Йо-хо-хо (джен)

В темноте ничего не видно, но я помню расположение предметов в квартире, поэтому пробираюсь беззвучно. Вот и кабинет — излюбленное место капитана. Когда бы я ни пришёл, он всегда здесь и, похоже, в другие комнаты заглядывает редко. Тихонько открываю. Скрип. Ну, мать твою за ногу! Бесконечно твердите о конспирации, а петли смазать так и не удосужились. Замираю, прислушиваюсь — ни звука. Облегчённо вздыхаю и вхожу. Кресло повёрнуто к стене, но тусклый свет электрического камина позволяет разглядеть руку, безвольно висящую на подлокотнике. Твою мать! Одним прыжком оказываюсь у кресла и с ужасом гляжу в бессмысленные глаза капитана. Нет, только не это! Хватаю его за руку. Какого чёрта? Кожа горячая и пульс лупит, как сумасшедший.

— Что за шутки, капитан? — отступаю на пару шагов.

Свет вспыхивает, будто по команде.

— Это ты нам йасказываешь? — за спиной вырастает боцман.

— Мне кажется, что шутишь здесь именно ты, Октавий, — снова это каменное выражение лица и лишь подрагивающие скулы выдают гнев и раздражение. — Скажи, а если бы эта картина оказалась реальностью, ты бы хоть на миг задумался, что именно твой неразумный поступок отправил псу под хвост всё, что мы создавали десятки лет?

— Поступок? — я делаю ещё шаг назад, но боцман толкает меня обратно к креслу.

— Он ещё смеет вйать! — плюёт слова мне в затылок. — Ты думал, я не догадаюсь, тваёнышь?

Капитан делает знак боцману. Я слышу, как тот яростно пыхтит, но, тем не менее, перестаёт сыпать оскорблениями.

— Ты понимаешь, что поставил под угрозу всех нас? Весь галеон и его тысячную команду? А если бы Ассистенты нашли у тебя целую кипу запрещённых файлов, как думаешь, они продолжали бы использовать старые методы охоты на нас?

— Откуда вам известно, что Ассистенты побывали у меня?

На этот раз капитан не до конца справляется с эмоциями, и гримаса удивления заметно искажает его лицо.

— У тебя были Ассистенты? Ты их видел?

— Нет, но точно знаю, что кто-то из них проник ко мне в комнату.

Мне кажется, или капитан вздыхает с облегчением? Нет, это лишь моё воображение, он снова абсолютно невозмутим.

— Где файлы, которые ты забрал из хранилища?

— Здесь, — я протягиваю флешку.

Он пару минут колдует над своим хендпадом, потом хмурится и сердито глядит на меня.

— Октавий, ты испытываешь моё терпение! Где остальные файлы? Я знаю, ты взял их.

— Я уничтожил всё, капитан! Я привык исполнять приказы!

Сверлю его взглядом с той же силой, что и он меня, а в голове крутится: зачем соврал? Его холодные глаза невозможно жгут, как будто хотят проделать во мне дыру и заглянуть в самую душу. Но я держусь: нельзя дать слабину, по крайней мере, пока боцман здесь. И вот ведь гад, настучал-таки. Тебе не заполучить моего унижения, ублюдок!

— Что ж, хорошо, — капитан бросает быстрый взгляд на боцмана и возвращает мне флешку. — До понедельника можешь быть свободен.

Нет, при боцмане точно не стану ничего говорить. Возможно, потом, когда он уйдёт, а может быть сегодня вообще не подходящий для откровений день. Хотя это к лучшему, я смогу хорошенько покопаться в добытых архивах.

Разворачиваюсь, чтобы уйти и упираюсь в мерзавца-боцмана. Он нависает надо мной, багровый, плюющийся, больше всего похожий на огромный раздавленный гнойник. Презрительно ухмыляюсь.

— Вы что-то хотите сказать?

— Я тебе потом кое-что скажу! — шипит он.

— Не забывайтесь! — бросаю ледяным тоном и вздёргиваю подбородок.

Да что с ним такое? Вроде никогда особо не конфликтовали, и на тебе — лютые враги меньше чем за день. Но как бы то ни было, этот бой выиграл я.

