Замкнутый круг (гет)

Прошлое — безжалостный учитель.

Откуда оно пришло — твое желание подчиниться? Эти фантазии о мужчине — жестоком, сильном, способном исполнить то, о чем ты втайне мечтала, но никогда не решалась признать? Ты представляла Его себе в беспокойных снах и во время одиноких оргазмов, с их обычным привкусом вины. Его тело — тяжелое, мускулистое, но грациозное. Нежные руки, перед силой которых ты не сможешь устоять. Голос…голос, похожий на лезвие клинка, способный и резать и ласкать. Грань, разделяющая боль и удовольствие — такая же тонкая, как линия, где встречаются две стороны идеально отточенного клинка. Ты представляла себе, как он удерживает тебя, распластанную на кровати, вдавливает своим весом в матрас — никаких одеял или покрывал, только матрас и шелковые простыни. Всегда холодные. Остающиеся холодными даже после нескольких часов яростного совокупления. Ты представляла себе, как он врывается в тебя, растягивает тебя, заполняет тебя… и да, причиняет боль, но всегда — точно рассчитанную боль, всегда именно то, чего ты хотела. Насилие, но насилие из фантазии. Наслаждение подчиниться, отдаться, покориться его силе. Ты хотела получать удовольствие от собственной слабости, которой он никогда не воспользуется. Не зайдет слишком далеко. В твоих фантазиях он точно знал, чего ты хочешь, и позволял тебе самой определять условия и устанавливать границы.

Ты должна была понимать… Ты должна была быть осторожнее. Простыни…Простыни, Гермиона, простыни, как ты могла не понять? Ни капли пота, ни единой складки, всегда холодные… Вот где твоя фантазия выдала себя, намекнула на свою сущность. На свою невозможность. А может нет… Но с мужчиной, которого ты выбрала, это невозможно. И снова иллюзия, точнее — самообман. Ты все еще пытаешься одурачить сама себя? Или ты все еще веришь, что сама выбрала его? Да, ты была покорена им, с того самого момента, когда остановила на нем свой взгляд, но это не значит, что выбор был твоим. Неужели тебе ни разу не приходило в голову сравнение с кроликом и удавом, каким бы банальным оно ни было? Неужели ты действительно считала… Да. Ты считала. Ты верила в то, что инициатива в твоих руках, что это ты сделала первый шаг. Ты сама виновата в случившемся. Да, виновата. И то, что ты оказалась жертвой, ровным счетом ничего не меняет. Ты виновата в том, что постаралась выкинуть из головы все, что могло помочь заметить угрозу. Ты продолжала убеждать себя в собственной привлекательности, даже оказавшись в ловушке.

Нет, конечно, ты не подумала, что он сразу воспылал желанием — о, нет. Грязная маггллокровка, вот кем ты была — и остаешься — для него. Он никогда не считал тебя привлекательной. Ты просто… Нет, что толку теперь плакать. Не стоит доставлять ему такое удовольствие. Не показывай своих страданий и унижения. Просто признай то, что случилось. Спокойно и хладнокровно. Наберись смелости взглянуть правде в лицо: ты никогда не была для него ни привлекательной, ни желанной. Ты была бельмом на глазу, источником неприятностей — вспомни стычку в Отделе Тайн и то происшествие в шестом классе, когда ты вычислила, что виновный — его сын. Он ненавидел тебя за то, что тебе удалось взять верх над ним. Малфою не может понравиться, что его хотя бы в чем-то превосходит магглокровка. Он ненавидел и презирал тебя.

И после поражения, Великого Поражения, когда он чуть было не потерял все и спасся лишь чудом, он выбрал тебя, потому что ты была орудием его поражения, и это делало тебя идеальным орудием для мести. Изысканной мести, поданной… нет, не холодной как лед. Поданной при температуре двух возбужденных, блестящих от пота тел. Температуре крови. Кровь теплее кожи, но лишь ненамного. Вырвавшись из живого, извивающегося тела она очень быстро остывает. И шелковые простыни становятся холодными по-новому. Скользкими и липкими, пропитавшимися кровью, и слезами, и потом и… да, это унизительно. Но посмотри этому в лицо. Мочой. Когда страх подчиняет себе сознание, у разума хватает других забот и он не контролирует мочевой пузырь.

Ты обмочилась, и он рассмеялся. Он вообще много смеялся той ночью, потому что ты всего лишь глупая маленькая девчонка, которая решила, которая решила… Признай это. Глупая девятнадцатилетняя девчонка, которая возомнила, что она умнее всех и решила воплотить в жизнь свои тайные фантазии. Воплотить в жизнь, как же. И получить смерть.

Ты сама виновата. Ты, и больше никто. Потому что ты была слишком уверена в себе. Попросила Джинни оставить тебя в покое. Сказала Гарри и Рону, что уезжаешь отдохнуть — может на неделю, а может и на десять дней. О, Боже, если бы только Джинни отбросила свою щепетильность — а с чего бы ей так поступить? Она молода, еще младше тебя, она считала то, что ты задумала, неразумным, но не понимала всей опасности. Она боится потерять твое доверие, твою дружбу. Она никому не расскажет. Так что все считают, что ты нежишься на горячем песке под южным солнцем. И даже когда ты будешь лежать в сырой земле…

Не то чтобы ты очень этого боялась. Пожалуй, ты даже была бы рада, что все закончилось. Ни страха, ни угрызений совести. Только покой. Если, конечно, он не предпочтет оставить тебя в живых. Может, он хочет похоронить тебя заживо? Нет. Даже он на такое не способен. Хотя почему же? Конечно, он способен. Не обманывай себя. Если он способен заманить молодую девушку в свой дом, заставить чувствовать себя настоящей женщиной — привлекательной, желанной… Если он способен напоить ее Исповедальным зельем – Игра, Гермиона, это же всего лишь игра, ты же такая скромная девушка, пойми, как еще я могу узнать, чего ты хочешь — отвести в комнату, которую даже Ауроры не смогут обнаружить — Не бойся, это только выглядит как подземелье. Важно не то, чем ты пользуешься, а то, как ты этим пользуешься — и она решила, что у Гриффиндорки, настоящей Гриффиндорки, должно быть достаточно смелости, чтобы пережить наяву свои самые смелые фантазии, тем более когда рядом человек, который способен на все.

