Кот и мышонок (джен)

Даже если сделаешь выбор, никогда не узнаешь, что было правильным решением. Всегда будет казаться, что оставшаяся призрачной возможность была бы лучше. Да и есть ли правильные решения? Каждый выбор просто имеет свои последствия, вот и всё.

Но Ричарду Окделлу сейчас было не до философии. Он раскачивался в седле, смотрел под копыта Баловника и изредка смаргивал слёзы боли. Как Люди Чести могли поступить с ним так жестоко? Стоя на площади, он до последнего надеялся, что его возьмёт либо Ги Ариго, либо Килеан-ур-Ломбах, как и обещал эр Август. Но пожелание кардинала, равняющееся приказу, оказалось сильнее мечты о великой Талигойе. И друзья Эгмонта дождались того, что имя его сына назвал проклятый Ворон, убийца, нечестивец, отродье предателя. Каким сильным было искушение подняться на галерею, чтобы одним ударом покончить с ним, но какое же наслаждение получил Дик, бросив мерзавцу в лицо его подачку! Нельзя было узнать, что почувствовал Алва, но Дик надеялся, что оскорбил его как мог. Казалось, не было ещё случая, чтобы унар отказывался от предоставленной ему чести стать оруженосцем. Честь Ричарда была иной, и он не собирался продавать её за место оруженосца Первого Маршала и за богопротивную роскошь, которая ожидала бы его в случае согласия. Он вернётся в Надор незапятнанным и так и скажет матушке, что не счёл возможным служить убийце отца.

Дик шмыгнул носом и посмотрел вдаль. Надорский тракт был пустынен. Над ним плыли облака, в которых изредка вспыхивало яркое весеннее солнце. Баловник, помахивая хвостом и от этого и от своей приземистости становясь похожим на корову, вышагивал по дороге. Вот так, в одиночестве, с завёрнутыми в тряпицу регалиями опальный герцог возвращался в свою разорённую провинцию. Было больно.

И эр Август. Конечно, он был расстроен, но Дик и в страшном сне не мог бы увидеть, что почтенный кансилльер произносит такие слова. После площади Дик сразу отправился в захудалую гостиницу на окраине Олларии и потратил половину своих сбережений на то, чтобы снять комнату до вечера, а через несколько часов пошёл к дому эра Августа, справедливо рассудив, что кансилльер как раз завершил все свои дела во дворце. Из серого особняка он вылетел через полчаса, с пылающим лицом, прикрывая его шляпой, чтобы никто не увидел катящихся по щекам слёз. По словам эра Августа выходило, что Дик только что угробил Талигойю ещё раз. Потому что если бы он согласился, то мог бы убить Алву в его же доме, а это была бы уже половина победы, ведь кардинал Сильвестр болен и долго не протянет. Кансилльер был в такой ярости и горе от его решения, что кричал и топал ногами, и Дик не выдержал. Матушка давно отучила его плакать, но сейчас он не сдержался впервые за долгое время. Герцог Окделл тут же выехал из столицы и не собирался возвращаться. Ни за что! Ведь если он в самом деле похоронил последнюю надежду, то нельзя показываться на глаза Людям Чести.

Дик понял, что совсем запутался, и стал смотреть по сторонам, машинально баюкая укушенную крысой руку. Кисть уже распухла, пальцы плохо сгибались, но Дик мужественно терпел боль, полагая, что заслужил её. Он, кажется, крикнул эру Штанцлеру, что никогда бы не стал служить Ворону. Может быть, нужно было смирить свою гордыню? Ведь испытания посланы людям Создателем, а Дик решил, что ему легче без них. Вот и получай теперь…

Он въехал в перелесок и так увлёкся собственными страданиями, что даже не заметил, что на его пути стоит человек довольно оборванного вида. Баловник остановился сам.

— Что вам угодно, сударь? — поинтересовался Дик вежливо, но надменно. Матушка учила, что именно так нужно разговаривать с простолюдинами.

— Сударь, могу ли я узнать ваше имя? — спросил путник и даже поклонился.

— Меня зовут Ричард, любезнейший. А что такое…

Путник сделал какой-то знак и крепко схватил Баловника за поводья. Из ближайших кустов выбежали люди, такие же оборванные, но вооружённые, и их было трое. Разбойники!

Дик не успел выхватить шпагу, а кинжал святого Алана вместе с герцогской цепью и перстнем лежал на дне котомки, и разбойники тут же стащили свою жертву с седла.

— Что вы делаете? — возмутился Дик, но охнул, когда его схватили за больную руку. Два разбойника уже вытряхивали котомку, а двое быстро избавили его от шпаги и обшаривали карманы. Все деньги, которые нашли, они забрали себе, а на земле между сменой белья, превратившейся в ком, и завёрнутыми в холстину гребнем и кусочком мыла уже лежал драгоценный свёрток.

— Золото! — ахнул один из разбойников, и те, что держали Дика, повернулись посмотреть. Дик вывернулся, левой рукой исхитрился ударить одного из них. Конечно, Люди Чести так не дерутся, но что делать, когда на твоих глазах оскверняют священные реликвии?

— Вы не посмеете! — ещё успел вскрикнуть Дик, прежде чем оказался лицом в неподсохшей земле. За его спиной творилось страшное, святотатственное, а он никак не мог этому помешать. Лучше было принести присягу Алве, вряд ли бы даже такой мерзавец как Первый Маршал вздумал вслух прикидывать, сколько можно выручить за герцогскую цепь.

Дику наступили на спину, кто-то прошёлся сапогом по рёбрам — вскользь, но этого хватило, и он захрипел. Отголоском на краю сознания слышался звон звеньев, далёкий, холодный, тихий, а ещё почему-то вздрагивала земля, дробно и глухо, всё ближе и ближе.

Лёжа в грязи, Дик сумел увидеть конские ноги. Четыре лошади вылетели из-за поворота и остановились как вкопанные. Не сразу юноша понял, что сапог уже исчез с его спины, и приподнялся на подламывающихся от запоздалого страха руках.

