My mamma said  (джен)

Я сижу на холодном полу кухни, и у моей шеи занесен тот самый нож, которым несколькими минутами ранее я нарезала салат для праздничного ужина. Теперь этот нож режет гладкую кожу шеи, и теплые капли крови медленно сползают вниз, пачкая праздничное платье. Мой палач крепко держит меня за волосы и шепчет что-то на ухо, но я не могу понять ни единого слова. В моих мыслях сплошной хаос, но отчетливее всего мысль: «Сделай это быстрее и уходи!». Часы бьют восемь, значит, через каких-то пятнадцать минут мама будет здесь.

Что делать, что делать, что делать…

Взгляд мечется по комнате: стены, пол, стол, а под рукой ничего. Ни единого признака спасательного предмета. Инвалидное кресло лежит перевернутое в другом конце помещения, а мои ноги так же бесполезны, как сигнализация на этих чертовых дверях и окнах. Врач говорил, что нужно время, нужен толчок, чтобы преодолеть эмоциональный барьер.

Почему сейчас? Почему именно сейчас? Ведь процедуры по восстановлению двигательной активности ног начнутся только со следующей недели. В прошлый раз меня спасли именно ноги, я бежала от него так быстро, как могла. А как я давила на педаль газа в моей старой развалюхе, не переставая оглядываться назад. Автодорожное происшествие по невнимательности, сказали они. Спасение, сказала я. Чуть не лишившее меня ног совсем, но спасение.

Мама, мамочка. Прости, я так и не смогла у тебя ничему научиться. Молиться? Ты же говорила именно это делать своей нерелигиозной дочери, когда попадаешь в безвыходное положение? Это как раз тот момент.

Свободной рукой я сжимаю длинный крестик на шее. И тут мне в голову приходит идея.

— Разве ты не рада моему приходу? — знакомый нежный голос, который когда-то отзывался приятной дрожью в моем теле, теперь сковывал его спазмом злости. — Согласись, ведь это гораздо лучше бесконечного ожидания.

Губы дрожат, и я не могу больше говорить с ним. Когда-то близкий и родной человек, оказался прогнившей до основания кучкой дерьма. Он мог давно покончить со мной, но он любит растягивать удовольствие. У меня же времени в обрез.

— Пошел ты, — шепотом говорю я, сжав крестик ещё крепче.

— Что, прости? — он отвлекся на движение моих губ, правой рукой оттягивая мои волосы все сильнее назад.

— Гори в аду! — я вцепилась зубами в его руку с ножом и со всей силы дернула крестик вниз, чтобы сорвать его с тонкой цепочки.

— Сука, — громко зарычав, будто дикий зверь, он отодвинул острие от моей шеи, и я, не теряя времени даром, вонзила крестик между шеей и ключицей. В этот момент мой истязатель дернулся, и я не попала в сонную артерию. Но из-за ранения в мышцу, его левая рука, в которой он держал нож, ослабла, и нож упал на пол. Выбирая между двух зол: отползти в сторону или попытаться заполучить единственное оружие, я решила сделать второе, но реакция никогда не подводила его и, отпустив мои волосы, он уже поднялся на ноги, схватил в правую руку нож и размахнулся.

Я опустила голову, и лезвие прошло по моим волосам. Моя красиво уложенная вверх прическа.

Как в замедленной съемке пряди волос падают на пол, и я, отвлекаясь, не успеваю отразить его удар ногой. Боль. Какая страшная боль в животе. А я хотела от этого человека ребенка.

Ноги, как мне нужны сейчас мои ноги. Быстрый взгляд на часы, ещё семь минут. Семь — хорошее число. Я должна успеть.

Отползаю на руках назад, к инвалидному креслу. В ушах шум, и я не могу расслышать его ругательств, когда он вытаскивает окровавленный крестик из раны. Я ползу за кресло, и когда он двигается в мою сторону, я прикладываю все силы, что есть в моих руках, чтобы кинуть в него этот металлический стул, в котором я оказалась по его вине.

Получилось. Я не верю своим глазам, когда моя манипуляция сбивает его с ног. Револьвер в гостиной, мне только нужно добраться туда раньше него. Слезы текут по моим щекам, через заложенные уши я слышу собственные стоны, и чувствую боль такой силы, которой никогда ещё не было. Я терплю. Я принимаю эту боль и требую ещё большей от своего тела, готовая принять и её. И я встаю, делаю первые слабые шаги в сторону спасения.

Глаза застилает пелена слез, но я по стеночке иду все быстрее и быстрее, получая некоторое странное наслаждение от боли в ногах. Я захожу в гостиную и захлопываю большую деревянную дверь как раз в тот момент, когда в неё втыкается нож. Щелчок, и он начинает ломиться внутрь.

При мысли о том, что именно он установил этот бронебойный кусок деревяшки в этой комнате, у меня вырывается истерический смешок. Я быстро проворачиваю ключ в ящичке письменного стола и достаю оттуда кольт. И очень вовремя взвожу курок, когда дверь слетает с петель и мой любимый муж заходит в помещение. Гримаса злобной радости быстро сходит с его лица, при виде ствола, направленного прямо ему в лоб.

— Кстати, я, кажется, не ответила тебе. Я рада твоему приходу, дорогой. В канун Рождества вся семья должна быть вместе. Не так ли? — в тишине комнаты выстрел прозвучал бы достаточно громко, но его перекрыл звук дверного звонка.

Переступив через тело, я пронеслась к входной двери, быстро надела пальто, замотала порез на шее шарфом и распахнула дверь с самой располагающей улыбкой в мире.

— А знаешь что, мам? Пора вам с папой помириться. Рождество, как-никак, — крепко обнимая пожилую женщину, я надеюсь на её кратковременную память, и что она не вспомнит, что в данный момент я должна сидеть в инвалидном кресле.

— Что-то в тебе изменилась, моя дорогая, — теплым голосом ответила она. — Новая прическа?

— Новая жизнь, мамочка! Новая жизнь…