воздухе и рухнул набок. Милли, словно сквозь толстую ткань, слышала, как вопят и визжат магглы, как Крам выкрикивает защитное заклинание, прикрывающее их обоих…

— Быстрее! — он дернул ее за руку, не давая опомниться. — Лезь!

Окно теперь было наверху. Крам Бомбардой вынес застрявшие осколки, снова взмахнул палочкой… Милли зачем-то оглянулась: магглу, которая сидела перед ними, зажало сиденьем, она тоненько подвывала и дергалась, по лицу текла кровь.

Вингардиум Левиоса вырвалось будто само по себе — сиденье отлетело в сторону. Крам снова позвал ее, Милли замотала головой, ткнула пальцем в магглу, и он почти беззвучно пробормотал:

— Мобиликорпус! — первой пропихивая ее в пустой проем.

Милли плохо помнила, как они добрались до ближайших деревьев. Что-то гудело, ухало, вспыхивало, но сейчас она не отличила бы света маггловских ламп от вспышки проклятия. Крам волок ее за собой, ветки царапали лицо, под ноги подворачивались какие-то кочки…

— Не могу больше, — пропыхтела Милли.

Он толкнул ее под какой-то куст, пробормотал очередное заклятье.

— Где мы? Где твой дом?

Милли кое-как отдышалась. Дом… когда-то он чувствовался, как тепло от камина, будто в игре «горячо-холодно», но после возвращения все изменилось. Теперь он ныл внутри — неотвязно, точно больной зуб.

— Там, — показала она в сторону дороги. — Эти твои… они совсем дураки, что ли? Если они нас проклянут, то черепа уж точно не получат! И где, интересно, авроры? Когда надо…

— Они могут убить меня, тогда некому будет хранить чашу, — спокойно проговорил Крам — уж он-то не задыхался! — Могут обездвижить и потом наложить Империус. Не знаю.

Кто-то крикнул — совсем недалеко, с другой стороны отозвались, голоса приближались. Милли затрясло.

— Аппарируем, — резко сказал Крам. — Держись.

Когда она опомнилась, опрокинутый автобус был от них по другую руку: около него метались тени, во всю мочь светили маггловские фонари и завывала сирена. Похоже, Крам всего лишь перенес их через дорогу.

— Быстрее.

— Не побегу! — отрезала Милли. — Пусть хоть убивают, не побегу.

— Хорошо.

Дом звал к себе — и через несколько минут она обнаружила, что все-таки бежит, все быстрее и быстрее, почти как в ночь битвы за Хогвартс. Тогда ей пришлось тащить за собой Панси — та рыдала, упиралась, требовала вернуться и отыскать Малфоя, как назло, куда-то запропастившегося. Милли было не до Малфоя, она и Панси-то хотела бросить, но все-таки выволокла из подземного хода на улицу Хогсмида и заставила сидеть, пока за спиной громыхало и вспыхивало. Будь Милли одна, плюнула бы на все и пошла бы искать папу — раз уж у нее была метка. Говорили, что Лорд через нее взывает к тем, кто ему присягнул, но метка дала о себе знать только ближе к утру — вдруг заболела так, что Милли упала без памяти, а когда очнулась, никакой Панси рядом уже не было, битва закончилась, и папино тело, обгоревшее почти до неузнаваемости, лежало рядом с телами мистера Нотта и мистера Гойла.

Крама она держала за руку, как Панси когда-то, но он хотя бы не мешал. Милли оглянулась посмотреть, как он там — и вдруг с разбегу налетела на что-то твердое, запнулась и упала ничком.

— Миллисента!

Крам поднимал ее, усаживал на край этого твердого — камня, что ли? Она провела рукой по бугристой поверхности, ощупывая какие-то изгибы, и вдруг поняла, где оказалась.

— Где болит? Я могу лечить…

Она не ответила. Ныли ушибленные пальцы, щипало разбитые коленки — Милли осторожно пошевелила ногами, промокнула кровь краем мантии — пусть ее, в доме должно найтись какое-нибудь старое платье.

— Миллисента! — снова позвал Крам.