Ужасный, просто кошмарный момент, когда ты поняла, что палочки больше нет в рукаве. Когда ты пыталась дисаппарировать, уже обнаженная, но это тебя больше не волновало. Ты была согласна появиться посреди ДиагонАллеи без единого клочка ткани на теле — тебе было все равно. Только вот ничего не получилось. Ты буквально натолкнулась на барьер. И тогда ты в первый раз почувствовала боль. И с тех пор она не ослабла ни на секунду. Фантазия обернулась реальностью, а реальность оказалась смертью. Ты дурочка, Гермиона. Начитанная, высокоинтеллектуальная дурочка. Парадокс? Возможно. Да, у тебя очень высокие результаты экзаменов. Ты набралась знаний, просидев несколько школьных лет в библиотеке, прячась среди книг от компании сверстников. Ты считала их глупенькими цыпочками, чьи умишки были заняты лишь мальчишками, модными тряпками и косметикой. Высокомерие — это твой грех, Гермиона. Ты должна была хотя бы иногда прислушиваться к ним. Да, они не так умны, как ты, но они ни за что не увлеклись бы Люциусом. Они прекрасно знают правила игры, которая веками ведется между мужчинами и женщинами, знают язык рук, глаз и тел. Парвати или Лаванда заметили бы злобу, спрятанную за улыбкой, жестокость, едва замаскированную желанием. Ты считаешь себя взрослой, но в том, что касается отношений между людьми, ты всего лишь дитя. Ребенок с взрослыми фантазиями.

Слабый свет зимнего полдня позволял тебе разглядеть контуры его тела под черной бархатной мантией. Он напомнил тебе черную пантеру — мышцы, играющие под блестящей короткой шерстью. Ты наблюдала за ленивой надменностью его рук, за взглядом, внимательно изучающим все и всех из-под полуопущенных век, любовалась бледной кожей, казавшейся безупречной даже под разоблачающим зимним солнцем. Ты уже не однажды ощущала на себе силу и власть, которую излучал этот человек, а теперь смогла оценить элегантную посадку головы, идеальную стрижку, в которой каждый из платиновых волосков лежал строго на своем месте… Он провел пальцем по краю стакана, и твоя запретная фантазия — ты оставляла подобные мечты до тех пор, пока задернешь за собой полог кровати — внезапно обрела лицо.

В то время ты была абсолютно уверена, что он ни за что не бросит на тебя взгляд во второй раз. Хозяин поместья, легко, как марионеткой на ниточках, распоряжающийся прекрасно организованным празднеством, свадьбой единственного сына и наследника. С чего бы ему тратить еще один взгляд на обычную магглокровку, приглашенную (как, впрочем, и большинство остальных гостей) только чтобы соблюсти приличия? Поэтому ты сделала то, что делала всегда, если оказывалось, что виноград сладок, соблазнителен, но дотянуться до него невозможно. Ты с высокомерным видом бросила на его косой взгляд — только один! — фыркнула и повернулась спиной, пытаясь смириться с тем, что отныне безликий мужчина из твоих фантазий обрел конкретные черты — тонкие, но чувственные губы, приближающиеся к твоим губам, руки из шелка и стали, удерживающие твои запястья… Ты пыталась отогнать от себя эти мысли, отложить их до более подходящего времени, потому что от них бросало в жар и в дрожь, а ты уже выпила два бокала шампанского на пустой желудок. Поднос стоял рядом с тобой, и ты схватила еще один бокал — снова шампанское, но кого это касается, бокал так приятно холодил щеки — и медленно, чтобы никто не смог заподозрить тебя в намерении сбежать, направилась в другой конец комнаты, где сделала вид, что очень заинтересовалась портретом одного из давно умерших Малфоев.

Ты не спеша, глоток за глотком, выпила свое шампанское, которое лишь усилило твою чувственность. Ты задрожала, когда за спиной раздался голос, принесший с собой волну тепла — Вы нездоровы, мисс Грейнджер, вы дрожите, позвольте мне... — но продолжала что-то разыгрывать из себя, слегка покачала головой, неумело, по-детски изображая холодную богиню, и ушла прочь. Казалось, что ты все еще чувствуешь кожей его шепот, что он обвился вокруг шеи, как драгоценное колье — впервые в нем не было ни насмешки, ни злобы. Теперь у Него было не только лицо, но и голос, который будет нашептывать тебе на ухо непристойности, уговаривать попробовать такое… о чем ты не решалась даже думать, но в серых глазах заиграют насмешливые искорки, а руки уговорят ее уступить, сломают сопротивление, направят и подскажут.

Потом, неделей позже, ты получила письмо. Безупречное, светское — конечно, а чего же еще ты ожидала. Возможно, слегка авторитарное. Однако эта властность была тонко просчитана — она заставляла тебя чувствовать вызов, но не пугала. Тонкая, блестящая искусственная нить, оплетающая тебя покровом слов, причем настолько умело, что ты сразу же внушила себе, что разгадала его игру. Он идеально выбрал момент, подождав, пока твое воображение не разыграется настолько, что его огонь станет невыносимым, но не дожидаясь, пока разочарование пошатнет иллюзии и позволит рациональным мыслям пробиться сквозь стену фантазий. Так что приглашение ты приняла. Ты написала ответ сдержанными, холодными фразами, не выдающими твоих мыслей. Так, по крайней мере, тебе казалось.

