Любовь (джен)

Аккуратно разложены на столе приборы, под каждую тарелку заправлена салфетка, скатерть в одной цветовой гамме с посудой — всё идеально. Как всегда.

Люба ещё раз оглядела стол — да, всё на местах. К приходу мужа и дочери она готова. Она улыбнулась своим мыслям. Вот сейчас раскроется дверь и дочка прокричит прямо с порога: "Мама, ты просто не понимаешь!" Сейчас у неё самый прекрасный возраст — каждый день новые открытия, мир прекрасен и полон чудес, любящие родители и верные друзья...

Люба поднялась и направилась к входной двери — шум открывающегося лифта возвестил о возвращении мужа и дочери домой. Проходя мимо зеркала в прихожей, она поправила волосы, провела рукой по воротнику выходного платья — ну что ж, для своего возраста она неплохо выглядит.

Дверь открылась и дочь бросилась к ней с вполне ожидаемым: "Мамочка! Ты просто не понимаешь — там такой чудесный слонёнок!"

Люба улыбнулась, целуя в щеку дочь и поднимая глаза на мужа.

— Здравствуй, Любушка, — Сергей Владимирович слегка приобнял жену за плечи, поцеловал в лоб, заглянул в глаза. — Как ты, отдохнуть успела?

— Да я и не устала особо. А вы, значит, в зоопарке были?

— Мама, папа, ну, дайте же мне сказать!

Дочь скакала по прихожей, пытаясь одновременно выпутаться из шарфа, снять сапожки и поднять упавшие на пол перчатки и зонтик.

— У него волосики на голове и он за мамин хвост держится... А крокодил в ванне лежит...

— Всё-всё, — Люба засмеялась. — Мыть руки и за стол. Потом поговорим, вижу, что впечатлений много.

Чинно восседающая за столом дочь, с аппетитом уплетающая блинчики с куриной начинкой и запивающая их куриным бульоном из большой суповой кружки, муж, нахваливающий голубцы, цветы в вазе на столе, солнце за окном — разве это не счастье? Все дома, все здоровы, все довольны. Люба улыбается, оглядывая своё маленькое семейство.

— Любушка, сиди, я помою...

— Ну, что ты, находился уже, теперь отдохни... Что тут мыть-то? Кофе через полчасика принесу, хорошо? Ты лекарства принять не забыл?

— Да я в порядке...

— Значит, не принял. Тогда иди, приляг, я сейчас принесу, — Люба осуждающе качает головой. — Ну, что ты как ребёнок!

— Ну, Любаша....

— Разговорчики!

— Яволь, мон женераль!

Сергей Владимирович, с притворной покорностью повесив голову, отправился на диван. Люба проводила его взглядом и пошла за лекарством. Глаз да глаз нужен — и ведь знает, что не стоит со здоровьем шутить, а всё равно. С самого утра на ногах, да зная их непоседу-дочь — не просто на ногах, а всё бегом и прыжками. Что поделать, трудно быть родителями, когда тебе уже пора нянчить внуков.

На кухне, дочь, повязав вокруг талии мамин передник, мыла посуду.

— Машунь, иди, отнеси папе лекарство, — Люба мягко отстранила девочку. — Потом возвращайся, расскажешь свои впечатления.

Слушая рассказ дочери о медведях, мороженном, карусели, Люба кивала головой и улыбалась своим мыслям. Растёт ребёнок — надо бы сапожки посмотреть — не упирается ли палец, может уже пришло время новые покупать. Серёже — тёплый шарф нужен. Этот уже старенький, не греет, да и самой рукавички на зиму тёплые пригодились бы. Можно завтра с утра на рынок прогуляться...

— А ещё нам учительница рассказывала про Ромео и Джульетту, — Маша уже закончила тему зоопарка и делилась школьными новостями. — Так я в библиотеке взяла, прочитала и знаешь что?

— Что?

— Джульетте-то всего тринадцать лет было! Всего на три года старше меня! Ты представляешь?