— Квальдэто цэра! — услышал он непонятные слова, произнесённые звучным мужским голосом, а дальнейшее слилось в калейдоскоп из блеска стали, мелькания тёмной одежды, хрипа коней и криков.

Приоткрыв рот, Дик смотрел, как четверо незнакомых всадников быстро расправляются с четверыми разбойниками, потом спохватился и встал на подламывающихся ногах, схватился за луку седла — хорошо, флегматичный Баловник стоял, не двигаясь. Кинжал Алана валялся в грязи совсем рядом, у его ног, видимо, разбойники бросили добычу, завидев конный отряд. Дик схватил семейную реликвию, и вовремя. Добив бандитов, всадники приблизились к нему, и Дик, уже успевший выучить, что не всё на поверку оказывается таким, каким выглядит, потянул лезвие из ножен.

Сверху вниз на него смотрел худой мужчина с длинными чёрными волосами, связанными в хвост, видимо, предводитель отряда. Одет он был тоже во всё чёрное, а тёмные глаза словно пронзали Дика насквозь. Взгляд Дика метнулся к его спутникам: те были такими же черноволосыми, смуглыми, все вооружены до зубов, все на красивых породистых лошадях…

Святой Создатель, да это же кэналлийцы! Разбойники пострашнее тех, которых они только что убили, варвары, ничего не боящиеся, пока страной владеет Ворон!

Дик решительно выдернул кинжал из ножен и прижался спиной к Баловнику, который, видимо, только рад был возможности отдохнуть. Как же болит рука и как неудобно держать кинжал! Но хоть одного-то врага он успеет прикончить?

Предводитель спешился, шагнул к Дику, не обращая внимания на кинжал, направленный остриём ему в грудь.

— Добрый день, сударь. Моё имя — Хуан Суавес, и я рад, что нам удалось помочь.

Дик настороженно смотрел на него из-под чёлки. Матушка говорила, что кэналлийцы все до одного подлые люди и от них нельзя ждать ничего хорошего. Сейчас усыпит бдительность сладкими речами, а только повернёшься к нему спиной… Конечно, они обрадовались, что загребли жар чужими руками: вон герцогская цепь блестит на солнце, обмотанная вокруг ладони одного из покойников — бери не хочу. То-то вон тот, на лошади слева так скалит зубы!

— Я живым не дамся, — процедил Дик и замахнулся.

— Конечно, не дадитесь, — любезно подтвердил назвавшийся Суавесом и перехватил его руку. Дик мог бы сдержаться, но боль была неожиданной и такой сильной, что он всё же взвыл и рванулся, оставив у проклятого кэналлийца фамильный кинжал. Но Дику было не до того, он сгибался, держась за распухшую кисть, и пытался сдержать слёзы. Ещё не хватало — расплакаться на глазах этих варваров!

Остальные тем временем тоже спешились и стояли полукругом; и захочешь сбежать — не сбежишь.

— Что у вас с рукой, сударь? — поинтересовался Суавес. Физиономия его была каменной, и по виду никак не скажешь, что попытка убийства его как-то задела.

— Не ваше дело, — Дик полагал, что его голос прозвучит грозно, но он сорвался на середине фразы. А сгибаться, оказывается, тоже было больно: хорошо, если рёбра не сломаны.

Он опять опомниться не успел, как оказался схваченным.

— Мерзавцы! Пустите!

— Вот как вы, сударь, платите нам за своё спасение, — хладнокровно заметил Суавес, подходя к нему с кинжалом Алана. Дик задрожал: он будет убит оружием своего предка, что за ужасный конец! Но его локти держали двое кэналлийцев, а пинаться он считал ниже своего достоинства. Лучше умереть с честью, раз уж выбора нет. Однако жажда жить оказалась сильнее, и Дик, не совсем понимая, что делает, всё же пнул Суавеса по лодыжке. Тот только поморщился, подошёл вплотную, и Дик обнаружил, что проклятый кэналлиец так зажал его между собой и своими сообщниками, что он даже не может поднять ногу, чтобы ударить его коленом.

Дик зажмурился и понял только, что Суавес что-то сделал с его рукой — зачем им крысиный укус, если они собрались убивать?

— Квальдэто цэра, — сказал один из тех, что держал Дика.

— Крыса? — спросил Суавес.

— Крыса, — подтвердил Дик, не открывая глаз.

— Давно?

— Вчера утром.

Возле его лица колыхнулся воздух. Дик открыл глаза и обнаружил, что смотрит на кэналлийца с непозволительно близкого расстояния; впрочем, до приличий ли, если тебя схватили и собрались лишать жизни? Он дёрнулся ещё для проверки, но никто этого как будто не заметил.

Суавес резко и отрывисто заговорил на кэналлийском; Дика тут же отпустили. Один из южан бросился к седельным сумкам, второй быстро собрал валяющиеся на земле ценности Дика, с одинаковой невозмутимостью запихнув в котомку как золотую цепь, так и подштанники с рубашкой. Третий скрылся между деревьев.

Дик хлопал глазами и решался, чтобы сделать шаг в сторону, взобраться на Баловника и… Но матушка проклянёт его, если он вернётся без регалий, это будет окончательным позором рода…

— Без глупостей, сударь, — предупредил Суавес, даже не поворачиваясь к Дику. Тот замер возле своей лошади, потерянно глядя на распухшую руку. Какие-то странные кэналлийцы… Может, они хотят выкуп? Но кто не знает, что Окделлы честны, но бедны? С другой стороны, может быть, южане не поняли, кого встретили? А значит, называть своё имя нельзя, даже если спросят…

Третий вернулся, помахал рукой, что-то крикнул, и Суавес, крепко взяв Дика за локоть, потащил в лес.

