Кофе (джен)

Эй разбудило солнце, щедро лившееся в непредусмотрительно оставленное открытым окно. Она зажмурилась, потянулась и села на кровати. Спустила босые ноги на нагретый солнцем пол, посидела еще, потерев руками лицо, и, наконец, поднялась, всё ещё сонно улыбаясь и потирая глаза. Первый выходной за последние полторы недели обещал быть прекрасным.

Вскоре по квартире поплыл запах свежесваренного кофе, а сама Эй, умытая и причесанная, раздумывала, стоя у холодильника, стоит ли сделать бутерброд. Есть не хотелось, но через час за ней должна заехать Сиан, они поедут развлекаться, и когда удастся перекусить, было совершенно непонятно. Наконец, решив, что весь бутерброд в себя запихнуть не удастся, а бросать недоеденный несолидно, она налила себе кофе и принялась пить мелкими глотками, обжигаясь и поглядывая на часы.

До приезда Сиан оставалось еще около двадцати минут, когда кофе закончился, и Эй принялась неторопливо одеваться, радуясь тому, что не придется метаться по квартире в поисках вещей. Любимая маечка лежала на виду, а вот шорты никак не находились. Эй методично перебрала вещи на одной полке, на другой, и наконец раздраженно заглянула на верхнюю, где лежало то, что она уже давным-давно не носила. Она принялась вынимать оттуда вещь за вещью, почти не глядя, что берет, и думая, что назад запихнёт всё комом, не иначе. Пальцы неожиданно наткнулись на что-то твердое, Эй потянула и озадаченно уставилась на небольшую плоскую коробку.

Коробка была старенькая, вытертая, твердого картона, и перемотана скотчем. Такой коробки она не помнила, и почему та оказалась здесь, совершенно не представляла. Она потрясла коробку — внутри что-то зашуршало. Эй решительно поднялась и пошла на кухню. Одним движением разрезав скотч кухонным ножом, она с трудом сняла крышку — как видно, коробку закрыли давным-давно. В ней обнаружилась стопка плотной бумаги. Эй не сразу поняла, что это такое, и только взяв стопку в руки увидела, что это фотографии.

Их было много, — и старые, жесткие, пожелтевшие от времени, и поновее, на белой глянцевой бумаге. С них смотрела тоненькая темноволосая светлоглазая девочка, улыбаясь, держа за руку, разговаривая или просто стоя рядом с кареглазым рыжим мальчишкой немного младше её. Эй перебирала фотографии, разглядывая девочку со странной смесью тепла и горечи. Вот, значит, какой она когда-то была? Вот она совсем маленькая, с бантиками и в сарафане, стоит вместе с папой и мамой, держа за руку трехлетнего пухленького малыша. Она невольно улыбнулась. Это они в парке, это день рождения Таку.

Таку.

Взгляд задержался на пожелтевшей фотографии. Таку. Фотографии аккуратно ложились в коробку одна за другой. Вот он постарше, в школьной форме, рядом с папой. А вот они с Таку на лошадях, ему десять и он изо всех сил пытается выглядеть опытным наездником, хотя сел тогда на лошадь в первый раз и боялся… А вот ему тринадцать, он худенький и нескладный, одежда висит мешком, рыжие волосы торчат во все стороны. Он уже не улыбается, а смотрит, прищурившись, прямо в камеру. Это она сама сфотографировала его, когда они гуляли на Мостах. А потом, когда они вернулись домой, брат отдал ей пять мятых банкнот со словами «Держи, онээ-сан», и она молча приняла их, не спросив, где он их взял. Деньги были очень кстати, они потом еще три дня на них жили… А вот они вместе: он в необмятой еще курсантской форме, старается выглядеть независимо, — плевать, мол, я хотел на то, что глупо выгляжу, — а она пытается улыбнуться. Она тогда изо всех сил старалась не плакать, — военное училище и впрямь было единственным выходом для её Таку, она это понимала. Но в семнадцать лет, как бы хорошо ты ни понимал подобные вещи, тяжело удержаться от слез, расставаясь с единственным братом.

Вот эту он прислал ей из армии, — он стоит между кряжистым загорелым парнем, очень сильным даже на вид, и худощавым блондином с прозрачными глазами. Когда он приехал в долгожданное увольнение, она спросила его, с кем это он. «Друзья, — ответил он, улыбаясь. — Это вот Модо, — ткнул он пальцем в кряжистого, — а другой — Дрю. Помнишь, я писал? Нет?» И он рассказывал ей о них полночи, то смешное, то страшное, и она слушала как сказки, пытаясь и никак не умея представить то, о чем он говорил.