Она потянула носом, стараясь загнать слезы обратно. Плакать на людях, по словам мамы, было еще хуже, чем объедаться. Настоящие леди позволяли себе поплакать только в одиночестве, а красиво пустить слезу, чтобы глаза не краснели, Милли так и не выучилась.

— Все, — сказала она и встала, кряхтя. — Почти пришли. Это наше кладбище.

На краю, отдельно хоронили тех, кто не носил фамилию Буллстроуд, какую-нибудь дальнюю родню — до склепа отсюда было всего шагов пятьдесят. Милли шла, отчаянно не желая снова спускаться вниз, но сейчас выбирать не приходилось. Высокая кованая решетка открывалась, когда нажимали на один из завитков. Милли как-то спросила, почему не заклинанием — неужели из-за сквибов в родне? Мама тогда не разговаривала с ней целую неделю.

Внизу было как всегда, промозгло и жутко. Милли понимала, что бояться нечего, но пересилить себя не могла и цеплялась в руку Крама так, что он охнул и дернулся.

Подземный ход тоже открывался легко — поворотом розетки на резной плите, прикрывавшей один из склепов. Милли шагнула внутрь, и страх тотчас пропал. Дом!

* * *

Через час она поняла, что Тиберта до сих пор нет. Они с Крамом съели второй батончик и выкурили по сигарете, когда он наконец задал вопрос.

— Еще не принесли, — пробормотала Милли. Тревога начинала грызть, но ведь она же сама сказала, что приедет только завтра вечером! Мало ли где низзл мог задержаться и как вообще низзлы это делают — в смысле, попадают из одного места в другое?

— Сколько ждать? — спросил Крам.

— До завтрашнего вечера.

— А раньше? Здесь есть сова? Можешь послать ему?

Подол мантии прилип к разбитым коленкам: Милли попробовала его отклеить, но было слишком больно.

— Или патронуса, — гнул свое Крам.

— Нет, — сказала Милли, стараясь дышать тише: мама говорила, что у леди главное — легкое дыхание, а сопят только грязнокровки.

Крам поднял голову:

— Ох. Прости. Сейчас, — и без всякого предупреждения окатил ее водой из палочки.

— Ты чего?!

— Я… Я думал, что он уже здесь. Сейчас пройдет. Вода нужна, чтобы убрать мантию, не больно. Я потом высушу.

— Да уж, высушишь! — Милли даже не разозлилась как следует: дом словно успокаивал ее, уговаривал, что все будет хорошо — впервые с тех пор, как она вернулась.

— Если вечером, сейчас надо спать, — сказал Крам.

Ей вдруг пришло в голову, что Тиберт мог просто не выйти к чужому. Встать, кажется, уже получалось: придерживая мокрый подол, Милли мелкими шажками двинулась к двери. Крам проводил ее взглядом, но, к счастью, ничего не сказал.

В старом гардеробе нашлась только одна мантия, подходящая по размеру — темно-зеленая, с кружевами. Пришлось напяливать ее — не просить же Крама увеличивать другие! Милли обошла кухню и кладовые — Люмос был в числе разрешенных заклинаний, — отыскала серебряную чайницу с чаем и пожалела, что кофе у них не водилось. Кошачья миска была пуста, воды в поилке не убыло — никаких следов Тиберта. Милли еще раз прошла по комнатам. По-хорошему она должна была от усталости валиться с ног, но чувствовала себя на удивление неплохо, будто недавно выспалась. Дом!

Голос она услышала, когда спускалась в гостиную, к Краму. Сам с собой он говорил, что ли? Милли как можно тише подкралась к двери, заглянула — и успела увидеть скользнувшую по комнате и канувшую в никуда серебристую тень.

— Чай нашла, — объявила она громко.

— Как твои ноги? Я попробую лечить, потом чай.

Мама бы за такое заперла ее в комнате, не меньше, подумала Милли. Задирать подол перед чужим мужчиной, который ей не муж и даже не жених, и вообще никто. Даже странно, что можно проехать с кем-то через полстраны, убегать от проклятий, спасать друг друга и все равно оставаться никем.

— Выпрями, — сказал Крам. Он осторожно водил палочкой, но от Тергео было щекотно так, что сидеть спокойно не получалось.

