Династический кризис (джен)

Когда Колосов узнал об участии сына в заговоре — узнал, естественно, от Керимова — он в первый и единственный раз сорвался. Он всегда был спокойным и уверенным в себе, но в ту минуту…

Под руку попался очередной бесценный дар английского правительства — присвоенная в колониальную эпоху фарфоровая ваза династии Мин.

— Хорошо, что это была всего лишь копия, — почти что ровным голосом произнес Изиль, поднимаясь с пола и прижимая руку к ране на лбу, пытаясь остановить кровь.

— Убирайся отсюда! Пошел вон! — прорычал Колосов. — И не думай, что я не проверю твою причастность к этому!

— Просмотрите материалы дела, товарищ Колосов. Просто просмотрите их.

Главный комиссар, чуть пошатываясь, вышел из рабочего кабинета вождя. С той стороны резных дубовых дверей стояла женщина в форме старшего офицера Приказа — первая красавица Империи и не самая красивая страница в биографии ее правителя.

— Товарищ Колосова, — обратился к ней Керимов. — Заберите у вождя оружие и позаботьтесь о его безопасности в ближайшие несколько часов.

— Я… я не уверена, что он хочет меня видеть сейчас. То есть, уверена, что мое присутствие сейчас нежелательно… Это он с вами сделал? Вам скорее нужно к врачу.

— Да, а вам нужно выполнить приказ, — жестко повторил Керимов и пошел по коридору, очевидно, не в направлении медицинского крыла.

Когда женщина все же отважилась войти в кабинет, она увидела, что вождь сидит за столом, бессильно закрыв лицо руками, на которых вдруг стали заметными набрякшие старческие вены. На голове, за несколько минут, прибавилось седых волос, как за десяток лет, черными оставались только виски, которые он обычно красил. Папка и вылетевшие из нее бумаги валялись на полу, как и осколки китайской вазы.

— Лена, подойди, — простонал Колосов. Он мог называть ее по имени только наедине, вне рабочих помещений. Она его — и того реже. Он судорожно сжимал ее гладкую изящную ручку, его узловатые, не слушающиеся пальцы впились ей в волосы, наклоняя голову к его лицу. — Лена, почему так? Я же… я же любил этого ребенка.

Колосов любил в сыне свои гены, свои династические амбиции и неограниченный потенциал. Теперь то, что осталось от этих планов и амбиций, два партийных офицера волокли по коридорам отдела пропаганды в наручниках, а Елена не знала, что можно в такую минуту сказать человеку, являвшемуся одновременно ее мужем, правителем государства, и отцом обвиняемого в измене.

— Лена, — глухо повторил Колосов. Держащая ее ладонь рука то ослабевала, то, наоборот, судорожно сжималась, сдавливая тонкие женские пальчики. — Подай мне, пожалуйста, бумаги и папку. Собери с пола и дай их мне.

Елена бросилась выполнять распоряжение. Смотреть на бумаги, предназначенные не тебе, и не различать написанное на них — это особое и весьма полезное умение. Она сложила документы, акцентируя внимание не больше, чем если бы листы были покрыты майянскими иероглифами, и подала папку Колосову.

— Ты позволишь временно принять на хранение твое оружие? — осторожно спросила Елена.

Колосов положил руку на футляр пистолета, не так давно извлеченный из ящика рабочего стола.

— Мое оружие? Я все еще верховный главнокомандующий, а у моих подчиненных нет права меня разоружать, — он смягчил свои резкие слова той улыбкой, которая может быть адресована только любимой женщине. — Я собираюсь еще кое-что сделать, пистолет может понадобиться. И тебе я настоятельно не рекомендую расставаться с твоим табельным оружием, даже в здании Дворца, это понятно? Все, можешь идти. И позови заодно уборщицу — видишь, ваза разбилась. Да не смотри так на меня, это была всего лишь копия.

Елена, еще больше встревоженная резкой и весьма нехарактерной для вождя сменой настроений, покинула кабинет, а Колосов разгладил первый, слегка помятый, лист, и начал сосредоточенно читать, не выпуская, впрочем, из головы необходимость проверить лояльность Керимова и нескольких других комиссаров.

Этим же вечером вождь вызвал главного комиссара в свой кабинет. Тот явился незамедлительно, прихватив с собой папку с отчетом по медицинскому осмотру пленного англичанина. В чрезвычайных ситуациях роль электронных носителей информации резко уменьшалась — важные документы печатали или писали вручную на бумаге, а приказы передавали через надежных подчиненных.

