Эти трое  (джен)

На его месте я обязательно бы попробовала понять, куда исчезает солнце. Нет, это не простой вопрос, нет. И — нет, не нужно сейчас рассказывать мне про Солнце, вращающееся вокруг круглой Земли, и про круглую Землю, вращающуюся вокруг Солнца, и про плоскую Землю, за грань которой Солнце падает каждую ночь, я знакома со всеми тремя вариантами, мой дорогой. И я говорю сейчас совсем не об этом.

Есть такой промежуток между утром и днем, когда ночная прохлада разбавляется зноем в равной пропорции, и воздух еще туманен, но уже светится золотом, теряя холодную прозрачность, и еще легко дышать, но на коже уже жар, и если поднять голову, то сквозь прищуренные ресницы плывут очертания крыш в небесной голубизне, еще яркой, невыцветшей, и все сияет — камни мостовой, оштукатуренные стены домов, цветы в горшках, на балконах и за окнами. И вот, пропуская летящую юбку красивой девушки, или уворачиваясь от грохочущей тележки зеленщика (посторонись!), или следуя собственному маршруту (то есть — из-за любви, по обстоятельствам, или вследствие судьбы) он входит в тяжелую холодную тень. И его охватывает прохлада, сначала такая приятная и освежающая, после разгорающегося жара летнего дня. И, да, обычно это ненадолго, любая тень закончится, как обязан закончиться любой узкий переулок. Но, или этот переулок оказался слишком длинным, длинным навсегда, или он обладает странным свойством удержать тень вокруг себя, или...

Или эта тень намеренно останется навсегда с ним. Наверное он попал не в тень, а — в Тень. Или может быть это солнце исчезло куда-то, пока он шел этим переулком? Почему же он никогда не задавал себе этот вопрос — куда исчезло солнце? Но так или иначе — однажды и навсегда.

Этот сад был освещен луной, песок поскрипывал под ногами, там впереди мелькало темно-красное платье и мерцали развевающиеся светлые волосы. Он шел, не особо торопясь, он знал, что она не свернет, и ему не придется искать ее. Он просто быстро шел, не упуская беглянку из вида, еще чувствуя запах крови, ведь он только что убил человека. Там, в доме, оставшемся за спиной. Как совершенен был этот ночной сад, и тяжелые ветви деревьев над дорожкой, от которых он уклонялся, пригибая голову, и блики красного платья, и серебристый блеск волос. Девушка впереди остановилась и он догнал ее в несколько шагов, взял за локоть, она вскрикнула и повернула голову. Да-да, именно такая — совершенная красота, таких не бывает днем, не во сне. Днем, не во сне, тебе никогда не удастся убить безнаказанно. И это несовершенно, ведь ты просто поступил по справедливости. Этот ночной мир, дважды ночной, потому что это во сне, и потому что сон о ночи, этот ночной мир -совершенен.

Габриэль Нуар открыл глаза. Утро, туман за окном, осень, рассветает. Вчера он рассчитал служанку, так и не научившуюся варить кофе по его вкусу, поэтому придется делать завтрак. Умыться, свежая рубашка, ботинки пришлось вечером чистить самому. Надо найти новую служанку. Хотя закончится тем же. Мир в котором он живет — несовершенен. Но невозможно завтракать во сне, хоть завтрак и будет именно таким, каким надо, все равно проснешься, и все равно голодным.

Впрочем, ему казалось — по-другому и не было. Он не помнил ничего такого странного или пугающего в своем детстве, он всегда был серьезным спокойным мальчиком, не причинял никому неудобств и никто не сердился на него. В школе одноклассники не то что бы не любили его, но как-то словно обходили стороной. Он смотрел на них, веселящихся, смеющихся громких неудобных детей, словно следил издалека. И потом, когда он спустя годы пытался вспомнить, почему он не выбежал ни разу к ним, туда, на слепящее солнце, он не мог ответить сам себе — почему?

