Солнечная пыль (гет)

— В таком случае, если ты не боишься гнева собственного мужа, думаю, мне стоит сообщить принцу Фернеолу о твоих… особых способностях. Как думаешь, его порадует известие о том, что женщина, к которой он питает столь нежные чувства, ведьма?

— Что? Ты… ты не посмеешь!

— Еще как посмею, — пообещал Ричард. — Если ты меня не разочаруешь. А ведь ты меня не разочаруешь, ведь так?

Я подняла на него растерянный взгляд. Признаться честно — король загнал меня в тупик: нельзя было допустить, чтобы Эддард обо всем узнал. В таком случае он меня попросту возненавидит. Я не смогла бы вынести равнодушия в любимых глазах... вторично.

Первый раз был с Ричардом, когда я лежала у его ног, а жестокий голос отдавался в ушах: \"Мне не нужна любовь ведьмы\". И взгляд короля был холодным и острым, как январская стужа.

А сейчас его глаза потемнели, до густо-синего, ненастного оттенка.

— Ты меня не разочаруешь, — тихо повторил он, и сделал шаг ко мне. Я инстинктивно отшатнулась, и выступающий камень в кладке резко и больно впился мне в спину. Я тихо охнула, от неожиданности взмахнув руками и падая.

Боже, боже. Что происходит?!

Взметнувшийся рукав задел Ричарда по лицу, гладкий шелк мимолетно скользнул по его щеке. Нет, он слишком близко. Чересчур близко — я ощущаю его дыхание, слышу, как бьется его сердце. Я знаю эту его торжествующую улыбку, клянусь, знаю.

* * *

Я знаю эту его торжествующую улыбку, клянусь, знаю — видела не раз, а впервые... Мне было всего тринадцать лет. Я помню его, как сейчас — высокого, тонкого, как тростинка, принца пятнадцати лет от роду, с красивыми ярко-синими глазами и волной блестящих темных кудрей, осенявших лоб.

Я помню его. Помню, как он нашел меня в саду, скучающей над летописью, описывающей, как наши северные рыцари, воспользовавшись глупостью южан, заняли Болотный Край и присоединили его к королевству без боя.

(В Общей истории государства Ферлиберт, правда, написано, что только доблестным сынам Терравирис, чьи головы столь же благодатны на разум, как их северная земля на урожаи, могло прийти в голову занять эту крайне нездоровую, и в общем-то, бесполезную местность сразу после того, как южане покинули ее, спасаясь от вспыхнувшей там лихорадки).

Однако тогда у меня не было возможности сравнить впечатления летописцев враждующих королевств, и я попросту скучала, листая желтые страницы, полные восхвалений рыцарской доблести и ума, столь же звонких, сколь и пустых.

Неожиданно книга выскользнула у меня из рук — вернее, ее выдернули.

— Эй, что ты делаешь?.. — обиженно заверещала я и осеклась. Передо мной стоял отнюдь не мальчишка-паж.

Мою книгу в руках сжимал Ричард, и с усмешкой наблюдал за моим лицом.

Я торопливо присела в поклоне, не удержавшись от ответной улыбки:

— Прошу вас, верните мне книгу, ваше высочество.

Ричард лукаво прищурился — мне, точно помню, тогда показалось, что от этого он стал только красивее.

— Ни за что, — он улыбнулся, — сумеешь меня догнать, Энни, она твоя.

Видя, что я застыла в непонимании, он схватил меня за руку и дернул с места.

Ух... все закружилось, завертелось, понеслось — четкой в этом мире ветра и смазанных красок оставалась лишь спина Ричарда, да корешок книги, зажатой у него под мышкой.

Что ж, догонять — так догонять.

Мы пересекли сад, как показалось мне, за пару секунд, и оказались под прохладными замковыми сводами. Но и тут Ричард не позволил остановиться, со странной целеустремленностью бежал куда-то, не боясь ни слуг, ни кого либо другого.

Я, разумеется, старалась не отставать, хотя сердце уже бешено колотилось где-то в горле, а волосы наверняка ужасно растрепались. К тому же, если нас заметят...

— Ты чересчур быстро бегаешь для Короля-на-одной-ножке, — полусердито-полужалобно выдохнула я.

Ричард, не слушая, схватил меня за рукав, и втянул за какой-то гобелен, на который я раньше и внимания не обращала.

Я очутилась в полнейшей темноте, точно оглушенная. Вдруг светлая полоса прорезала темноту (я отметила, что скрытый коридор, в котором мы оказались, очень просторный), и туда забрался Ричард.

Тяжелая ткань гобелена опустилась, а вместе с ней вновь опустилась темнота.

— А теперь отдайте книгу, ваше высочество, пожалуйста. Я все же вас догнала, пора держать свое обещание!

— Никогда!