Ужин в поместье. Признайся, Гермиона, хотя бы самой себе ты можешь признаться, с каким самодовольством ты принимала знаки внимания от мужчины, который мог заполучить любую женщину, какую только захочет — несколько пятен в биографии ничто, по сравнению с такой властью, такими деньгами и такой внешностью — но предпочел провести вечер с тобой. От мужчины, который был женат на полу-вейле. От мужчины, который присутствовал на трех-четырех приемах в неделю, и каждый раз с новой красоткой, повисшей у него на руке. Обворожительный, неприступный, блестящий, остроумный, непостоянный. Это должно было насторожить тебя, но вместо этого лишь подстегнуло твое самолюбие. Ты считала, что выбор за тобой. Ты считала, что первый шаг — тот короткий презрительный взгляд на свадьбе — был сделан тобой. И в твоей власти решать, как будут развиваться события этим вечером — и фантазии тут не играют никакой роли, потому что тебе не обязательно проигрывать их именно сегодня, потому что это лишь одна возможность из многих. Можно отказать — вежливо или даже не очень. Или тянуть время, очаровать его, а потом выскользнуть из объятий и убежать, чтобы позже вернуться, или, может быть… Ты была уверена, что контролируешь ситуацию. Ты попалась в ловушку, потому что считала происходящее утонченной цивилизованной игрой.

Поначалу так оно и было. Аперитивы, светская беседа, прощупывание позиций, определение слабых мест в обороне собеседника. И ни одного взгляда ниже подбородка. Впрочем, ты позволила себе один случайный нескромный взгляд, когда он отвлекся на что-то — или ты и тут ошибалась? Потом ужин, накрытый в маленьком салоне, обставленном с безупречным вкусом. Шесть перемен блюд, с каждым подавалось соответствующее вино. Разговор потерял светскую легкость. Он превратился в словесную перестрелку, схватку — комплименты летали над столом, как острые отравленные сверкающие ножи. Тебе казалось, что ты прекрасно держишь оборону. Ты была остроумна и слегка язвительна, но не позволяла себе ни малейшего оскорбительного намека. Это была честная словесная дуэль, и ты хорошо владела клинком. Он мастерски отражал твои удары, был ловок и артистичен и получал удовольствие от поединка. Когда убрали тарелки после третьего блюда, ты поняла, что слишком много выпила. Но и это не заставило тебя насторожиться. Инстинкт самосохранения дремал, пригревшись в тепле нарастающего эротического напряжения. Внимательный взгляд серых глаз скользнул по обнаженной шее и плечам, слегка задержался на губах, потом тяжелые веки слегка опустились, а язык прошелся по нижней губе. Ты поднесла к губам бокал. Тяжелое, красное итальянское вино, Брунелло ди Монтальяно, старше твоей матери. Глоток, который тебе не стоило делать — или хотя бы стоило отложить, сначала поесть еще немного. Ты ведь даже не хотела этого вина и не могла в полной мере насладиться его вкусом — ты схватила бокал, чтобы наклонить голову и скрыть смущение. Или это уже был страх? Ведь в тот момент тебе вдруг показалось, что ты видишь перед собой пантеру — выжидающую, готовую к прыжку, с мышцами, перекатывающимися под блестящей шерстью. А после этого глотка голова стала легкой и немного кружилась, и ты решила, что хочешь поиграть с пантерой. Посмотреть, что спрятано под глубокой зеленью мантии цвета сосновых иголок зимой. Прикоснуться к коже, вдохнуть запах, который тоже прятался сейчас под роскошной темно-зеленой шерсткой.

Поэтому ты постаралась расслабиться, придать своим движениям плавность и естественность. Горло больше не было зажатым, пальцы вдруг вспомнили, что созданы быть подвижными и чувствительными, прямая линия губ превратилась в полуулыбку, тяжелый локон волос снова приятно щекотал шею. Вслед за вернувшимся ощущением собственного тела пришло понимание Его близости — он сидел в каких-то двух футах от тебя и уже начало казаться, что ты чувствуешь тепло его тела.

Разговор, до того остававшийся абсолютно недвусмысленным, начал приобретать дополнительные слои; у слов появлялся второй смысл, они начали жить собственной жизнью и были теперь похожи на причудливые тропические цветы, постоянно меняющие свою форму.

И ты, забыв, про осторожность, забиралась все дальше и дальше на неизведанную территорию и с каждой секундой становилась все смелее. Твою уверенность в себе подпитывали алкоголь, изысканные блюда, а главное — уже почти нескрываемое желание в каждом его взгляде и жесте. К концу ужина твои руки и ноги были холодными, лицо горело, а остальное тело играло и отказывалось подчиняться — как кипящая ртуть.

Потом вы перешли в библиотеку, вам подали кофе, бренди и птифуры: "Вы позволите мне, Гермиона" Он сидел на низком диванчике рядом с тобой, но не касаясь, лишь рядом. Достаточно близко, чтобы ваши тела соприкасались, когда он наклонялся, чтобы наполнить бокал или взять тарелку и предложить тебе пирожное. Ты съела два и от третьего отказалась, но он сам выбрал одно, засахаренную мандариновую дольку, покрытую белым и черным шоколадом: "Вы должны попробовать это с кофе и бренди, Гермиона. Поверьте, что это просто… впрочем извините, выбор, разумеется, за вами ", и поднес к твоим губам, дожидаясь, пока они приоткроются, раздвигая их сладкой долькой, подталкивая указательным пальцем. Улыбка на его губах не оставляла ни малейшего сомнения в его намерениях. Его палец задержался на твоих губах, его глаза — тоже, и внезапно ты почувствовала себя очень неловко, стараясь прожевать угощение как можно элегантнее, беззвучно и не обезобразив лица. А он так и продолжал смотреть на тебя — но не в глаза, а на губы, только на губы, которые тут же будто затекли, онемели, как будто больше не были частью твоего лица. Он улыбнулся — но улыбка почему-то казалась застывшей или… отделившейся от лица, как будто это был всего лишь кусок ткани с нарисованным на нем улыбающимся ртом. Ты была настолько поражена этим сравнением, что не заметила, как одна его рука прокралась к твоему затылку, а вторая — к плечу, пока он не притянул тебя к себе. Ты еще не успела проглотить остатки засахаренного мандарина и шоколада, когда он набросился на твои губы и раздвинул их своим языком.