Он уходил ото всех, с кем встречался на пути, не чувствуя сожаления, Тень летела за ним как плащ, она не была ему тяжела, невесомая и прохладная. И он не мог толком вспомнить, когда же это случилось первый раз? Когда он вышел утром из дома и увидел сразу два мерцающих солнца в холодном зимнем небе? Их было два, но ему не стало теплее. Но с какого-то времени он начал видеть Сны. И довольно скоро он понял, что это отдельное место, то, в которое он снится каждую ночь.

На кухне в полумраке поблескивали медная посуда, светились стеклянные банки с приправами, и терпко пахло розмарином. Конечно, он уже не успеет разжечь плиту и сварить кофе. Поэтому Габриэль Нуар был зол и голоден, выходя из дверей на улицу. Три поворота налево, один направо, и он поднимается по лестнице в нотариальную контору и садится за свой стол. Габриэль Нуар — помощник нотариуса, двадцать четыре года, небольшой доход и квартира получена в наследство от покойного отца, красив, считается завидным женихом. Все, и сам господин нотариус тоже, полагают, что получив необходимую практику, Габриэль откроет собственное дело и женится. И никто не знает, что он просто работает, чтобы не сдохнуть от скуки. А по-настоящему живет он ночью, во сне. Сегодня утром первый посетитель — Ливия Гоббс, вдова врача. И она скоро входит в контору, не до конца открыв дверь и втискиваясь в узкое пространство, полноватая блондинка, затянутая в корсет, в черном крепе, глаза блестят сквозь вуаль. Но Габриэлю хорошо заметно, что Ливия с интересом рассматривает и его, и огромного нотариуса, одышливого и лысого, с багровой складкой на затылке над жестким воротничком. С определенным интересом, словно эти выпуклые водянисто-голубые глаза прицеливаются на новой жертве. Покойный был уже третьим ее мужем, хотя она довольно молода. \"Никаких жутких подробностей, — немного насмешливо думает Габриэль, — просто верный выбор объекта\".

Это место его снов — город у моря, совсем не похожий на тот, в котором он живет. В нем белый камень домов и тротуаров, и почти нет людей, только те, кто нужен ему именно в этот момент — безымянные, полезные, и всегда совершенные. В этом городе нет слепящего солнца, всегда или ночь, или закат, или ранний рассвет. В этом городе все происходит так, как хочет он. Довольно давно Габриэль Нуар понял, что достаточно просто захотеть, и он попадет туда сразу, как только заснет. А неделю назад он узнал, что может взять с собой любого другого человека. Например вот эту трижды вдову, которая сейчас, пока он раскладывает перед нотариусом документы о завещании ее мужа, сидит на стуле, не касаясь высокой спинки, настороженно выпрямившись, креповое платье ложится складками под мышками, там где заканчивается корсет, руки вцепились в сумочку на коленях, лоснящийся атлас черных перчаток остро натянут кончиками ногтей, она опустила вниз угольные ресницы и по-рыбьи выпучивает крашеные губы, отлепляя от них вуаль. Он может сегодня же ночью, лежа в кровати на спине, закрыв глаза и положив руки за голову, вспомнить ее всю, как она есть, вместе с ее мелкими мыслями, и она попадет в его белый город, сияющий в закате, и там, стоя в арке, в тени, не замеченный ею, он изобретет для нее любой сон, он измучит ее в этом сне, заставит пугаться и бежать, или наоборот — подарит ей нового жениха, видного какого-нибудь военного. Да, военного, в мундире, пусть она обрадуется. Габриэль улыбнулся и подумал — \"а потом она поймет, что этот красавец — пьяница и гуляка, и он никогда не умрет, и не оставит ей наследство\". Нет-нет, не стоит, просто красивый мужчина, просто красивая жизнь, хотя бы на одну ночь. И она в этом сне будет тоже красива, стройна, искренна, не похожа на перекормленного мопса.

Жизнь несовершенна, совершенными могут быть только сны, которые умеет создавать он, Габриэль Нуар, помощник нотариуса, двадцати четырех лет, завидный жених, имеющий небольшую квартиру и доход от наследства, молодой мужчина, за чьей спиной все время, как шелковый легкий плащ, тянется Тьма, тот, кто всегда проходит мимо, кто умеет быть незамеченным, если не хочет, чтобы вы его замечали, тот, кому там интереснее, чем здесь, Габриэль Нуар — Повелитель Снов.