В течение этого долгого и тяжелого дня Керимов вполне допускал мысль, что его могут расстрелять — либо за фабрикацию дела о заговоре, либо за служебную непригодность и допущение возникновения группы заговорщиков-предателей в партийной верхушке. Но тем не менее, заниматься расследованием не прекратил, так что те комиссары из отдела внешней разведки, чья непричастность была уже установлена, все еще отчитывались ему.

— Изиль, прости за вазу, — вместо приветствия произнес Колосов склонившемуся в поклоне комиссару. Керимову наложили несколько швов и хотели проверить на черепно-мозговую травму, но он отмахнулся от врачей и попросил только мембранный пластырь, чтобы скрыть рубцы.

— И за недоверие тоже прости, — эти слова были обращены не к подчиненному, а скорее к старому другу и надежному соратнику в политической борьбе.

— Вам не нужно извиняться, товарищ Колосов, — Керимов почти отрешенно отметил про себя, что гипотетические репрессивные меры в его адрес отменяются.

— Что ты мне принес? — спросил вождь, переходя к делу.

— Информация по чешскому стажеру. Точнее, по британскому шпиону, как мы выяснили.

Керимов вручил ему папку и, дождавшись разрешающего жеста, сел в свое любимое кресло, а Колосов погрузился в чтение. Отчет был довольно-таки большой, так как англичанин провел у медиков в общей сложности больше суток. За это время у него дюжину раз брали кровь на всевозможные анализы, просканировали каждый миллиметр тела в поисках нано-передатчиков и кое-что все-таки обнаружили.

— Опять эти сетки! Проклятье! Ты оправил заказ в НИИ нейробиомеханики?

— Еще полгода назад, товарищ Колосов. Смокунов лично руководит исследованиями, товарищи работают, но им нужно больше времени.

— Поторопи их еще. Смокунова — в Приказ для разъяснительной беседы, и пусть работают быстрее.

— Есть, товарищ Колосов. С вашего позволения, но мы все-таки располагаем устройством для блокировки действия ЭНС.

— И что дальше? Блокировка… Сколько информации он успел им передать? Какие приказы поступали ему? Вот то, что нам надо знать.

— Узнаем, товарищ Колосов. Это вопрос нескольких часов. На первом допросе внешники от него многое узнали, так что и дальше проблем не должно быть. Здесь они неплохо сработали.

— Неплохо было бы, если бы они в нем шпиона распознали еще год назад. Значит так, комиссара Одинокова — расстрелять. И без права помилования. После суда, конечно же, — оговорился Колосов.

Керимов понимающе кивнул, сделал себе пометку.

— Дочь его, — неожиданно вспомнил вождь.

— Она не причем, это точно, — веско отозвался Изиль.

— Хорошо, но отправь ее куда-нибудь. Не хочу еще о детях арестованных беспокоиться в ближайшие дни.

Все-таки у нынешнего правителя было одно важное сходство с Тихоновым — он тоже мог решать несколько вопросов сразу.

— Как прикажете, товарищ Колосов. — Месячная командировка в Пакистан — самое оно. Тем более, Одинокова там уже была. И англичан там не найти, даже если очень постараться. Остальные члены семей подозреваемых сейчас проверяются. В Приказе больше никто из них не работает. Еще распоряжения?

— С этого момента дело полностью передается в первый отдел. Забери англичанина у внешников и сам назначь ответственных из своих людей. Нам нужны его показания и признание, — Колосов сделал паузу. — И Романа тоже.

— Допрашивать его по стандартной процедуре? — уточнил комиссар.

— Да, — ровно ответил вождь. В серых глазах не мелькнуло никакого выражения. Роман Колосов уже был меньше, чем обычным гражданином. — Ступай, Изиль. И отчеты по любым результатам — мне, в любое время.

— Так точно.