Выхожу на улицу и прячусь в тени соседнего подъезда. Теперь нужно ждать. Голова раскалывается от усталости и напряжения. Впервые за десять лет я позволил себе ослушаться приказа, выказать неуважение, солгать, — и всё в один день. Прислоняюсь затылком к бетонной стене. Проклятое чувство вины гложет и не даёт покоя. Капитан вытащил меня из лап нищеты, дал цель, спас от изматывающей травли, а я так просто, походя, обманул его доверие. Что за отвратительное ощущение, когда вдруг понимаешь, что ты как был трусом, так трусом и остался. Отложить разговор до понедельника? Да я с ума сойду! Вжимаюсь в стену. Отсюда хорошо виден соседний выход, и я не пропущу момента, когда боцман, наконец, отправится восвояси. Дай бог, чтобы это действительно того стоило.

Похолодало. Я кутаюсь в пальто. Датчики на теле начинают попискивать — это включилась система поддержания стабильной температуры. Моя кожа не способна защитить, она предназначена для одной единственной работы. Я уже привык к высоким звукам, что периодически раздаются в районе предплечья. Там зашита электроника. Сотни микросхем поддерживают, защищают, выводят, синтезируют. Если бы не они я бы и не узнал, сколько работы выполняет обтягивающая кости оболочка.

Мысли прерывает скользнувшая в подъезд тёмная фигура. Ассистент! Что ему здесь надо? И почему один? Они никогда не ходят поодиночке, только группой. Выжидаю пару минут и бросаюсь за ним. Не представляю, чем смогу помочь, если вдруг мои опасения оправдаются, но всё же трое против одного лучше, чем двое.

Я не ошибся — дверь хлопает на третьем, но как-то уж слишком буднично для подобного визита. Это означает лишь одно — они готовились и заманивают крысу в мышеловку. Взбегаю по лестнице, моё присутствие лишним не будет. Код замка изменён, поэтому вожусь на несколько секунд дольше обычного, успевая прошептать несколько излюбленных ругательств. Пробираюсь к кабинету. Дверь закрыта плотно, вдобавок люди разговаривают приглушённо, поэтому приходится мыслить быстро и примитивно. Бегу на кухню, хватаю первый попавшийся стакан и, метнувшись обратно, прижимаю к стене — благо перегородка тонкая. Теперь я могу различить почти каждое слово.

— Зачем вы позвали меня, господин Кортес? — голос незнакомый, заискивающий и такой сладкий, что я на миг чувствую себя мухой, увязнувшей в банке засахаренного мёда.

Кто кого позвал? Плотнее прижимаюсь ухом к стеклянной поверхности. Бред какой-то!

— Вам придётся вернуться в «Опору» и ещё раз всё проверить.

Голос капитана. Чёрт меня дери! «Опора» — гостиница, где я живу. Что это значит?

— Мы докладывали вам, господин, — медовый голос становится приторным. — Ваш парень чист.

— Ещё раз повторяю… — капитан отделяет каждое слово, но его бесцеремонно перебивают.

— Да что ты с ним цацкаешься, Тиберий! Шавки вроде него существуют, чтобы выполнять работу без промедления и вопросов! — я могу поклясться собственной жизнью, что говорит боцман, но дикция, высокомерный тон, а больше всего фамильярность обращения к капитану совершенно сбивают с толку.

Я слышу звук шагов и тихий писк Ассистента.

— Ты понял, холуй? Делай, что велено! — боцман не орёт как обычно, а говорит жёстко и весьма убедительно даже для меня, что делает его голос похожим на тот, каким отдаёт распоряжение адмирал.

Снова звук шагов.

— Как пожелаете, господин, — лопочет Ассистент. — Дополнительные указания будут?

— Если всё-таки найдёте, — я только слышу, но перед глазами отчётливо всплывает боцманский хищный оскал. — Разворошите гнездо и уничтожьте трутня.

— Но, господин Кесарь… — неуверенно выдаёт капитан.

Я застываю. То, что говорит таким знакомым голосом этот человек, не укладывается ни в какие известные мне рамки. Кто ты, капитан Тиберий Кортес? А ты боцман — Кесарь? Палач и дознаватель, лучший из лучших, человек под маской, что отлично скрывает лицо, но, увы, не способна утаить звериной натуры. Быть того не может…

Моё, сжавшееся от ужаса, сознание, словно кусок мороженой рыбы разрубает отточенный голос палача:

— Ты хочешь мне возразить, Тиберий?

— Нет, господин, но мы столько в него вложили, — капитан мямлит, будто портовая шлюха, пойманная на воровстве.

Грохот.

— Чего тебе на самом деле жалко, Тиберий? Денег или твоего неблагодарного щенка?!