— Эти, — спросила Милли, — которые нас догоняли — сколько их всего? И как они нас находили?

— Нестинары, — ответил Крам. — Не знаю как. Думаю, сначала было десять. Двое могли остаться в твоей лавке. Тогда восемь. Плохо.

— И ничего не плохо, — Милли почти обиделась, — в дом они не попадут, здесь родовые чары. Подождем до завтра, заберешь свой череп и аппарируй куда хочешь.

— Мы не подождем, — сказал Крам, поднимая глаза. — Нестинары умеют вызывать огонь, адское пламя. Чем их больше, тем сильнее огонь. Они сожгут дом. Согни эту ногу. Не болит? — Он отложил палочку и провел рукой. — Вот здесь?

Милли уставилась на него. Нет, этого просто не могло быть. Крам не стал бы гладить ее по коленке. Он просто проверяет. И…

— Авроры, — сказала она. В горле запершило, и пришлось откашляться. — Когда надо, их вечно нет, но уж если кто-то вызовет Адское пламя, его они заметят! А нам никто не мешает уйти подземным ходом. Кстати, совы у меня нет, в лавке осталась, в клетке.

— Хорошо, — сказал он. — Давай вторую ногу. Получается, надо сидеть у подземного хода. А как сюда попадет твой… человек с черепом?

Милли стало легко, будто одни за другими разжимались невидимые тиски, которые всю жизнь сдавливали ее, не давали вздохнуть.

— Он не человек, — хмыкнула она. — Он кот. Низзл.

Крам повернулся так резко, что не удержался и сел на пол.

— Кот? Ты отдала его коту?!

— Низзлу, — поправила она, глядя на его ошеломленное лицо. — У вас есть низзлы? Были бы — ты бы не спрашивал.

Чай решили пить в родительской спальне: там, в шкафу, начинался подземный ход. За окнами — Милли еще раз обошла дом — колыхалась темнота, Тиберта все не было, сигарет осталось четыре штуки, а кофе не было вовсе.

Крам объявил, что будет сторожить; Милли взобралась на кровать, занимавшую полкомнаты, натянула мантию на ноги — простыни и одеяла надо было еще найти. Думать не хотелось — даже о неведомых страшилах, умеющих вызывать адский огонь. Крум мычал что-то себе под нос, глядя в окно.

Ей приснилась свадьба. Как ни странно, она знала, что видит сон, и понимала, почему его видит: наверняка мама, лежа на этой кровати, ночь за ночью мечтала, как наконец выдаст ее замуж, освободится от дочери, которую невозможно воспитать правильно. Обычай во сне почему-то представился самый старый — в книгах, которые ей непременно нужно было прочесть, говорилось, что таких давно уже не придерживаются: невеста ныряла в пруд, в зеленую темную воду за кольцом, которое бросал жених, и лишь потом священник благословлял молодых, родные поздравляли и оставляли одних в богатой опочивальне. Во сне мама обнимала ее, плача красиво бегущими слезами, и повторяла, что Миллисента теперь совсем взрослая. А она сама все пыталась повернуться и посмотреть, за кого же выходит замуж, и не могла. Наконец жених протянул ей руку, она подала свою, переплетая пальцы — и проснулась.

Горел ночник — вчера его удалось зажечь. Крам спал на другой половине, крепко сжимая палочку, бледный, взъерошенный, будто ставший меньше ростом. Милли села, стараясь не шуметь.

Спали в одной кровати, подумала она отрешенно. Давали друг другу клятвы. Даже поженились — во сне. Такой зять маме понравился бы — чистокровный, богатый… Хотя — почему «бы»? Он и понравился, и больше не нужно следить за каждым шагом непутевой дочери, указывать, исправлять ошибки, стирать бесполезную память и заставлять запоминать то, без чего не обойтись. Чары — теперь Милли понимала, — начали рассеиваться еще вчера, а сегодня исчезли совсем. Мамины чары.