* * *

Отдел пропаганды, «родной» отдел главного комиссара Керимова, формально не считался первым по значимости, что никак не умаляло полномочий его служащих, поэтому никто из комиссаров внешней разведки не мог возражать, когда из отдела пропаганды прислали двух старших офицеров, чтобы забрать англичанина и всю документацию по нему. Пленного почти сразу же и без лишнего шума перевели в подземную часть корпуса, в котором располагался отдел пропаганды, и туда же пригласили врачей, которые им занимались. Отпечатанные на бумаге отчеты были помещены в специальный сейф, а информация, передававшаяся по внутренней сети, вычищена специалистами из технического отдела. Из-за суточной проволочки, пока дело не было передано под надзор подчиненных Керимова, слишком многие офицеры были в курсе хода расследования. Поэтому, во избежание разведения лишней бумажной возни, старший офицер Олег Кашменов, вместе со своим напарником назначенный главным комиссаром заниматься допросом шпиона, принимал отчет доктора в устной форме.

— ЭНС? Что это? Только, пожалуйста, в двух словах, — уточнил офицер, едва врач упомянул самое главное.

— Электро-нейронная сетка. Условное название. Вживляется в кору головного мозга, работает как передатчик. Информация передается с любого электронного носителя напрямую в мозг, или наоборот. Человеческий мозг — это, по сути, компьютер, только более сложный. Он функционирует по средствам электроимпульсов. Основная задача — написать программу, распознающую сигналы мозга, то есть перевести информацию с языка природы на язык программирования… — похоже, врач немного увлекся.

Медицина и кибернетика явно шагнули вперед с тех пор, как Олег проходил общий курс биологии, еще будучи студентом. В перспективах на ближайшие десятилетия мог быть искусственно выращенный головной мозг, полностью сращенный с ЭВМ, бессмертный совершенный разум, реализующий потенциал человека и возможности машины, или же средство подавления человеческой воли, дающее возможность искусственно контролировать каждую мысль, конвейер идеальных рабов… Впрочем, это были несущественные размышления, и вслух Кашменов спросил только:

— Вы можете извлечь эту штуку?

— Нет, к сожалению, — медик немного замялся, облизал пересохшие губы. — Как мы выяснили на предыдущем пациенте, отключить ЭНС можно только вместе со всей нервной системой.

Кашменов припомнил эту историю шестимесячной давности. Тоже английский шпион, правда, выдавал себя не за активиста Чешской Коммунистической Партии, а за помощника дипломата. Подробностей происшествия офицер не знал, но суть в том, что англичанин не дожил до первого допроса, а вскрытые показало что-то такое, что сразу у нескольких НИИ, связанных так или иначе с исследованиями структуры мозга, прибавилось срочных «военных» заказов. Тогда еще никто не употреблял эти три загадочные буквы — ЭНС, только расплывчато говорили о нео-нанотехнологиях.

— А чтобы удалить сетку, нужна сложнейшая нейрохирургическая операция, — продолжал врач. — Риск для пациента очень велик, и даже если все получится, он может стать для вас непригоден. Мы можем временно блокировать их действие. Собственно, мы это уже сделали при помощи прибора… ну, это пока опытный образец-прототип, и у него нет официального названия. Мы между собой называем его «шлем-дот». Ну а вообще это индивидуальное экранирующее устройство модели Дотова…

— Тогда просто блокируйте и готовьте его к допросу, — прервал Кашменов. — Еще что-то важное?

— Мы обнаружили следы множественных пластических и косметических операций и иных воздействий на организм. Могу только сказать, что он, вероятно, значительно старше, чем выглядит.

Медики точный возраст англичанина установить не смогли, ни с помощью снимков челюсти, ни рентгена конечностей, ни по пробам костной ткани и уровню гормонов в крови, а психолог с ним еще не работал. Но это было и не важно, на вопрос о своем возрасте англичанин сразу ответил офицерам внешней разведки. Все вообще шло хорошо, пока от него не требовали показаний, относящихся непосредственно к делу о заговоре, и делать официальное признание он также отказывался. Но Керимов по каким-то причинам больше не торопил, нарушать процедуру дознания строго запретил, поэтому первые несколько дней англичанину позволяли молчать. Его начальство о провале уже, конечно, знало благодаря ЭНС, но никаких официальных запросов и заявлений от британского правительства не было. Офицеры Приказа уже давно по опыту поняли, что с англичанами нужно соблюдать деликатность, избегать огласки и вести переговоры о судьбе агентов тихо и конфиденциально, как будто так и должно быть. При малейших признаках возможности возникновения международного скандала, британские спецслужбы уходили в глухую оборону молчаливого отрицания всего. Пока с запада никто не беспокоил, торопиться и выбивать из пленного информацию нужды не было, особенно когда показания начал давать комиссар Одиноков, а потом и Роман Колосов, и остальные — теперь уже точно обвиняемые, а не подозреваемые.