Молчание.

— Вспомни, как ты клялся в верности, как валялся у меня в ногах, а Кортес? Помнишь, что я сказал тебе тогда?

Тишина.

— Я сказал, что отныне они будут моим оружием, а ты — рукой, которая нажимает на курок. Всё, что тебе нужно делать — задавать им направление для выстрела и во время избавляться от тех, кто вышел из строя!

Мне захотелось немедленно выломать запертую дверь, ворваться в комнату и врезать кулаком боцману между глаз. Я даже почувствовал лёгкое жжение на тыльной стороне ладони и ясно представил себе, как вместо меня воздаёт подонку благородный и смелый человек, за которого я ещё сегодня утром готов был отдать жизнь — мой капитан. Но услышал я только покорное:

— Да, господин.

Тупая, жалкая, бесполезная единица! Бессильно сцепляю зубы и сжимаю кулаки. Ты хуже самой низкой твари!

Шаги приближаются в двери. Отскакиваю и начинаю осторожно пробираться к выходу.

— Ах да, — шаги замирают. — И бабу эту с выродком не забудьте. Нам не нужна лишняя шумиха.

Вздрагиваю всем телом, стакан выскальзывает из задеревеневших пальцев и, ударившись об пол, с громким звоном разлетается на тысячи мелких осколков. Я тупо смотрю, как стеклянные брызги осыпают мои ботинки, не обращая внимания на стук распахнувшейся двери. Передо мной возникает перекошенная злобой рожа боцмана. Он что-то орёт. Я как в бреду отступаю, пытаясь стряхнуть с себя внезапное оцепенение. Резкая боль вдруг вгрызается в спину чуть выше лопатки, и я, непроизвольно вскинув руки, барахтаюсь в воздухе, как притопленный кутёнок. Сразу становиться тихо, а потом темно.

* * *

Зловонная жижа засасывает, причмокивая, словно пухлый ребенок, уплетающий цветной леденец. Чавкающие звуки эхом отдаются в голове, заставляя работать агонизирующий ужасной болью мозг. Подчиняясь приказу, тело бьется в конвульсиях, но липкий грязевой кисель крепко держит добычу, затягивая всё глубже, туда, откуда уже никому не достать. Снова дергаюсь, но скорее для успокоения. Чтобы там, где я, быть может, совсем скоро окажусь, мне не было стыдно за свое бездействие.

— Он здесь! — кричит кто-то, и этот крик подобно мне тонет в студенистой массе городских отходов.

Усталость накрывает тяжелым одеялом, превращая в ничто. Грязь касается подбородка, обволакивает, манит. Почти не чувствую боли. Как хорошо, как спокойно. Закрываю глаза и подчиняюсь. Ляля, Алёша, простите…

* * *

Тук-тук, бам. Тук-тук, бам. Жуткий звук, противный. Будто кто стучит затуплённым осколком оргстекла по оголенному нерву. А теперь и стон. Протяжный, заунывный. Да заткнись же ты! Господь Всемогущий! Этот отвратительный стонущий звук издаю я.

— Посмотри на меня, Октавий!

С трудом разлепляю закисшие веки. Склонившийся надо мной человек — очень высокий, он даже пригибается, чтобы не касаться макушкой потолка, но мне знакомо его лицо. Напрягаю память и слабо выдаю:

— Шаротел?

Удивленно вскидывает брови, его нижняя губа чуть отвисает, а щеки надуваются. Если бы не отсутствие шипов, сейчас его было бы не отличить от испуганной рыбы-шара.

— Зачем ты такой огромный, Шаротел? — щурюсь от яркого света, ужасной рези в глазах и странного тумана, который создает впечатление запотевшего окна. — Перестань стучать, это отвратительно.

Шаротел исчезает. Шипение.

— Доктор, мне нужна ваша помощь! — кричит он откуда-то сбоку.

Через пару мгновений надо мной уже нависает неизвестный бородач в очках и темно-коричневом хэбэшном костюме. Он сосредоточено возится около меня, перебирает тонкие и толстые трубки, прокалывает их длинной иглой, подсоединенной к металлической нити — по крайней мере, блики искусственного света, перебегающие по ней снизу-вверх, заставляют меня так думать. Быстрые, умелые движения врача завораживают.

— Шаротел, — зову я тихо. — Что происходит?

