Обливиэйт и его последствия для коры головного мозга (гет)

Апрель 2001 года. Магический Кембридж

Апрель явно был благосклонен к Британии — в воздухе упоительно пахло свежей травой и новой надеждой, солнце ласково обнимало всякого, кто оказывался в пределах досягаемости, цветущие вишни радовали душу, а вечно-зеленые газоны магической части университетского городка Кембридж пестрели разноцветными крокусами, а не одними только телами студентов.

Студентов, впрочем, тоже хватало — наспех кинув на газон Согревающие чары, они с наслаждением валялись на траве, подставляя бледные лица и шеи солнечным лучам.

Малфой собирался последовать их примеру буквально через пять минут, но, разумеется, он планировал найти свободную скамейку, а не валиться на газон. Пока же Драко шел по дорожке от университетской столовой в сторону колледжа святого Вита, по дороге в очередной раз перечитывая письмо из дома и машинально отвечая на приветствия.

— Эй! — закричали Малфою с левого газона. — Ты не забыл, собрание студсовета сегодня не в семь вечера, а в восемь!

— Да, — ответил Малфой, даже не взглянув, кто ему кричит. — В восемь так в восемь.

— Драко! — заорали ему с правого газона спустя минуту. — Джерри ждет твою статью для «Юного целителя»! Ты обещал еще два дня назад!

На этот раз Драко оторвал взгляд от пергамента и взглянул на Иржи Гавела, поднявшего свою голову с колен Марты Пельтцер и машущего ему рукой, чтобы привлечь внимание.

— Я помню о статье, Иржи, попроси Джерри подождать до завтрашнего вечера, честное слово, раньше никак не закончу.

— Ты же понимаешь, что редакция ждет только потому, что это ты?

Малфой покивал Иржи с деланно-виноватым видом и пошел дальше, улыбаясь пергаменту в своих руках. Новости от отца были прекрасными, ошеломительными, да что там — они казались нереальными, воистину волшебными. И Драко собирался поделиться ими с человеком, без которого ничего этого бы не было — ни бешеной популярности Малфоя в университете, ни счастливых вестей из Малфой-мэнора.

Его любимая скамья, вырезанная из половины дубового ствола — шутники с факультета истории и мифологии утверждали, что это тот самый дуб, под которым Мерлин впервые поимел Моргану, но Драко знал, что эта шутка повторяется с одна тысяча семьсот восемьдесят девятого года, — была занята. На просторной скамье, где без труда разместились бы оба состава квиддичной команды с тренером и массажистом, сидела в одиночестве гордость факультета колдомедицины магического Кембриджа, лучшая студентка третьего курса, будущая звезда хирургии, Гермиона Джин Грейнджер. Именно ей и нес Малфой свои новости, свое письмо и свою радость.

Отсюда открывался отличный вид на маленький пруд и зеленую лужайку, посреди которой возвышался памятник богам-покровителям магии. Соединенные в живописную скульптурную композицию Дагда, Один, Геката и Изида меняли свое положение на постаменте каждые два с четвертью часа, и это зрелище стоило того, чтобы на него взглянуть.

Но сейчас скульптуры богов, выполненные из белого и черного мрамора, оставались неподвижными, и Малфой смотрел вовсе не на них. Он разглядывал Грейнджер — она сидела с запрокинутой головой, закрыв глаза и подставив лицо солнечным лучам. Ветер путал ее и без того растрепанные локоны, играл с листами пергамента из внушительной стопки книг и свитков, лежащей рядом с ней. Драко замедлил шаг, любуясь невероятной картиной — Гермиона Грейнджер отдыхает. Она выглядела сейчас очень хрупкой и беззащитной, и хотя Малфою, как никому другому, было отлично известно, что это обманчивое впечатление, его глупое сердце все равно пропустило удар при виде этой беззащитности.

Когда-то давно, в прошлой жизни, Малфоя всерьез бесило, как она выглядит. Вечно растрепанные волосы, чересчур сосредоточенное выражение лица, чернильные пятна на кончиках пальцев, полное отсутствие интереса к моде и косметике — Гермионе Грейнджер, передвигавшейся по жизни с упорством бладжера, видящего цель и не замечающего препятствий, некогда было задумываться о мелочах вроде заботы о собственной внешности.

Малфой испытывал настоящий стыд, вспоминая, что он мог ненавидеть Грейнджер из-за ее зубов. Или волос. Или крови. Или желания всегда и во всем быть первой. Или бешеного напора, перед которым не могла устоять никакая преграда. Что когда-то раздражался из-за ее невероятной работоспособности и целеустремленности, граничащей с одержимостью — тех самых качеств, которые сейчас вызывали у него бесконечное уважение и восхищение.

Малфой старался ступать тише, но проклятый гравий, конечно, выдал его за несколько ярдов — и очарование картины было нарушено. При его приближении Грейнджер открыла глаза, встрепенулась и обернулась.

Малфой улыбнулся и в несколько широких шагов дойдя до скамьи, плюхнулся рядом и вытянул вперед свои длинные ноги.

— Ты спала! — обвиняющим тоном заявил он. — Ты спала прямо на улице, что является прямым нарушением свода правил поведения студентов магического Кембриджа от одна тысяча сто восемьдесят третьего года, пункт восемнадцатый которых прямо гласит: «Запрещено студентам спать под открытым небом».

— Нет никакого нарушения, Малфой, — ответила Грейнджер, душераздирающе зевая и прикрывая рот ладонью. На большом пальце виднелись крохотные пятнышки чернил и засохшей крови. — В тысяча пятьсот шестнадцатом году приняли поправку, отменяющую пункт восемнадцатый этих правил.

Драко решил, что его главная новость на сегодня будет подана в качестве горячего блюда, а пока можно позволить себе насладиться аперитивом.

— Шутишь? — недоверчиво спросил он. — Я только что придумал пункт о запрете спать под открытым небом.

— Это ты шутишь, Дрейк, — пожала плечами Грейнджер. — Он существует на самом деле, как и поправка.

Спустя десять лет со дня первой встречи она не переставала его удивлять — во всех отношениях.

— Твои красные глаза и бледная кожа сделают честь любому вампиру, — сообщил Малфой, доставая палочку и накладывая очищающее заклинание на ее руки. — Тебе никто не говорил о существовании модифицированной версии Тергео, специально для колдомедиков? Уничтожает даже самые стойкие пятна крови и лечебных зелий.

— Спасибо, — сказала Грейнджер. — Вечно о нем забываю. Ты, кстати, выглядишь не лучше меня.

— Наверное, мы оба выглядим как студенты факультета колдомедицины за два месяца до выпускных экзаменов? — предположил Драко, и Грейнджер невесело рассмеялась.

— Когда-нибудь я все-таки найду время выспаться. И пообещай мне, что ты тоже.

— Малфои не дают пустых обещаний, — пожал плечами Драко. — В июне у нас экзамены, в июле надо утвердить темы диссертаций — ты, кстати, написала заявление о приеме в аспирантуру? А в сентябре начинается наша интернатура. Ты знаешь, что на нас с тобой подали заявки все восемь клиник магической Британии? Просто голова кругом, только подумай, как мы популярны! Но какую из восьми ни выбери, если ты надеешься, что там нам дадут выспаться, ты еще наивнее, чем я всегда предполагал.

— Я слишком устала, чтобы придумать остроумный ответ, — честно призналась Грейнджер и привалилась боком к Малфою. В такие моменты он всегда забывал на секунду как надо дышать. — Спасибо, что напомнил про заявление в аспирантуру, я напишу его вечером. Последний раз мы с тобой виделись два часа назад на семинаре по лапаротомии. Выкладывай, что у тебя стряслось за это время. Ты, между прочим, оторвал меня от штудирования «Патологий беременности у вейл», а завтра предзащита курсовой у профессора Збручека. Но твой патронус не оставил мне выбора. Так что говори и пойдем зубрить дальше.

Драко подумал, что он хочет оттянуть знаменательный момент еще на несколько минут.

— Сначала ты. Я видел Ференца Петефи в столовой, да, ты обедала сегодня?

— Ты наседка, Малфой, ты знаешь, что ты настоящая наседка? — Драко почувствовал, как она напряглась.

— Не уходи от ответа. Обедала или нет?

— Да-да-да, бифштекс, картофельная запеканка и два стакана томатного сока, доволен?

— Теперь да. Но Ференца, который пытался разбить о мою голову поднос с грязными тарелками, я назвать довольным не могу. Скорее, у него был вид человека, пережившего недавно сильное потрясение. Не знаешь, о чем может идти речь?

С Грейнджер разом слетела сонливость, и она отодвинулась от Малфоя, чем очень его огорчила.

— Ференц напал на тебя в столовой? Но почему?

— Ну, — протянул Драко, двигаясь так, чтобы Грейнджер опять оказалась прижатой к его боку. — Наверное, хотел отнять мою баранью отбивную с горошком. Если честно, я его не виню — отбивная выглядела чертовски соблазнительно, а горошек лишь подчеркивал ее привлекательность. Да, я не пострадал, спасибо, что спросила. Брунелеску с юрфака вовремя отлевитировал поднос в другую сторону, но Ференца едва удалось успокоить.