Его веса оказалось достаточно, чтобы заставить тебя откинуться на спинку диванчика. Да, твоя фантазия становилась явью, и что-то в тебе ликовало, с восторгом сознавая, что это возможно, что все происходит именно так, как ты себе представляла. Ты ведь именно об этом мечтала столько раз — о своей беспомощности, о безупречном мускулистом теле, излучающем жар и желание. И его запах, и — главное — его вкус. Бренди и кофе и что-то металлическое. Нет, это не могла быть ее кровь — но может быть его? Или может это действительно часть его вкуса, память о пролитой крови, обернувшаяся чем-то реальным.

Но вместе с этим ты была напугана. Фантазия не может стать реальностью. Рано или поздно окажется, что что-то начало выходить за рамки сценария, во всех подробностях проигранного в голове. Ты поняла это в тот момент, когда захотела сменить позу — ты сидела очень неудобно — но не смогла. Просто не смогла. Потому что ему не было никакого дела до того, удобно тебе или нет. У него были дела поважнее — терзать твои губы, запутываться в твоих волосах, мять твою грудь. А без его согласия ты не могла не пошевелиться, ни заговорить. В твоих мечтах Он — человек, на прошлой неделе обретший лицо, голос и серые глаза — всегда оставлял тебе путь к отступлению. Легкого толчка локтем, недовольного стона было достаточно, чтобы он понял, что что-то пошло не так, как ты хочешь, и немедленно остановился. Реальность оказалась совершенно иной. Он остановился тогда, когда захотел сам. Это должно было предупредить тебя. Может быть тогда у тебя еще оставалась возможность убежать.

Возможно, если бы он нарушил напряжение, сказал что-нибудь, какую-нибудь глупость или банальность, ты бы пришла в себя и нашла повод уйти. Но он не разговаривал. Он молча поднялся, несколько секунд смотрел на тебя сверху вниз — ни намека на насмешку, злобу или похоть. Он будто вбирал тебя внутрь спокойным ровным взглядом. Казалось, что он смотрит не в глаза, а дальше, глубже, добираясь до мозга. От него не могло быть никаких тайн, никакого притворства. И после этого беззвучного оценивания, перед которым ты просто смирилась, потому что все произошло слишком неожиданно, а ты никогда не была сильна в установлении ментальных барьеров… После этого безмолвного определения, чего ты стоишь, он схватил тебя за руки — движение было настолько стремительным, что оказалось почти невидимым — и поднял на ноги. Ты качнулась, чуть не упала, но он обхватил тебя рукой. Когда один человек обнимает другого за плечи, жест может получиться успокаивающим, или покровительственным или собственническим. Когда это сделал он, когда когти пантеры скользнули по твоей спине, крепко прижимая обе твоих руки к телу, ты почувствовала, что попалась.

Потом вы шли в ту комнату — довольно долго и по-прежнему молча. Только звуки шагов — твоих, легких и частых, и его, тяжелых и уверенных. Должно быть, он вытащил из кармана твою палочку именно во время этого безмолвного путешествия через коридоры, которые становились все темнее и аскетичнее — сначала исчезли ковры, потом не стало картин, только голые каменные стены. Это было путешествие назад во времени, шаг за шагом, поворот за поворотом, назад во тьму прошедших столетий. Было что-то странное и мистическое в этом путешествии. С каждым шагом ты все больше отдалялась от реальности, от своей жизни и погружалась в сюрреалистический мир, существовавший раньше только в твоих снах.

Вдруг он остановился и достал свою палочку — вторая рука все еще крепко удерживала тебя, не давая возможности вырваться, ускользнуть — и пробормотал сложное заклинание. Ты узнала несколько слов на латыни, но в целом не смогла разобрать фразу. В стене открылась дверь, он вошел и практически внес тебя в комнату, потому что ты не хотела переступать через порог. Ты почувствовала атмосферу этой комнаты еще до того, как очутилась в ней. Ты ощутила, что эта комната — царство ужаса. Конечно, это было лишь подсознательное ощущение — в обстановке комнаты не было ничего пугающего. Возможно, это черный ковер и драпировки на стенах излучали нечто, наводящее страх. Нет, в этой комнате не было приспособлений для пыток или цепей и наручников, но уже сама внешняя безобидность странного полупустого помещения заставила тебя напрячься и задрожать.

Как только вы оказались внутри, дверь захлопнулась. Ты тут же почувствовала, что воздух пропитан магией — заклинания, заглушающие звук! Вот теперь ты испугалась по-настоящему. Теперь ты хотела только одного — бежать. Не паникуй, приказала ты себе. Не время паниковать, Гермиона. Попытайся выглядеть спокойной. Ты могущественная ведьма, ты сражалась на войне, ты сможешь справиться.

Но только не без палочки.

Ты чуть не упала, когда поняла, что длинный узкий кармашек в твоем рукаве пуст. Но ты все же смогла взять себя в руки. Ты не хотела, чтобы он узнал, что ты это заметила, поэтому ничего не сказала. Ты просто стояла и старалась сдержать дрожь в руках. Ты заметила, как заблестели его глаза — возможно, он смог оценить твое самообладание — и он улыбнулся. Он снова взял тебя за руки — на этот раз прикосновение было очень легким, но сама невесомость его жеста подтвердила твои худшие опасения. У него больше не было необходимости прибегать к физической силе. Ты уже была в западне, и теперь он мог позволить себе роскошь быть мягким.