Самыми тяжелыми днями для Габриэля были те, в которые нотариальная контора не работала, тогда он частенько уходил на окраину города, в дешевый трактир у самых городских ворот.

Он привычно садился у стены, лениво ковырял вилкой какое-то рагу, потягивал вино и смотрел из под полуопущенных век на посетителей. Они редко вызывали в нем желание взять их в сон, это были все больше рабочие, мелкие торговцы, или бродяги, что можно было показать им во сне? Все, что показалось бы им красивым и желанным, для него, аристократа Габриэля Нуара, было даже не смешным — скучным. И рассматривать их глубоко он тоже не любил, там нечего было рассматривать, внутри только усталость и жажда, иногда встречаемая радость и та была примитивная и грубая, как их одежда, лица и голоса. Но все же они были живыми, и с самими собой, и друг с другом им было хорошо. И Габриэль часами сидел у стены, рассматривая людей, слушая гул голосов, ощущая их, как плотный поток жизни, текущий мимо него. Как реку с тяжелыми мутными водами, внутри которой стоит он — белый камень, а воды текут, текут…

Сегодня он так же сел в угол и приготовился рассматривать, но в этих водах что-то такое происходило, какие-то волны и завихрения, Габриэль даже и не сразу понял, что именно. Эта девушка, Рози, которая подавала еду, сутулая, нескладная, незаметная Рози, пахнущая кухней и лавандовой водой, именно она создавала сегодня вихри и течения в общем потоке. Она задирала голову, и пыталась вилять бедрами, в сочетании с сутулой спиной и спотыкающейся походкой это выглядело словно на нее нагрузили мешок с мукой, и громко разговаривала с посетителями, которые, заметив ее сегодняшнюю странность, немедленно принялись подшучивать над ней. Но Рози словно и не понимала, ее позы, ее жесты свидетельствовали о том, что эти насмешки она вопринимает, как признание ее неотразимости, и лицо ее все больше разрумянивалось, и острый подбородок задирался все выше.

«С ума она сегодня сошла, что ли?», — подумал Габриэль. А Рози тем временем направлялась как раз к нему, раскачивающейся походкой и размахивая руками. И когда она остановилась около его стола, Габриэль мог бы поклясться чем угодно, но Рози явно пыталась кокетничать. Она уставилась на него вытаращенными глазами и томно произнесла:

— Говядина сегодня очень свежая.

— Ну хорошо, — усмехнулся Габриэль, — тащи сюда говядину. И вина, как обычно.

Рози ухмыльнулась и вильнув бедром, попав в край стола, от чег он двинулся со скрежетом по каменному полу, развернулась, и побрела этой своей новой странной походкой на кухню. По пути кто-то из завсегдатаев крикнул ей что-то, вызвав взрыв смеха приятелей, сидящих с ним за одним столом, и хлопнул широкой рабочей ладонью по заднице. Но Рози только вздернула подбородок еще выше и даже шагу не прибавила. Из-за стойки неодобрительно качал головой хозяин заведения. «Ну и дела!» — весело подумал Габриэль, и повернул голову, чтобы получше рассмотреть посетителей.

Новый человек сидел у окна, чуть сбоку от Габриэля. В замшевой куртке, белой рубашке и ярком шейном платке, положив одну ногу щиколоткой на колено другой, вывернув ботинок стертой подошвой в сторону Габриэля, сунув руки в карманы, опершись о стену лопатками и наклонив голову вперед, на грудь подбородком, он смотрел прищуренными глазами исподлобья точнехонько на Рози, он вел ее глазами и ехидно улыбался. Кажется никто больше и не замечал ни его, ни этот прицельный взгляд. Рози исчезла в проеме кухонной двери, человек расслабился и откинул голову назад. Через некоторое время девушка вышла из кухни, неся бутылку под мышкой, стакан и приборы в одной руке и тарелку с мясом в вытянутой другой. Человек в куртке снова сосредоточился и впился в нее взглядом. Рози шла через весь зал вихляющей походкой, от каждого движения тарелка наклонялась то в одну, то в другую сторону, и мясо скользило в ней, рискуя выпасть, и соус плескался по тарелке до самых краев. Но, поставив принесенное перед Габриэлем, Рози не ушла по своим делам, она села прямо перед ним за стол, чего не делала никогда прежде, налила вина в стакан, и наклонившись к нему, словно кто-то толкнул ее в спину, произнесла:

— Соскучился?