Что-то в этом было знакомое: старое, далекое воспоминание. Точно, день рожденья Панси; Милли, как обычно, подождала, пока начнутся танцы, вернулась в столовую — и услышала, как у чайного столика разговаривают мама Панси и миссис Гринграсс:

— Элфрида совсем помешалась на своей высокородности, — говорила миссис Паркинсон. — Казалось бы, старая семья, должны быть какие-то представления о приличиях…

— Младшая ветвь, дорогая, этого нельзя не учитывать. Но мне, признаться, гораздо больше жаль девочку. Мало того что внешностью Мерлин обидел, так еще эти эксперименты. Конечно, все корректируют поведение детей, но не до такой же степени!

— Если смотреть с другой стороны, нам с вами это только на пользу, — хихикнула миссис Паркинсон. — Бедняжке никакой счет в Гринготтсе не поможет, что повышает шансы…

Миссис Гринграсс рассмеялась, и обе вышли.

Милли покачала головой, улыбнулась. Дом вздохнул, будто провожая — через два года после смерти — прежнюю хозяйку и приветствуя новую. Она провела ладонью по спинке черного дерева: прощай!

И тут же за окном вспыхнуло пламя.

* * *

Крам вскочил, дико взглянул на нее:

— Пришли!

— Ничего, — сказала она. — Дом не пропустит.

— Твой низзл не появился?

— Нет, я бы разбудила. Они не пройдут, вот увидишь, — и ахнула: что-то ударило ее в правый бок, будто заклинание попало. Дом, поняла она. Они хотят сломать дом!

Крам подставил ей плечо, не дал упасть.

— Милли, уходи. Здесь не твоя война.

— Здесь мой дом.

До отвращения знакомый звонкий голосок прокричал что-то непонятное.

— Что они говорят?

— Что отпустят живыми, если мы отдадим череп, — невесело усмехнулся он.

Пламя билось в стекла, но не касалось их. Ударов она больше не чувствовала, но все равно ощущала, как рушится защита, ломаются стены, трескается стекло.

— Сейчас, — сказал Крам, становясь у окна.

Их оказалось меньше, чем он говорил ей. Темные фигуры одна за другой выступали из огня, окружившего дом, с палочками наизготовку.

Звонкий голосок снова что-то выкрикнул.

— Сделали проход, — проговорил Крам, указывая на языки пламени. — Тех, слева, я накрою. Потом не знаю. Если упаду — беги.

— Почему их мало?

— Остальные удерживают огонь, — он смотрел в окно, будто ждал чего-то, и вдруг повернулся к ней. — Милли. Прости.

Она посмотрела на него — и рассмеялась.

* * *

Толку от нее было немного. Милли видела, что Крам все еще стоит на ногах и способен держать палочку, пыталась позвать на помощь дом, но он не отвечал: то ли оберегал ее от ударов, то ли не пускал пламя. Пробовала бить их струей воды — один раз сработало, но больше не успела: что-то ударило ее сзади, оттуда, где начинался подземный ход, отшвырнуло в сторону, и она увидела, как летят разноцветные вспышки заклятий, ударяя и сшибая нападавших, точно шахматные фигурки.

* * *

— Тебе надо уехать, — проговорил женский голос где-то наверху.

Милли попробовала поднять голову, пошевелиться — и не смогла. Прежде под Петрификус она не попадала, но выучить, как он действует, сумела — в свой злосчастный седьмой год в Хогвартсе.

— Как можно быстрее, — продолжала женщина. — Пока не пришли авроры, и этот череп не попал к ним. Неужели ты думаешь, что после всего они позволят тебе просто забрать то, из-за чего полстраны стоит вверх дном? У министра неприятности с магглами, но дело даже не в этом. Ты нелегально ввез на территорию магической Британии практически настоящий хоркрукс! Понимаешь, чем это может обернуться?

— Это не хоркрукс, — Крам говорил еле слышно. — Ты знаешь.

— Я не знаю, а верю тебе, — возразила женщина. — Но другие не поверят. Слишком недавно все это было, Виктор, слишком все свежо. Любая утечка информации — и готов международный скандал. Единственный выход — уйти сейчас, пока не появились авроры, благо есть возможность. Они уже фактически справились с пламенем — еще пятнадцать минут, и они будут здесь. Вот портключ…

— А ты?

— Провожу тебя до Хитроу.

— Гермиона. Поедем со мной.