Кэналлийцы делали всё слаженно и быстро: привели и привязали лошадей, собрали хворост, развели костёр, нашли родник, вскипятили половину котелка воды, расстелили плащ и разложили на нём какие-то инструменты, корпию и чистую ткань для перевязки. Дик смотрел на всё это, пока предводитель не кивнул на него. Дика повалили на плащ, причём один из кэналлийцев держал его плечи и здоровую руку, а второй сел верхом Дику на бёдра и заставил его глотнуть какой-то мерзко пахнущей гадости из фляги.

Дику стало страшно. Он слышал, что порой разбойники посылают родственникам жертвы какую-нибудь часть её тела. А что если это произойдёт и с ним?! Ведь не могут же кэналлийцы быть добрыми! Дик стал вырываться, решив, что ему хотят отрезать руку совсем. Вдруг правда?..

Но южане как будто не чувствовали его усилий, да и пред глазами у него всё плыло: и лица, и верхушки деревьев, и прогалина в лесу, где они расположились. С ужасом Дик смотрел, как коварный Суавес берёт тонкий ножичек и делает надрез на больной руке. О ужас! Дик крепко зажмурился, помня только о том, что нельзя кричать и показывать, что ему больно. Он герцог Окделл, он справится!

Дик и вправду не кричал, но тело от страшной боли извивалось само. Сколько это продлилось, он не смог бы сказать. Кэналлиец, что сидел на нём верхом, уже едва его удерживал, но вскоре Дик ослабел и едва шевелился. Когда боль закончилась, он только всхлипывал и втягивал воздух сквозь зубы, уткнувшись в локоть придерживающему его сзади южанину. Голова его гудела и пульсировала, воздух вдруг показался очень свежим и дурманящим…

Тяжесть с его бёдер исчезла, стальная хватка разжалась, губ коснулся край жестяной кружки, и Дик стал пить, захлёбываясь и проливая на грудь тёплую воду. Вскоре его взгляд прояснился, и он увидел, что его ладонь туго забинтована. Перевёл глаза на невозмутимого Суавеса, но тот на него не смотрел, быстро сворачивая окровавленные, испачканные тряпицы.

«Правда странные», — подумал Дик. Его трясло.

* * *

Дик приподнялся, неловко опершись на больную руку. Его все ещё слегка пошатывало. Хуан Суавес поднес ему котелок с водой, и Дик поспешно умылся. Одной рукой делать это было неудобно, и он изрядно расплескал воду, замочив свой потертый колет. Один из кэналлийцев — улыбчивый, с черными кудрями — протянул ему кусок хлеба с сыром. Дик взял скудный завтрак, но прожевал без особого аппетита.

— Благодарю вас, сударь.

— Не за что, — сверкнул зубами кэналлиец, — вот доберемся до трактира и уж там отобедаем на славу.

Дику было все равно. Пусть кэналлийцы обедают где и как хотят. А ему нужно поскорее в Надор. Он встал, отряхнулся и подошел к Баловнику, мирно пощипывающему травку. Дик осторожно пощупал седельную сумку: кинжал и цепь явно были на месте.

— Господа, я очень признателен вам за оказанную помощь, — Дик постарался, чтобы голос его звучал твердо и с подобающим достоинством, — вы спасли мне жизнь и, даю слово Человека Чести, я этого не забуду.

Он подтянул Баловнику подпругу и, уже собираясь вскочить в седло, оглянулся на кэналлийцев. Те смотрели на него с неподдельным изумлением.

— Как же господин Человек Чести поедет один? — обеспокоенно спросил Хуан Суавес, но в его голосе Дику почудилось ехидство.

— Вот так и поеду, любезнейший, — с вызовом бросил он. Правду говорила матушка, кэналлийцы — варвары и хамы. Пусть они спасли ему жизнь, но это не дает им право говорить в таком тоне с герцогом Ок...

Тут Дика прошиб холодный пот. Леворукий и все кошки его, зачем он дал понять, что является Человеком Чести? Кэналлийцы сразу поймут, кто он, и растреплют всему Талигу, что герцог Окделл не справился с кучкой оборванцев-грабителей!

Дик представил, как победно ухмыльнется и обязательно съязвит что-нибудь поганое Эстебан Колиньяр. Как осуждающе покачает головой Альберто, а братья Катершванц, наверное, решат, что он вообще ни на что не способен. Что подумает эр Штанцлер, не хотелось даже представлять...

— Это неразумно, сударь, — с мягким осуждением заметил Суавес, — Надорский тракт не очень оживлен, одинокому всаднику может грозить опасность. Вы уже чуть не стали жертвой шайки разбойников.

Дик с тоской подумал, что кэналлиец прав. Но позволить им сопровождать себя — нет, увольте. То есть, конечно, эскорт бы не помешал, но у него просто нет на это денег, а кэналлийские головорезы запросят немало. Создатель, ну почему он не дождался в Олларии Наля?

Тут Дик замер, вдохновленный внезапной мыслью. Наль! Он же тоже Человек Чести. Если он представится Реджинальдом Лараком, репутация Окделлов будет спасена. Конечно, нехорошо по отношению к кузену и дяде Эйвону, но они ведь не узнают! И потом, даже если кэналлийцы расскажут кому-то о разбойниках, кто упрекнет в слабости безобидного Наля? А с деньгами он что-нибудь придумает.

Дик расправил плечи и медленно кивнул.

— Что ж, вы правы. В таком случае я, виконт Реджинальд Лар, буду очень рад, если вы сопроводите меня до Надора.

* * *

Вскоре Дик сто раз успел раскаяться, что уступил подначкам кэналлийцев. На пустынной дороге в компании четверых головорезов он чувствовал себя, мягко говоря, неловко. И чем он только думал? Где он возьмёт денег, чтобы заплатить за охрану? Вряд ли южане позарятся на его жалкие гроши, но ведь кинжал и цепь они уже видели. И потом, чтобы взять денег у матушки, нужно приехать прямиком в замок! Неужели кэналлийцы будут сидеть в ближайшем трактире и ждать, пока он соизволит вернуться? Конечно, они отправятся с ним, чтобы быть уверенными, что он не сбежит, и тут уж разоблачения не миновать. А что ждёт его дома, когда матушка увидит, кого он привёл!