***

На третий день допроса на англичанина было страшно смотреть. Его держали раздетым в одном из специальных помещений в подземной части корпуса. Бесшарнирные кандалы скрепляли предплечья за спиной так, что в какой бы позе он не лежал, руки должно было ужасно ломить. Англичанин дрожал от холода и изредка — от электроимпульсов; каждые пять-семь минут, через неравные промежутки, в кровь через инъектор впрыскивался препарат VER-12, тогда парня скручивало в мучительной судороге и он давился хриплым криком.

Старший офицер Олег Кашменов уже в течение нескольких минут неотрывно наблюдал за англичанином сквозь стекло, хоть и продолжал держать перед глазами папку с отчетом о допросе.

— Как он сейчас? — спросил офицер, как только пленный затих после очередного приступа судорог. Были случаи, когда от полуторачасового действия VER-12 происходила остановка сердца, а англичанина пытали таким способом уже четыре часа кряду.

— Жизненные показатели в норме, мы следим за этим, — сообщил стоящий рядом врач в белом халате, наброшенном поверх форменного пиджака.

— Он в сознании? — уточнил Кашменов.

— Да, конечно, в полном, — невозмутимо ответил врач.

Старшего офицера смущало, что пленный молчит. Граждане Империи, попадавшие на дознание в отдел пропаганды, обычно знали, что за ними наблюдают, и знали, что нужно сказать, чтобы все прекратить. Но англичанин только корчился на полу и ритмично ударялся головой о стену камеры. Олег не был уверен, что это показатель адекватности.

— Он не сломает устройство? — спросил офицер.

Пресловутый «шлем-дот» с пленного ни разу за все время ареста не снимали, и от плохо подогнанных креплений в местах соприкосновения металла с кожей головы образовались сплошные натертости, слабо кровящие ссадины и болячки, наверняка доставлявшие массу неприятных ощущений. Под прибором было не видно, но медик в своем отчете упоминал несколько шрамов, свидетельствовавших о минимум трех трепанациях черепа, и характерные поражения подкожной ткани, связанные с пересадкой дермы и искусственным наращиванием волос на месте рубцов.

— Там обручи из нихрома и манганина, чтобы сломать, надо посильнее стучать, — врач едва заметно усмехнулся. Олег невольно задумался, с чем связан такой цинизм представителей «гуманной профессии».

Офицер отложил папку, взял с хромированного подноса шприц с обезболивающим, и вошел в камеру, плотно закрыв за собой тяжелую металлическую дверь. Пленный лежал на боку, подтянув скованные ноги к груди. Вблизи стали заметнее синяки, ссадины и характерные кровоподтеки — следы от ударов офицерских ботинок. Наверное, побои были нанесены случайно, в процессе ареста и перемещения пленного между корпусами; если нужно чего-то добиться, в распоряжении партийных работников есть и более эффективные способы физического воздействия. Когда Кашменов присел рядом с ним на холодный пол и протянул руку, англичанин сразу же подобрался, вжавшись в стену.

— Тише, тише. Я только хочу снять инъектор, — Олег заговорил с ним на британском английском. Наверное, из-за хорошего знания этого языка его и назначили вести допрос.

Англичанин замер, тяжело дыша, и Олег успел вынуть дозатор с препаратом до очередного впрыскивания. Место проколов на шее покраснело и опухло, обещая в скором времени загноиться. Кашменов ввел ему обезболивающее через один из старых проколов в районе локтевого сгиба, причем чудом попал с первого раза — от обезвоживания вены у пленника стянулись в ниточки. Средство не сильнее обычного лидокаина — действует быстро и недолго, и нужный психологический эффект обеспечен, и продолжению пытки не помешает.

— Как твое имя? — для начала спросил Кашменов. Разумеется, настоящее имя пленного офицеры внешней разведки вытянули еще при первом допросе. И разумеется, информация о нем из всех доступных имперским техникам британских баз данных была заранее тщательно вычищена.

— Мэтью Артур Шердон, — не совсем внятно произнес англичанин. Резиновые формы, наложенные на зубы наподобие ортодонтических элайнеров, мешали ему говорить, как, впрочем, и откусить себе язык — специально или в припадке.

— Год рождения?

— 2070-й.