— Черт! — сказала Грейнджер. — Черт! Черт! Черт! Психованный венгерский дурак!

Она ударила себя кулаком по коленке, и Драко мягко накрыл ее руку своей.

— Грейнджер, — проникновенно сказал он. — Если бы меня бросила звезда факультета, я бы тоже был несколько расстроен. Хоть я не дурак, не венгр, и смею надеяться, не слишком большой псих.

— Почему он кинулся на тебя? Ты, наверное, как-то поддел его в своей обычной манере, да?

Драко с сожалением отпустил руку Грейнджер и поднял вверх обе ладони.

— Я ничего не говорил ему, клянусь хвостом Уробороса. Понятия не имел, что ты бросила его сегодня между лабораторной по госпитальной хирургии и тем самым семинаром, где ты не проронила ни единого слова, если не считать «Зачаруй скальпель получше, Малфой» и «Профессор Хаббард, кажется, мы его теряем».

— Ну знаешь! — возмущенно воскликнула Грейнджер. — Когда вскрываешь брюшную полость фантому с проникающим ранением, как-то сложно при этом болтать о пустяках.

— Ага! — торжествующе воскликнул Драко. — То есть, для тебя расстаться с парнем, с которым ты встречалась пять месяцев, — это пустяк, не стоящий внимания? Или дело в самом парне? Не я ли говорил еще перед Рождеством, что Ференц Петефи — тебе не пара и уж точно не тот тип, которого стоит пускать в свою постель?

Грейнджер подпрыгнула на месте.

— Драко Малфой собирается читать мне лекции о морали? Тот самый Драко Малфой, который за три курса обучения в университете сменил девушек больше, чем стерильных перчаток в операционной?

— Это потому что оперировать мы начали только со второго курса, — вставил Драко.

Грейнджер ссутулилась и обхватила плечи руками, глядя прямо перед собой.

— Ференц ни в чем не виноват. Он чудесный юноша, добрый и милый, и я уверена, из него выйдет отличный целитель, просто он не смог...

— Вынести мое постоянное присутствие рядом с тобой, — кивнул Драко. — Собственно, именно поэтому он и пытался убить меня подносом. Я наврал насчет горошка. Видимо, он всерьез решил, что ты ушла от него ко мне. Петефи, не горошек, я имею в виду.

— Ну, если не ошибаюсь, все твои многочисленные дамы сердца тоже были в этом уверены. В смысле, что ты изменял им со мной, — вяло отозвалась Грейнджер. — Что никогда не было правдой, ведь ты изменял им вовсе не со мной. К счастью, Ким Миддлтон хватает здравомыслия...

— Уже нет, — сухо перебил Малфой. — Мы расстались вчера вечером. Ночью, если быть точным. Да, я не успел рассказать тебе об этом, лапаротомия действительно серьезная штука, не хотелось отвлекаться. И ты можешь гордиться мной, Грейнджер — на этот раз никаких разбитых девичьих сердец. Она бросила меня первой, не дожидаясь, пока я невыносимо заскучаю рядом с ней и сбегу к тебе.

Грейнджер выглядела по-настоящему удивленной. Малфой порадовался, что способен вызвать у нее такие эмоции.

— Ким бросила тебя, чтобы ты не успел сделать это первым? Потому что ты всегда и всем предпочитаешь меня?

— Что-то в этом роде, — согласился Малфой и опустил руку в карман мантии — письмо ткнулось ему в ладонь, и сердце учащенно забилось.

«Пожалуй, пора заканчивать с прелюдией», — подумал Драко.

Грейнджер откинулась на спинку скамьи и застонала.

— Мы обречены, Дрейк, — горестно сообщила она в пространство. — Все наши отношения разбиваются из-за глупой уверенности других в том, что у нас с тобой многолетний тайный роман!

— Ну, в каком-то смысле это так и есть, — хмыкнул Драко, но Грейнджер не обратила на его слова внимания.

— Тогда как на самом деле...

«Тогда как на самом деле я до смерти боюсь признаться тебе в любви, хотя иногда мне кажется, что я не был бы немедленно подвергнут проклятию, сделай это наконец», — сказал про себя Малфой, а вслух только промычал что-то вопросительное, разворачиваясь всем корпусом к Грейнджер и сжимая письмо в кармане.

— На самом деле мы просто два человека, одержимых общим делом. Вот и все. И знаешь, Малфой, я думаю, что все эти неудачные романы, и беспочвенная ревность, и бессонные ночи... Если мы когда-нибудь добьемся успеха, я буду считать, что оно того стоило. Если когда-нибудь...

У Грейнджер дрогнул голос, и Малфой решил, что с него хватит аперитивов и прелюдий.

— Уже, — сказал он и вытащил из кармана письмо. — Уже добились...

Грейнджер переменилась в лице и схватила его за руку.

— Что ты имеешь в виду?

На самом деле Драко заготовил торжественную речь, подходящую случаю, но когда увидел глаза Грейнджер, в которых было так много надежды и боли, — горло перехватило спазмом, и он смог выдавить только:

— Получил с дневной почтой, отец пишет, что... Да, в общем, ты и сама можешь прочитать. Там внизу приписка от... от мамы.

Малфой отдал Грейнджер письмо, и пока она читала, сидел, сцепив пальцы рук, и глубоко дышал, стараясь не разрыдаться.

Его усилия оказались тщетными, как только он услышал всхлипывания Грейнджер над уже изрядно помятым листом пергамента, исписанным изящным почерком Люциуса Малфоя.

Драко не стал более себя сдерживать. Он порывисто обнял Грейнджер, и они заплакали оба, совершенно отбросив всякий стыд и осторожность.

— Ну, что я тебе говорила, — гневно фыркнула Ким Миддлтон, обращаясь к Ференцу Петефи. Оба стояли на противоположной стороне пруда, возле памятника богам, откуда открывался прекрасный вид на Драко Малфоя и Гермиону Грейнджер, плачущих в объятиях друг друга на скамейке Мерлина и Морганы.

— Приличия не для них! Как говорил один маггловский поэт: «Еще ты башмаков не износила, в которых шла за гробом...»

Ференц пробормотал что-то по-венгерски, и в этот момент скульптуры пришли в движение, зашевелились и глухо заворчали, разминая мраморные суставы и выбирая себе новое местоположение на постаменте.

— Пойдем отсюда! — яростно воскликнула Ким после того, как Один задел ее своим копьем, а змеи Изиды, шипя и угрожающе раскачиваясь, нависли в воздухе над Ференцем.

Ким и Ференц умчались прочь, каменные боги наконец выбрали себе новые позы и застыли в них на следующие два с четвертью часа, солнце зашло за невесть откуда взявшуюся тучку, и Дик Причардсон — лаборант с факультета алхимии — свалился в пруд с неисправной метлы, вспугнув уток и забрызгав водой постамент памятника.

Малфой и Грейнджер ничего этого не видели, занятые исключительно друг другом и одной на двоих радостью...

Октябрь 1998 года. Магический Кембридж

Скажи кто-нибудь Драко, что после окончания Хогвартса его ожидает не факультет международной дипломатии, традиционный для всех Малфоев, а колдомедицинский, на котором представителей этого рода не встречали вот уже лет триста, — он рассмеялся бы в лицо говорившему.

Но в октябре девяносто восьмого Малфой был далек от веселья и весьма близок к отчаянию. Впрочем, этим чувством были окрашены последние два года его жизни, и уж конечно, в течение этих двух лет Драко Малфою, чистокровному магу в пятнадцатом поколении, приходилось делать вещи похуже, чем стирка гнойных окровавленных бинтов, к примеру. Руками, без применения магии, потому что при исцелении проклятия гангренозной пиодермии колдовство можно использовать лишь в минимальных дозах, и это не единственное такое заболевание в колдомедицине.

О факультете рассказывали разное — например, что самое страшное идти первый раз в анатомичку. Или что если у тебя на операции умирает фантом — он потом будет являться к тебе во сне. А профессор Венжик, который читает патологическую физиологию, еще ни у кого не принял экзамен с первого раза. Или что на посвящении в колдомедики надо выпить пинту чистейшего медицинского спирта и закусить маринованной пиявкой. В общем, много чего говорили о факультете, документы на который Малфой подал в самый последний день приема — и был зачислен благодаря отличному аттестату.

Но почему-то никто не упомянул о том, что с первых дней обучения будущие колдомедики проходят практику в университетской клинике, и достается им там самая черная работа санитаров. Это поначалу казалось унизительным и обидным до слез — осваивать десятки разновидностей Чистящих и Моющих заклинаний и зубрить наизусть длинные списки случаев, когда магией пользоваться нельзя, а все надо делать своими руками.

Малфой однажды стирал бинты и представлял, как медленно переворачиваются в гробах все пятнадцать поколений его чистокровных предков. Ему полегчало — и с тех пор это стало тайным мотивирующим волшебством, здорово помогающим выживать на факультете, где поначалу его сторонились все — от преподавателей до последнего сопливого лаборанта.