Дик опустил голову и смотрел на свою забинтованную руку и на шею Баловника. Бедного коня то и дело приходилось подгонять, тогда как кэналлийцы явно сдерживали своих лошадей. Какой позор! У него в Надоре только жалкие клячи, а разбойники ездят на морисках и линарцах. Справедливости в мире не было.

— Можно узнать, чем вы так встревожены?

Дик даже вздрогнул: он и не заметил, что Суавес оказался рядом.

— Нет, сударь, вы ошиблись, я ничем не встревожен, — ответил Дик, поглядывая искоса и крепче сжимая поводья.

Один из кэналлийцев — Дик уже знал, что его зовут Мано, — произнёс что-то на своём языке, и остальные засмеялись.

Кровь бросилась Дику в лицо.

— Вы ещё смеете надо мной насмехаться! — воскликнул он, не очень-то думая, что именно говорит и кому. Сила сейчас была на стороне кэналлийцев, но Дик об этом забыл. Может, если они откажутся ехать с ним дальше, это и будет решением проблемы. Не надо будет думать, где взять деньги, и вообще станет спокойнее.

Однако никто и не подумал его прогонять.

— Мы смеялись вовсе не над вами, — ответил Суавес, чьё лицо сразу как-то закаменело. — Мано вспомнил один случай, который произошёл в доме нашего господина год назад.

— Прошу прощения, — пробормотал Дик. Избавиться от кэналлийцев не получилось, зато сам он попал в глупейшую ситуацию.

— Ничего, дор Ри… Рехинальдо, — сказал Мано, всё ещё улыбаясь. — Пусть только кто-нибудь попробует над вами посмеяться, пока мы рядом!

Дик печально прикинул в уме, на сколько возрастёт цена услуги, и понял, что нужно бежать, пока сестрёнки по его вине не оказались даже без молока.

— Вы сказали, в доме вашего господина произошёл какой-то случай, — сказал он. — Какой же?

Нужно было завязать разговор и отвлечь кэналлийцев — и так Дик узнал поучительную историю одного дворянина, который проигрался в пух и прах, но пытался притвориться, что всё в порядке, пока не явился в гости к хозяину этих бандитов, и тот не вывел его на чистую воду. Дик порасспрашивал ещё немного, и оказалось, что Хуан, Тапо, Мано и Луис служат в одном весьма богатом доме в Олларии, но про что ещё можно поговорить с простолюдинами даже ради конспирации, он не знал.

Вечером они остановились на постоялом дворе, и Дик понял, что это прекрасная возможность сбежать от своего эскорта. Он задержался в конюшне возле Баловника и шёпотом велел конюху не рассёдлывать его и при этом помалкивать. В руку конюха перекочевала монета, которую тот попробовал на зуб, чем глубоко оскорбил Дика. Впрочем, Дик решил, что не стоит привлекать к себе внимания, и пошёл в дом.

В тесном полутёмном зале служанка подала им поесть; Дик быстро проглотил ужин и остался сидеть, потому что в комнате боялся заснуть и проспать подходящее для побега время. Кэналлийцы изредка перекидывались короткими фразами, а Луис, отвернувшись, смотрел на служанку, протирающую столы.

Дик часто украдкой смотрел на Суавеса и понимал, что это самый опасный из четверых человек и именно его нужно бояться больше всего. Во-первых, он был предводителем, во-вторых, он больше всех притворялся: Дику казалось, что этот человек не испытывает никаких эмоций, а когда они нужны, просто изображает их у себя на лице. В остальное же время это лицо было совершенно бесстрастным и холодным, и Дик не сомневался, что Суавес легко может свернуть ему шею, если это потребуется. Короче говоря, бежать нужно было уже сегодня.

— Сожалею, дор Рехинальдо, но ночевать нам с вами придётся в одной комнате, — сообщил головорез, чем чуть было не смешал все планы Дика. Проклятый постоялый двор, и комнат свободных у них нет…

* * *

Дик лежал в темноте, стараясь не заснуть, и прислушивался к дыханию Суавеса на соседней кровати. Наверняка бандит прятал под подушкой нож, значит, нужно бежать тихо как мышка. Скрипнет половица — и он пропал.

В комнате было так темно, что хоть глаз выколи. Дик осторожно сел на кровати, влез в сапоги, не дыша, поднялся. К несчастью, он был Человеком Чести, а это значило, что даже если эскорт сопровождал его всего полдня, то он не мог не заплатить. Дик положил на свою постель кошелёк с остатками выданных ему матушкой денег, взял шпагу и перевязь и двинулся к двери, протянув забинтованную руку вперёд.

Дверь как назло разразилась протяжным скрипом, едва он толкнул её от себя, и Дик замер на месте, обливаясь холодным потом. Суавес тяжело заворочался где-то в темноте, и всё стихло. Похоже, спал бандит крепко.

Наконец щель между дверью и косяком стала такой большой, что Дик смог в неё выскользнуть. Он прокрался по лестнице, нашарил внизу входную дверь и оказался во дворе. Конюх, понятное дело, спал, и Дику пришлось самому, постоянно оглядываясь на дом, отодвинуть засов конюшни и сунуться в совершенную черноту, полную конским дыханием, запахом прошлогоднего сена и теплом.

Сначала какой-то конь слегка прихватил его губами за пальцы, потом он запутался рукой в шнурках чужой седельной сумки, расшитой бляшками, и наконец нащупал гриву низкорослого Баловника, который тихо заржал, перепугав хозяина до полусмерти.

— Тихо, дурачина, — шептал Дик, выводя верного конягу из стойла. — Тихо, перебудишь тут всех…

Баловник шёл неохотно, видимо, уже настроился на отдых, и Дик понял, что придётся отъехать от трактира подальше и устроиться на ночлег где-нибудь в лесу, иначе от усталости свалится и он, и конь.

Дик бросился закрывать конюшню. Ничьих шагов он не слышал, тем страшнее было услышать голос:

— Куда это вы собрались?

