Дороги  (гет)

На севере нет безопасных дорог, это так же истинно, как снежное поветрие в первый день после конца лета. Даже лорд Эстерг, прозванный Великим, сгинул где-то на ледяном тракте вместе с целым отрядом рыцарей, и было это пять столетий назад. Редкие купцы и путешественники, возвращаясь в родные края, рассказывали, что видели вмерзшие в ледяной панцирь трупы, растерзанные и изуродованные, но не тронутые разложением; сотни и тысячи тел убитых на лесных трактах за многие века — если бы они все разом восстали, их было бы больше, чем в самой большой армии самого могущественного лорда.

Предчувствие сжало сердце Рейвина холодной когтистой рукой в тот самый момент, когда он заметил, что повозка начала терять ход. Невозможно было предположить, что чистокровная снежная лошадь просто устала в пути — известно, что они никогда не устают, сколько бы тяжелой ни была ноша. Не зря ведь мастера-книжники никак не могут прийти к согласию в спорах о том, являются ли эти существа животными или духами. Повозку несколько раз несильно встряхнуло, как если бы снежные скакуны могли спотыкаться, а потом она и вовсе остановилась.

— Я посмотрю, в чем дело, — произнес Крианс и поднялся, намереваясь выйти.

— Нет, сиди здесь, — остановил брата Рейвин. — Я сам.

Он снял засовы, скрепляющие две створки задней стенки кузова, и спрыгнул с подножки, лед заскрипел под шипами его сапог, и снежинки роем крошечных жалящих иголочек налетели за воротник. Мужчина обошел фургон, и его мрачное предчувствие превратилось в ясное и жестокое осознание, едва он увидел лошадь. Она еще жила — хрипела, мотая головой, из ноздрей вместе с паром вырвались кровяные брызги. Тащить повозку, да и просто идти, она уже не могла — поземники объели ей ноги до самых костей. Рейвин просунул руку под круп лошади, оторвал присосавшегося к ее брюху уродца. Поземник шипел и злобно скалился окровавленным ртом с тремя рядами мелких черных зубок, изворачиваясь и пытаясь впиться в руку мужчины. Рейвин раскрутил его за задние конечности, ударил об лед и с силой наступил на ощерившуюся морду. Голова нечисти лопнула под кованой подошвой, как перезревшая ягода, брызнув гнилой слизью. Если бы всех ночных тварей было так же легко убить… Одни только поземники — не беда, это существа скорее отвратительные, нежели опасные; хотя в деревнях рассказывают, что небольшая стая этих кровососущих тварей может заживо обглодать взрослого человека.

Лошадь припала на передние ноги, а потом завалилась на бок, зазвенев цепями упряжи и издав жалобный звук, почти похожий на человеческий стон. Рейвин не обратил на это никакого внимания, он пристально вглядывался в хвойную чащу, в пространство между стволами ближайших деревьев, пытаясь в тенях сумерек разглядеть другие тени. Он знал, что они уже там, он чувствовал их хищные взгляды на себе, с обеих сторон леса и даже снизу, из-под грязно-серого льда, на него смотрели мертвые глаза. Молодой лорд вспомнил поговорку, которую любил повторять его старый мастер-наставник: «В лесу всегда царит ночь, даже когда светит солнце». А значит, и Рейвин, и его спутники будут все мертвы еще до наступления темноты.

Северяне редко молились. Неизвестный не требовал ни молитв, ни жертв. Зачем просить о милости самого милосердного из богов? Зачем задабривать подарками того, кто и так добр к каждому? Дорога к нему была открыта для всех людей, кроме тех, что были превращены в упырей, ибо их души заперты в телах и исчезают, если нежить уничтожить. Южане считали Неизвестного бессильным, но только оказываясь посреди Брейнденского леса, где верхушки деревьев поднимались выше смотровых башен, они понимали, сколь ничтожны их родные боги, сколь бесполезно взывать к ним. Рейвин не произнес ни молитвы, ни проклятия, молча вернулся в фургон, успев заметить боковым зрением, что упыри выходят из-за деревьев уже не таясь. Мужчина тщательно затворил за собой все засовы и повернулся к спутникам. Крианс и Лейлис напряженно смотрели на него. Он мог бы ничего не говорить — если в мягком голубоватом свете феатты они разглядели выражение его лица, то им все стало ясно и без слов.