Первые дни Драко только и делал, что представлял реакцию своих родственников — по большей части умерших — на те или иные его действия и занятия. Накладывал диагностирующие заклинания на фантом женщины со сломанной челюстью — видел словно наяву, как вытаращенными глазами пялится на него тетка Белла из угла аудитории. Брил череп пациента на ночном дежурстве, готовя к трепанации — воображал возмущенную мину деда Абрахаса. Волонтерил в маггловской клинике Белфаста по программе обмена магическими и маггловскими медицинскими технологиями — фантазировал, как добрая дюжина покойных предков вопит от негодования, брызгая слюной.

Все эти воображаемые недовольные рожи и рты, изрыгающие проклятия в адрес Малфоя, предавшего вековые традиции рода, здорово подстегивали его и помогали держаться на плаву даже больше, чем полное и безоговорочное одобрение выбора Драко его отцом — единственным, кто мог бы на самом деле возражать.

Драко был нисколько не удивлен и даже почти не уязвлен холодным приемом однокурсников, но чего никак не мог ожидать, так это требовательного вопроса, с которым в первый же день занятий, в перерыве между лекциями по гистологии и истории медицины, подошла к нему Гермиона Грейнджер — он видел ее имя в списке зачисленных студентов и успел смириться с тем, что ближайшие три года им придется делить учебные аудитории и лаборатории.

Грейнджер выглядела усталой и очень взрослой, не обращала внимания на всеобщее восхищение и разговаривала со всеми так, словно имела право требовать честного ответа.

— Как твой отец относится к этому? — спросила она, глядя прямо в глаза Драко.

— К чему? — вскинулся он. — К тому, что я пришел учиться не убивать людей, а исцелять их?

— К тому, что ты решил стать первым Малфоем, которому не наплевать на страдания других, — жестко сказала Грейнджер. — Ты ведь понимаешь, что медицина — именно об этом? Облегчать чужие страдания.

Драко хотел ответить колкостью, но Грейнджер смотрела так странно, что он смешался и просто кивнул, не найдя подходящих слов. В этот момент кто-то из проходивших мимо студентов произнес довольно громко:

— Смотрите, это же Малфой! Удивительно, что бывшего Пожирателя приняли на колдомедицинский факультет! Куда только смотрит Совет Кембриджа?

Драко моментально развернулся, готовясь дать отпор — но Грейнджер вдруг придержала его за локоть.

— Не растрать себя по мелочам, Малфой, — сказала она мягко. — У тебя еще будут поводы прийти в ярость или отчаяние.

С того момента Грейнджер взяла над ним шефство. Не то чтобы она опекала его, но удивительным образом они всегда оказывались в паре на лабораторных, соседями в лекционных залах, и даже в столовой Гермиона садилась рядом и немедленно начинала обсуждать принципы приготовления кроветворных зелий или особенности диагностики при ранениях маггловским огнестрельным оружием.

В университете ее почти боготворили — тем более что из всего Золотого Трио в магическом Кембридже оказалась она одна, Поттер и Уизли отправились учиться в Аврорскую Академию. Довольно быстро в сознании окружающих утвердилась мысль, что если героиня войны, ближайшая соратница Избранного, кавалер ордена Мерлина первой степени, считает возможным общаться с сыном одного из ближайших сподвижников Волдеморта, бывшим Пожирателем Смерти, — значит, он вполне заслуживает человеческого к нему отношения.

Малфоя раздражали ее сочувствие и великодушие к проигравшему, забота о нем, словно он был одним из домовых эльфов Хогвартса. Будь у Драко больше сил, он бы снова ее возненавидел, как в школе. Даже сильнее — потому что теперь был обязан ей своим положением. Но он не мог не признать, что Грейнджер обладала блестящим умом, энциклопедическими знаниями, и она явно что-то скрывала. Так же как и он сам.

Ночь Самайна, который свихнувшийся волшебный мир уже полстолетия упорно именовал на маггловский манер Хэллоуином, Драко Малфой намеревался провести в отдельном кабинете кембриджского паба «Крылья Дракона». Компанию ему должна была составить бутылка огденского виски, но мироздание, как обычно, рассудило по-своему.

Паб оказался заполненным сверх всякой меры — разумеется, Драко предвидел это и забронировал кабинет заранее, — но он никак не мог предвидеть, что ему придется делить свой кабинет с кем-то, кто также планировал в эту праздничную ночь надраться в одиночестве, но не озаботился предварительным заказом. С кем-то, кому хозяин паба не мог отказать, в отличие от Малфоя, слабым утешением которому послужила выпивка за счет заведения.

Таким образом, Драко Малфой и Гермиона Грейнджер оказались вдвоем за одним столом, и поначалу беседа не клеилась. Говорить о заклинании вскрытия абсцессов, которому их обучали сегодня, не хотелось, а других тем для разговора не находилось.

— Почему ты сегодня один? В такую ночь? — первой нарушила молчание Грейнджер. От выпитого у нее слегка порозовели щеки, и она — уже не в первый раз за месяц — показалась Драко довольно милой. Когда она выглядела так, желание позлить ее становилось нестерпимым. Это желание подстегивали и рухнувшая надежда на одиночество сегодняшним вечером, и — особенно — тот факт, что утром Малфоя приняли в квиддичную команду факультета, и он совершенно точно знал, что Грейнджер замолвила о нем словечко.

— Когда ты говоришь «такая ночь», Грейнджер, — протянул он, — подразумевается, что ты знаешь об истинном значении Самайна в мире чистокровных волшебников?

Драко ожидал, что она вспыхнет и ответит резкостью. Но Грейнджер лишь невесело усмехнулась.

— Пытаешься держаться за прошлое, Малфой? До сих пор не понял, что его больше нет? Ничего больше нет, все изменилось. Ты только что разделил угощение с грязнокровкой, и мир не рухнул от того, что по старым законам ты больше никогда не сможешь быть моим врагом или причинить мне вред.

Быстрым движением Грейнджер налила себе почти треть стакана, выпила одним долгим глотком, перевела дух и спросила у деревянной потолочной балки, низко нависавшей над столом:

— Хотя кому теперь есть дело до старых законов? Волдеморт целый год провел у вас в поместье, это не помешало ему накладывать на тебя Круцио, верно?

Теперь настала очередь Малфоя наливать огневиски и пить залпом. Спиртное обжигало гортань, и на глазах выступили слезы. Драко отдышался и спросил совсем не о том, о чем собирался.

— Где ты научилась так пить, Грейнджер?

— В доме на Гриммо, — любезно ответила она и перестала смотреть в потолок. — Этим летом, после нашей победы.

Драко без промедления разлил очередную порцию по стаканам.

— За вашу победу, — твердо сказал он, и Грейнджер отсалютовала ему.

После суда, полностью оправдавшего их семью, Малфой сумел выдавить из себя слова благодарности Поттеру. Сейчас, очевидно, наступал тот самый момент, когда стоило попросить у Грейнджер прощения и выразить благодарность ей — за все, что она сделала для него в течение октября. Драко набрал полную грудь воздуха, собираясь с силами, но она опередила его.

— Так все-таки, почему ты сегодня один, Малфой? Разве ты не должен сейчас вместе с друзьями пить горячее вино, поминая мертвых и прислушиваясь к хохоту Дикой Охоты в небесах?

Драко шумно выдохнул и наклонился вперед.

— Ты очень хорошо знаешь, как принято отмечать Самайн у чисто... в старых семьях. Но сегодня я решил отступить от традиции.

Грейнджер прищурилась и покивала со значением.

— Никого не хочу видеть, — неожиданно для самого себя сказал Драко. — Первый Самайн без Винса. Первый Самайн после всего... Конечно, мы соберемся на Йоль, но пока я... Я просто...

— Просто не можешь, — закончила за него Грейнджер, и Драко вдруг понял, что момент упущен. Грейнджер не нужны его извинения, и благодарности она не ждет. Он не мог понять, что же ей нужно на самом деле — ведь не случайно она сделала все, чтобы Малфой попал в зависимость от нее за этот месяц!

— Почему я вообще тебе об этом рассказываю? — нервно спросил Малфой, и Грейнджер пожала плечами.

— Может быть, потому что мы работали в паре на семинаре по анатомии не далее как вчера утром? Или потому что ты списывал у меня тест по заживляющим средствам в эту среду?

— Я не списывал! Я просто уточнил один ответ! — возмутился Драко, но она его не слушала.

— Или, может быть, потому что мы с тобой оказались единственными людьми на курсе, которые в первый же месяц обучения обозначили тему своей научной работы? Понятия не имею, как так вышло, но поскольку мы выбрали одно и то же, и профессор Болтшид соединил нас в рабочую группу, это означает, что ближайшие три года нам предстоит провести в тесном сотрудничестве. И я не могу не спросить тебя, Малфой — тебе не кажется странным такое удивительное совпадение?

