Лунная мелодия (гет)

Я чувствовала себя сочным стейком, лежащим на прохладной тарелке-простыне. В свете полной луны он казался голодным волком, застывшим в предвкушении сладкой трапезы. Сейчас он утробно зарычит и, оскалясь, облизнётся… Но он только искал безумным зелёным взглядом, с какой стороны подступиться к лакомому кусочку. "Моё!" — немо кричал его первобытный инстинкт. Я же, как добыча, лишь покорно дожидалась. Так и не решив, с чего начать, но бессознательно выбрав золотую середину, он жадно впился поцелуем в мой живот. Я узнала, как чувствует себя деликатес на столе у гурмана. Спустя какое-то время он спокойно лежал — уже сытый, довольный, с блуждающей улыбкой на лице. Теперь, после плотного ужина, он лениво попивал вино моих губ…

Надо сказать, дикая волчья натура проступала в нём лишь иногда. В остальное время он был милым домашним пёсиком. Он осыпал меня гирляндами роз, подснежников и поцелуями, вручал мои любимые шоколадные тортики, украшения в красивых коробочках. Он был самым ласковым оборотнем и самым добрым демоном преисподней. Нашей парой восхищались. Мне завидовала даже родная тётя: "Вот это любовь!.. Невиданная редкость в нашем мире, уж поверь дважды разведённой женщине".

Однажды ко мне стал приставать кентавр.

— Ну, хватит смотреть на меня и улыбаться! Знаю, что хотите прикоснуться к моей гриве. Притягивает?

Я растерялась. Я люблю лошадок, но это было слишком даже для моей фантазии. Выручил мой мстительный и ревнивый оборотень, неожиданно появившийся рядом:

— Эй, жеребец, иди в конюшню!

— Да, юноша, вы смелы! Угрожать кентавру! Лет семьсот назад я бы удивился! — рассмеялся он добродушным смехом. — Молодец! Свой парень!

— Да, смелый. Ради своей невесты я готов на всё!

За тот год, что мы были вместе, я практически ничего не узнала о его жизни. Некоторые факты его биографии всплывали случайно, намеренно я ни о чём не спрашивала. Это ведь мелочи, условности… В самом деле, разве принципиально знать, что написано у любимого человека в паспорте? Так даже интересней и романтичнее, когда образ окутан тайной.

Ещё задолго до нашего знакомства меня стали преследовать сны о странном принце на белом…гиппогрифе. Он прилетал ко мне, и каждый раз неизменно дарил букетик златоглазок. Потом мы вместе летели, вспарывая ночное небо, куда-то на край света. В мерцании утра принц исчезал, подарив только странную улыбку. Я молила его задержаться ещё хотя бы на мгновение, чтоб продлить прощальное объятие, запомнить прикосновение его губ… А солнце безжалостно тянуло к нему свои лучи. Казалось, это последняя наша встреча, однако он приходил снова. Я просила его сказать хотя бы имя, но он будто не слышал и был безмолвен.

И только спустя пару месяцев я познакомилась со своим принцем. А имя его я узнала ещё через два месяца. Всё равно мы никогда не звали друг друга по имени. По-моему, моего он даже не знал.

Он мечтал лечить животных, и он сам иногда становился зверем. В одной своей ипостаси он прилежно учился на зоологическом факультете одного из вузов. В другой — подрабатывал консультантом по тёмным животным. И, с учётом внешних обстоятельств, это был подвиг: сложно стараться быть общественно полезным, когда в этом обществе ты изгой.

Он стремился к свободе, а его запирали в клетке. Он хотел быть беспечным, а на него ставили капканы. Он попросту любил жизнь, любил тыквенный сок и шум дороги. Он безгранично дорожил немногочисленными друзьями и влюблял в себя одной усталой улыбкой. Он умел ценить даже самые обыденные радости своей по большому счёту безотрадной жизни. В каждом его слове, жесте, взгляде чувствовалась горечь и тихая обида. И как будто вековая усталость. Покорный грустный пёс…

Но он менялся на глазах, как только вспоминал любимый байк и потоки воздуха в лицо. В его глазах начиналась дикая пляска инстинкта. Ему нравилось мчаться по жизни пронизывающим осенним ветром, чтобы все следы тут же заметало пылью. Он чувствовал, что его путь — вечная скорость, адреналин и педаль газа под ногой. Он любил вдыхать дым там, где костёр жгла сама смерть. Понимал ли он, что однажды может умчаться туда, откуда уже не вернуться? Чуял ли запах беды? Думал ли о том, что за спиной, по бесконечной ленте дороги, постоянно и бесшумно стелется смертоносная тень?

Знаю, что в лицо смерти он всегда усмехался волчьим оскалом. А звериную тоску частенько заливал пенным хмелем. Возможно, тогда он чувствовал себя не запуганным волчонком, а матёрым волком, чья душа — серебро полной луны, голод и кровь, жажда погони и охотничий пыл. В эти моменты его охватывало сладкое наваждение, когда разум больше не нужен, он спит, когда чувства выползают из самых тёмных закоулков сознания, и окружающее воспринимается особенно ярко. Однажды он признался, что слышит песню луны в небе, когда он несётся сквозь ночь, полную изумительных запахов и звуков, и нет времени, нет пространства — только он один летит навстречу этому миру, а мир летит навстречу ему…

В моём сердце остаётся след его мягких лап, хотя сам он уже давно упругой походкой вошёл в иной мир. Это случилось в самый разгар осени. Ночь, дождь, дорога… Он пустился в путь навстречу тишине. Вряд ли знал, чем может обернуться очередная игра в догонялки с ветром. Наверное, только в последние минуты, когда осталось совсем немного, он осознал, что всё происходит наяву, а не во сне. Он всегда говорил, что смерть не так уж страшна, это трусость делает её страшной. Уверена, что он не испытывал страха в тот момент, а принял свою судьбу как должное. Теперь никто не знает, куда мчит его байк. Кто его встретил там, как принял? Обрёл ли он абсолютную свободу? Освободился ли от вечных рамок и клеток? Быть может, именно там он, наконец, полностью отдался инстинктам — ударился оземь, покрылся тёмно-серым мехом, стал тенью-оборотнем…

Время от времени, когда на небе появляется диск полной луны, я всё ещё надеюсь услышать её тихую песню или далёкий пронзительный волчий вой.