Твой разум продолжал цепляться за иллюзию, что ты еще не полностью потеряла контроль над ситуацией. У тебя еще оставался выбор. Ты могла драться с ним, кусаться, пытаться выцарапать глаза. Или умолять. Или попытаться поговорить о том, что происходит. Хотя сама ты не хотела думать о том, что тебя ждет. Любые мысли о том, что он может с тобой сделать, уменьшали количество вариантов твоего поведения до одного — первого. Панического. А ты хотела держать себя в руках.

Поэтому ты пошла вместе с ним к кровати — только шелковые простыни, темно-красные — оттенок был настолько темным, что материал казался черным, и лишь в изголовье, в пятне света, был виден цвет. Ты села. Он остался стоять. Ты посмотрела ему прямо в глаза. Он улыбнулся и прикоснулся пальцами к стене. В его руке появилась бутылочка с прозрачной бесцветной жидкостью. Твоя кожа покрылась мурашками, а на висках выступила испарина — ты поняла, что это за жидкость. Да, так же могла выглядеть обычная вода или какой-то наркотик, но ты сразу поняла. что это Веритасерум. В твоей голове проносились мысли, вопросы, идеи — все незаконченные и обреченные остаться без ответа. Чего он хочет, о чем он собирается спрашивать — о войне, о твоих друзьях — что он хочет от тебя узнать?

Ты знала, что нет способа сопротивляться могущественному зелью, и не сомневалась в том, что у него не может оказаться неправильно приготовленного образца — только лучшее, идеальное, сильнодействующее.

Еще один порог, через который не хочется переступать. Еще один выбор. Ты можешь отказаться его выпить. Но простое Империус решит проблему. Ты можешь попытаться разбить бутылочку и проглотить несколько осколков. Но это слишком болезненно и трудно рассчитывать на результат — возможно, он только улыбнется, глядя на твои мучения. Попытаться завладеть осколком и броситься на него? Что ты сможешь сделать — поцарапать его? Нет. Зелье придется выпить. А потом стараться давать короткие, общие, уклончивые ответы. Ты знала, что это возможно, потому что в седьмом классе вам объясняли, что делать в подобной ситуации и ты даже пробовала уклоняться от ответов на вопросы Снейпа.

Он стоял и смотрел. Потом медленно откупорил бутылочку и поднес к твоим губам. "Игра, Гермиона, это всего лишь игра, ты такая скромная молодая девушка, как еще я смогу узнать твои самые сокровенные желания", слова текли с его губ как жидкость по твоему горлу. Эффект начал сказываться очень быстро. На какое-то время ты потеряла ориентацию в пространстве, все вокруг было как будто в дымке, а потом снова прояснилось, стало особенно резким и четким.

Он не сразу начал задавать вопросы. Сначала он медленно сбросил мантию и позволил ей упасть на ковер — тяжелый темно-зеленый бархат на черном. Ты видела Волдеморта и его театральные выходы — дешевка, уровень заштатного театра. Но то, что разыгрывалось перед тобою сейчас, было не спектаклем, а просчитанной тактикой. Волдеморту было чему поучиться у Люциуса Малфоя. Столетия аристократического бездушия текли в его венах, его кожа цвета слоновой кости впитала своими порами кровь тысяч жертв. В какой-то миг ты даже оценила, как хорош он был без мантии, в одних черных брюках. Ты так и не поняла, когда он успел снять носки и туфли, но их уже не было.

И как будто твой взгляд был сигналом, он шагнул вперед и опустился перед тобой на колени. Его руки неспешно легли тебе на бедра, и он снова заговорил — тихо, спокойно, задавая вопросы, улыбаясь над ответами, спрашивая снова, уточняя, касаясь все более интимных подробностей, наслаждаясь твоим смущением и заминками и безуспешными попытками сопротивляться зелью.

Ты рассказала ему все о своих фантазиях, и именно в это время окончательно поняла, что у тебя нет выбора, что с самого начала все шло по его плану. Ты выкладывала все свои тайны прямо в его совершенно спокойное лицо и хотела увидеть хотя бы какую-нибудь реакцию, но он не двигался и слушал, а потом ждал следующей фразы. Когда говорить стало нечего, он кивнул и закрыл глаза. Потом снова открыл их и улыбнулся. Один взмах палочки, быстрый и отточенный, и ты осталась без одежды. Он по-прежнему стоял на коленях между твоих ног. Ты попыталась сдвинуть бедра, но он слегка подался вперед, помешав тебе это сделать. Ты подняла руки, чтобы прикрыть грудь, но он поймал твои запястья и покачал головой. Здесь не место для скромности. Он хотел видеть все.

Резкое движение его правой руки заставило тебя упасть на спину, на шелковые простыни. Да, эта часть твоей фантазии осталась неприкосновенной. Холодный, скользкий шелк под твоей обнаженной спиной. Этот миг пересечения фантазий и реальности придал тебе сил, и ты немного успокоилась, расслабилась и закрыла глаза. Может быть твои страхи надуманны. Может, ты просто слишком сильно реагируешь — ты же еще никогда не занималась любовью, может это всего лишь часть игры… конечно, не повседневной игры, но этой, конкретной, зародившейся, между прочим, в твоем сознании.

Металл, тихо звякнувший о металл, заставил тебя открыть глаза.

Теперь он был полностью обнажен и стоял около кровати, выпрямившись во весь рост. Что испугало тебя больше всего? Вид обнаженного мужчины с эрекцией или набор… инструментов, разложенных на маленьком столике перед ним? Еще секунду назад в комнате не было ни столика, ни инструментов, и ты не слышала, как он призвал их — возможно, их скрывало заклинание невидимости. Ты не двигалась, просто смотрела. На обнаженное тело, угрожающе возвышающееся над тобой, на блестящие приспособления. И ты понимала, что у тебя остался последний шанс, что ты должна бежать любой ценой. Пусть даже ты окажешься посреди ДиагоннАллеи, раздетая и без палочки. Ты заставила себя отбросить страх и сосредоточиться. У тебя никогда не было проблем с аппарацией, но ты не была уверена, что в таких условиях все пройдет без осложнений. В любом случае, ты должна была попытаться. И ты попыталась.