Габриэль даже поперхнулся от удивления. Она сидела перед ним, уперевшись в стол красными от работы руками, сложенными под грудью, и он увидел, что ее блузка расстегнута и подвернута на груди, открывая веснушчатое декольте, а за его край воткнут какой-то синенький цветок. Лицо Рози странно подергивалось, то снова принимая свое обычное сонное выражение, то кокетливо изгибая тонкие губы и морща курносый нос. Габриэль перевел взгляд за ее спину — тот человек напротив пристально смотрел в затылок девушки и улыбался, слегка шевеля губами, как буд-то что-то шепча.

— Да, Рози, я скучал, — медленно и ласково произнес Габриэль, — Ты иди, хозяин будет ругаться, а я потом приду поговорить.

И когда она встала, Габриэль открыто посмотрел на человека напротив, тот поймал его взгляд, беззвучно захохотал, а Рози быстро пошла прочь от стола обычной своей чуть шаркающей походкой, опустив голову, словно ничего и не было, словно кто-то отпустил ее, и она снова стала обычной толстой служанкой.

Некоторое время человек в куртке рассматривал Габриэля, а потом поднялся и, прихватив со стола свой стакан с вином, направился к его столу.

— Август д’Эго, — представился он и подал руку.

— Габриэль Нуар, — пожатая им рука была мягкая и холодная.

— Чем занимаешься? — спросил Август, допил остатки вина в своем стакане, и вертел его в руках кажется с выражением сожаления на лице.

— Помошник нотариуса, — ответил Габриэль.

— Это ужасно, — поморщился Август, — работать, рано вставать, да еще у нотариуса. Все эти люди с проблемами, они такие неприятные, ноют, стонут.

Он протянул руку к бутылке вина и вопросительно посмотрел на Габриэля, дождался разрешающего кивка, налил себе, и продолжил:

— Вот мы, аристократы, предпочитаем поменьше общаться с обычными людьми. В них нет вкуса, они не умны. Так разве что иногда, от скуки, зайти в кабак, посмотреть, — тут он ухмыльнулся и подмигнул собеседнику, — поразвлечься, — и стащил пальцами ломтик картофеля с края тарелки.

Габриэль подвинул тарелку поближе к «аристорату» и переложил вилку в его сторону, чем тот немедленно и нисколько не смущаясь воспользовался. Он ел, размахивая вилкой, прихлебывал вино, уже не спрашивая доливал себе из бутылки, а Габриэль рассматривал его потертую замшевую куртку, несвежую рубашку с оторванной на груди пуговицей и обтрепанными манжетами, и думал: «может быть все это не так уж и весело, но этот вечер хотя бы не похож на все остальные».

— А здорово вышло с этой толстой девкой? — Август был уже порядком пьян. На «девку» Габриэль поморщился, и поспешно спросил:

— Я только не совсем понял, что ты сделал?

— Я умею создавать им фантазии. Людям, этим всем. Живут, как скоты, радуются какой-то ерунде. Толстая дура, конопатая, никому не нужная. А так она считала, что она красивая и все за ней ухаживают, — он пьяно захихикал, — Все ее хотяааат…

«Так же как ты считаешь, что ты аристократ», — подумал Габриэль.

— А с тобой у нее вообще — роман, — Август поерзал на стуле, — А хочешь вон тот рыжий, он кузнец, вообразит, что он король? Хочешь?

Он протянул руку и вцепился Габриэлю в рукав пиджака.