Милли вздрогнула бы, если бы могла. Грязнокровка… она повторила про себя — слово звучало странно, как незнакомое, и не в маггловской крови Грейнджер сейчас было дело. Тот серебристый отблеск, который она заметила — Крам послал Грейнджер Патронуса? И она пришла, и, по сути, спасла их? А теперь… Она, похоже, не знает, что черепа у них нет! Сейчас Крам…

Новый звук донесся до нее, тихий и влажный — Милли поняла, что они целуются.

— Не могу, — сказала Грейнджер. — Уехать сейчас, когда все еще так шатко, когда столько работы… Даже с тобой! Не могу. Я… — неужели она всхлипнула? — Я боюсь, если все выплывет, тебя объявят персоной нон грата. Террористы, да еще и бывшая Пожирательница смерти…

— Опять будем встречаться в какой-нибудь Франции? — спросил он с горечью.

— Лучше, чем ничего, — Грейнджер вдруг усмехнулась: — Ты же, в конце концов, тоже предпочел мне череп и мертвого болгарского хана! Все, иди.

— Пожирательница смерти? — услышала Милли. — Что с ней будет? Она ни в чем не виновата.

— Безусловно, — Милли представила, как Грейнджер энергично кивает, тряся своей гривой. — Я сделаю все возможное, чтобы в ближайшее время снять с мисс Буллстроуд все ограничения в использовании магии. Помощь в задержании опасных террористов должна быть вознаграждена.

И тут случилось невероятное: она что-то почувствовала. По левой руке, по пальцам будто провели губкой, сырой и жесткой, но это была не губка. Тиберт! Вернулся! К счастью, они не могли его видеть — но и она не могла расстегнуть кармашек и вытащить проклятый череп.

— Иди, — повторила Грейнджер. — Я буду через минуту, только почищу здесь кое-что.

Милли даже дышать перестала. Опять? Снова лишиться чего-то и даже не знать об этом?

— Нет, — сказал Крам. — Я сам. Так будет честно. Я виноват перед ней.

— Ну-ну, — с сомнением сказала Грейнджер. — Не забудь, у тебя пять минут. Встречаемся у входа во второй терминал.

Милли услышала, как простучали шаги, открылась и затворилась дверца шкафа. Она ждала, что Крам вот-вот подойдет, отчаянно желая хотя бы закрыть глаза, но вместо «Обливиэйт!» услышала:

— Фините Инкантатум! — и тотчас же вопль боли — и боевой клич разъяренного низзла.

— Тиберт! — она вскочила, схватила шипящего, извивающегося кота, пригладила вставшую дыбом шерсть. — Нельзя! Это свой!

Тиберт сверкал глазами, но уже не бросался — утробно подвывал, сидя на руках. Милли расстегнула пряжку:

— Держи. Кота не трогай.

— Я не буду стирать тебе память, — сказал Крам.

— И не боишься?

Он подошел к ней, неловко обнял. Придавленный Тиберт взвыл, выпуская когти.

* * *

…Милли взмахнула палочкой, зажигая свечи. Новоселье, даже в одиночку, следовало отпраздновать, как подобает. Нанятая вчера домовуха хлопотала на кухне, Тиберт мешался у нее под ногами, а Милли никак не верила, что снова может все.

Ей подсказали подать ходатайство о возмещении убытков — и ремонт действительно частично оплатило Министерство. Гоблины внезапно сменили гнев на милость и открыли доступ к сейфам. Еще немного, и она сможет пригласить в гости Панси с мужем… да кого угодно сможет!

А сегодня ей хватит себя — и еще дома, и Тиберта. Вот через неделю она посмотрит, не вернуться ли в лавку в мистеру Фоссетту. Или через месяц.

— Госпожа Миллисента! — позвала ее Улли, домовуха. — Там вас спрашивают, мистер сказал, он ваш знакомый…

В холле горели свечи, но посетитель оставался в тени, и, только завидев ее, сделал шаг вперед. Скинул мятую шляпу, поклонился:

— Мисс Буллстроуд, еле вас отыскал, спасибо, добрые люди подсказали! Вы говорили, через неделю за деньгами приходить, так вот он я, пришел! Как там мой череп?