Драко моментально протрезвел и покрылся холодным потом. Конечно, он предвидел, что Грейнджер задаст этот вопрос, он придумал несколько версий — одна убедительнее другой — но и предположить не мог, что ему придется говорить об этом в такой обстановке, когда все убедительные версии куда-то улетучились из головы.

— Глупый вопрос, — хмыкнул Малфой, лихорадочно соображая, что ему говорить дальше. — «Изменения в стриарной коре головного мозга после глубокого Обливиэйта» — тема, не слишком хорошо изученная в колдомедицине. Раз уж я первый Малфой, который решил стать целителем, почему бы мне не войти в историю как первооткрыватель того... Ну, что мы там с тобой откроем.

Драко запнулся и поморщился, понимая, что выглядит сейчас как Грегори Гойл, пытающийся рассуждать о сдвоенной трансфигурации.

— Никто не берется за такие сложные темы в первом семестре первого курса без веских причин, — отчеканила Грейнджер совершенно трезвым голосом. — И профессор Болтшид был очень любезен, когда разрешил нам заниматься этим проектом уже сейчас. Он рассчитывает, что мы сумеем добиться определенных результатов хотя бы к выпускным экзаменам, но на самом деле не верит, что нам вообще удастся отыскать хоть что-нибудь новое. Я прочитала о заклятии стирания памяти и его последствиях все, что только было когда-нибудь написано, и можешь быть уверен, Малфой, если я говорю «все», так оно и есть.

У Драко не было оснований не верить. И он стал подозревать, что «веская причина» Грейнджер была схожа с его собственной причиной, побудившей его не только выбрать тему для научной работы, но и вообще пойти в медицину.

— К чему ты клонишь, Грейнджер? — тихо спросил Малфой.

— Я хочу, чтобы ты понял, — так же тихо ответила Грейнджер. — Мне не наплевать на наше с тобой общее прошлое, но я способна переступить через себя ради нашего общего настоящего. А если быть совсем уж точной — ради будущего, и тут уж очень надеюсь, что все-таки раздельного. Этот проект для меня вопрос жизни и смерти — видишь, я готова открыть свои карты. Другими словами, я буду рыть землю, работать по двадцать часов в сутки, рисковать здоровьем и черт знает чем еще, чтобы достичь успеха. И мне надо знать, Малфой, готов ли ты на то же самое. Важно ли для тебя это так же как для меня, или ты выбрал эту тему из праздного любопытства, а, может, только для того, чтобы оказаться причастным к моей славе и облегчить свое существование на факультете?

— Да как ты смеешь! — взвился Малфой, но Грейнджер не дала ему развернуться.

— Речь идет о моей матери, — резко сказала она, и из Драко словно вынули позвоночник. — О моей матери и моем отце. Я наложила на них Обливиэйт, вот этой самой рукой. Я стерла у них все воспоминания обо мне. Я уничтожила все предметы, которые были со мной связаны. Все фотографии. Но это неважно. Важно, что я убила их память. И теперь они совершенно счастливы в Австралии и понятия не имеют о том, что у них есть дочь. Но дочь имеет об этом понятие и очень хотела бы все исправить. Только вот... Пока это никому не под силу.

Малфой слушал ее, похолодев от ужаса. Он и предположить такого не мог. Его собственная ситуация впервые представилась ему не такой катастрофической.

— Ты собственноручно наложила на своих родителей выборочный Обливиэйт? Но почему? — прошептал он и, повинуясь минутному порыву, протянул над столом руку. Грейнджер благодарно ее пожала.

— Потому что я должна была спасти их от Волдеморта, — с мукой в голосе сказала она, и пальцы Драко разжались сами собой.

— Я просто не смогла придумать другого выхода, — закончила Грейнджер, глядя ему в глаза. — И поэтому я делаю сейчас то, что делаю. И хочу знать, почему ты это делаешь, Драко Малфой. Мне нужен партнер и союзник, а не балласт с неуравновешенной психикой. Я собираюсь работать и добиться...

— Я уже понял, — перебил ее Малфой и испытал настоящую радость от того, как расширились ее глаза в удивлении.

— Не знаю, что ты можешь поделать с моей психикой, да и со своей тоже, если уж быть честными друг с другом. Но этот проект для меня важен не меньше, чем для тебя. Я буду делать все и даже больше, чтобы только...

— Кто? — нетерпеливо спросила Грейнджер, и Малфой опустил глаза и ответил, глядя куда-то на край столешницы.

— Нарцисса Малфой. Мама.

Май 1999 года. Магический Кембридж

Отношения с миром наладились во многом благодаря поддержке Грейнджер, а во многом и потому что сам Малфой изменился. Он не перестал смотреть на людей свысока, но теперь прикладывал массу усилий для того, чтобы иметь на это права — помимо права чистоты крови. Этот вопрос был более не актуален после войны, и единственное, чем молодой волшебник мог заслужить признание и уважение, касалось исключительно его личных качеств и способностей.

Со способностями у Драко всегда все было в порядке, хотя учиться на медфаке оказалось намного тяжелее, чем он мог предположить. Недаром это был единственный факультет, обучение на котором длилось три года плюс годовая интернатура по окончанию, в отличие от двух лет на всех остальных. Не говоря уж о жалком годе в Аврорской Академии.

Сначала Малфой полагал, что просто будет учиться, сцепив зубы, и не станет делать ничего из того, что Грейнджер называла «социализацией», но Гермиона считала иначе.

Ассоциация будущих хирургов, выборы в студенческий совет, благотворительная лекция по основам колдогигиены, ярмарка в помощь жертвам Второй Магической войны — Грейнджер до всего было дело, ее всюду звали, а она немедленно тянула за собой Малфоя и делала его активным участником бурной кембриджской общественной жизни.

Впрочем, ее общественная жизнь не ограничивалась одним только Кембриджем — и понемногу к Малфою в качестве ее сопровождающего привыкли на мероприятиях даже в Министерстве Магии.

В результате, к весне первого года обучения Драко Малфой был не то чтобы самым популярным первокурсником факультета колдомедицины, но стремительно приближался к этому негласному званию. После того как они с Грейнджер, вызвавшись провести две недели рождественских каникул в маггловской детской больнице Брайтона, справились с эпидемией кори и предложили новаторский способ ее лечения — без применения магии, разумеется, — за ними закрепилась репутация людей, которые способны на все. Даже на настоящие чудеса, в существование которых истинные маги не верят.

В их сотрудничестве с Гермионой был один момент, который примирял Драко с тем, что он всегда будет обязан ей слишком многим. Она тоже в нем нуждалась — и не только потому что вдвоем они сражались за своих близких, пытаясь обойти сами законы магии. После того как Поттер и Уизли стали курсантами Аврорской Академии, и ежедневное полноценное общение с ними сделалось невозможным, Грейнджер осталась совершенно одна в мире волшебников. Она не стремилась производить впечатление на людей и ни с кем не искала близкой дружбы — что было довольно сложно, учитывая, какое количество народу хотело завести с ней знакомство и снискать ее расположение.

Малфой был ей нужен — как стоящий по одну сторону баррикады сейчас и как вечное раздражающее напоминание о временах, когда все обстояло иначе. Он был частью тех причин, которые побудили Гермиону стереть своим родителям память — и он же стал важным участником ее плана по исправлению этого страшного поступка. Глядя на него, она могла сколько угодно подстегивать себя, растравляя старые раны. И — как Гермиона сама однажды призналась Драко — она очень надеялась, что им удастся построить партнерские отношения, но никогда не думала, что они смогут стать друзьями. Малфой был с ней полностью солидарен, но на деле все пошло не так.

Сорвав пару раз друг на друге всю накопившуюся в них злость и проведя несколько вечеров в ожесточенных спорах на темы, далекие от проблем состояния коры головного мозга после наложения глубокого Обливиэйта — Малфой и Грейнджер внезапно для самих себя перешли на иронично-доверительный тон, возможный только между давними друзьями. Драко совершенно точно знал, что до Грейнджер он так общался только с Панси и Блейзом. Они слишком много времени проводили друг с другом, и когда случился этот переход — он удивил и неожиданно обрадовал их обоих.

Среди студентов-медиков хорошим тоном считалось примерять на себя образы многое повидавших в жизни людей, циничных и грубоватых. Малфою и Грейнджер не было нужды носить эти маски — они ощущали себя именно теми, в кого другие просто играли. Честно признавшись в этом самим себе, они обрели восхитительную легкость и свободу в отношениях, став друг для друга «своими в доску парнями».

Драко иногда думал, что таким образом они просто закрыли для себя все остальные возможные варианты. Хотя окружающие с некоторых пор стали воспринимать их как сложившуюся пару.

Очевидно, Камилла Паркер с вокального отделения факультета искусств тоже так считала. С тех пор как Малфой завел привычку трахать ее по вечерам в своей отдельной, спасибо фамильным деньгам, комнате студенческого кампуса, — она несколько раз заводила разговоры на эту тему, пытаясь понять, что на самом деле, кроме помешательства на учебе, связывает Малфоя и Грейнджер.