Если бы Кашменов не читал отчет, не поверил бы, что этому человеку может быть двадцать семь лет. Выглядел англичанин, самое большее, на 19-20 — худой, невысокого роста, телосложением напоминающий подростка. Интересно, это тоже регулировалось гормональными средствами или ЭНС? И насколько все это могло повлиять на психику агента?

Офицер прикоснулся к сенсорному замку, выдвинул из стены контейнер, в котором обычно хранились всякие полезные вещи на всякий случай — от реанимационного набора до блока американских сигарет Marlboro. Кашменов извлек оттуда тонкое термо-одеяло и бросил англичанину, который неуклюже заерзал, пытаясь пристроиться поудобнее — похоже, застудить что-нибудь ему очень не хотелось.

— Еще помнишь, о чем тебя спрашивал мой напарник?

— Да.

— У тебя было достаточно времени, чтобы осознать свое положение и начинать давать показания.

— Я рассказал все, что знаю, — устало и неубедительно, просто для формы выдавил англичанин.

— Мы хотим знать, сколько раз и в какое время ты тем или иным способом связывался с комиссаром внешней разведки Николаем Одиноковым и гражданином Романом Колосовым. О чем они через тебя договаривались с твоим начальством. К каким конкретно действиям тебе было приказано их склонить.

На первом допросе англичанин раскололся довольно быстро, признался в шпионаже, выдал нескольких активистов чешской компартии, обеспечивших ему конспирацию, а так же мелких служащих Приказа, использовавшихся в качестве информаторов. Но едва был задан вопрос о заговоре с целью убийства вождя и нескольких комиссаров и перераспределения власти, Шердон замолчал, как и теперь.

Кашменов повторил вопросы, но получил в ответ только безнадежно-глупое «не знаю».

— Не понимаю, чего ты добиваешься, — в голосе офицера не было ни малейшего признака злости или раздражения. Олег вообще был не из тех, кто может потерять самообладание от упрямства допрашиваемого. — Дело уже провалено. Твое начальство от тебя уже отказалось. Статуса военнопленного для тебя никто требовать не будет, да ты и не мог на это рассчитывать, когда отправлялся сюда. Все, чего ты сейчас добиваешься своим отказом сотрудничать — это расходуешь препараты и создаешь нам бумажную возню. Я правда не понимаю, к чему этот бесполезный героизм. Единственное, о чем ты сейчас должен заботиться — это не сорванное задание, не чужие судьбы, на которые ты, кстати, повлиять не можешь, а только твоя собственная судьба.

Англичанин молчал, сжав губы, насколько позволяли накладки на зубах.

— Ну, как хочешь, — Олег пожал плечами и снова опустился на пол рядом с пленным, надавил двумя пальцами на поврежденное место на шее и приложил инъектор с VER-12. Мэтью не сдержался, хоть и велел себе молчать.

— Не надо, не надо, — прошептал он, тщетно дергая скованными руками.

— Тогда говори, — велел Кашменов.

Англичанин усмехнулся, но его вымученная улыбка почти сразу перешла в гримасу, как от отвращения, когда по вискам прошел очередной электроимпульс от \"шлема\".

— Я вам расскажу, а вы меня убьете, — сказал он устало, обозначил очевидное. Пока он не произнес всего, что офицеры хотят услышать, не подписал признание, он будет им нужен. А значит, будет жить. Еще хотя бы какое-то время, хотя бы так.

— Нет. Такого не будет, слово офицера, — веско заявил Кашменов, стараясь вложить в эти слова как можно больше убедительности.

— Разве вы принимаете такие решения, офицер? — англичанин не поверил. Честному слову перестали верить еще лет 500 назад.

— Если я хоть что-то знаю о Партии и своей стране, тебя не казнят.

Англичанин хотел, наверное, помотать головой, но тяжелый прибор не слишком располагал к совершению подобных телодвижений.

— Можешь нам не верить, твое право, — холодно заметил Кашменов, активируя инъектор. — Только имей в виду, мы с тобой еще ничего не сделали, ничего.

Глаза британца явно выдавали, что на этот раз угроза его испугала. Наверное, он думал, будто то, что было до сих пор, включало в себя весь спектр средств дознания, доступный партийцам, и ничего хуже воздействия минимальных доз VER-12 ему терпеть не придется.

