В темноте (джен)

Долго после ее смерти я чувствовал, как ее мысли текут сквозь мои.

Тени не должны чувствовать боли, ведь у теней нет ни мяса, ни костей. Но девочка перестала быть тенью — цепкие пальцы вцепились ей в затылок и обрушивали на ее голову удар за ударом — сквозь алый туман, застилавший глаза, она понимала, что еще немного — и голова ее расколется, как пустая раковина улитки.

Нет, она не должна. Улиток помнит Кошка-Кэт, а она просто тень, невидимая в темноте — тень, которая не справилась со своим заданием, просто девочка, которой сейчас просто-напросто разобьют голову о стену.

Тень попыталась вывернуться из захвата, но позабыла, что она пока состоит из плоти и крови: выступающий из стены камень рассек кожу на ее лбу так глубоко, что она на мгновение ослепла. Тень взвыла и с неизвестно откуда взявшимися силами лягнула своего противника, затем повернулась так, что хрустнули ребра, и уколола кинжалом наугад, кажется, попав в ногу. Она тут же ощутила свободу — захват значительно ослабел.

Тень откатилась в сторону, радуясь, что боль отступила, сузившись до горящей царапины на лбу, да содранного с руки лоскута кожи. Теперь у нее было преимущество: темнота была ей знакома с тех пор, как она побывала слепой девочкой. Она могла быть бесшумной, она могла уловить чужое дыхание в двадцати шагах — нужно было только уметь слушать.

Тень приподнялась на локтях, сжав зубы от боли в руке, а через мгновение была уже на ногах.

Легкая и быстрая. У врага нет ни чуткого слуха, ни ловких ног и рук — он укутан в черные меха, он неуклюж, и то, что он не вовремя проснулся, не дав ей довести дело до конца, досадная случайность.

Тень была готова поспорить — враг даже и не осознал, куда она исчезла. А вот сама она прекрасно слышит его тяжелое дыхание — и в этот раз она будет быстрее.

Клинок блеснул во внезапно хлынувшем в узкое окно потоке лунного света.

Тень замерла, а потом, решившись, бросилась к сгорбившейся на полу фигуре.

Ей немного не хватило времени, да и лунный свет помешал — до того, как она успела воткнуть кинжал в незащищенное горло врага, вручив, наконец, дар Многоликого, тот вцепился в ее собственное горло. Оставалась всего одна секунда до того, как враг сломает ей шею.

— Призрак! — закричал враг.

— Я... тебя... знаю... — прохрипела Арья Старк.

Все нутро ее выворачивало кашлем. Она глотала воздух, раскаленными иголками впивавшийся ей в горло, но из последних сил говорила:

— Я знаю тебя. Я тебя знаю. Я не могу вручить тебе дар.

Арья понимала — как только Джон придет в себя, он больше не станет бить ее головой о стену, но все равно испуганно сжалась и отползла в угол, когда он направился к ней, дыша сквозь зубы и хромая. Он подошел к ней почти вплотную, поднеся свечу к самому ее лицу.

— Я тебя знаю, — жалобно повторила девочка — она снова была Арьей, а значит, снова — слабой. — Я не могу, не могу, не могу.

— Живая, — выдохнул Джон.

Сейчас он обнимет ее, назовет маленькой сестрицей, и больше никогда-никогда не будет страшно.

* * *

Джон выпрямился.

Тугая, щемящая радость встала комом в горле, мешая говорить — сердце будто раздулось в груди десятикратно, не в силах ее вместить. На краткий ослепительный миг Джону показалось, будто вместе с Арьей к нему вернулись все, кого он потерял — Игритт, отец... дядя Бенджен. В темноте мерцали бледные, вытянутые лица, похожие и непохожие на его собственные; пламя свечи дрожало в воздухе, как чьи-то рыжие волосы на ветру.

Ты знала все, Игритт.

Но метель снаружи выпевала другие имена, и призраки исчезли. Осталась только Арья, худенькая Арья, дрожащая Арья, испуганная Арья, уцепившаяся легкими руками-веточками за его шею.

— Я тебя знаю, — повторяла она, будто в забытьи. — Джон, Джон, Джон, это ты.

Голос ее был сухим и рассыпающимся, как старая, полуистлевшая бумага со стершимися, едва видимыми буквами.

Прежняя Арья тоже еле-еле угадывалась за этим неживым голосом.

И все же это была она.

Не Джейне, не Алис, не насмешка судьбы — она, Арья, живая и настоящая. С провалами серых глаз на бледном лице, судорожно сжатыми пальцами, бескровными губами.

"Арья, Арья, Арья, — торжествующе выла метель, рыдала от счастья одним-единственным коротеньким именем. — Арья здесь, здесь, здесь!"

Вытянувшаяся, угловатая — истончившаяся, как летний ледок, затягивавший лужицы в Винтерфелле холодными ночами, острый и ранивший руки — она, тем не менее, была прежней, и так же, как в детстве, искала его защиты — от насмешек Сансы, от септы Мордейн.

На шею внезапно капнуло что-то мокрое, и Арья внезапно дернулась, будто обжегшись.

Джон осторожно отстранился, держа ее плечи на вытянутых руках.

— Я думала, что ты умер, — сказала она на полувсхлипе-полувыдохе.

— Я думал, что ты умерла, — эхом откликнулся Джон.

Огромному, выросшему сердцу было тесно в груди, оно дрожало и билось в узкой реберной клетке — и все его биение сосредоточилось на сухо блестевших серых глазах.

Если голос Арьи вытерт, как пыльные карты Сэма, если руки беспомощно хватаются за его шею, слабые, как вода, то в глазах должна была остаться жизнь, хоть они и напоминали колодцы, наполненные одной лишь смертью.

Сухие, усталые — глаза старухи на лице девочки.

Но еще одно, неуловимое мгновение, и вот уже лицо ее, оплывавшее слезами, будто свеча воском, напряженно, ошеломленно застыло, как у человека, совсем разучившегося плакать.

* * *

Девочка открыла глаза.

— Так это был…

* * *

— …всего лишь сон, — скрипнул зубами Джон Сноу и ударил кулаком в стену. На костяшках мгновенно выступила кровь.