Боль, которую ты испытала, впечатавшись в противоаппарационные заклинания, была неописуемой, жгучей и обжигающей — казалось, что в твое тело вонзились тысячи иголок. Ты потеряла сознание. Очнувшись, ты обнаружила, что привязана к кровати невидимыми путами и не можешь сдвинуться с места. Глаза тоже болели, и их трудно было открыть. Ты предпочла бы так и оставить их зажмуренными. Но тебя всю жизнь учили смотреть опасности в лицо — сначала родители, потом учителя, и наконец безжалостный враг. К этому времени у тебя уже не осталось иллюзий. Ты понимала, что сейчас продолжение борьбы для тебя не в том, чтобы искать пути к спасению, а в том, чтобы достойно встретить неизбежное. И ты открыла глаза.

От боли все вокруг казалось подернутым дымкой, и ты не сразу поняла, что он смеется. Звук ворвался в сознание одновременно с изображением. Он стоял практически в той же позе, все еще обнаженный и возбужденный, и его член с красной головкой — ей почему-то вспомнилась сказка о Мальчике-с-пальчик в красном колпачке — подрагивал в такт смеху. Он смеялся над твоей болью. Над твоей беспомощностью. Над твоим обнаженным дрожащим телом. Что-то блеснуло в его руке — слезы мешали тебе разглядеть, что. Ты несколько раз моргнула, и поняла, что за предмет он держит. Точнее, предметы. — Он сжимал между большим и указательным пальцами иголки. Тоньше и короче тех, которыми обычно пользуются для шитья. Ты вдруг вспомнила, как впервые оказалась на ДиагоннАллее — родители покупали тебе мантию, и мадам Малкин пришлось немного укоротить ее. Работая, она точно так же держала булавки. Люциус Малфой, супер-портной. Мальчик-с-пальчик в красном колпачке, дразнящий волков иголками. Ты, обессилев, уронила голову на кровать. Ковер тихо заскрипел под его шагами, потом матрас около твоих ног прогнулся под его весом. И ты услышала его голос: "Не бойся, это не так страшно, как кажется. Важно не то, что ты используешь, а то, как ты это используешь." А потом ты услышала свой собственный голос, странный шепот, кажущийся незнакомым, умоляющий — пожалуйста, не надо, отпустите меня, пожалуйста, я никому ничего не скажу, пожалуйста — бесполезная мантра.

Он не удостоил тебя ответом. Он просто подождал, пока поток слов иссякнет. Потом он протянул руку — ту, в которой не было иголок — и погладил тебя по голове. Его пальцы отбросили прядь, упавшую на лоб и прилипшую к вспотевшей коже. Потом он мягко, почти ласково, провел по твоим бровям. И закрыл тебе глаза. Как будто ты была трупом. Это тоже причинило боль, потому что последствия его заклинаний еще не рассеялись. Ты напряглась — ты должна была видеть эти иголки, хотя они были ужасны, хотя они выглядели, как воплощение самой боли — но ты хотела видеть, что он будет с ними делать. Ты испытывала что-то вроде благодарности к невидимым путам, врезавшимся в твои запястья и лодыжки при каждом движении — это было больно, но это была боль, которую вызывала ты сама. Хоть что-то ты могла контролировать. И могла сосредоточиться на чем-то, зависящем от тебя.

Секунды шли, но ничего не происходило. Ты могла бы открыть глаза, но боялась увидеть его лицо. К тому же, так было легче сосредоточиться на ощущениях в запястьях и лодыжках.

Ты ждала. Ждала. Ждала.

Почему он не начинал? Он тянул время, дожидаясь, пока страх окончательно сведет тебя с ума?

В полной тишине — ты не слышала даже его дыхания — время потеряло реальность, как до этого — все остальное. С закрытыми глазами было легко представить себе, что это всего лишь кошмарный сон. Может, именно этого он и добивался? Если так, то его расчет оказался точен, потому что первое прикосновение к твоей коже заставило тебя резко дернуться от страха и облегчения. Облегчения — потому что твоей груди коснулась не игла, а его палец. Он кружил, изучал, пробовал — прикосновение было почти эротичным. Если бы еще забыть об ужасных иглах в другой его руке. Кончик пальца продолжил путешествие по твоему телу. Ты проклинала твое тело — и не потому, что оно получало удовольствие. Не было никакого удовольствия — только ужас. Нет, ты была в ярости из-за того, что покрылась мурашками, и чувствовала, как твои соски напряглись под его прикосновением, расслабились, и снова затвердели, когда палец вернулся. Ты знала, что это всего лишь рефлекс. И он это знал. Но все же он мог решить, что его прикосновения доставляют тебе какое-то удовольствие, а ты не хотела, чтобы он тешил этим свое самолюбие.

Поэтому ты снова натянула невидимые веревки, заставляя их врезаться в тело.

Палец замер и оставил твою грудь в покое. Ты задержала дыхание, и внезапно тебя бросило в жар и в холод одновременно — ну конечно, он заметил твое движение, он все понял, и сейчас он отнимет у тебя возможность пошевелиться. Отнимет последнюю возможность как-то вмешаться в происходящее. Именно это он и сделал, но не так, как ты предполагала. Он не стал пользоваться одним из обездвиживающих заклинаний. Он накладывал заклинание, от которого тело теряло чувствительность — накладывал не спеша, сначала на левую руку, потом на правую… Ему нужно было все твое внимание, и он понял, что ты пытаешься уже не освободиться, а отвлечься. А отвлекаться тебе не было позволено. Не должно было остаться ничего. Только он и ты. И боль.