Последняя фотография легла в коробку — с неё Таку широко улыбался ей, подняв руку, словно прощаясь. Фотография из последнего письма от него, которое она получила. Он писал, что его отправляют куда-то на край света, стрелять джемонских террористов. Там же была его банковская карта с предложением пользоваться и не стесняться. Эй вздохнула и снова посмотрела на фотографию. Эх, Таку…

— Мне предложили уйти на контракты, — говорит он вскользь, словно о чем-то будничном.

Она поднимает на него глаза и надеется, что изумление и обида написаны на её лице не слишком уж явно. И с губ не срывается \"А ничего, что я тебя жду?...\"

Эй подавила еще один тяжелый вздох. Она тогда вернулась домой усталая и расстроенная, все-таки надеясь на то, что он откажется, — слишком уж тяжело было думать, что ему все равно. А через две недели пришло письмо.

В тот же день она арендовала ячейку в банке и положила туда карточку. Карточка встретит своего владельца в целости и сохранности, — если он вернется, деньги ему понадобятся. А на следующий день Эй позвонила шефу, объявила, что готова перебраться в головной офис фирмы в Логарно, и дала объявление о продаже дома. Этот дом, дом, где они жили вместе с родителями, где остались вдвоем после их смерти, ждал его много лет. Но больше ждать не было смысла.

Покупатели нашлись на удивление быстро, и через неделю Эй стояла посреди маленькой, но светлой квартиры в высотке в самом центре Логарно. Она начнет новую жизнь. Сама по себе, раз уж оказалась не нужна Таку. А на карточку, лежащую в банковском сейфе, добавилась половина вырученной за дом суммы. С тех пор прошло пять лет. С тех пор она ничего о нем не слышала. Бросив последний взгляд на фотографию, Эй решительно закрыла крышку, аккуратно положила коробку туда, где хранились документы, и снова взялась за поиски шорт.

Шорты таки нашлись, и, как водится, лежали на самом видном месте, — она несколько раз умудрилась пройти мимо них. Так что, когда Сиан позвонила, Эй с сумочкой на плече уже стояла у дверей, собираясь выйти из квартиры. Посомневавшись и решив не пользоваться вечно заедающим лифтом, девушка легко сбежала вниз. Машину Сиан подогнала практически к самому подъезду и, завидя подругу, махнула ей рукой.

— Ну что, в парк? — весело спросила Сиан, заправляя за ухо длинный локон и поворачивая ключ в замке зажигания.

— В парк, — рассеянно ответила Эй. Надо же ей было наткнуться на эти фотографии! Не хватало еще захандрить в такой долгожданный выходной.

— Все хорошо? — спросила Сиан, внимательно посмотрев на неё.

— Еще как, — твердо ответила Эй и решительно кивнула. Еще как. Сегодня она будет развлекаться и не позволит никаким воспоминаниям испортить ей день.

Вечером, стоя на берегу небольшого пруда и бросая уткам кусочки булки, Эй уже совершенно не вспоминала ни о фотографиях, ни о прошлом. Сиан протащила её по парку, а потом повезла на выставку и познакомила с молодым художником, у работ которого Эй стояла не меньше получаса. Они все вместе сидели в небольшом уютном кафе, пили кофе и ели вкуснейшие булочки с корицей. Наконец, попрощавшись с художником, они с Сиан снова поехали в парк, гуляли, ели тающее на жаре мороженое и смеялись. Сиан уехала час назад, а Эй осталась в парке, отказавшись от предложения подвезти её домой. Уходить не хотелось, — до того хорошо ей было здесь. К тому же, на её счастье, народу в парке в этот жаркий летний вечер было немного. По аллеям бродили редкие парочки, кое-где, расположившись на траве, отдыхали семьи с детьми. Было на удивление нешумно, — ни тебе горластых подростков, ни нагловатой, громко разговаривающей молодежи, ни подвыпивших военных…

Донесшийся с аллеи громкий смех заставил Эй досадливо поморщиться, — вот стоило только порадоваться, что нешумно, и на тебе. Она обернулась. По аллее шли три молодых человека, явно военных, разговаривая и смеясь. Эй возвела глаза к небу. Не дай бог, сейчас еще сядут на лавочку рядом, — тогда придется отсюда уходить. Словно услышав её, компания остановилась и облюбовала лавочку точно напротив неё. Эй вторично возвела глаза к небу. И, будто этого было мало, от компании отделился высокий рыжий парень и неторопливо пошел к ней. Не успела Эй подумать, что надо уйти, пока он не попытался завязать разговор, как увидела белозубую улыбку и услышала:

— Девушка, а не желаете прогуляться с ветераном джемонской заварушки?