— Потерпи, Тав, сейчас будет полегче, — говорит тот таким тоном, будто я маленький мальчик, разревевшийся из-за ушибленной коленки.

— Полегче? — озадаченно переспрашиваю. — Ты о чем?

— Боль скоро уйдет, — поясняет он.

Замираю, прислушиваясь к собственным ощущениям. Никакой боли. Точнее, вообще ничего, даже привычного покалывания в пальцах.

— Похоже, что уже ушла, — сообщаю чересчур увлеченному врачу.

Бородатый доктор роняет очередную трубку, Шаротел снова появляется в поле зрения.

— Ушла? — спрашивают оба моих посетителя одновременно.

— Никакой боли, — подтверждаю. — А должна быть?

— Не то слово, — изумленно выдыхает Шаротел. — Они же тебя распотрошили, вытащили всю электронику, а потом бросили в химические стоки.

— Они? — я силюсь вспомнить, но память как будто в коме — сплошная чернота.

— Кортес и Кесарь…

Имя вгрызается раскаленным прутом, заставляя соображать быстрее, разум вздрагивает, как вспугнутая пичужка, и сбивчиво выдает несколько картинок.

— Шаротел, капитан предал нас! — непроизвольно выкрикиваю я.

— Я знаю, — он наклоняется к доктору, уже успевшему зачем-то усесться на пол. — Дадите нам десять минут?

— Конечно, Антон Павлович, — бородач отпускает пучок разноцветных проводов и поднимается. — Но ни минутой больше. Я буду поблизости.

— Ого! На моей памяти по имени-отчеству обращались только к двум людям, — удивленно говорю я, переключая внимание с врача на Шаротела. — И одним из них был жутко важный политикан.

— А вторым? — тихо спрашивает собеседник.

— Мой дед, — при воспоминании о лучезарной улыбке и мелких морщинках вокруг черных, смеющихся глаз, мне самому хочется улыбнуться, но отчего-то никак не выходит.

— Дмитрий Васильевич Дягилев, — вдруг поизносит Шаротел и сжимает мое плечо.

Я тупо смотрю на его ладонь, хватая воздух ртом, как выброшенная на берег камбала. Мысль о том, что я не чувствую прикосновения меркнет по сравнению с растущим числом вопросов к непонятному человеку, который только что назвал полное имя моего деда.

— Как жаль, — продолжает тот, глядя на мои безуспешные попытки сбросить его руку, — что судьба привела тебя на «Месть Невежественных» раньше, чем мы поняли кто ты и на что способен.

— Да кто ты сам такой, чтобы жалеть меня? — наконец выкрикиваю я, едва справляясь с эмоциями, отчего голос приобретает визгливые интонации.

— Олег, послушай, ты нужен нам, иначе мы не стали бы рисковать безоговорочным доверием Кортеса и Кесаря.

Из моей груди рвется отчаянный стон. Не может быть, чтобы я настолько запутался в собственных иллюзиях! Шаротел — рядовой матрос, невзрачный, неповоротливый, неуверенный. Если бы меня попросили описать его, то словесный портрет состоял бы из одних только «не». Я даже его имени никогда не спрашивал, просто не считал нужным утруждаться. А, оказывается, ему известны не только подробности моей жизни, но и мое собственное имя, причём настоящее, данное при рождении, то, которое я хранил в строжайшей тайне и не говорил даже Ляле.

— Кто ты? — рычу сипло, беспомощно, словно раненый пес, на котором уже щелкнул карабин поводка.

— Я — капитан фрегата «Освобождение».

— А-а-а, — пытаюсь насмешливо скривить губы, но опять ничего не выходит, — тоже играешь в кораблики?

Он делается пунцовым, но ни одним словом не выдает гнева.

— Подобное истребляется подобным, — произносит нравоучительно.

— Вы тоже несете свет? — тон моего голоса становится язвительнее.

— Если представится возможность.

— Ха!

— Повторяю, ты нам нужен.

— Решили украсть основное оружие конкурента? Умно.

Я вижу, что моему собеседнику стоит огромного труда продолжать разговор спокойно, но мне это только на руку. Я хочу заставить его говорить. Пусть разозлиться, выйдет из себя, тогда и посмотрим, что он такое.

— Вижу, сегодня разговора не получится, — прищурившись говорит Шаротел.

— И правильно, — жёстко парирую. — Зачем вообще капитану опускаться до разговора с предметом неодушевленным? Проще пристегнуть его к поясу цепью и время от времени пускать в ход.