Он снова помедлил — только чтобы позволить тебе еще раз дернуться и понять, что боль от врезавшихся в кожу веревок больше не ощущается. Потом палец продолжил путешествие по твоей груди. Кратчайшая пауза — и игла, воткнувшаяся в самую чувствительную точку.

Ты действительно считала, что знаешь, что такое боль? Может, если бы тебе приходилось сталкиваться с Пыточным Проклятием, как Гарри, ты была бы готова к такому. Но нет, инстинктивно ты понимала, что эта боль все равно другая, потому что она не отзывалась во всем теле. Это была резкая, точечная боль, слишком сильная, чтобы сдержать крик, и слишком сфокусированная, чтобы потерять сознание.

Ты почувствовала, как снова прогнулся матрас — он усаживался поудобнее. Ты услышала, как он шумно выдохнул и резко вдохнул. Ты сказала себе, что теперь он сделает тоже самое с другой грудью, и это будет не так страшно, потому что ты уже знаешь, чего ждать. Но игла воткнулась в ямочку на правом колене. Потом было твое левое ухо. Ступня правой ноги. Правая грудь. Губы. И ты никак не могла потерять сознание. И каждый раз боль была новой, четко отделенной от прошлого ощущения. Твое тело превратилось в карту боли — подобно тем, которые ты видела в военных фильмах и учебниках истории, на которых расположение и перемещение войск обозначали разными цветами. Когда игла прошла через правый сосок, ты почувствовала между ног что-то теплое, почти горячее, и мокрое. Ты этого не ожидала, не понимала, что такое может случиться, но ты ведь много пила за ужином, а теперь твое тело было полностью во власти боли и не могло больше контролировать мочевой пузырь. Это оказалось последним ударом. Ты даже смогла удивиться тому, что полностью признать свое поражение тебя заставило это, совершенно безболезненное происшествие. Ты сих пор ты не проронила ни слезинки, но теперь ты начала плакать.

Он рассмеялся — так же, как и когда ты попыталась аппарировать, и наложил очищающее заклинание.

Потом он опустился на твое тело, надавил на него всем своим весом, вдавливая иглы еще глубже в плоть, и вошел в тебя.

В твоих фантазиях ты всегда была к этому готова и почти не испытывала боли. Может, только совсем легкую боль, только оттеняющую идущее вслед за ней удовольствие. Да, именно так ты себе это представляла — ведь ты была девственницей, и ожидала, что будет немного больно, совсем чуть-чуть. Реальность же пахла потом и страхом и кровью, несколько капель которой выступили на прикушенном языке. В реальности ты не играла в жертву, не изображала сопротивление — ты была жертвой и ненавидела это горячее, сильное тело. Ненавидела Его, хотела, чтобы он исчез, чтобы боль исчезла, но боль не исчезала, а от его дыхания твой висок обдавало то жаром, то холодом, и ты, наконец, потеряла сознание.

Когда ты очнулась, боли больше не было. Ты чувствовала себя… нормально, обычно, как всегда, а боль была лишь тенью, почти забытым воспоминанием. Потом ты поняла, что вокруг тебя шумно. Что ты, в парадной мантии, стоишь среди оживленных, нарядно одетых людей. Ты тряхнула головой, заподозрив, что это всего лишь бред. Ты думала, что боль вернется. Нет. Ты снова оказалась на свадебном приеме и, повернув голову, увидела Его — идеально уложенные платиновые волосы, черная бархатная мантия, серые глаза, от взгляда которых становилось жарко, руки…

Ты замерла от ужаса. Ты хотела кричать, бежать, расталкивая остальных гостей — а потом случилось нечто очень странное. Твое сознание будто раздвоилось. Ужас и желание убежать остались. Но в то же время в другой части твоего сознания мысли были точно теми же, что и в прошлый раз — как внутреннее эхо. … он ни за что не бросит на тебя взгляд во второй раз. Хозяин поместья, легко, как марионеткой на ниточках, распоряжающийся прекрасно организованным празднеством, свадьбой единственного сына и наследника. С чего бы ему тратить еще один взгляд на обычную магглокровку, приглашенную (как, впрочем, и большинство остальных гостей) только чтобы соблюсти приличия? Поэтому ты сделала то, что делала всегда, если оказывалось, что виноград сладок, соблазнителен, но дотянуться до него невозможно. Ты с высокомерным видом бросила на его косой взгляд — только один! — фыркнула и повернулась спиной, пытаясь смириться с тем, что отныне безликий мужчина из твоих фантазий обрел конкретные черты — тонкие, но чувственные губы, приближающиеся к твоим губам, руки из шелка и стали, удерживающие твои запястья… Ты пыталась отогнать от себя эти мысли, отложить их до более подходящего времени, потому что от них бросало в жар и в дрожь, а ты уже выпила два бокала шампанского на пустой желудок. Поднос стоял рядом с тобой, и ты схватила еще один бокал — снова шампанское, но кого это касается, бокал так приятно холодил щеки — и медленно, чтобы никто не смог заподозрить тебя в намерении сбежать, направилась в другой конец комнаты, где сделала вид, что очень заинтересовалась портретом одного из давно умерших Малфоев.

Ты хотела швырнуть об пол свой бокал, надеясь, что кошмар разобьется вместе со стеклом, но тело не подчинялось командам разума — точнее той половины разума, которая была охвачена ужасом. Тело оставалось на месте, рука спокойно подносила бокал к губам, и тихий голос снова прошептал над ухом — Вы нездоровы, мисс Грейнджер, вы дрожите, позвольте мне…

Ты повернулась к нему, ты еще некоторое время оставалась на приеме, потом вернулась домой, и погрузилась в фантазии, и прошел день, второй, неделя, пришло приглашение, ты приняла его… Ты не могла изменить ничего, абсолютно ничего. Ты потеряла сознание, очнулась — на приеме. Теперь в твоей голове звучало уже не два, а три голоса. Твой разум и твое тело опутывала липкая паутина, и чем отчаяннее ты пыталась выбраться, тем больше становилось безжалостных клейких нитей.