— Нежить, — выдохнул Рейвин спустя несколько мучительных секунд, отмечаемых тяжелыми ударами сердца. Крианс со стоном отчаяния закрыл лицо руками, а Лейлис крепче прижала к себе сверток с младенцем.

Рейвин остро чувствовал, что они нуждаются в его словах, как никогда прежде, но застыл в молчании, прислонясь спиной к дверце. С Криансом проще, он все-таки воин, родился и вырос в северных землях. А Лейлис… Как объяснить женщине с юга, что ее муж и лорд не может защитить ее? Как передать ей спокойную гордую покорность неизбежному? Достойно мужчины сражаться с врагами, защищая близких, но только не когда враг — сам север. Лорд Эстергар, его брат, его жена и единственный сын умрут, и это можно только принять, а не унижать себя отчаянными попытками вырваться, уподобляясь загнанным в угол крысам. У Рейвина осталась только одна обязанность — спасти их того, что хуже смерти, но у него было слов, чтобы выразить это женщине, так отчаянно прижимающей к груди их первенца.

И все-таки Рейвин ее недооценил. Она уже стала настоящей северянкой, его маленькая пастушка из дома Хостбин. Она уже давно перестала плакать по ночам от страха перед зимой и от тоски по теплым землям родного графства, сплошь покрытым заливными лугами. Воющие месяцами вихри выморозили в ней мягкость и беззаботность, сделали по-северному решительной, резкой и стойкой, как вантерская сталь, которая на холоде становится твердой, как тысячелетний ледник. Она умела разжечь костер посреди метели, умела приготовить жаркую мазь — единственное эффективное средство от обморожения. Его Лейлис не испугалась ни упырей, ни их хозяев с жидким холодом вместо крови. Она все поняла и достала из-под меховой подкладки рукава тонкий кинжал в серебряных ножнах, инкрустированных голубыми опалами, с навершием в виде головы барса — подарок Рейвина на свадьбу.

— Сделай это сам, — сказала она, и ее тихий нежный голос, данный богами для песен и молитв, не дрожал, а в теплых карих глазах не было слез. Северные женщины не плачут, чтобы влага не замерзала на их щеках. Он принял кинжал — рукоятка, обтянутая кожей, всегда оставалась теплой. В самом деле, не делать же это кривым охотничьим ножом, которым он сдирал шкурки кроликов и осатр и свежевал лосей и косуль, нет, только благородным клинком, который мужчина дарит женщине, чтобы та могла оберегать свою честь. Лейлис распутала сшитое из куньих шкурок покрывало и вытащила ребенка из овчинного кармашка. Рейвар не спал, а может быть, только что проснулся, но не заплакал, продолжая сосать смоченную в дратхе тряпочку. У ребенка были глаза его отца — цвета воды в озере Асмри, цвета неба в первый день зимы, цвета сводов ледяной усыпальницы Эстергаров. Рейвин ласково погладил мальчика по раскрасневшемуся личику и ослабил завязки шерстяного воротника рубашечки, открывая белую пухлую шею. Малыш был упитанным и здоровым, мать почти до года кормила его грудью, пока было молоко. Рейвар, старший и единственный сын Рейвина — он должен был стать следующим лордом дома Эстергаров. Ребенок завертелся и захныкал, а Лейлис шумно, со всхлипом втянула воздух и стала исступленно целовать его лобик под вязаным чепчиком, щеки и носик, успокаивая и укачивая. Неизвестный, если ты милосерден, почему не сделал так, чтобы дитя спало? Рейвин смотрел в глаза сына, когда забирал его с рук Лейлис, когда вытягивал из ножен кинжал. Все произошло быстро и бесшумно — один глубокий укол сбоку в горло, и кровь, исходящая паром, черная в свете феатты, потекла по воротничку и на рукав дублета Рейвина. Мужчина завернул мертвого младенца в шкуры и уложил на подушки. А в следующую минуту там же, над телом своего ребенка, прижимал к своей груди и целовал Лейлис. Говорят, страсть в северянах пробуждает только битва, и, наверное, в этом была правда — ни в одну из ночей Рейвин не дарил жене столь жарких поцелуев. Он любил ее, свою скромную и тихую леди, осенний цветочек с полей Хостбинов, любил, наверное, со дня, когда впервые увидел, но чувства редко прорывались сквозь ледяную корку его вечной угрюмой серьезности. Лейлис, золотая искорка, как она не потухла в этой чужой, суровой земле, в окружении мрачных незнакомых людей?

