Ангел-хранитель (гет)

Всепоглощающее чувство вины,

©~Лютик~

В этот вечер на корабле было холодно, ужасно холодно… и солёные водяные брызги били по лицу, отвлекая от гнетущего чувства вины. Если бы не я, то мой сын не попал бы в такую беду, Грег и Тамара не затянули бы его в этот чёртов портал.

Вдруг я больше никогда его не увижу — не увижу его улыбки, не услышу его звонкий смех. Как давно он не смеялся, и ведь в этом тоже есть моя вина... как же больно осознавать, что на этот раз, впервые в своей жизни, я потеряла кого-то по своей вине… вдруг он погибнет? Вдруг Грег убьёт моего ангелочка, как я когда-то убила его отца? Нет-нет… даже не хочу об этом думать… и, словно услышав мои мольбы, гневный голос отвлекает меня от скверных и всепоглощающих, словно призраки из прошлого, мыслей.

— Реджина!

Я оборачиваюсь:

Передо мной стоит мисс Свон.

— Что ты хочешь, Эмма? – спрашиваю я, думая о том, как хорошо, что голос мой не задрожал и не выдал моей тревоги.

— Из-за тебя пропал мой сын. Ты поплатишься, если что-то с ним случится!

— Поверь, я бы всё отдала, чтобы умереть тогда и избавить всех от тяжкой ноши, которую вы все испытываете из-за того, что я натворила, но твоя мать предпочла спасти меня… что ж. Это её выбор. И она грамотно мстит: эта эгоистичная девчонка знала, что я буду страдать, если выживу.

— Что ты несёшь, Реджина? Она спасла, потому что верит в тебя так же, как верил Генри.

— Не говори о моём сыне в прошедшем времени, – срывается с губ. От повторяющейся мысли о том, что он может умереть, всё внутри холодеет.

— Он мой сын! – не выдерживает она. — И по твоей вине он может погибнуть!

И снова в точку… своими словами мисс Свон создаёт на моём сердце новые шрамы.

— Я не отрицаю своей вины, – голос звучит равнодушно, а в душе с каждой секундой всё больше трещин.

— Конечно. Зачем отрицать, когда всё и так очевидно… — она хотела сказать что-то ещё, но… знакомая мужская рука одним лишь жестом заставила её замолчать.

Джеймс Джонс встал между мною и Эммой, словно защищая меня от неё.

Что за вздор в моих мыслях? Никому и в голову не придёт защищать меня, да и не нуждаюсь я в защите, собственно говоря. Слишком долго была одна. И по жизни волк-одиночка.

— Эмма, милая, перестань так кричать, – говорит он. Я не вижу его лица, но чувствую, что по губам его скользит отталкивающая ухмылка, а после паузы, которую, казалось бы, он выдерживал специально, словно актёр, играющий в театре, он продолжил. – Своим криком ты не спасёшь своего сына... а теперь отправляйся в каюту, пожалуйста.

Я думала, Эмма снова начнёт спорить с Крюком, как она поступает обычно, однако она послушно, словно дочь своего отца, поддалась его властному тону.

От его голоса по спине бегут мурашки — это странное, давно забытое ощущение, и я, пожалуй, и вовсе не испытывала такого никогда, наверное... хотя нет… это было со мной до гибели моего дорогого Даниэля.

Услышав её стихающие шаги, капитан поворачивается ко мне лицом и молча смотрит прямо мне в глаза, словно бы пытаясь узнать что-то… нет. Он пытается увидеть там благодарность, но не увидит. Слишком много масок прикипело к моему лицу за столько лет. Эта черта у нас с Капитаном Крюком общая.

Он не произносит ни слова, продолжая молча смотреть в моё лицо. Его взгляд вскоре меняется, и я пытаюсь понять, что же изменилось в нём — моя проницательность шепчет мне о том, что таким взглядом он часто смотрел на море и на бушующие волны в нём.

Мне эти волны дарили покой: вдруг почему-то стало интересно, что они дарили ему — я тоже взглянула прямо в его лицо, на этот раз не избегая его взгляда.

Взгляд его был колким и пугающим, однако его серые глаза с оттенком далёкой синевы, казалось, делали его самого сыном морей.

Потом он ушёл, не сказав ни слова, а я так и осталась стоять на палубе, по-прежнему ища спокойствие в шуме серебрящихся волн…

Смотря в водную гладь и видя её чистоту, я понимала, что моя душа никогда не станет такой же чистой. Моя душа останется безмолвной и надтреснутой, будто одинокий осколок разбитого мною зеркала. Сколько сердец я разбила и сколько украла жизней, изничтожая, возможно, сердца самых великодушных людей? Не сосчитать… но всё это делалось лишь в попытке излечить своё сердце, израненное самыми близкими — впрочем, попытка залечить раны не увенчалась успехом.

Это очень обидно. Нет, обида не то сравнение… слишком оно детское, но кто сказал, что в душе я не ребёнок? Надоело себя обманывать… почему-то именно здесь, на корабле этого странника я могу быть честна с собой.

Чувство мести подарит покой, но любимую мне не вернув,

А той, что раны души омывает слезой...©~Лютик~

Наступил вечер, а Реджина, как прежде, стояла на палубе — было похоже, что она всё ещё блуждает в своих мыслях. Сколько я пытался понять эту женщину? Лично мне не ясно, но зато я знал её мать, слишком хорошо знал. Кора никогда бы не показала никому своей слабости, и, может быть, юная Миллс такая же? Наблюдая за ней, я вижу, что она всё сильнее кутается в плащ. Как давно ей холодно? Все уже давным-давно разошлись по каютам, оставив меня одного управлять своим детищем. Белоснежка с Дэвидом пошли проведать Эмму, а Румпельштильцхен избегает меня. И правильно делает. Мила будет отомщена… моя милая – ты будешь отомщена… — мысли путались.

Сколько времени прошло после её гибели? Мне казалось — миллионы лет, однако чувства мои к ней становились всё крепче.

Я глубоко вздохнул. Морские брызги ласкали лицо — что ж, на корабле я будто бы дома. Ключевое слово «будто».

По-настоящему я чувствовал себя дома лишь в объятиях Милы, но этот проклятый Крокодил украл её у меня, не дав всецело познать счастья с ней.

Жизнь была благосклонна ко мне спустя несколько лет. Я встретил её сына: он случайно попал на мой корабль — я спас его жизнь для того, чтобы отомстить убийце Милы, её бывшему мужу. Но потом… Когда Бей прожил на моём корабле две недели, я понял, насколько он похож на мою бесценную Милу. Вот только глаза... глаза ему достались от Крокодила, тёмные, непроглядные, смотрящие сквозь мою затопленную злом пиратскую душу… Бей подумал, что это я убил его мать. Румпельштильцхен предусмотрительно солгал своему сыну, прежде чем вырвать своей жене сердце и лишить меня руки. Этот мальчик никогда не узнает, как сильно я любил его мать, мои чувства ему безразличны, так же, как и этой крысиной жизни, которая с каждым годом отбирала у меня всё больше.

Я предложил Бею стать семьёй, в надежде, что в моей жизни останется частичка Милы. Её сын, пусть он не родной мне, но он может стать родным. Я прожил в этой убеждённости несколько месяцев, но Белфайер разбил все мои надежды об омертвевшую морскую гладь моей жалкой душонки. Он предпочёл родного отца. Человека, который, ни о чём не сожалея, бросил его…

В такой же ситуации находится сейчас Реджина. Её предал Генри, отыскав свою родную мать и забыв ту женщину, что воспитывала его десять лет, он с лёгкостью и без зазрения совести покинул ту, что была готова отдать за него жизнь. Ей наверняка очень больно, и сейчас, кутаясь в свой плащ в попытке согреться, она пытается найти оправдание всем своим поступкам, оправдание своему эгоизму, но она его так и не найдёт — уж это я знаю по себе.

Я снова решаюсь подойти к ней, тихонько взяв её за плечо.

— Ночью ветер будет ещё более холодным, чем днём, – говорю я. Голос мой звучит необычайно заботливо, что само по себе странно. Он звучал так, только когда я говорил с Милой. Это заставило меня насторожиться.

«Это всего лишь жалость», — гордо убеждаю себя я, и только моё сердце знает, что это не так.

— Мне не нужна твоя жалость, Крюк, – голос её холоден, по спине от него бегут мурашки, но я-то знаю, что это только лишь маска.

— Это не жалость, – признаюсь я, шокированный своей откровенностью. Она поворачивается ко мне, и я вижу перед собой её бледное, как мел, лицо и широко распахнутые глаза, затягивающие в свой тёмный омут.

— А что же это, Джеймс? – странно слышать моё имя из её алых, как красные яблоки в её саду, уст.

— Это… понимание, – тихо говорю я.

Она молча смотрит в мои глаза — это даётся ей тяжело, я ощущаю это всем своим существом. Она словно стояла на суде перед самим Господом Богом, а не передо мной. В глазах отразилась мука, смешанная с недоверием, а затем с её губ слетело:

— Скажи честно, почему ты не смог убить мою мать? – голос звучал глухо.

Она хочет правды? Того, что я испугался её матери, как швартовая крыса, или она хочет услышать что-то иное — почувствовать себя защищённой? Хотя нет, не может быть. И почему только эта странная мысль пришла мне в голову?

Поэтому я откровенно отвечаю:

— Сначала я испугался, что Кора казнит меня, но потом… коварство твоей матери было столь интригующим и вовлекающим в авантюру, что я сдался под её натиском.

— Под натиском моей матери мог сдаться любой, даже самый смелый человек… а тем более уж ты, пират…

Это упрёк в мою сторону? Она считает меня трусом? Это что-то новенькое — и достаточно неприятное чувство. Я хотел было съязвить, сказав о том, как сама Реджина похожа на Кору, но внутренний голос, а возможно и ангел-хранитель, остановил меня.

— Спасибо, – шепчет она.

— За что? – я находился в полном недоумении.

— За то, что не убил мою мать — я провела с ней ещё немного времени, пусть и спустя столько лет…

Я только сейчас замечаю на её бледнеющем лице дорожки слёз, и от них что-то больно щемит в груди... новое, едва зарождающееся чувство.

— Реджина… то, что случилось и с твоей матерью и с Генри… это не твоя вина… В том, что произошло с твоим сыном, есть моя вина… но не твоя. Если бы я не был одержим местью к Румпельштильцхену, то никогда бы не подставил тебя, ведь ты дочь Коры, а она заменила мне мать. Если бы я не связался с Грегом и Тамарой, и не позволил бы им тебя пытать, то ничего этого бы не было. Ты бы скрылась. Они бы ни за что не узнали о твоей слабости. Прости меня…

Реджина горько усмехнулась:

— О слабости?

— О твоей любви к Генри…

— Моя мама всегда говорила о том, что любовь это слабость, но нет — она ничего не понимала в любви, ведь у неё не было сердца. В прямом и переносном смысле, как это не печально.

— Что же, по-твоему, любовь?

— Любовь… настоящая любовь… это магия. Она приносит счастье…

Я был ошарашен её словами — они напомнили мне о Миле. Она говорила что-то подобное…

Перед глазами возник её ангельский лик… я, поддавшись чувствам, целую Реджину, но осознаю это лишь во время поцелуя, ведь в эту секунду я думал о другой. Затем я понимаю, что Реджина не Мила, но не отталкиваю её. Внутри разливается приятное тепло, и я надеюсь на начало новой жизни. Шум моря убаюкивает наши одержимые местью души, и мы понимаем, что больше не одиноки…