Обычно ему удавалось отшутиться и развеять подозрения ревнивой красотки без ущерба для самолюбия обеих девушек. Ровно до того момента, как голова Гермионы Грейнджер показалась в зеленом пламени камина в самый разгар бурного любовного акта Драко и Камиллы.

— Прости, Малфой, но это срочно, — быстро сказала Грейнджер, нимало не смутившись. — Со мной только что связался профессор Болтшид. Нам дают собственную лабораторию, Драко! Ох, извини, тебе сейчас не до этого...

Малфой немедленно скатился с Камиллы и кинулся к камину, на ходу заматываясь в простыню.

— Лабораторию? Охренеть! Он не пошутил?

В ответ Грейнджер улыбнулась:

— Помещение девять-тринадцать, корпус А. Ее закрепляют за нами до конца третьего курса. Я сейчас иду туда, а ты, ну, продолжай, что ли.

Малфой наклонился к камину так, что едва не стукнулся лбом о решетку.

— Ты настоящая стерва, Грейнджер.

Она рассмеялась:

— Девять-тринадцать, корпус А. Жду тебя, когда освободишься.

Грейнджер исчезла в зеленом пламени, Малфой выпрямился и огляделся в поисках своих брюк. С марта, когда теоретическая база оказалась изученной вдоль и поперек, и пришло время приступать к практическим экспериментам, они брали на пару часов то одну, то другую пустующую лабораторию безо всякой надежды на отдельную, закрепленную за ними постоянно — первокурсникам, будь они трижды герои войны и будущие светила колдомедицины, таких привилегий не полагалось.

Собственная лаборатория до конца учебы в университете — это было настоящее счастье! Там можно оставлять уже готовых фантомов, не тратя всякий раз время на создание новых, варить зелья, хранить записи и сидеть подолгу над работой, не волнуясь, что двери вот-вот приоткроются, и настанет пора выметаться, уступая очередь следующим студентам.

— Драко Люциус Малфой, — раздался недовольный голос с кровати. — Ты ничего не хочешь мне объяснить?

Малфой как раз обнаружил свои трусы на подоконнике, где они с Камиллой начали в этот раз — о, черт, он успел забыть о ней, по-прежнему сидящей в его постели и выглядящей словно разъяренная фурия.

— Кэм, — начал Малфой. — Ты же слышала, нам дали лабораторию.

— И? — ледяным тоном поинтересовалась Камилла. — Теперь вы с Грейнджер можете трахаться прямо там?

— Я не трахаюсь с Грейнджер, — терпеливо произнес Драко. — Я тебе уже говорил, у нас совместная научная работа. Очень-очень важная...

— Настолько, что ты готов бежать к ней прямо сейчас? Моментально забыв обо мне?

Камилла была очень красива. Она имела роскошные рыжие волосы, длинные стройные ноги, широкие бедра и большую грудь — все, как нравилось Малфою. Вдобавок у нее было отличное меццо-сопрано, ей пророчили хорошую оперную карьеру. Разумеется, за ней волочилась добрая половина парней с юридического и архитектурного факультетов, и Драко было лестно, что в итоге она предпочла его — в их знакомстве сыграли свою роль крутая лестница университетского зала собраний, длинный шлейф платья Камиллы и хорошая реакция квиддичного ловца Драко Малфоя, привыкшего автоматически ловить то, что падает ему в руки само. Да, и вовремя вспомненное заклинание, излечивающее растяжение связок.

Но сейчас, глядя на то, как она возвышается на подушках, яростно сверкая глазами, Малфой подумал, что их отношения, кажется, закончены.

— Видишь ли, милая, — мягко сказал он, быстрым движением надевая трусы. Очень не хотелось стоять перед рассерженной Камиллой голым. — Я действительно должен идти. Это в самом деле важно для меня. И для науки. И для... Может быть, ты просто дождешься, пока я вернусь, и мы закончим?

— Мерзавец! — завопила Камилла во всю мощь хорошо тренированных легких. — Боггарт тебя раздери, ты подлец, хам, негодяй, бабник!

В соседней комнате, где жили двое студентов-алхимиков, явно придвинули диван к стене — чтобы лучше слышать.

Камилла вскочила с постели и кинулась на него с кулаками.

— Ты сын гарпии и горного тролля, Драко Малфой, а ведь Вивьен Харпер говорила мне держаться от тебя подальше! И Роуз МакГони предупреждала, что ты совершенно помешан на этой Грейнджер!

Отступая от ударов Камиллы, Малфой уперся спиной в подоконник — и, спасибо, Мерлин! — нащупал рукой свою палочку.

Он схватил ее и немедленно наложил на рыжеволосую фурию Силенцио и Ступефай. Камилла грациозно повалилась на пол, он подхватил ее и удобно устроил на кровати.

— Действие Ступефая закончится через пять минут, — пояснил Драко, в быстром темпе собирая свои вещи и одеваясь. — Я знаю, что веду себя просто безобразно, но у меня нет времени и сил на скандалы, прости, дорогая! Будешь громить комнату — умоляю, не накладывай Заглушающих заклинаний, мои соседи вуайеристы в том, что касается звуков.

— Да, — обернулся он уже на пороге. — Вивьен и Роуз передавай от меня сердечный привет. Вместе вы можете основать мой фан-клуб.

С крыльца кампуса Малфой аппарировал прямо к лабораторному корпусу А — и вполне предсказуемо обнаружил Грейнджер перед входом.

— Ага, ты не захотела входить без меня! — радостно воскликнул Драко. — Ждешь, чтобы я перенес тебя через порог?

— Я испортила твою личную жизнь? — поинтересовалась она, не оборачиваясь и наматывая прядь волос на указательный палец.

Малфой отмахнулся.

— Я должен поблагодарить тебя за то, что все прекратилось так быстро. Вокалистки глупы как пробки — это законы анатомии, ты же знаешь. Череп должен быть пустым для лучшего резонанса.

Грейнджер повернулась к нему и пару секунд смотрела, прищурившись — так, что Драко стало не по себе.

— То же самое ты говорил о курсантах-аврорах месяц назад, — обвиняющим тоном сказала она. — Что-то насчет пустых черепов, чтобы легче отскакивали боевые заклинания. Ты никогда не перестанешь быть высокомерным снобом, да, Драко Малфой?

Обернулась и решительно зашагала к крыльцу.

— Ну, Уизли в самом деле причинил тебе боль, когда объявил о помолвке с Лавандой Браун, — пробормотал Малфой ей в спину.

— И я не такой уж сноб! — закричал он, поднимаясь по ступенькам и спеша ее обогнать. — Просто я еще не встречал женщин, которые могли бы поразить меня своим интеллектом, а не только длиной ног и размером бюста. Кроме тебя, разумеется.

И, оказавшись на полшага впереди Грейнджер, Малфой распахнул перед ней двери лабораторного корпуса А.

Она ничего не сказала, но Драко видел, что она чувствует себя польщенной. Воображаемую тетушку Беллу перекосило от злости и стошнило прямо на кончики своих туфель.

Июль 2000 года. Уилтшир. Малфой-мэнор

Устраивая Гермионе Грейнджер экскурсию по своему саду, Драко Малфой преследовал множество целей. Он хотел показаться радушным хозяином — во-первых. Развеять мрачные воспоминания Гермионы о ее предыдущем визите в Малфой-мэнор — во-вторых. Дать ей увидеть то, что он видел и любил с детства — в-третьих, и, наконец, он просто любил прогуливаться с Гермионой Грейнджер на свежем воздухе, обсуждая их общие исследования, своих девушек, успешный ответ Гермионы на семинаре по кесареву сечению — неважно. Эти прогулки вошли у них обоих в привычку в Кембридже, и Малфой не видел причин, по которым должен был отказаться от них в Уилтшире.

— А вот это — мамина гордость, — объявил он, подходя с Грейнджер к розарию, зачарованному так, что в нем всегда сохранялся оптимальный для цветов микроклимат, независимо от погоды и времени года вокруг.

Сотни белоснежных, пепельных, пурпурных, алых, голубых, оранжевых, багровых бутонов и полураскрытых цветочных головок прятались в темной зелени розовых кустов. Пахло одуряюще прекрасно.

— Как красиво! — искренне восхитилась Грейнджер. — Наверное, у вас есть отдельный садовник, который следит только за этими розами?

— Мама занимается ими сама. Никому не доверяет. Мне кажется это таким странным — она не помнит ни меня, ни отца, он каждое утро дает ей свиток с описанием ее собственной жизни и выдерживает ежедневные истерики... Но она помнит, что всегда любила ухаживать за розами. И до сих пор ставит букет в его кабинете. С нежно-желтыми, его любимый сорт.

Взмахом волшебной палочки Драко срезал свежую розу и отправил ее по воздуху прямо в руки Грейнджер.

— Почему коралловая, а не желтая? — спросила она.

— Ну, это ведь он любит желтые, а не ты, — пожал плечами Малфой.— Тебе пойдут коралловые, мне кажется.