— Убей как можно больше этих тварей и иди к нам. Мы будем ждать тебя на солнечной дороге, — ее голос, мелодичный, как перезвон капели, звучал по обыкновению тихо и уверенно. Все так и будет — светлая дорога к Неизвестному, они пойдут по ней вместе, только сначала ее муж должен исполнить свой долг, как воин и глава дома.

— Я обещаю не задерживаться.

Порождения зимы и мрака уже скреблись в дверцу фургона. Рейвин, торопясь, срывал застежки ее шубы и разрезал шаль. Северянки — даже жены лордов — не носили корсеты с вшитыми твердыми пластинками, и на Лейлис были надеты только две теплые сорочки светло-бежевого льна. Лезвие прокололо ткань и почти без усилия вошло под левую грудь женщины, до самой рукоятки. Вдоль кружевной оторочки поползла темная карминовая змейка, и последний вздох возлюбленной замер на губах Рейвина.

Он вытер кинжал о свой, и так уже пропитавшийся кровью, рукав и вернул в ножны. Потом уложил тело Лейлис рядом с ребенком, в ту же позу, в какой они совсем недавно спокойно спали, и укрыл своим меховым плащом. Не такие почести положены Эстергарам, не такое место последнего успокоения. Его жена и сын должны были лечь в ледяной усыпальнице, и много, много позднее. Из короткого оцепенения Рейвина вывел донесшийся из-за двери вой, протяжный и жуткий, царапающий мертвое горло. Лорд перевел взгляд на брата. Тот сидел, вжавшись в угол и уткнувшись лицом в колени.

— Крианс…

Он ведь еще совсем мальчик, всего год назад получивший свой первый настоящий меч. С рождения был болезненным, худеньким и слабым — мать даже не целовала его, уверенная, что он не доживет до пяти лет. А Крианс выжил, и получил меч, и стал полноправным представителем дома. Рейвин думал, что через пару лет будет резать белого вепря на свадьбе своего единственного брата, а Лейлис поднесет молодым ритуальную чашу, полную дратхи… По обычаю, это положено делать матери жениха, но их мать легла в ледяную пещеру несколько лет назад и покоится рядом с со своим мужем. Неизвестный, если ты милосерден, почему брат лорда Эстергара должен умереть тринадцати лет от роду, не прославившись в сражении, не познав женщину, не оставив наследника?

Крианс поднял голову, его гладкое, почти детское лицо в синих тенях светильника выглядело жутко, взгляд метнулся к кинжалу в руке брата. Теплая, обтянутая кожей рукоять — Рейвин сам не заметил, как она снова твердо и привычно легла в его ладонь.

— Нет… Нет, брат, я не хочу так! — отчаянно прошептал мальчик.

— Ты знаешь, что хозяева упырей делают с людьми? Знаешь, что с тобой будет, если попадешь к ним живой? — жестко спросил лорд.

— Да, — голос предательски дрогнул. — Но я все-таки хочу умереть иначе. С мечом в руке и рядом с тобой. Я в жизни ничего не сделал, так позволь мне хотя бы умереть, как мужчине.

Рейвин сжал его руку в знак уважения и обнял. Мальчик… он едва до плеча достает старшему брату, а хочет не уступать хотя бы в отваге — Эстергар.