Дик подпрыгнул и прижался спиной к дверям, одновременно выхватывая шпагу. Остриё упёрлось прямо в грудь Суавесу. Не спал, проклятый бандит, наверняка караулил, пока Дик совершит ошибку!

— Отойдите, — процедил Дик. — Я заплатил вам за сопровождение, а теперь хочу уехать!

Суавес, ничуть не испугавшись его шпаги, осмотрел Дика с ног до головы.

— Видите ли, дор Рехинальдо, нам ваши деньги не нужны. Мы хотим убедиться, что наши усилия не пропадут даром и вы доедете до дома живым. Нам всё равно, сколько мы будем ехать, отпуск у нас бессрочный. И вы поступите очень глупо, если откажетесь от нашей защиты.

— Какая наглость! — не сдержался Дик. — Откуда мне знать, может, вы сами хотите меня ограбить? Или похитить?

— Книжек начитались, сударь? — спросил кэналлиец. — Придумали бы что поумнее. Мы вас десять раз ограбить могли, да только ваши цацки нам ни к чему.

Этот простолюдин посмел назвать древние реликвии цацками! Со сдавленным воплем Дик бросился на него, и тут же шпага вылетела из руки, а Хуан схватил его за шиворот и подтащил к стоящей под углом дома бочке.

— Ты не сме… буль! Не смеешь! Я тебя… буль! Заколю! Я дворянин и Че… буль! буль! …ловек Чести! — отбивался Дик.

Вода в бочке была холодной и пахла тиной. Вырвавшись у проклятого кэналлийца, Дик прижался спиной к стене. С него ручьями стекала вода, волосы липли ко лбу.

— Ты хотел меня утопить? — шёпотом спросил он, не зная, что ещё сказать.

Суавес сплюнул и произнёс несколько слов по-кэналлийски.

— Вы, сударь, дурной мальчишка, хоть и звания высокого, — сказал он. — И мне всё равно, что вы там себе надумали, но до Надора вы доедете, потому что я дал вам слово. И для этого что хотите сделаю.

Он завёл Баловника обратно в конюшню, наскоро снял с него упряжь. Дик даже не сообразил сразу, что Суавес, наверное, отлично видит в темноте. Он подобрал шпагу и сунул её в ножны. Было стыдно и хотелось убить Суавеса на месте. Ещё хорошо, что унижения с купанием в бочке никто не видел. Но как он мог! Окунуть герцога Окделла в воду, как какого-то простолюдина! Как нашкодившего мальчишку! И как посмел этот дикарь обозвать герцогские регалии цацками!

Дик постоял у стены и сообразил, что даже если он бросится на Суавеса снова, то ничего не сможет сделать. Бандит наверняка всегда следит, что делается у него за спиной. К тому же, герцог Окделл не нападёт со спины, пусть даже и на такого недостойного человека. А если и попробует справиться с разбойником, то тот только разозлится ещё больше…

Суавес вышел из конюшни, ухватил Дика за локоть и потащил в дом. Дик не сопротивлялся. В их комнате кэналлиец зажёг свечу, сбросил с кровати жалобно звякнувший кошелёк и как куклу повернул Окделла к себе.

— Вы, сударь, совсем шальной, — приговаривал он, расстёгивая его перевязь, плащ и колет. — От меня не сбежите, я раньше в телохранителях служил, да и сейчас иной раз приходится…

Хаун взглянул на поникшего Дика и продолжал своё дело: расправился с шейным платком, шнуровкой рубашки.

— Но таких мальчишек, как вы, я ещё не охранял… Ну-ка, стойте тихо! — прикрикнул он, стаскивая с Дика наполовину мокрую рубашку.

— Ты не сме… — снова начал Дик. Судя по тому, как липли к ногам бриджи, в которые затекло немало воды, сейчас герцогу Окделлу было суждено остаться в чём мать родила. Но противоречить Суавесу было бесполезно.

Вскоре Дик сидел на кровати, прикрываясь простынёй, а его одежда болталась на раме открытого окна.

— К утру просохнет, если во двор не сдует, — сказал Хуан, быстро вышел — дверь и не подумала скрипнуть — и вскоре вернулся с полотенцем. Дик повозил полотенцем по волосам, зевнул и решил, что сердиться на Суавеса будет завтра. Но неужели у разбойников тоже существует честное слово?

Кэналлиец подал ему вина, и Дик сам не заметил, как согрелся и уснул.

Древняя поговорка в очередной раз подтвердила, что утро вечера мудренее: Дик не успел ещё разлепить веки, как понял, что вчера вел себя как полный идиот. Если уж не получилось уехать втихую, надо было, как и его учили, с достоинством сообщить Суавесу, что неверно понял его мотивы и потому счел необходимым покинуть его отряд. А он что? Наговорил какой-то ерунды, а потом не сдержался и кинулся на безоружного со шпагой. Разве так себя ведут Окделлы? Хорошо же он себя показал! Опозорился сам, опозорил перед Создателем весь свой род, а перед людьми — Наля. Да, он обиделся на пренебрежительные слова о семейных реликвиях, но...

Решено, он простит Хуана на первый раз и тем покажет, что его честь и достоинство, а также ценность реликвий нельзя задеть грубыми словами, они выше этого. И больше никогда он, Дик, так позорить имя отца не будет.

Скрипнула дверь, и Дик поспешно обернулся. В комнату вошел Хуан, несущий его одежду.

— Доброе утро, дор Рехинальдо! — он окинул Дика холодным взглядом и положил одежду на кровать, — всё готово, извольте одеваться и спускаться завтракать.

Он издевается? Или наоборот, пытается, как умеет, загладить вчерашнее? Дик решил не подавать виду и принять все как должное. Он откинул одеяло и, отвернувшись к стене, стремительно оделся. Тазик с водой был тут же, в комнате. Пока Дик умывался и приглаживал короткие волосы, торчащие после вчерашнего купания в бочке в разные стороны, Хуан собирал сумки.