Он испытывал дискомфорт от множества противоречивых чувств и образов, раздирающих сейчас его душу. Грейнджер в цветнике его матери — и Грейнджер, стонущая под пыткой его тетки. Грейнджер, делающая ему сэндвичи с индейкой во время ночной подготовки к экзамену по судебной колдомедицине — и она же, резким и сильным ударом разбивающая ему нос до крови. Грейнджер в университетском джемпере, хохочущая над его шутками — и Грейнджер в школьной мантии, глядящая на него с презрением. Столько воспоминаний, столько разных моментов жизни — нелепых, страшных, тех, за которые потом было стыдно, и тех, которыми он мог бы гордиться — если бы захотел. Драко не понимал, что с ним происходит, и мучился от своих мыслей и воспоминаний как от зубной боли.

— Тебе страшно? — спросила вдруг Грейнджер и пытливо заглянула ему в лицо.

Она стояла совсем близко, он ощущал шедший от ее волос легкий лавандовый запах, который не смог перебить даже аромат десятков розовых кустов. У нее были огромные, орехового оттенка, глаза и удивительно светлая кожа. Почему-то только сейчас он сообразил, что от ее кожи всегда исходит слабое, но явственное — если присмотреться внимательнее — сияние. И ей удивительно шли вечно взлохмаченные кудри. Просто удивительно.

Внезапно он нашел точное определение причины своего душевного дискомфорта — и это было примерно так, как получить бладжером в солнечное сплетение в жаркий день. А потом упасть с метлы с высоты в пару сотен футов.

— Тебе страшно, Драко? — повторила свой вопрос Грейнджер и легонько коснулась его плеча. — Страшно, что у нас не получится?

Он на секунду закрыл глаза. Одно из десятков прикосновений, которыми они обменялись за последние месяцы — но впервые он отреагировал так, словно это было чем-то особенным.

«Только для тебя, кретин, — сказал Малфой себе мысленно и снова обрел способность трезво соображать. — Для нее все осталось как было — вот пусть так и остается впредь».

— Конечно, мне страшно, Грейнджер. Мы были ужасно самонадеянны, когда решили, что можем замахнуться на такое. Что мы имеем спустя почти два года после начала работы? Вялую реакцию височных долей на интенсивную комплексную терапию, включающую применение специальных зелий и заклинаний? Однозначное мнение всех факультетских профессоров, что мы с тобой — наивные мечтатели, и самое большее, чего нам удастся достичь — это возврат отдельных фрагментов утерянной памяти, но не полного восстановления? Твердое решение руководства госпиталя Святого Мунго позволить нам работу с живыми безнадежными пациентами не ранее чем через три года успешных экспериментов с фантомами? Немногого же мы с тобой достигли!

Малфой отошел на несколько ярдов и провел ладонью по розовому кусту — острый шип впился в кожу, моментально выступила кровь. Он знал этот сорт — потрясающий, багрово-черный оттенок лепестков и невероятная острота шипов.

Драко на секунду засунул палец в рот, несмотря на протестующий возглас Гермионы, а потом проговорил, не глядя на нее:

— Я никогда не рассказывал тебе обо всех обстоятельствах.

Грейнджер не столько удивилась, сколько расстроилась.

— Но почему, Малфой? А если из-за этого мы теперь упускаем то, что помогло бы нам сдвинуться с места?

Она опять подошла ближе — Драко посмотрел на нее почти с отчаянием.

— Если это и важно, только для нас с отцом, — тихо сказал он. — Сегодня именно тот день, знаешь? Ровно два года как она наложила на себя Обливиэйт. Я помню все до мелочей — каждую минуту того страшного утра, когда она не спустилась к завтраку, потому что сидела в своей спальне и не могла вспомнить, как ее зовут.

Я все тебе рассказал, все, что мог. Она хотела избавиться от памяти о Темном Лорде, обо всем том ужасе, который здесь творился — и решила, что Обливиэйт будет более надежным, чем просто слить воспоминания в думосбор. Но самому на себя накладывать Обливиэйт слишком непростая задача. Я говорил тебе обо всех целителях, к которым мы обращались, описал все лечение, ничего не скрыл. Просто... просто мы никогда с тобой не разговаривали о том, каково это — смотреть в глаза своей матери и знать, что она тебя не помнит. И теперь только от тебя самого — и еще от одной чертовски упрямой и чертовски умной девушки зависит, изменится ли это когда-нибудь.

Грейнджер побледнела и сжала розовый стебель в своей руке. Она зашипела от боли, но не разжала пальцы — и Драко в ту же секунду сообразил, что он полный кретин. Его мать продолжала жить в собственном доме, его отец мог проводить с ней сколько угодно времени — они даже казались влюбленными друг в друга сильнее, чем в молодости, — и сам Драко мог поговорить с ней почти когда угодно, пусть даже она и не понимала, с кем говорит. Но у Гермионы Грейнджер не было такой возможности. После неудачной попытки вернуть своим родителям память — ей пришлось прибегнуть к помощи невыразимцев, чтобы разобраться с последствиями этого — новости о них Гермиона узнавала, пользуясь своим положением героини. Раз в месяц министр Магии Кингсли Шеклболт звал ее к себе и демонстрировал отчеты, сделанные сиднейскими аврорами, наблюдающими за четой Грейнджеров.

— Грейнджер, — сорванным голосом произнес Малфой, и отбросив все мысли, заключил ее в объятия. — Прости меня, прости ради всего святого, пожалуйста.

Он даже не предполагал, что просить у нее прощения окажется так тяжело.

Она молчала и просто позволяла себя обнимать, а потом отстранилась и сказала, не поднимая головы.

— У нас нет других вариантов. Мы обязаны это сделать. Обязаны, Малфой.

Высвободилась и пошла по тропинке к выходу из розария, так и сжимая розу в руке. Драко смотрел ей вслед, и к нему медленно возвращалось ощущение, что в него все же попали бладжером.

Спустя час, подходя к дому, он стал невольным свидетелем невероятной сцены на террасе. Его отец стоял на коленях перед Грейнджер и пытался поцеловать ей то ли руку, то ли край платья — она выдергивала и то, и другое, растерянно повторяя: «Встаньте, Люциус, ну, встаньте уже, пожалуйста!»

Драко резко свернул с главной аллеи и решил войти в дом с другого входа.

Декабрь 2000 года. Магический Кембридж

В разгар рождественской вечеринки Драко ощутил острую потребность отсюда убраться. На самом деле до Сочельника оставалась еще неделя, но кто же в Кембридже празднует Сочельник согласно календарю? Сегодняшнее буйство со всеми атрибутами праздника — пудингом, устрицами, йоркширской ветчиной, индейкой с крыжовенным соусом, огромной сверкающей елью, стайками пикси, выкрашенных волшебной серебряной краской, и рождественскими гимнами в стройном исполнении сводного профессорско-студенческого хора — происходило в последний день перед началом каникул.

Главный зал собраний магического Кембриджа был полон нарядных и смеющихся людей, повсюду то и дело взрывались петарды из магазина братьев Уизли, а рок-группа с астрономического факультета уже настраивала свои инструменты, обещая еще несколько часов веселья и оглушительно громкой музыки.

Малфой сказал Ребекке Ивнинг — которая сейчас считалась его дамой сердца — что забыл подарок для нее в кампусе и должен за ним вернуться. Он пробился сквозь толпу, пожимая руки и отвечая на пожелания счастливого рождества, отделался всего лишь тремя обещаниями потанцевать и клятвой найти на каникулах время, чтобы просмотреть доклад Раджа Румпала о применении магии в лечении маггловских заболеваний, выслушал краткую хвалебную оду в свою честь от профессора Венжика — и вышел наконец из зала, прихватив с собой два бокала пунша.

Оказавшись на свободе, Драко вздохнул с облегчением и уверенно направился в университетскую часовню святой Терезии — он совершенно точно знал, что в это время там никого не будет. Но почему-то совсем не удивился, обнаружив в часовне Грейнджер.

— Вот так встреча, — сказал он, усаживаясь рядом с ней и протягивая бокал. — Как знал, что найду тебя тут, захватил вторую порцию.

— Что ты сказал Ребекке? — поинтересовалась Гермиона, принимая бокал.

— Что я болван, забывший ее подарок в своей комнате. А ты — Ференцу?

Грейнджер отпила глоток и улыбнулась.

— Ровно то же самое, Малфой. У нас обоих хреново с фантазией, да?

Драко тоже сделал глоток, полюбовался тем, как красиво на шею Гермионы падает локон, выбиваясь из «специальной рождественской» прически, и как при каждом вдохе вздымается ее грудь, обтянутая атласным корсетом пышного вечернего платья — и только когда пялиться стало уже совсем неприлично, произнес:

— Я думаю, у нас обоих хреново с отношениями, раз мы не можем быть честны со своими партнерами. Ни ты, ни я не можем сказать прямо: Дорогой, ну, или, дорогая, я просто хочу немного побыть в одиночестве. Я не собираюсь тебе изменять, я не полезу под юбку Джинни Петерс с алхимического, хотя она сама об этом просила, и выглядит сегодня просто охренительно, но не настолько охренительно, как ты, Грейнджер, я тебе этого еще не говорил? Ты правильно делаешь, что не носишь такие платья ежедневно — никто не смог бы учиться, все только и делали бы, что пялились в твое декольте.