— Не рановато ли тебе про любовь читать, Маш? — Люба улыбнулась, выключила воду.

— Да что ты, мама! Ты не понимаешь — там такая любовь, такого же сейчас не бывает! Они так друг друга любили, что прямо жить друг без друга не могли! Он как умер — и она сразу умерла, представляешь?

Люба мельком взглянула на восторженное лицо дочери.

— Да, конечно...

— Ты не понимаешь, мам... — Но Люба уже не слушала.

Та весна запомнилась необычно ранним прилётом ласточек. По дороге в институт Люба каждый день видела, как растёт количество прилепившихся к козырьку крыши гнёздышек. Уже почти восемь месяцев, как призвали в армию Олежку, значит, осталось чуть меньше полутора лет. Он вернётся и они поженятся. Люба ждала редких писем, перечитывала их по много раз, хранила их все в специально купленной для этого красивой кожаной папке. Скорее бы, скорее! Так хочется его увидеть, прижать к сердцу, услышать родной голос. Как медленно тянется время!

Люба бежала домой, занятия окончились чуть раньше обычного — лекцию отменили, дополнительных занятий не предвиделось.

— Здравствуйте, баба Таня! — поздоровалась Люба со знакомой из Олежкиного дома — родной район, жила тут с самого рождения, знала всех в лицо и по именам.

— Здравствуй, Любочка, — отозвалась та. Потом приостановившись, сощурилась. — А что, с Олегом-то вы как, разошлись или что?

— Что Вы, баб Таня! Он же в армии — вот вернётся, поженимся...

— А, ну да, ну да...

Соседка заторопилась, но пройдя несколько шагов остановилась.

— Ты вот что, домой-то к ним зайди...

— А что такое? — у Любы похолодело в груди.

— Так ведь вернулся он, уже с неделю. Пьёт по-чёрному, — неодобрительно поджав губы, баба Таня удалилась.

Люба неуверенно улыбнулась — да не может такого быть! Напутала, наверное, что-то. Ему же ещё служить и служить, да и письмо последнее совсем недавно получила — ни о каком отпуске речь не шла. Служит, писал, скучает, всё нормально. Она повернулась и отправилась к Олежкиному дому. Навестит будущую свекровь. В конце концов — что такого?

По лестнице на третий этаж Люба взлетела на одном дыхании и долго стояла перед дверью, набираясь решимости позвонить. Наконец, услышав на лестнице пролётом ниже чьи-то медленные шаги, Люба глубоко вздохнула и поднесла руку к звонку...

— Люба? — снизу поднималась тётя Тая, Таисия Васильевна, мама Олега. — Здравствуй.

— Здравствуйте, Таисия Васильевна! Вот, решила забежать, давно не проведывала...

Таисия Васильевна остановилась рядом с Любой, посмотрела ей прямо в глаза.

— Что ж, заходи... Чего тянуть-то, всё равно узнаешь...

— Вы о чём? — Любе стало неуютно под её пристальным и каким-то неживым взглядом. — Что-то случилось?

— Случилось, — Таисия Васильевна открыла дверь, вошла в прихожую, зажгла свет. — Проходи сразу на кухню, поговорим.

Люба вошла в квартиру, бросила взгляд на закрытую дверь Олежкиной комнаты, заглянула на кухню. Окна на кухне, также как и в столовой, были завешены тяжёлыми тёмными шторами.

Люба неуверенно оглянулась.

— А...

— Пойдём, — Таисия Васильевна решительно провела Любу на кухню, закрыла дверь, раздёрнула шторы. — Садись. Не будем ходить кругами. Я ведь ждала, когда ты придёшь. У нас тут, как в деревне, — она усмехнулась. — Ничего не скроешь. Ты ведь уже знаешь, что Олег вернулся?

Люба ошеломлённо кивнула.

— Тебя он не хочет видеть, извини, но это его слова. Поэтому, сейчас ты была тут последний раз, хорошо? Ты девочка славная и я против тебя ничего не имею, но мой сын не женится на тебе. Вот, это он просил тебе передать.