Той частью сознания, которая все еще оставалась свободной, ты понимала, что еще несколько повторений, и ты сойдешь с ума. Не из-за боли, а из-за постоянной борьбы с собой, борьбы, которая разрушала тебя. Ты не знала, сколько продержишься, но подозревала, что недолго. "Вы нездоровы, мисс Грейнджер, вы дрожите, позвольте мне… Позвольте мне… Позвольте мне…"

* * *

— Директор.

— Люциус. Спасибо, что зашли.

— Не стоит об этом, Директор. Я считаю это своим долгом. Ведь несчастный случай произошел в моем доме.

— Да. И именно поэтому… присядьте, пожалуйста.

— Благодарю. Как самочувствие мисс Грейнджер?

— Хуже. Хуже, и боюсь, что мы… потеряем ее, если не найдем средство для исцеления.

— Это ужасно. Я глубоко опечален, Директор. Если я могу хоть чем-то помочь…

— Именно поэтому я и попросил вас зайти сюда. Гермиона… Мисс Грейнджер очень дорога мне, и кроме того, я отвечаю за нее, как за одного из членов персонала школы… Могу я говорить свободно, без обиняков?

— Разумеется, Директор. Мы — взрослые люди, да и ситуация не располагает к излишней деликатности.

— Хорошо. Я хочу предложить вам сделку, Люциус. Если — прошу понять, что это не обвинение, а… скажем так — предположение. Если вы способны чем-то помочь мисс Грейнджер, я обещаю вам молчание в обмен на ее жизнь. Вы, я и мисс Грейнджер — единственные, кто знает, что с ней случилось. Еще мадам Помфри, но если это будет необходимо, я поработаю над ее памятью. Если вы поможете Гермионе, я клянусь, что никто никогда не узнает об этом происшествии.

— Я…Директор… у меня нет слов. С чего вы взяли….

— Перестаньте, Люциус. Вы же сами говорили, что сейчас не время для деликатности. Мы оба знаем, как вы относитесь к Гермионе. Если бы не ее хорошая реакция, вы бы успели дисаппарировать сразу после смерти Волдеморта, и избежали бы массы неприятностей. Не говоря уже о том, что по ее вине Драко провел два года в Азкабане.

— Я прекрасно помню все… подвиги мисс Грейнджер. Но вы, надеюсь, не забыли, что после того, как мой сын оказался в этой… в этом аду, я предпочел предать Темного Лорда? Потому что понял, к чему могут привести мои… заблуждения. Вы не забыли, что я сообщал вам важную информацию, без которой вы не смогли бы победить в этой войне? Или этот факт все-таки ускользнул из вашей памяти?

— Нет, Люциус, я не отрицаю, что нам очень помогла ваша информация. Но я знаю, что вы не отреклись от Волдеморта. Вы играли на две стороны, рассчитывая после решающей битвы примкнуть к победителям.

— Интересная гипотеза. Особенно если вспомнить, что все мы давали показания под Веритасерумом. Вот тогда и нужно было озвучивать свои сомнения касательно моего поведения, Директор. А не сейчас, когда жизнь вашего сотрудника под угрозой. Возвращаясь к главному: я не имею отношения к произошедшему с мисс Грейнджер. Мисс Грейнджер и ее судьба безразличны мне так же, как имя очередного домового эльфа. Я понятия не имею, что с ней случилось, и ничем не могу ей помочь.

— Люциус, я умоляю…

— Доброго дня, Директор. И удачи мисс Грейнджер. И… я бы не советовал вам делиться с кем-либо своими клеветническими измышлениями. Я и без того много потерял в этой войне, и не хочу, чтобы что-то угрожало моей репутации.

* * *

Люциус вышел из камина в своем поместье и стряхнул с мантии сажу. Было уже поздно, гости разошлись, и дом снова принадлежал только ему.

Бросив недовольный взгляд на последствия празднества — несколько пустых бокалов и следы от сотен туфель на дорогих коврах — он прошел в библиотеку. Там было пусто и темно. Люциус кивнул сам себе, разжег огонь в камине, вернулся к двери и запер ее — на ключ и магически.

Плеснув себе порцию виски, он достал из кармана маленький блестящий предмет и с облегчением сбросил тяжелую черную бархатную мантию. Кроме нее на нем были только брюки. По обнаженной коже пробежала дрожь — несмотря на огонь в камине, в комнате было прохладно. Но через секунду Люциус накинул темно-красный халат из плотного шелка.

Он подошел к камину, держа в одной руке бокал, а в другой — блестящую вещицу. Усевшись, он сделал первый глоток, закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Когда бокал опустел, Люциус поставил его на столик и занялся предметом. Он напоминал миниатюрные песочные часы. Сверху и снизу на них было нечто вроде циферблатов, но с рунами и арифмантическими символами вместо цифр.

Он довольно долго держал вещицу в руке, как будто внимательно изучая. Его лицо ничего не выражало, хотя время от времени губы шевелились, беззвучно шепча какие-то слова. Языки пламени в камине становились все ниже и темнее, и наконец остались только ярко-красные угли.

Люциус поднялся и расправил плечи. — Нет, — пробормотал он. — Нет, ты должна заплатить за все, Гермиона. Я не собираюсь… — он сжал времяворот в кулаке, — снимать проклятие или хотя бы его привязку к времявороту. Ты должна платить. Снова. — Он бросил песочные часы на пол. — И снова. — Он наступил на них каблуком правого сапога. — И снова. — Он надавил, и стекло треснуло. — И снова. — Он надавил сильнее, сминая металлический каркас. — И снова.

Взмах палочки снял заклинания с двери. Домовый эльф вбежал в комнату сразу после звонка хозяина.

— Убери это, — сказал Люциус, показывая на маленькую горку блестящих осколков и искореженного металла.

И вышел из библиотеки.