— Если тебе повстречался не тот человек, не стоит думать об остальных также, — его щёки заметно подрагивают.

— Достаточно! — если бы я мог, я бы отвернулся к стене. — Мне не нужны твои изъезженные нравоучения. Оставь меня в покое, Антон Павлович. Считай, что я списался «на сушу».

— Я, конечно, не ожидал, что ты станешь благодарить, — в голосе собеседника теперь отчетливо слышна ярость, — но надеялся, что заслужил уважение и возможность быть выслушанным.

— За что мне уважать тебя, Шаротел? — выплевываю слова. — Не за то ли, что выловил меня из вонючей лужи и поместил в стерильную коробку, лишив возможности двигаться? Как по мне, так ты еще хуже Кортеса, он забрал свое, а ты позарился на чужое!

Ну, давай же, давай, переступи эту черту, покажи мне истинное лицо!

— Не я лишил тебя этой возможности, заносчивый ублюдок! — орет Шаротел бешено вращая глазами. — А ты сам. Ты уверовал в собственную исключительность и вознесся слишком высоко, чтобы видеть дальше своего носа. Если бы не Дмитрий Васильевич, я бы никогда не обменял твою паршивую жизнь на годы нашей работы отнюдь не безуспешной работы в логове врага.

— Прекрати осквернять имя моего деда своим поганым языком! Что ты вообще о нем знаешь? — теперь и я по-настоящему выхожу из себя.

— Дмитрий Васильевич основал «Освобождение», он был первым, кто не сдался, не забился трусливо в самый темный угол норы, а открыто заявил о намерении противостоять всем тем, кто уничтожает литературу, музыку, искусство, подменяя их паршивым, низкопробным дерьмом. За это он поплатился жизнью.

Открываю рот, чтобы возразить, но вдруг понимаю, что мне в сущности нечего сказать: если кто и мог ради идеи не пожалеть жизни, то только дедушка.

— Дед умер своей смертью, — только и могу промычать я.

— Да? — Шаротел криво улыбается. — Ты тоже позавчера чуть не умер «своей смертью». Между прочим, это первый раз, когда Кесарь провалил роль переправляющего на тот свет, до сих пор он справлялся с ней отменно.

Я чувствую, как в горле нарастает удушающий ком. Позавчера? Но вместо этого вопроса задаю другой:

— Как случилось, что капитан продался Кесарю?

— Это долгая история, — Антон качает головой. — Кесарь — мастер по части давления на болевые точки, одну такую он и обнаружил у Кортеса около восьми лет назад. Нужно сказать, что к ужасу последнего и к несчастью всех тех, кто, подобно тебе, верил в праведность цели, она была чуть ли не единственной, но именно такой, которая даже при легком нажатии откликается невыносимой болью.

— Хочешь сказать, у тебя нет таких точек?

— Есть, — заметно мрачнеет, но взгляда не отводит.

— Так как же я могу быть уверен, что ты завтра же не отдашь ему и меня и остальных, поверивших в твои сказки?

— Такой уверенностью не обладаю даже я сам, именно поэтому предлагаю тебе заменить меня на капитанском мостике, тем более что он принадлежит тебе по праву.

Вот это действительно неожиданно, я даже пару раз моргаю, прогоняя наваждение.

— Я не ослышался, Антон? Ты предлагаешь мне свою власть? Просто так, не требуя ничего взамен?

— Ради памяти твоего деда и ради всех нас.

— Оставь это мерзкий пафос, — презрительно хмыкаю. — Я не верю ни единому слову. Властью не делятся, а уж тем более не дарят, только если не задумали получить намного больше.

— Ты прав, Олег, я верю, что передав «Освобождение» тебе, я очень скоро получу больше, а именно «Месть Невежественных», а может и что-то ещё, чем правительство вызывает у народа иллюзию неповиновения. И тогда мы покажем людям, что их любимое печенье с «сюрпризом» всего лишь очередной инструмент превращения личности в стадное животное.

Я скривился. Снова пафос. Глупый фанатик, даже если нас и наберется пару тысяч, нам все равно не выстоять перед миллионной армией раболепствующих крыс, мечтающих о том, как бы загрызть неверных. А учитывая, что на сцене Кесарь, то и до этого вряд ли дойдет.

— Только не говори, что такая честь мне оказана только потому, что я ношу фамилию вашего основателя.