Грейнджер рассмеялась.

— И я не затащу Роджера Уилкинсона с третьего курса, — продолжал Драко, — в мужской туалет, потому что считаю трах в туалетах моветоном, даже если у Роджера встает при одном только моем появлении.

— У него действительно встает при твоем появлении? — спросила Грейнджер сквозь смех.

— При твоем, Грейнджер, не при моем. Не перебивай, на чем я... Ах, да! Я просто хочу побыть немного в одиночестве, подвести итоги уходящего года, дементор тебя раздери, дорогая, ну, или, дорогой, я весь семестр пашу как домовой эльф, прости, Грейнджер, но это самая удачная метафора, по восемнадцать часов в сутки! Неужели я не могу просто провести полчаса в тишине и покое?

Гермиона хохотала так, что не могла остановиться. Малфой забрал из ее рук бокал — чтобы не расплескала — и пижонски подвесил в воздухе вместе со своим.

— И если, Грейнджер, — подытожил он, — ни один из нас не может произнести такую речь, обращаясь к своему партнеру и надеясь услышать в ответ: Да, дорогая, ну, или, дорогой, конечно, иди и обрети немного нирваны, медитируя над бокалом пунша, — это значит, что у нас в самом деле проблемы с отношениями.

— Неправда, — отсмеявшись, заявила Грейнджер. — Нет у нас никаких проблем. Я всегда могу быть честной со своим партнером, могу произнести перед ним любую, самую бредовую речь, даже бредовей, чем ты только что сочинил, и он прекрасно меня поймет.

— Ты уверена? — прищурился Малфой. — Ты хочешь сказать, что у Петефи все-таки есть чувство юмора, и он не такой жуткий ревнивец, как демонстрирует всем и каждому, буквально лопаясь от гордости, что наконец-то смог добиться твоего расположения?

— Кто говорит, что я имею в виду Петефи? — произнесла Грейнджер, и Малфой вдруг понял, что ему становится очень жарко в полутемной прохладе часовни.

— Я сказала «могу быть честной со своим партнером», а не «со своим парнем». Это разные вещи, Малфой. Конечно, идеальный вариант, когда они совпадают, но кто из нас может похвастать тем, что нашел идеальные условия в жизни?

Драко отмахнулся от бокала, который настырно замаячил прямо перед его лицом. А Грейнджер, наоборот, схватила свой — только тут Малфой понял, что у нее сегодня это далеко не первая порция пунша.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он, чувствуя себя ужасно глупо.

Гермиона осушила бокал и попыталась опять подвесить его, но чары Левитации не удались ей с первого раза.

— Упс! — сказала она, глядя на осколки. — Что бы мы все делали без старого доброго Репаро. Волшебный мир был бы совсем другим, Дрейк, поверь мне. Как удобно иметь такое заклинание в арсенале! Разбил что-то — и немедленно собрал заново. Словно ничего и не случилось!

Она собрала бокал из осколков и сделала попытку подняться и устоять на ногах. Малфой перехватил ее руку и посмотрел снизу вверх.

— Грейнджер, — тихо и умоляюще сказал он. — Пожалуйста, объясни, что ты имела в виду.

— Опять Грейнджер, — вздохнула она, покачиваясь на каблуках. — Ты словно боишься моего имени, хотя я давно уже зову тебя Драко. Думаешь, если ты оставишь между нами последнюю преграду, мы сможем предотвратить катастрофу?

Малфой открыл рот и тут же закрыл его. Его разум отказывался верить, что она на самом деле думает то, что говорит.

Гермиона Грейнджер сделала шаг, покачнулась и оказалась на коленях у Малфоя.

Он чувствовал, как колотится ее сердце. Она больше не смеялась. Ее губы пахли вином и корицей, а волосы, как обычно, лавандой. Все слова разом застряли в горле Малфоя, и его мозг отключился, отдавая управление ситуацией другим частям тела.

Целовалась Грейнджер просто восхитительно. Наверное, если бы он знал об этом раньше, ему стало бы слишком сложно удерживать себя в рамках прежнего «я свой в доску парень для нее». Он не хотел прерывать этот поцелуй — с чудесным привкусом пряностей на языке. Он обнимал ее, поддерживая за спину одной рукой, а второй неторопливо поглаживая ее бедро — и ей нравилось. Ей в самом деле это нравилось, пока его рука, лежащая на бедре, не перешла к более активным действиям по приподыманию пышных юбок ее наряда.

Тогда Гермиона решительно прекратила поцелуй, отстранилась от него, насколько это позволяло ее положение, и выдохнула:

— Нет.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что она сказала.

— Нет — что? — переспросил Малфой. — Нет — не целовать тебя, нет — не пытаться лезть тебе под юбку, нет — не думать о том, что ты пять минут назад назвала меня своим партнером, пожалуйста, будь конкретней.

— Нет, — опять повторила Грейнджер, неловко слезла с его коленей и выбралась-таки в проход между скамейками.

— Не делай того, о чем потом пожалеешь. Не надо ничего усложнять, Драко, пожалуйста, — сказала она и пошла к выходу, все так же покачиваясь на своих чересчур высоких для нее каблуках.

Малфой залпом допил остатки пунша, вытянул свои ноги как можно удобнее — насколько это вообще возможно сделать на церковной скамье со скамеечкой для коленопреклонения внизу — и поднял голову к своду часовни. Разумеется, зачарованный венок омелы покачивался в воздухе на высоте пяти футов прямо над головой Малфоя.

— Кто бы в этом сомневался, — сказал Драко статуе святой Терезии и невесело расхохотался, слушая, как его смех отскакивает от высокого сводчатого потолка.

Портключ в Уилтшир был у Малфоя заказан только на послезавтра, в то время как Ребекка уезжала наутро, после завтрака. Драко был крайне счастлив распрощаться с ней и неторопливо пройтись по влажному от недавнего дождя парку, направляясь к лабораторному корпусу А. Надо было провести один эксперимент с ядом наперстянки болтливой, но думал он совсем не о пропорциях зелья, а о том, как себя вести сегодня с Гермионой — сделать вид, что ничего не было? Попросить прощения? Признаться ей, наконец, в любви? Все три варианта имели свои плюсы и свои минусы, но Гермиона Грейнджер, как обычно, решила все за него.

Она догнала его у входа в корпус — судя по виду, Грейнджер бежала, ее лицо раскраснелось, она выглядела взволнованной. Почему-то он решил, что Роджер Уилкинсон таки добрался до нее своими грязными лапами, и теперь ему непременно следует убить негодяя. Принятое решение немедленно сделало его жизнь проще.

Малфой ринулся ей навстречу.

— Что случилось?

Грейнджер перевела дух и выпалила:

— Кардифф, Драко! Нас ждут в Кардиффе — хоть сегодня.

— Что? — не сразу сообразил он. — Почему в Кардиффе? О боги!

— Именно! — закивала она своей кудрявой, сегодня привычно взлохмаченной головой. — Госпиталь святого Мунго отказал нам в работе с живыми пациентами, а клиника девы Марии в Кардиффе дала добро. Утром со мной связался их представитель по каминной сети. Драко, у них в отделении для безнадежных больных пятеро, представляешь, пятеро пациентов с необратимыми нарушениями памяти вследствие глубокого Обливиэйта, и родственники всех пятерых дают согласие на эксперимент. Им все равно больше нечего терять, они согласны, согласны, представляешь?

Малфой пожалел, что не умеет летать, подхватил Грейнджер на руки и закружил ее по лужайке перед лабораторным корпусом.

— Осторожнее, мистер Малфой! — крикнул ему преподаватель акушерства и гинекологии, молодой профессор Збручек, проезжая мимо на маггловском велосипеде. — Не уроните мисс Грейнджер, она обещала мне расширить свой доклад и прочесть его на ежегодном собрании нашей Ассоциации в феврале!

— Обязательно, профессор! — звонко крикнула Грейнджер, когда Малфой поставил ее на траву. — Ну, заказываем порт-ключи или добираемся каминной сетью?

— Гермиона, насчет вчерашнего... — мягко сказал Малфой, но она протестующе покачала головой.

— Просто забудь, ладно? В конце концов, это была рождественская вечеринка, на таких мероприятиях люди всегда делают глупости.

Малфоя резанула ее формулировка, но он и сам понимал, что сейчас момент неподходящий — надо было собираться в Кардифф.

Апрель 2001 года. Магический Кембридж

Успокоившись немного, Малфой и Грейнджер перечитали письмо — Гермиона в третий, а Драко — в пятнадцатый раз. Она подняла на него сияющие и мокрые от слез глаза.

— Но этого не может быть, Драко! Этого просто не может быть! Ведь ничего не помогло, терапия оказалась абсолютно безуспешной, мы с тобой едва пережили это — и вдруг, спустя почти четыре недели, безо всяких дополнительных процедур, к ней возвращается память! Это просто чудо!