Завтракал Дик вместе с Луисом: все остальные уже давно поели. Молодой кэналлиец, пожаловавшись Дику сперва на безвкусную кашу (чем сильно его удивил — на вкус Дика каша была вполне приличная), начал расспрашивать его о Надоре. Дик отвечал сначала осторожно, но потом увлекся и охотно поведал Луису о поросших лесом горах, о долгой зиме, о разливающихся весной реках... Дику Луис нравился, он был очень молод и меньше других походил на обитателя Двора Висельников. Наверное, они могли бы даже подружиться, ведь подружился Дик с Паоло, хотя тот был из Кэналлоа. В конце концов, ни Паоло, ни Луис, ни даже страшный Хуан не были виноваты в том, что Ворон убил Эгмонта Окделла.

Луис тем временем проглотил очередную ложку каши, поморщился и в свою очередь принялся расписывать Дику красоты родной Кэналлоа.

— А ещё у нас, дор Рехинальдо, море. Огромное — страсть! Конца краю не видно! У берега оно почти зеленое, а на горизонте синее-синее. И чайки летают... А после шторма у берега медуз — видимо-невидимо. Они такие смешные — скользкие, прозрачные. А девчонки их боятся...

Дик невольно вспомнил Сузу-Музу и улыбнулся.

— Я слышал, медузы могут ужалить.

— Есть и такие, сударь, — кивнул Луис, — отца как-то ужалила, так он три дня болел.

— Луис! — раздался в дверях резкий окрик. Молодой кэналлиец подпрыгнул, едва не опрокинув тарелку, и уставился на Хуана, стоявшего в проеме. Тот сказал ещё что-то, свирепо погрозил ему поводом от уздечки, которую держал в руках, и удалился. Он был явно не в духе. Луис облегченно выдохнул.

— Пойду я, дор Рехинальдо. Собираться надобно.

Сидеть в одиночестве Дику не хотелось, и он, торопливо проглотив остатки завтрака, поспешил за Луисом.

— А этот ваш Хуан, он всегда такой... строгий?

Луис поджал нижнюю губу и быстро закивал.

— Не то слово, сударь. Строгий. Его у нас в доме все боятся, кроме со... хозяина. Даже Кончита немножко боится, — кэналлиец почесал затылок. — А вообще, Хуан хороший, только чуть-чуть злой.

— Не верьте ему, дор Рехинальдо! — из ворот конюшни вышел Мано, ведя под уздцы Баловника и своего каракового полумориска. Кэналлиец ослепительно улыбнулся и пояснил Дику и оторопевшему Луису:

— Наоборот, это Кончиты все боятся.

— Даже ваш хозяин? — спросил Дик.

Мано передал ему поводья Баловника:

— О нет, сударь. Он-то ей не по зубам.

Не успел Дик поинтересоваться именем таинственного хозяина (как он раньше-то об этом забыл?), как за его спиной раздалась кэналлийская брань. Что это именно брань, сомневаться не приходилось, интонации были самыми злобными. Дик вздрогнул, но Хуан Суавес внимания на него не обратил, а накинулся на Мано и Луиса. Дик отвернулся к Баловнику и погладил его по носу. Бедный конь наверняка не выспался, а ему идти целый день, да ещё в компании морисков. Интересно, он чувствует себя неловко перед другими лошадьми?

— Ничего, потерпи, скоро будем дома, — тихо сказал ему Дик. Баловник шевельнул ушами и ткнул хозяина мордой в грудь, наверное, просил морковку или горбушку, но у Дика ничего не было.

— Сударь, вы готовы? — Суавес, наконец, оставил своих кэналлийцев в покое. Они выглядели пристыженными и на Дика старались не смотреть. Интересно, из-за чего Хуан так разозлился? Может, ему не понравилось, что Мано шутил об этой Кончите? Но он же не зло... Дик не подумал бы ничего дурного.

Он кивнул Суавесу и взобрался в седло. Кэналлийцы последовали его примеру, и скоро их маленький отряд уже двигался по тракту дальше на северо-восток.

* * *

С кэналлийским эскортом Дик смирился и попыток побега больше не предпринимал. Но и говорить со спутниками было не о чем. Все разговоры об их доме и службе в Олларии Хуан Суавес резко пресекал или переводил в другое русло. Или просто делал вид, что не замечал вопросов Дика. Сначала Дик обиделся, но потом решил, что Хуану не хочется лишний раз об этом вспоминать. Он тоже старался не думать ни об эре Августе, ни об однокорытниках, ни о Рокэ Алве. Всякий раз при воспоминании о Фабиановом дне сердце сжималось, и хотелось взвыть, тоскливо, как одичавший пес. Он всего лишь был верен: словам и увещеваниям эра Августа, памяти отца, Людям Чести и Великой Талигойе. А его бросили. Там, на залитой солнцем площади, под звуки фанфар. Он не поверил, кинулся следом, оттолкнув протянутые руки потомка Рамиро, но его преданность не оценили — пинком отбросили с порога и захлопнули дверь.

Где гордый надорский вепрь? Умер, пал, пронзенный шпагой Ворона. Его сын сейчас возвращается домой. Пусть не один, но кто с ним? Может, такие же, как и он, отринутые и выброшенные вон? Пусть они хорошо одеты, пусть трое из них и выглядят счастливыми, но с что с четвертым? Дик оглянулся на ехавшего чуть позади Хуана — кэналлиец был мрачен и погружен в себя.

Дик со вздохом отвернулся обратно и медленно стал перебирать повод Баловника. Кожаный ремень тянулся сквозь его пальцы, а перед глазами текло вспять время. Вот Мано шутит, а Хуан кричит на него. Кончита? Из-за неё похожий на дидериховского Короля Висельников кэналлиец страдает, ссорится с друзьями и злится на него, Дика? Дик внезапно почувствовал угрызения совести. Хуан и правда хотел ему помочь, спас, вылечил, накормил, а он не поверил в благие намерения и тем самым щедро сыпанул соли на незажившую рану.