— Вовсе нет, — он почему-то резко тушуется и отводит взгляд. — Просто я знаю, что ты сможешь справиться с этим лучше, чем кто-либо другой.

— Сдается, ты что-то не договариваешь, мой целеустремленный друг, — недоверчиво цокаю языком. — В любом случае, мой ответ — нет! Так что лучше заткнись и помоги мне сесть.

Он вскидывается и бежит выполнять мою невежливую просьбу так, будто я уже капитан, отдающий приказы. Я же, осмысливая сказанное, беспомощно наблюдаю, как краснеет и отдувается Антон, пытаясь придать моему телу более-менее вертикальное положение, но внезапная возня за дверью отвлекает от тяжелых раздумий.

— Что вы себе позволяете, молодой человек, здесь вам не гостиница!

— Это срочно, лучше не стойте у меня на пути, доктор.

Вспотевший от натуги Антон резко бросает свое «увлекательное» занятие и, оставив меня в неестественной позе, стремглав бросается к двери. Та распахивается, чуть не задев его по носу. На пороге возникает тот самый подросток, что помогал мне в архиве.

— Я все-таки опередил их, капитан! — орет он дурным голосом, потрясая чем-то черным, ловит мой взгляд, бледнеет и пытается неуклюже спрятать предмет за спину.

— Откуда у тебя это? — отрывисто спрашиваю мальчишку и ужас захлестывает меня десятиметровой волной.

Он пятится назад, издавая высокие нечленораздельные звуки.

— Балда! — выдыхает Антон и, обернувшись ко мне болезненно морщится.

— Ч-что с ними? — заикаясь, спрашиваю я.

Антон хватает полу своего пиджака и остервенело мнёт, а я завороженно смотрю как сжимаются и разжимаются пухлые пальцы, превращая искусственную шерсть в жатую тряпку.

— Отвечай, сволочь! — начинаю с низкого шипения и заканчиваю высоким звенящим воплем.

— Несколько дней назад в «Опоре» случился пожар, — тараторит Антон, вперив взгляд в пол. — Погибли несколько постояльцев и...

Он замолкает.

— Отдайте! — угрожающе рычу, бросая яростный взгляд на поскуливающего в углу мальчишку.

Тот затравлено глядит на своего капитана. Пухлый кивает. Пацан испугано косясь на меня, подбирается к кровати, и аккуратно кладет рядом с моей неподвижной рукой два обугленных предмета, после чего со всех ног несется прочь из палаты, спотыкаясь обо все, что хоть немного выпирает над полом. Собрав волю в кулак, подзываю Антона ближе.

— Хочу прикоснуться к ним, — тихо говорю я.

Тот осторожно кладет мою ладонь поверх оплавленного носителя. Я не чувствую его кожей, но помню, какие ощущения должны возникать от прикосновения к прорезиненному корпусу. Душа осыпается мелкими прозрачными осколками, будто стакан, что я уронил в доме Кортеса, а сердце плавится как видно возжелав стать похожим на лежащий рядом кусок металла.

— Я думаю, информация не пострадала, — слабо выдаёт Антон.

— Ещё, — безразлично говорю я.

Он дрожащими пальцами забирает носитель. Рука падает на толстую книгу, лишь чуть-чуть обгоревшую в нескольких местах.

— Где она была? — спрашиваю чужим, глухим голосом.

Молчание.

— Верни его, — настойчиво требую, глядя в сторону двери.

Антон выскакивает вон, но вскоре возвращается, волоча за собой трясущегося мальчишку.

— Где ты взял её? — спрашиваю громко и жестко.

Паренек вздрагивает, будто от удара.

— Мальчик накрыл своим телом, — еле слышно выдаёт он и до крови кусает губы.

Закрываю глаза. Из темноты выныривает заплаканное личико Алёши. Папа!

Тук-тук-бам, тук-тук-бам. Лихорадочно шарю взглядом по тошнотворно ярким стенам палаты. Небольшой умывальник у одной из них зловеще поблескивает начищенным краном. Тук-тук-бам.

— Это вода, Шаротел! — истерично ору я. — Это стучит проклятая вода. Закрой ее, слышишь? Немедленно закрой!

Мальчишка шарахается в сторону, Антон кидается к крану и остервенело лупит по рычагу. Тук-тук-бам, тук-тук...

Я сцепляю зубы и слышу, как будто со стороны, страшный, нечеловеческий вой животного, с которого живьём содрали кожу.

— Ы-а-а-а-а!