Тело скрутило уже привычной судорогой, боль, за секунду распространившаяся из очага на шее до кончиков пальцев ног, заставила завалиться на бок и кричать, уже, наверное, сотый раз за день. Через несколько десятков секунд спазмы прекратились, а крик перешел в тяжелые хрипы. Дождавшись, пока Мэтью придет в себя, Кашменов произнес, не жестко и не сочувствующе, просто проинформировал:

— Когда решишься все это прекратить — ты знаешь, что сказать.

\"Все прекратить\"... Полный страшный смысл фразы дошел до пленного, когда Олег уже отпирал дверь, чтобы покинуть камеру.

— Подождите, подождите, офицер! — отчаянно выкрикнул англичанин в спину Кашменову. Тот обернулся, выжидающего глядя на уже окончательно сломавшегося агента.

— Я готов ответить на ваши вопросы, офицер.

***

В годы правления Колосова средняя продолжительность жизни партийных офицеров была почти на целый десяток лет меньше, чем в среднем по стране, что не раз становилось предметом невеселых шуток. При Колосове партийцы действительно много работали и участвовали в военных операциях, постоянно испытывали стресс. А еще впервые после Сталина в партийной структуре проводились чистки, а комиссары и офицеры, даже студенты, часто отправлялись в ссылку или становились к стенке. И средняя продолжительность жизни офицера, осужденного за измену, равнялась неделе — на довыяснение и проверку всех обстоятельств и на разбор всех ходатайств, если они поступали. В случае антипартийной группы заговорщиков Колосова-Одинокова-Тюменцева с момента оглашения приговора до приведения его в исполнение прошло всего три дня.

Эти три дня Константин Колосов держался твердо, как и во время всего следствия и суда, но под влиянием стресса давал знать о себе возраст. Волосы у него почти полностью поседели, и он вынужден был подкрашивать их, чтобы скрыть это. Снова, как в юности, начала дергаться левая рука, и вождь сам колол себе противосудорожные препараты. Даже с учетом высокого уровня медицины, пятьдесят пять лет — уже считалось ближе к преклонному возрасту. Колосов вдруг начал задумываться, что ему сейчас на какие-то пару лет меньше, чем было Тихонову на момент смерти. И все-таки вождь держался, оставался таким, каким был всегда — собранным, уверенным в себе, рассудительным. Керимов уже понял, что напрасно беспокоился тогда, после инцидента с вазой и зря велел Елене забрать у вождя оружие — Константин Колосов не проявит склонность к самоубийству, не сделает по вспыльчивости глупость, его душевные терзания не будут влиять на принятие решений. Хотя формально ни вождь, ни главный комиссар сами не принимали участие в процедуре суда, естественно, дело проходило под их полным контролем. По делу проходили двенадцать человек, к расстрелу, весьма предсказуемо, были приговорены восемь, из них пять комиссаров. Тюменцева и еще двоих Колосов знал лично и даже считал своими друзьями — они вместе учились, вместе служили, продвигались вверх по карьерной лестнице. Теперь из всех друзей остался только Изиль Керимов — последний и единственный человек, которому Колосов теперь будет доверять.

В день приведения приговора в исполнение Колосова не было в Кремле. Он, как обычно, находился в своем рабочем кабинете во Дворце Советов вместе с Керимовым. Разница была только в том, что в то утро вождь не работал, просто сидел за столом и смотрел тяжелым взглядом перед собой, и главный комиссар ничего не докладывал, молча устроившись в своем кресле. Но потом все же задал вождю вопрос:

— Вы виделись с Романом?

— Да, и говорил с ним, — безвыразительно отозвался вождь.

— Хотели его помиловать?

— Да.

— Вы слишком добры, товарищ Колосов.

«Нет, я совсем не добр. Я не Тихонов. Я не спас своего сына. Хорошо, что его матери уже нет. Она бы не выдержала, и я бы не смог».

Константин Колосов действительно хотел бы помиловать сына. Роману было 23 года — достаточное обстоятельство, чтобы смягчить наказание, хоть в Империи были прецеденты казни лиц, не достигших и восемнадцатилетнего возраста. Но заговор с целью убийства главы государства и его ближайших доверенных лиц должен караться только смертью.

* * *

Расстреливали партийных офицеров на небольшой площадке у специального участка Кремлевской стены. Считалось, что доносящиеся до рабочих корпусов выстрелы мотивировали служащих к добросовестной работе. А еще в казни под открытым небом было что-то гуманное — во всяком случае, так считали большинство людей, сравнивая с практикой, принятой в некоторых странах, расстреливать своих преступников тайно в тех же подвалах, где их перед этим тайно пытали.