Она подняла глаза на говорившего. Высокий, крепкий, загорелый и совсем молодой, он смотрел на неё, обаятельно улыбаясь, и она невольно улыбнулась в ответ. Надо же, какой симпатяга. Однако она отрицательно качнула головой:

— Простите, не желаю, — и развела руками. — у меня другие планы.

Рыжий ничуть не смутился:

— Жаль, в самом деле, очень жаль. Ну раз уж вы потратили на меня время, может, позволите угостить вас кофе? — и протянул ей стаканчик, купленный, — она могла поклясться, — в её любимой забегаловке в трехстах метрах отсюда.

Эй взяла теплый стаканчик, и рот моментально наполнился слюной. Сразу захотелось кофе и свежих булочек из той же забегаловки. На какую-то секунду она задумалась — а может, черт с ним и выпить все-таки этот кофе?

— Я знаю тут отличную лавочку в пяти минутах ходьбы, — неожиданный кавалер внимательно смотрел на неё, все так же улыбаясь. — Там можно без помех выпить кофе, и я готов проводить вас туда хоть сейчас.

В голове словно зазвенел тревожный звоночек, заставляя её напрячься. Эй внимательно посмотрела на него. Кто этот парень и чего ему надо? Девушку склеить, — так это не к ней, и он уже должен был это понять. Гляди-ка, какой обаяшка, и кофе её любимый… точно ли просто девушку склеить хочет? Она очаровательно улыбнулась, протягивая стаканчик обратно:

— Думаю, все-таки нет. У меня планы и мне пора идти.

Рыжий вздохнул, перестав улыбаться и сразу преобразившись. Он уже не казался таким уж молодым, в уголке рта залегла жесткая складка. Он повертел в руках стаканчик с кофе, зачем-то дернул кончик ворота своей черной рубашки и сказал:

— Что, Эй… даже кофе не выпьешь? Твой любимый…

На мгновение замерев, она подняла на него взгляд. Из-под рыжей челки на неё упрямо и печально смотрели знакомые карие глаза. Те самые, что улыбались ей утром с фотографии. Эй моргнула и растерянно выдохнула:

— Таку…

Она смотрела на него, с каждой секундой убеждаясь — это Таку. Это именно он, — повзрослевший, многое повидавший и ставший жестче. И первый порыв стиснуть его в объятиях сменился другим. Она едва удержалась, чтобы не отступить на шаг и не осведомиться, с чего вдруг он про неё вспомнил. И пока она колебалась, не зная, что выбрать, Таку избавил её от сомнений, шагнув к ней и обняв.

— Привет, онээ-сан, давно не виделись. Я скучал.

Она стояла, не торопясь его обнять в ответ и глядя куда-то через его плечо.

— Скучал, говоришь?

Вот ты какой стал, думалось ей. Высокий, красивый, ладный, все в жизни удалось. Вот и хорошо… Она сделала короткое движение, собираясь было высвободиться, и взгляд упал на открывшееся в съехавшем вороте рубашки исполосованное шрамами плечо. Ей хорошо было известно, от каких ран остаются такие шрамы, — чудо, что он сумел выжить. Мгновенный испуг и облегчение от того, что все уже кончилось, что он жив и здоров, острое и болезненное, заставило распахнуться глаза, вздрогнуть и наконец обнять его, прижать к себе изо всех сил.

Он тихо спросил чуть дрогнувшим голосом:

— Сердишься, онээ-сан?

Эй молчала. Она чувствовала, что заговори она сейчас, и расплачется — так сильно дрожали губы. Она чуть отстранилась, не выпуская его из объятий, и смотрела, смотрела и никак не могла наглядеться. Какой стал мачо, а глаза остались прежними…

По-прежнему обнимая за плечи, он повел её к лавочке, — наверное, той самой, — бережно усадил и сел рядом. И, слабо улыбаясь, сказал:

— Кофе-то пить будешь? А то остынет.

Эй взяла протянутый стаканчик и отхлебнула. Знакомый вкус как-то разом убедил — это все есть, это на самом деле, и Таку сидит рядом с ней и смотрит на неё, неуверенно и радостно одновременно. Она выпила уже подостывший кофе залпом, в несколько глотков, поставила рядом пустой стаканчик и снова обняла его, уткнувшись лицом в его плечо, чувствуя, как становится мокрыми щеки, как промокает от слез тонкая ткань рубашки. Пускай. Зато, кажется, она снова может говорить.

— Окаэри…