Дик попытался представить себе Кончиту. Какая она? Наверное, красивая. Черноглазая, и волосы длинные и роскошные. Она улыбается, ведет головой и волосы рассыпаются по спине черной волной. Но характер у неё истинно кэналлийский: рассердится — не попадайся на глаза. Интересно, что сделал Хуан, что она на него так осерчала? Слово не то сказал? Или она другого любит? Кудрявого, веселого, который рассыпает сладкие слова и дарит цветы? Дик внезапно рассердился на незнакомую кэналлийку. Разве цветы в жизни главное? Главное то, что в душе. Отец никогда не распевал матери серенад, но он любил и жену, и своих детей, искренне и сильно. Хуан, наверное, такой же.

Дик снова повернулся к кэналлийцу. И что в нем не понравилось Кончите? Он ведь красивый. Как в поэмах — смуглый, с точеным лицом, и глаза, как горящие уголья. Шляпу Хуан снял, и легкий ветерок играл незабранной в хвост черной прядью, то откидывая её со лба, то наоборот, щекоча ею кэналлийцу щёку.

Засмотревшись, Дик не сразу заметил, что Хуан внимательно смотрит на него. Поймав его взгляд, Хуан вопросительно поднял брови. Дик стремительно отвернулся и сделал вид, что просто смотрит по сторонам. Щёки у него пылали.

Так, в молчании, которое иногда прерывалось непонятными взглядами, они ехали два дня. Дорога была ровная и сухая, и лошадей время от времени пускали в галоп. Баловник, хоть и несколько отставал от своих собратьев, тем не менее старался изо всех сил. Дик был только рад: путь отогнал плохие мысли, всю тоску и серость последних месяцев, всю боль и горечь последних дней. Он забывал о своем одиночестве, и будущее расцветало в ярких красках. Он приедет в Надор, ворвется туда вместе с весенним ветром, вдохнет жизнь в эти серые стены, и её едва теплящийся огонек снова разгорится ярким, неукротимым костром; такие горели на северных скалах на заре времен. Их зажгли его, Дика, предки, и он не даст огню погаснуть. Кто сказал, что величие Талигойи не возродить? Он, Ричард Окделл, все сможет!

* * *

По мере продвижения на север погода портилась. Зарядил мелкий дождь — противный, но и пережидать его было невозможным: непогода могла затянуться, а ехать по размокшей дороге удовольствия мало. К тому же холодало — наверное, скоро зацветет черемуха. Дик поежился и поплотнее закутался в плащ. Ветер в холмах, недавно так радовавший, теперь пронизывал до костей. Отряд обогнул очередной пологий холм. Дорога спускалась в долину, и там должно было быть теплее. Восточный склон долины порос лесом и закрывал её от холодных ветров. И хорошо, а то они совсем окоченеют. Дик привычный к холоду, а вот у бедного Луиса уже губы посинели.

Внезапно до ушей Дика донеслось отдаленное конское ржание. Он встрепенулся и приподнялся в седле, пытаясь осмотреть дорогу впереди. Хуан что-то коротко приказал, и Тапо, ударив своего мориска пятками, поскакал вперед. Отряд остановился, ожидая его возвращения, но Тапо отсутствовал недолго.

— Дорогу внизу развезло, — сообщил он, вытирая рукой мокрое от дождя лицо, — карета застряла в луже.

Вскоре в самом деле посреди дороги показалась большая лужа, в которой, скособочась, стояла запряжённая тройкой лошадей карета, а рядом метался человек, по-видимому, кучер. Дик храбро направил Баловника прямо к нему.

— Сударь, вам помочь?

— Э… — ответил кучер, испуганно глядя на него и на всякий случай снимая шапку. — Да помочь-то не мешает, вот подтолкнуть бы…

Дик спрыгнул с коня и обернулся на своих спутников. Хуан смотрел с неприкрытым изумлением.

— Ну, что же вы стоите? — нахмурился Дик. — Нужно помочь!

Кэналлийцы, повинуясь знаку Суавеса, быстро спешились, подошли к карете, шлёпая по воде. Кучер взял коренника под уздцы, Дик вместе с остальными упёрся как следует в козлы и налёг.

— Н-но! Но! — покрикивал кучер.

Тапо рядом с Диком процедил что-то; колёса кареты по-прежнему вязли в грязи.

— Ещё раз! — скомандовал Хуан. Коренник жалобно заржал, лошади рванули, выдёргивая карету из лужи. Кэналлийцы отскочили, Дик — нет…

Карета остановилась. Дик приподнялся в луже и увидел, как из её окошка выглядывает какая-то дама. Потом попытался вытереть грязь с лица, но только размазал. Странно, но за спиной никто не смеялся. Дик повёл плечами, отгоняя тянущее чувство беспомощности.

— Дор Рехинальдо, вы ударились? — раздался тихий голос совсем рядом.

— Нет… — пробормотал Дик и вскочил на ноги. Он Человек Чести и ради дамы, кто бы она ни была, готов претерпеть любые неудобства. Спереди вся его одежда была покрыта грязью, а сапоги промокли насквозь, но в этом, конечно, не было ничего страшного.

Хуан отдал Дика на попечение остальных и отправился раскланиваться с дамой, что было справедливым, так как показаться ей в таком виде герцог Окделл не мог. Потом кучер взобрался на козлы и карета двинулась по тракту дальше.

Дик попытался отряхнуться и не преуспел. А стоять насквозь промокшим под усиливающимся дождём было холоднее с каждой минутой.

Суавес подошёл, цепко оглядел его, отрывисто заговорил на кэналлийском, а Дику было невмочь даже вертеть головой, чтобы по мимике его сопровождающих попытаться понять, о чём идёт речь. Мано вручил Дику поводья своего коня; Хуан был уже верхом.

— Садитесь скорее, дор Рехинальдо, мы с вами поскачем вперёд.

Ошарашенный Дик забрался на похрапывающего коня, которому явно не понравился мокрый всадник.