— Но, как же так... — Люба почувствовала как из защипавших глаз покатились слёзы обиды. — Что я ему сделала? Если меня кто-то оговорил... Или он другую встретил?

— Деточка, — в глазах Таисии Васильевны тоже блеснули слёзы. — Иди домой. Не надо сюда больше приходить. Забудь. Ты ещё молодая, ещё встретишь свою судьбу...

— Ну, уж нет! — Люба сжала руки в кулаки, вскочила на ноги. — Сначала я с ним поговорю! Пусть он мне всё это в лицо скажет!

— Не будет он с тобой встречаться, Люба! Не нужна ты ему, уходи!

— Нет, не уйду! Где он? Я хочу его видеть!

Люба кинулась к комнате Олега, резким движением распахнула дверь.

— Остановись, не ходи!

Люба услышала, как тётя Тая заплакала, но не оглянулась — замерла, уставившись на лежащего на диване человека.

Совершенно лысая голова на подушке, чужое, покрытое тёмными пятнами лицо, запавшие воспалённые глаза, свесившаяся с кровати на пол худая рука, тяжёлый запах лекарств и алкоголя в комнате...

— А где Олег, тётя Тая? — Люба почему-то не могла отвести взгляда от лежащего на кровати человека.

Таисия Васильевна прикрыла дверь.

— Уходи, Люба!

— Нет, вот теперь — точно не уйду, пока всё не расскажете!

Сколько слёз было пролито в тот вечер... Из рассказа матери Люба поняла, что Олег возил специалистов на секретный объект, тот самый, о котором довольно невнятно говорили по радио и телевидению уже несколько месяцев. Там произошла авария, но почти всё уже хорошо и волноваться не стоит. Так было сказано... А Олежка даже близко туда не подходил, только подвозил людей и забирал их обратно, после смены. Кто же знал, что даже одежда, в которой были эти специалисты, опасна. То, что её трогать нельзя, а надо уничтожать, объяснили далеко не сразу, у Олега же даже перчаток не было, когда он помогал переодеваться вернувшимся с объекта. Выдать защитную одежду шофёру никто не подумал...

Сначала его тошнило, но он не придавал этому значения — решил, что из-за недосыпа или что-то не то в столовой перехватил, потом пошла носом кровь, начало путаться сознание. В себя пришёл уже в госпитале. Что там было, как лечили — не рассказывал, и про диагноз молчит, но демобилизовали его по состоянию здоровья.

— Первым делом попросил, чтобы тебя к нему больше не пускали, — вытирая глаза, закончила свой рассказ Таисия Васильевна. — Олежек хороший мальчик, правильно всё решил, что тебе с инвалидом-то...

— Да за что ж Вы меня так-то... тётя Тая... Ведь не первый день мы знакомы... Не брошу я его, даже не просите!

— Ох, деточка, я же мать, послушай меня! Уходи сейчас, потом ему ещё больнее сделаешь...

Не ушла тогда Люба, осталась. Упрямая была всегда и упрямство это её пригодилось. И тогда, в первые дни, когда гнали её из дома оба — и Олег, не хотевший жалости и не верящий, что его, такого, можно любить, и мама его, которая видела, как мучается её сын, не сколько болью физической, хотя и этого хватало, сколько душевной. И позже, когда заставила Олега сыграть свадьбу, не какую-нибудь молодёжную с двумя бутылками боржоми за столиком в кафе, а большую, настоящую, чтобы всё было как положено — и машина с кольцами, и платье, и костюм жениху, и шампанское, и друзей-родственников не один десяток! Чтобы поверил, что не жалость это, а любовь, что не собирается Люба отдавать его болезни, что хочет с ним прожить жизнь, родить детей, вырастить внуков, что всё у них получится!

Не получилось. Не отпустила проклятая болезнь, понемногу забирала к себе, по кусочку, пока не забрала целиком... Сначала вроде бы всё наладилось — Олег устроился работать шофёром, пригодилась армейская специальность. Ну, не отросли волосы — да разве же это главное! Люба закончила учёбу, работала в больнице, понемногу копили деньги, стали задумываться о детях. Когда выяснилось, что детей у них не будет... И тогда Люба не отступилась, не дала Олегу скатиться в пропасть отчаяния, не позволила утопить горе в бутылке, и никто не знает, чего ей стоило оставаться такой же уверенной в себе и жизнерадостной, когда сердце рвалось на части от сознания того, что матерью она не станет! Потом Олег стал слепнуть, начало прихватывать сердце. Инфаркт в двадцать пять лет. Врачи отводили глаза. "Что Вы, девушка! Никакой связи с тем происшествием быть не может, да и в документах нигде не записано, что он каким-то боком там присутствовал. Хорошее питание, свежий воздух, всё образуется!"

Она не верила, но переворачивала небо и землю, чтобы найти фрукты, лекарства, врачей, санаторий...

Когда всё закончилось — Олег тихо умер во сне, просто остановилось сердце — Любе показалось, что и её жизнь закончилась тоже. Не было больше смысла в её жизни, не для кого было возвращаться домой. Тёти Тая уже не было на свете, родители не приняли и не одобрили её решения связать свою жизнь с Олегом, отношения с ними разладилась уже давно. Подруги? У всех семьи, дети. Любе не хотелось видеть жалость в их глазах. Решение уехать из города пришло внезапно.

Ни разу не пожалела Люба о том, что оборвала все связи в одночасье, оставила всё, что было знакомо и дорого, и начала новую жизнь с чистого листа. Новый город, новая работа, новые знакомства — и глубоко в сердце запрятана неутихающая боль.

Так прошли годы. Коллеги по работе ценили и уважали, Люба всегда была в центре всех событий — многочисленные друзья не давали скучать, но в свою душу Люба не впускала никого. "Наверное, я однолюб", — думалось ей.

В день её сорокалетия, среди множества букетов на столе в кабинете, один особенно привлёк её внимание. Тюльпаны. Да, она любит тюльпаны, но в это время года? От кого? Проведя небольшое расследование, Люба выяснила, что это тот самый высокий седой военный, что приходит навещать одного из её пациентов. Несколько раз, встречая его в коридоре больницы, Люба обратила внимание на его выправку и манеры. "Надо бы поблагодарить" — решила она.

Не сразу пришло к ней осознание того, что Сергей Владимирович стал неотъемлемой частью её жизни, что ей с ним уютно и, как давно уже не было, спокойно. На предложение руки и сердца, сделанное с шутливой присказкой — "я старый солдат и не знаю слов любви", Люба ответила жеманным "ах, я такая вся внезапная, такая противоречивая..." и они оба рассмеялись.

Тогда Люба долго думала — можно ли любить так, без всесжигающей бури страстей, как в молодости, а со щемящей нежностью, тихой радостью и бесконечным уважением. Да и любовь ли это? Потом поняла, что ей неважно, как зовётся то чувство, что после многих одиноких лет поселилось в её сердце — она снова смогла полюбить, это ли не чудо?

У Сергея Владимировича не было детей — не случилось обзавестись семьёй, всю жизнь отдав службе, на себя времени как-то не нашлось, поэтому предложение Любы взять на воспитание ребёнка он встретил радостно. Машенька появилась у них в доме почти десять лет назад. Надо ли говорить, что для них она стала своим собственным, родным и любимым ребёнком...

— Мама! — возмущенный голос дочери вырвал Любу из воспоминаний. — Да ты же не слушаешь!

Люба засмеялась и чмокнула девочку в нос.

— Слушаю, конечно, ты абсолютно права, солнышко! А теперь пойди, посмотри — папа не заснул? Если нет, то скажи ему, что кофе сейчас будет.

Девочка вприпрыжку поскакала в комнату, Люба посмотрела дочери вслед, покачала головой, улыбаясь. "Как бежит время! И да — надо бы уже начать обдумывать новогодние подарки. Надо же, о любви читает... Совсем большая..."