— Сними плащ, он будет только мешаться, — посоветовал Рейвин и, пока Крианс расстегивал прихотливые фибулы в виде барсов, прислонился к одной из створок дверцы, прислушиваясь. Мертвяки уже облепили фургон, царапая крепкие толстые доски, скрежеща зубами по металлическим нашлепкам. Зачем ждать, пока они опрокинут повозку и вытрясут их наружу, как речных угрей из ловушки? Рейвин обнажил меч, клинок из вантерской стали, оружие лорда. У Крианса тоже был хороший меч, чуть более легкий и гораздо менее древний. Наверное, замковый кузнец, выковавший клинок, вложил в него больше мастерства, чем успел нынешний владелец.

Рейвин отпер засовы и резко распахнул обе створки, отбросив назад ближайших упырей, пинком отпихнул карабкавшегося на подножку. Мертвяков было не мало, и из леса шли все новые и новые. Лишь немногие из них были облачены в доспехи и держали в руках клинки, не заточенные, ставшие хрупкими от холода, от рукоятей до лезвия покрытые фестонами намерзшего льда. Первого бросившегося на него мертвяка мужчина разрубил буквально пополам, такая рана не затянется даже мертвой плотью. Крианс сообразил, что рядом с братом будет только мешаться, и отпрыгнул в сторону, чудом увернулся от удара двусторонней секиры, с полуоборота вогнал меч в горло вторично занесшего оружие упыря.

Рейвину казалось, что он ничего не слышит — ни скрежета подкованной обуви по льду, ни ударов стали о сталь, ни жутких звуков, издаваемых нежитью. Он не обращал на это внимания, не думал о технике ведения боя, отдаваясь рефлексам и ярости. Он торопился к Лейлис и лишь изредка оглядывался на брата. Мальчик был достаточно ловким и подвижным, вертелся и плясал, чередуя вольты и выпады, и продержался дольше, чем предполагал Рейвин. Один из упырей вцепился зубами в запястье правой руки Крианса, и мальчик выронил меч. В следующее мгновение не меньше десятка тварей бросились на него одновременно, повалив на землю. Больше Рейвин не видел брата. Крики, а потом не менее страшные и мучительные стоны не смолкали долго, пока вооруженный обломком копья мертвяк не пригвоздил ко льду истерзанное тело мальчика.

Время перестало существовать для Рейвина. Не то замерло, не то, наоборот, неслось с невероятной скоростью. Он даже не замечал, что пола дублета и ткань штанины пропитались кровью, сочащейся из глубокой раны. Только тяжесть двуручного меча, месиво изрубленных тел под ногами, сгущающаяся темнота ночи, которая уже не могла принести больше ужасов.

Повелитель упырей наконец-то появился, неслышно и невесомо скользя по льду. Он был красив, насколько вообще может быть красиво не живое и не мертвое существо, никогда не бывшее человеком. С ним не было надежды справиться. Существо вытянуло вперед белую руку и медленно сжало тонкие и длинные, казавшиеся скелетированными, пальцы в кулак.

— Твоя душа моя. Я получу ее и заключу навеки, — голос хозяина нежити был таким же неопределенным, нечеловеческим, как и сама его суть.

«Этому не бывать!» — хотел крикнуть Рейвин, но в легких, горящих огнем, уже не осталось дыхания. Он широко взмахнул мечом, и отрубленные пальцы существа покатились, как игральные кости, и почти с таким же звуком. Рана на бедре и инерция заставили припасть на одно колено. У существа тоже было оружие. И вторая рука, чтобы занести его. Повелитель упырей ответил таким же широким, горизонтальным ударом, прорубив и кожаный, с металлическими вставками, нагрудник, и плотное сукно дублета, и плоть. Боль резанула поперек груди, хотя, казалось бы, было уже давно не до нее. Лорд Эстергар медленно повалился навзничь, но соприкосновения с ледяной поверхностью так и не почувствовал.

Первым ощущением, пришедшим к нему, мгновение или вечность спустя, было тепло солнечных лучей, падающих на лицо. А потом такое же теплое прикосновение мягкой женской ладошки. В этом Неизвестный всегда являл милосердие.