— Галопом, — велел Хуан, и Дик даже не успел возмутиться, что какой-то слуга им командует, как уже нёсся, вцепившись в поводья, по Надорскому тракту.

Они обогнали карету и, разбрызгивая грязь, поскакали дальше.

— А зачем…

Хуан, чуть приостановившись, сунул Дику булькающую флягу:

— Пейте, дор Рехинальдо, да поскорее.

Во фляге оказалось крепкое вино, оно тут же ударило непривычному Дику в голову, однако от него стало немного теплее.

Хуан то и дело понукал коня, и Дику приходилось не отставать. Однако к чему такая спешка? Вскоре он понял, к чему.

Они с Суавесом мокрым вихрем ворвались на постоялый двор, и Хуан с порога рявкнул:

— Горячую ванну моему господину, он до нитки промок!

Вид его был так страшен, что даже Дик, который за время скачки ополовинил флягу и соображал плохо, немного испугался. Что уж говорить о трактирных слугах, которые только что не присели от страха, когда на пороге появился разбойник, вооружённый шпагой, кинжалом и пистолетами, и так и зарычал на них? Дик вяло подумал, что иногда это может сослужить хорошую службу, хотя всё равно всем известно, что кэналлийцы на самом деле разбойники…

Хуан одним взглядом прогнал из комнаты слугу, а потом Дик каким-то образом оказался в чём мать родила, и лохань с горячей водой стала для него самой прекрасной вещью в мире.

Разомлевший от вина и тепла Дик неловко смыл с лица грязь, потом откинул голову на бортик и попытался задремать.

— Везёт мне на купания… — пробормотал он, только сейчас начиная понимать, что всё случившееся на дороге было позором. Конечно, ради дамы можно претерпеть что угодно, но не лучше ли выходить из испытаний невредимым? Кому нужен перепачканный в грязи кавалер? А ведь он просто не успел отскочить. Что же будет с ним в делах более серьёзных?

Ещё какая-то мысль не давала Дику покоя, и он, разглядывая плохо побелённый известью потолок, подступался к ней то так, то эдак. Хуан шуршал чем-то неподалёку. Потом раздалось позвякивание, над лоханью мелькнула рука, и комната наполнилась приятным цветочным запахом. Дик лениво вспомнил, что кэналлийцы любят недостойные мужчины вещи, такие, как вот эти благовония, но протестовать сил не было.

Дрожь отступала, хотя Дик всё ещё сидел в лохани съёжившись и обхватив себя за плечи. Бортик оказался неудобным и давил то на шею, то на затылок. И наконец Дик понял.

— Хуан, а почему… мы так торопились?

— Потому что если бы мы ехали по-прежнему, то привезли бы вас не домой, а на погост, — грубовато ответил тот. — Ишь, зубами-то стучите…

Дверь отворилась. Дик с трудом разлепил глаза и увидел, как Хуан суёт слуге его скомканную одежду с наказом выстирать. Комната плыла перед глазами, предметы становились то чёткими, то расплывчатыми, поэтому он снова зажмурился.

— Дайте руку, дор Рехинальдо, бинт весь намок, — раздалось так близко, что уха коснулось тёплое дыхание. Дик поёжился, было щекотно, но руку из воды высунул, подивившись, что про бинт совсем забыл.

Хуан что-то делал с его рукой, и на этот раз это было совсем не страшно, только руку хотелось сунуть снова в тепло.

— Хуан, — начал Дик и тихо икнул. — А п-почему надо мной ник-кто не смеялся? — язык вдруг стал заплетаться, но он закончил: — Ведь это, наверное, смешно б-было, я в луже…

Хуан молчал так долго, что Дик решил повторить, но этого не потребовалось.

— Пьяный вы, дор Рехинальдо. Вот выспитесь и думать о таком не будете.

— П-почему?

Дик снова с усилием приоткрыл глаза. Суавес сидел рядом с лоханью на корточках и держал его ладонь. Волосы разбойника от пара завивались крупными кольцами, а на лице по-прежнему не было никакого выражения.

— Потому что нехорошо это — над человеком смеяться. Особенно когда он в лужу упал, как вы. Или ещё чего.

Дик задумался, но не смог вспомнить никого из своих знакомых, кто бы не высмеял его, увидев вывалянным в грязи. Хотя нет, вот домашние, наверное, смеяться бы не стали, но вместо этого матушка бы строго отчитала его.

— Дор Рехинальдо, — вкрадчиво позвал Хуан.

— Да?

— А когда те разбойники на вас напали, они спросили чего?

Дик удивился, с чего такая перемена темы, но ответил:

— Имя спросили.

— И вы назвали?

— Назвал…

— Настоящее?

— Конечно, да! — возмутился Дик и тут же сник: под настоящим они с Суавесом подразумевали разные имена; впрочем, именно грабители научили Дика, что называться незнакомцам нельзя.

Скрип зубов ему послышался. Конечно, отчего бы кэналлийцу скрипеть зубами? Эта мысль была его последней связной мыслью. Склонив голову на плечо, Дик заснул.

* * *

Дик проснулся вечером и не сразу вспомнил, что произошло. Потом обнаружил, что лежит на кровати, переодетый в чистое бельё, и подскочил в возмущении, но рядом никого не было, и пришлось отвлечься на головную боль. Дик обнаружил рядом кувшин свежей воды и напился прямо из него. Когда боль отступила, он вновь перебрал причины, по которым должен прямо сказать Суавесу, что тот слишком много себе позволяет. Если его господин настолько изнежен, что не умеет одеваться сам, и настолько бесстыден, что показывается перед слугами нагишом, то это не значит, будто все остальные поступают так же. По крайней мере, к нему, Дику, это точно не относится. Он Человек Чести и эсператист, а Создатель заповедовал, что нагота — это грех. Так как этот слуга посмел…

Дик задохнулся от возмущения и, вскочив, стал натягивать сложенную на стуле одежду. Он будет благородным и не станет отчитывать Суавеса при остальных. