Тайные страхи (джен)

Тем, кто выбрал море, не пристало бояться ни высоких волн, ни далёких огней, завлекающих корабли на незнакомые скалы.

Тем, кого выбрало море, не пристало его бояться. В их душах живут другие страхи.

Вальдес любит море и любит своих ведьм, которым дарит длинные нитки жемчуга. Ведьмы раскачивают ветви сосны и носятся вокруг своего любимчика весёлым вихрем. И превращаются в тех, о ком он думает, целуют его так, как не поцеловал бы никто другой.

Каждый раз Вальдес возвращается с горы немного иным. Он яснее видит окружающее, он слышит крики чаек далеко от Хексберг, и в его ушах не смолкает шум волн. Он просыпается с этим шумом и засыпает тоже под шёпот моря, и даже во сне волны мерно качают его и несут на своих спинах в неведомые дали. Во сне он наматывает на запястье нитку жемчуга. Наяву он смеётся и танцует, вся его жизнь — танец на краю пропасти, над бушующими волнами.

Однажды он просыпается посреди ночи, не слыша нежного переливчатого звона колокольчиков, не слыша рокота моря.

И тогда ему становится страшно, потому что возникшую пустоту не заполнить ничем.

* * *

Кальдмеер ничего не боится, так кажется его подчинённым, которые любят своего адмирала любовью наивной и беззаветной. Он добр со всеми и никогда не повышает голоса.

Он всегда спокоен, и даже в самую безумную бурю в его душе стоит полный штиль. Кальдмеер прислушивается к этому штилю, как раненые или больные прислушиваются к источнику боли: с равнодушием и недоверием.

Шрам стягивает щёку белой полосой, холодной, как зимнее море. Он напоминает о том миге, когда Олаф стал Ледяным, навсегда похоронив под толщей воды свои чувства. Никакой цепи не хватит, чтобы дотянуться до дна. Никакой улыбки — чтобы заставить ответить искренне.

Адмирал цур зее не боялся пиратов, не боялся марикьяре и не боялся призраков. Но иногда страхи, от которых он избавился благодаря сбившему с ног удару, начинают недовольно шевелиться где-то под спокойной гладью воды.

Кальдмеер начинает понимать, что слишком давно ничего не чувствует и что это может погубить тех, кто ему доверяет.

Но в следующую минуту ему становится всё равно, и лёд снова медленно стягивает колыхнувшуюся было воду.

* * *

Первый адмирал суров, но справедлив. Враги должны получить по заслугам, а ему не пристало показывать свою к ним ненависть. Он — разящая сталь, защита морских границ, карающая длань. Гнев и ненависть надёжно заперты в его душе, и только сила, с которой он вонзает в столешницу кинжал, выдаёт его.

Подчинённые смотрят с уважением, они понимают его, а он поступил правильно, выдав себя, хотя бы и в минуту слабости. Теперь никто не усомнится: все, кто придёт к ним с войной, умрут страшной смертью. Враги будут заколоты, зарублены, разорваны ядрами на куски, захлебнутся в ледяной воде. Те, кому не посчастливится выжить, будут мучиться в тюремных подвалах, пока не взмолятся о смерти.

Позже, глядя в бессмысленные глаза висящего на дыбе пленного дрикса, Альмейда понимает, что никому не пожелал бы такой судьбы, как его.

Ненависть тает в его душе, как тает морская пена. Он не в силах ненавидеть замученного вражеского лейтенанта.

И это страшно.

* * *

Для вице-адмирала Бермессера жизнь — словно крутая лестница, уводящая в небеса. Он перестал считать ступеньки, среди которых было лишь несколько неверных и гнилых. Родители умерли, бросив его ребёнком на попечение чужих людей, но они и раньше не слишком были ему нужны. Жена умерла, родив мёртвого сына, — ну что ж, не так уж он и хотел жениться на этой худосочной деве. Им командует сын оружейника, по недоразумению топчущий палубу флагмана и дворцовые ковры, — но то прихоть выжившего из ума кесаря, и это вдвойне обидно.

Выше не подняться, ему не дают, мешают, пытаются спихнуть вниз, и нет никого, кто бы поддержал его по-настоящему. Ведь ему не нужен тот, кто вдруг умрёт, снова бросив его на произвол судьбы.

А третьего не дано. Вверху клубятся облака, внизу бушует море. Там, вверху, звание адмирала цур зее, дворцовый переворот, регентская корона. Внизу — море, которое поглотит его без следа. Может, поэтому он так не любит качку и тёмную воду, которую рассекает «Звезда веры».

Иногда в кошмарных снах он разжимает руки и мучительно долго летит вниз, не нужный никому, кто подхватил бы его у самых гребней хищно тянущихся к нему волн. А потом лежит до рассвета без сна, закрывая руками кривящееся лицо.

* * *

Берто Салине могли бы позавидовать многие: он родич самого соберано и оруженосец Первого адмирала. Он — блистающий образец дворянина и оруженосца, безупречный в своём сиянии. Он вежлив, умён, исполнителен, умело обращается с оружием и на лету запоминает то, что пригодится ему в будущем.

Иногда он презирает себя за это. Иногда он думает, что недостаточно хорош для тех, кто окружает его, и это заставляет бежать по жизни без оглядки.

Но как ни беги, никуда не убежать от знания: пока живы те, кто был для него образцом, он не станет тем, кем они хотят его сделать. Как бы хорошо он ни владел оружием, есть соберано, который во сто крат лучше. Как бы он ни заучивал морскую премудрость, есть Первый адмирал, которому покорны моря. Есть отец и дядя, и есть многие другие.

Берто задыхается под тяжестью знания иного, а родичи вырастают до небес, оставляя его метаться по пустынному берегу, жалкого и потерянного.

Тогда он хочет стать первым, стать лучшим, и боится, что его желание сбудется.

* * *

Отто Бюнц всегда заботится о своих подчинённых, иногда даже забывая себя. Он ласково зовёт их птенчиками и следит, чтобы на его корабле никто и никогда не был обижен. Офицеры и матросы платят ему взаимностью.

На «Весенней птице» установлены свои порядки, и никто не удивляется тому, как обычно по-дружески ведёт себя капитан, что вечерами он сидит на канатной бухте, глядя, как за горизонт сползает солнце.

Отто делает всё для своего корабля и команды, отдаёт им все свои силы и всю жизнь. Однажды он оглядывается и понимает, что собственной жизни у него не было. Он словно канатами привязан к своему кораблю, словно прибит вместо носовой фигуры.

Порой ему хочется освободиться и остаться одному; он давит в себе это желание и не может подавить. Он уже знает, какой ценой будет оплачена его свобода, и заранее готов просить прощения у корабля и команды.

В ясный день на овеваемой тёплым ветром «Птице» ему вдруг делается жутко.

* * *

Оставляя за спиной берег с одинокой сосной, Вальдес готовится умирать. Ведь после шага в пропасть пустота больше не подберётся к нему. Его захватывает странное равнодушие, как будто пришедшее извне.

Со спокойной и задумчивой улыбкой Кальдмеер ведёт умирать свой флот. Он знает, что людей, которые ему верят, скоро не станет, но это его совсем не трогает. Пустота вместо души оказывается слишком удобной, чтобы бередить скрытое.

* * *

Альмейда силится ненавидеть пленного вице-адмирала и не может. Образ врага рассыпается, как рассыпается брызгами мощная тугая волна, едва только встретится со скалой. У человека, что щурится в ответ на его взгляд, было прошлое. Привычки, чувства, привязанности и жизненный опыт. Слишком легко сделать так, чтобы его не стало. И Альмейда прислушивается к себе, тайно страшась чего-то нового, что грядёт на смену ненависти.

Презрительный прищур не выдаёт панику Бермессера, но это только до поры. Он чувствует, как его сдёрнули с его лестницы, и ждёт падения, но его всё нет и нет. Неожиданная опора кажется обманчивой и зыбкой. Его не ненавидят и не презирают, и это странно и страшно.

* * *

Берто поражается железной воле дрикса, у которого везде порядок, но потом понимает, что ошибся. Кому страшнее жить? Ему ли, кто боится убить родичей? Или другому, кто боится погубить тех, кто слабее его? Он не находит ответа.

Ещё один птенчик не такой, как все, кого Отто знал раньше. Они все под его крылом, а этот ухитрился пробраться ближе всего к сердцу. «Птица» отвечает на мысли капитана посвистом ветра в мачтах, гонит в тёплую каюту. И, пожалуй, ради этого тепла стоит жить и держаться.

* * *

Тихи разговоры у огня поздней осенью. Неспокойно холодное море. А посрамлённые страхи морскими чудовищами скрываются в глубинах.

Может, чтобы никогда больше не показаться.