Роман Колосов стоял у площадки, по старой традиции докуривал сигарету. Он был без галстука, хотя большинство осужденных предпочитали оставить при себе этот символ принадлежности к Партии. Роман считал. Восемь приговоренных. По пять минут на каждого. Он третий по счету. Оставалось меньше пятнадцати минут. Его мечты об интеграции коммунизма в капиталистический мир, как и мечты его отца о меритократической монархии, которая сделала бы государство коммунизма истинной преемницей Римской империи, крошились, как когда-то давно камни Мавзолея под гусеницами тяжелой техники. Константин Колосов не станет основателем первой династии, останется только седьмым по счету вождем и навсегда вторым по значимости, после Тихонова. А его сын…

— Гражданин Роман Колосов, приговоренный к смертной казни через расстрел по обвинениям в измене, преступлениях против КПО, заговоре с целью убийства…

«Хватит, — думал он. — Я уже слышал все это. И все признал».

Его толкнули к стенке. Он бы и сам дошел, только его трясло от детоксикации — стоит поблагодарить за это судебных медиков. Бетонная поверхность под его ногами была заляпана кровью, а на стене позади виднелись следы мозгового вещества. Колосов стоял ровно, как мог. Для казни комиссаров собрали расстрельную команду. С простыми гражданами так не церемонились.

— Цельсь! — крикнул командующий.

Пять секунд. Роман посмотрел вверх. Небо. Облака. Свобода. Родина.

— Пли!

* * *

С балюстрады балкона слетела птица. Константин Колосов долго смотрел невыразительным взглядом куда-то в пустоту, пока главный комиссар не прервал тяжелое молчание:

— Как нам поступить с британцем, товарищ Колосов?

— Хм, ему, вроде бы, что-то обещали?

— Да, — нехотя признал Керимов. — В целях следствия офицер, проводивший дознание, сказал, что его оставят в живых. Обещание, данное не коммунисту, имеет для вас силу?

— Нет, — отозвался вождь.

«Обещания уже давно не имеют силы. Никакие. Родственные связи, старая дружба, клятвы верности. Ничего не имеет силы сейчас».

— Тогда не вижу причин оставлять его в живых. Он обманом проник на территорию нашей страны, занимался шпионажем, способствовал возникновению антипартийной группы. По закону, мы имеем основания его казнить, — Керимов имел в виду законы Империи, с некоторыми поправками распространявшиеся на всех, находящихся на территории страны. Никакие международные конвенции и декларации коммунистическое правительство не принимало, кроме тех, которые само навязывало другим странам.

— А что мы получим, если его убьем? — задал Колосов риторический вопрос.

«Разве это вернет Романа?» — спросил он про себя, а вслух продолжил: — Сколько наших агентов в плену у британцев?

— Офицеров — ни одного. Один агитатор был арестован.

— Пускай его отпустят, — устало велел Колосов таким тоном, как будто британские спецслужбы были подчинены непосредственно ему. Взгляд вождя остановился на пустом мраморном стенде. — И пускай пришлют нам в дар еще какую-нибудь вазу. А лучше две — одну передарим потом китайцам. Отпусти англичанина.

Керимов кивнул, сразу же отправил соответствующее распоряжение своим подчиненным в отдел пропаганды.

***

Метью Шердона в тот же день отправили к нейрохирургам, несмотря на полное отсутствие у пациента энтузиазма.

— И какие у меня шансы пережить операцию? — мрачно осведомился британец у офицера, который конвоировал его в медицинский корпус. Врачи говорили о, в лучшем случае, сорока процентной вероятности успеха.

— Хорошие у тебя шансы, шагай быстрее, — ответил офицер, подталкивая пленного вперед.

Операция по удалению ЭНС прошла сравнительно успешно. По крайней мере, сами медики остались весьма собой довольны. Шердон забыл все иностранные языки, которые знал, а в английском начал путать слова.

— С карьерой придется завязать, — шутили офицеры.

Англичанина быстро поставили на ноги, привели в «товарный вид» и передали соотечественникам. Похоже, Шердону предстояло вытерпеть еще не одну неделю следствий и дознаний, на этот раз на родине. В течение следующих четырех лет британские агенты партийцам не попадались — то ли больше не посылали, то ли стали лучше работать.