— Что он король, что его оскорбил вот тот, тощий, что вилка это шпага? Хочешь?

Габриэль отцепил чужие холодные пальцы от рукава, и Август вдруг упал головой на сложенные руки и застонал:

— Как же все ужасно, тоска, такая тоска…

«Да ты, дружок, нарезался» — подумал Габриэль, похлопал его по плечу, попросил подождать тут, а потом, конечно, он все ему покажет, и отправился через зал к стойке хозяина, заплатить за ужин, который он не ел. Звать Рози Габриэль побоялся, мало ли что придет в голову этому «аристократу».

Скучая Рози маячила в глубине кухни, разбирая пучки зелени, блузка ее снова бы-ла застегнута, и на Габриэля она даже не посмотрела.

Трактирщик взял деньги за ужин и сказал негромко:

— Ты там смотри, этот Эгг сбежит, а платить придется тебе.

— Эгг? — удивленно переспросил Габриэль, — Но он представился по-другому.

Трактирщик кашлянул, провел широкой ладонью по деревянной стойке, глянул исподлобья, и неохотно произнес:

— Да знаю я, как он себя называет. А только каждый тут скажет, что он Эгг, да и все. А настоящая его фамилия и вовсе Скурра, только ее после той истории с англичанином и яйцами никто уже и не помнит.

— Живет-то он где? Я его, пожалуй, домой отведу.

— Близко, в двух кварталах отсюда, вверх по улице дом, желтый такой. Он нечасто бывает, иногда пропадает куда-то, и надолго. А только, как ни придет, вечно тут заваруха какая-то. Сегодня еще тихо. Беспокойный человек, Скурра и есть.

И Габриэль вернулся к столу, выволок из трактира пьяного Эгга, и повел его вверх по улице. Сначала он пытался держать его вертикально, но потом просто зажал под мышкой и волок, а тот шагал, цепляясь носками ботинок за камни. У дома он прислонил его к стене и бесцеремонно обыскал, ключ нашелся в кармане куртки. В прихожей было темно, блестела стеклянная дверь, в одной половине угадывался витраж, вторая чернела пустым провалом. В гостиной в полумраке Габриэль разглядел диван, куда и приземлил хозяина, и зажег лампу на столе.

Комната выглядела так, словно половину мебели из нее вынесли, а вторую сдвинули в один угол. Разглядев на стене невыгоревшие квадраты на обоях, наверное следы от снятых картин, Габриэль понял, что Август скорее всего просто относит имущество в ломбард. То, что еще осталось не распроданным, позволяло предполагать, что когда-то это был богатый дом. Сейчас тут было холодно и пыльно, у камина валялись дрова, и Габриэль решил затопить его. Когда пламя уже горело, лежащий на диване Август поднял голову и посмотрел очень ясно на него, и очень ясно произнес, словно не был пьян:

— А хочешь, это ты будешь королем? Нет, лучше раджой. Знаешь, кто это?

И перед глазами Габриэля вдруг промелькнули пески и дворцы, ярко-синее небо, и он сидел на спине белого слона, золотые кисти балдахина качались перед его лицом. Но даже испугаться он не успел, потому что Август уронил голову на диван и засопел и наваждение исчезло.

Но все же Габриэль снял с него ботинки, на одной ноге оказался дырявый носок, а вторая была босая, он даже заглянул поморщившись снова в ботинок, но нет, носка не было, он действительно был бос, наполовину, уложил его поудобнее на диван, надо было было чем-то укрыть, и выйдя в прихожую, он снял с вешалки плащ, почему-то женский, с вытертым мехом на воротнике. Плащ был короче чем нужно, и уходя, тщательно прикрывая выбитую створку двери, Габриэль обернулся и внимательно посмотрел еще раз на лохматую голову и торчащую из-под плаща ступню в носке с дырой на пальце.

На спящего в разоренном доме мнимого аристократа Августа д’Эго, которому из-за таинственной истории с яйцами и англичанином дали кличку Эгг, человека, носившего смешную фамилию Скурра, и не имеющего даже пары целых носков, на Повелителя Фантазий.