— Ты же ведьма, — укоризненно сказал Малфой. Голос звучал сипло из-за недавних рыданий. — Ты не можешь верить в чудеса, в них верят только маггловские дети. То, что случилось, говорит лишь о том, что нам далеко до окончания исследований. Что мы имели к тому моменту, когда приступили к лечению мамы? Четыре случая излечения против одной неудачи.

— Мистер Роджерс умер, не дожив до конца терапии, но не по нашей вине! — горячо воскликнула Грейнджер. — И он показывал неплохие результаты.

— Четыре случая излечения против одной неудачи, — повторил Малфой. — И тебе прекрасно известно, что этого более чем недостаточно для признания метода терапии успешным и безопасным.

— Но теперь у нас уже пять случаев, — Гермиона возбужденно потерла лицо руками. — Надо подготовить доклад о нашем методе и выступить с ним перед выпускными экзаменами.

— Рассчитываешь, что нам за это повысят баллы? — приподнял бровь Малфой. Грейнджер вспыхнула.

— Нет, но очень рассчитываю, что за нами оставят лабораторию хотя бы на период нашей интернатуры и работы над диссертациями! И раз уж за нами охотятся все клиники магической Британии, может быть, стоит выбрать госпиталь святого Мунго? Там самое большое количество интересующих нас больных, и имея на руках целых пять успешных случаев из пяти...

— Грейнджер! — покачал головой Драко, любуясь ею. В своей одержимости Гермиона всегда была прекрасна.

— Ну хорошо, — согласилась она, тряхнув головой. — Пять из шести, но все равно, это великолепно! Мы можем рассчитывать на то, что нам дадут разрешение на дальнейшие практические испытания.

— Великолепно, Грейнджер? — не выдержал наконец Малфой. — Да это сенсация! До сих пор принято было считать, что потери памяти при глубоком Обливиэйте невосполнимы! Просто потому что никому и в голову не приходило заняться изучением состояния коры головного мозга, а не ограничиваться работой с магическими полями! Ты взорвала нахрен весь мир колдомедицины, ты хоть понимаешь это или нет?

Грейнджер закусила губу и долго смотрела на него, не говоря ни слова. Драко тоже смотрел на нее и помимо воли вспоминал свой чудовищной силы нервный срыв — когда окончательно стало ясно, что их комплексная терапия, примененная к Нарциссе Малфой, не принесла результатов. Он бы не выкарабкался, если бы не Грейнджер. Тогда она казалась не менее удрученной, чем он, но у нее было больше сил и больше причин держаться — выслушивая его долгие бессвязные тирады, столь же яростные, сколь и несправедливые.

После он вновь попросил у нее прощения за свое поведение. Второй раз это оказалось сделать не менее сложно, чем в первый.

— Почему только я? — спросила Грейнджер после паузы. — Мы взорвали. Без тебя ничего не вышло бы. Это наша общая работа, Драко.

— Когда мы едем в Сидней? — перебил ее Малфой. Гермиона опустила глаза и сжала руки. Малфой легко дотронулся до ее колена.

— Наверное, лучше набраться терпения и подождать, пока сдадим экзамены, но если ты захочешь заказать порт-ключи прямо на завтрашнее утро, я тебя пойму. Теперь мы в самом деле готовы все исправить.

Она взглянула на него и растерянно улыбнулась.

— Я думала, ты первым делом захочешь аппарировать в Малфой-мэнор. Захочешь обнять свою мать, которая наконец-то вспомнила тебя. Которая вспомнила даже то, что хотела забыть — как она сама написала. А ты спрашиваешь, когда мы отправляемся в Сидней.

Малфой забеспокоился. Грейнджер рассуждала нелогично, это случалось крайне редко и всегда выбивало его из колеи.

— Но разве не ради этого все затевалось? — спросил он. — Не ради того, чтобы вернуть память нашим родителям? Конечно, попутно мы совершили большое научное открытие, и нас ждет мировая слава, но изначально мы думали не об этом, правда? Моя мама сейчас в порядке, очередь за твоей! Не понимаю, что тебя удивляет, Грейнджер!

— Ты действительно это сделал, — призналась Грейнджер, переведя взгляд с Драко на мощную черномраморную спину Одина. — Стал первым Малфоем, которому не наплевать на других. Первым из рода, кто перешагнул через предрассудки насчет чистоты крови. Первым, кто перестал быть таким... таким...

— Высокомерным снобом? — пришел ей на помощь Драко. — Вот тут ты чертовски ошибаешься. Уж это, пожалуй, я могу себе оставить, несмотря на все прочие необратимые изменения моей личности.

— Знаешь, почему я убежала тогда, в часовне святой Терезии? — спросила вдруг Грейнджер, и сердце у Малфоя забухало с удвоенной скоростью.

— Я плохо целуюсь, и тебе не понравилось, — ухватился он за привычный ироничный тон как за спасительную соломинку.

Она улыбнулась — по-прежнему любуясь каменным торсом бога, а не живым, сидящим рядом, Малфоем.

— Нарываешься на комплимент, Дрейк? Я не ханжа, ты же знаешь. Трудно быть медиком и при этом ханжой. Это как зельевар с хорошими волосами... Мы легко могли бы переспать с тобой и продолжить общаться, работать вместе как ни в чем не бывало, для тебя-то это точно не составило бы труда, но я...

Малфой затаил дыхание. Она считала, что он не способен на серьезные отношения с женщинами — что ж, сам виноват, дал ей массу поводов так решить.

— Для меня это было бы не то же самое, что выпить стакан воды, — сказала Грейнджер и наконец повернулась к нему лицом. — Для меня это было бы серьезно, и я бы не смогла забыть. В конечном счете это нарушило бы наши отношения, а ты должен признать, Драко, что мы оказались чертовски хороши в качестве партнеров. Не думала, что когда-нибудь скажу это, но в совместной работе я доверяю тебе больше, чем даже Гарри и Рону!

— Просто потому что я умею пользоваться мозгами, в отличие от Поттера и Уизли, — пробормотал Драко, наблюдая, как розовеет ее кожа от волнения.

— Я рада, что мы проехали этот неловкий момент и можем... — попыталась путано закончить Грейнджер, выглядя окончательно смущенной, и Малфой с огромной радостью смутил ее еще больше.

— Мы ничего не проехали, — мягко произнес он. — Потому что я никогда не думал о тебе просто как о стакане воды, который можно выпить и наутро сказать: Эй, было клево, а теперь мы снова друзья, верно? И мне очень жаль, очень-очень жаль, дорогая Грейнджер, что ты составила обо мне настолько превратное мнение.

— О! — выдохнула Грейнджер. — У тебя есть еще какие-то новости для меня сегодня?

— У нас обоих сегодня просто день, когда меняется жизнь, — заметил Малфой и, не дав ей опомниться, произнес:

— Я люблю тебя. Уже очень давно любуюсь тобой и думаю, что ни с кем, ни с единой женщиной этого мира, кроме тебя, я не хотел бы засыпать в одной постели каждый вечер и просыпаться вместе каждое утро. Тебе нужно доказательство серьезности моих намерений? Мы можем аппарировать в Малфой-мэнор прямо сейчас, и я попрошу у родителей благословения на наш брак, уверен, они не найдут причин для отказа.

Если полчаса назад Малфой чувствовал себя польщенным тем, что способен удивлять Грейнджер, сейчас он мог гордиться собой по-настоящему — она выглядела совершенно ошеломленной.

— Когда я говорила, что для меня это серьезно, я не имела в виду немедленный брак, — наконец произнесла она.

— Хорошо, — послушно согласился Малфой, у которого, похоже, иссякли все отпущенные ему на сегодня силы. — Я могу подождать еще немного — твои родители ведь тоже должны дать благословение.

Их второй поцелуй оказался еще лучше первого — и Малфой с удовольствием отметил, что на этот раз Грейнджер не возражает против действий, которые его рука совершает с подолом ее мантии.

— Ребята, нам пора изменить свое положение, — басовито прогудел мраморный Дагда.

— С ума сошел? — гулко отозвалась Изида. — Получаса еще не прошло с предыдущей смены композиции.

— Ну и что? В таком положении мне плохо видно, что вытворяет эта парочка на скамье Мерлина и Морганы.

— Да? — заинтересовался Один. — Мне так тоже ничего не видно, давайте разворачиваться, девочки.

— Старые развратники! — вздохнула Геката, но без настоящего гнева. — Только давайте встанем так, чтобы всем было удобно смотреть.

Изида закатила свои глаза из белоснежного мрамора.

— Боги мои, — сказала она. — Чего вы там не видели за триста лет? А впрочем, давайте развернемся!

Таким образом, в истории магического Кембриджа произошло невероятное событие — а именно, скульптурная композиция «Боги-покровители магии» поменяла свое положение в пространстве дважды за тридцать минут, но Драко Малфой и Гермиона Грейнджер оставили это знаменательное происшествие без внимания...