Голос Ричарда из темноты прозвучал насмешливо, и я не на шутку рассердилась.

— Отдай книгу, Ри-Ри, немедленно! — заверещала я неожиданно громко. Эхо в узком коридорчике стократ усилило мой голос, в общем, шум получился просто оглушительно. Я успела заткнуть уши, а вот Ричард от неожиданности попятился... и... послышался грохот.

— Ричард, ты что, упал? — испугалась я. — Ричард!

— Это не я, это всего лишь книга. Я уронил ее, — сообщили мне. — И из-за темноты ничего не видно.

— Давай я отодвину и подержу гобелен? — предложила я охотно. — Света будет достаточно...

— Нельзя, глупая, — таинственно зашептал он из темноты. — Нас же заметят.

Давай лучше так — опустимся на четвереньки, и будем искать книгу на ощупь?

Разумеется, слово будущего короля закон — но это не отменяет неизбежности того факта, что спустя каких-то пять минут мы звучно столкнулись лбами, да так, что казалось, будто искрами из наших глаз можно разогнать всю окружающую темноту.

В темноте мою ладошку нашарили пальцы Ричарда, и я вздрогнула — это прикостовение было неожиданным и отличалось от того, как он обычно брал меня за руку.

Сейчас это был не совсем братский жест. Он взял меня за руку слишком нежно, осторожным ласковым движением, и я подумала — как хорошо, что в темноте не видно, как запылали мои щеки.

— Вставай, Энни, — тихо сказал он, и потянул меня за руку.

— Но мы еще не нашли книгу... — растерянно возразила я, но все же последовала его приказу.

Ричард не ответил. Он осторожно, наугад, прикоснулся кончиками пальцев к моей щеке, осторожно провел линию до губ — а в следующий миг его губы уже мягко и аккуратно целовали мои.

Я чувствовала его руки на своих плечах и разделяла с ним его дыхание.

* * *

Я чувствовала его руки на своих плечах и разделяла с ним его дыхание. Но это было неправильным. Чудовищно неправильным. Я ведь люблю Эддарда, а место в сердце, что принадлежало Ричарду, принцу из моих снов, давно зарубцевалось и отболело.

Время снов давно прошло. Осталась страшная, взрослая, временами пугающая явь. Тогда почему он целует меня? Почему его губы требуют ответа, когда я не в силах ответить?!

— Нет, нет, пусти меня, пусти! — кричу я не своим голосом — однако, полушепотом. Эддард за дверью, Эддард может услышать. Почему, черт побери, меня пугает это, будто я совершаю какое-то преступление? Будто это я виновата, а вовсе не Ричард, насилием принуждающий меня к поцелую. Не понимающий, что даже если он отнимет у меня, тридцатилетней, книгу, даже если он обманом уведет меня в потайной ход, поцелует, это не вернет наивную тринадцатилетнюю Энни Эстер, так беззаветно его любившую.

Беззаветно и безответно.

Любовь — это прялка в пустой комнате, на которой мы прядем золотую пряжу — не для себя, обязательно для другого. Протягиваем в родное, любимое сердце, оплетаем его, и по этим ниточкам, как по водным каналам, отдаем многое — нежность, заботу, сострадание... самое себя.

Отдавая же, мы ничего не теряем, потому что родное, любимое сердце тоже щедро одаривает силами сквозь свои золотые ниточки.

Однако же не такова любовь безответная. Не пускает чужое, холодное сердце золотые нити к себе, и взамен ничего не дает. Утекают силы пополам с болью в болотистую пустоту, никому не нужные.

Напрасно жужжит, плача и жалуясь, никем не любимая прялка.

И силы утекают, а восполнить их нечем.

И однажды золото потускнеет. Окажется фальшивой, сусальной позолотой и рассыплются ниточки в прах, оставив на ладонях только пыль и ржавчину.

И тогда следует открыть окна в запыленной темной комнате,и впустить в нее пронзительно-золотой солнечный свет.

— Скажи, чем я хуже, чем хуже твоего кронпринца? — исступленно шепчет Ричард: его пальцы изучают мою шею, перемещаются за ворот платья на позвоночник, и я непроизвольно откидываю голову назад. Его горячие губы прижимаются к моему горлу и чутко ловят биение пульса.

— Отпусти... меня... — прошу я, усмиряя рваное дыхание, зная, что больше не будет у меня сил молить.

— Никогда, — усмехается Ричард. Как раньше.

Я смирилась и позволила его рукам и губам делать, что им вздумается.

Я слабая.

А эта мука — всего лишь на одну минуту.

Шестьдесят коротких мгновений...

Пятьдесят девять...

Пятьдесят восемь...

Время пошло. Ниточки рассыпались в пыль, но она блестела в солнечном свете. Полузабытой песней, по-старому, зажужжала прялка.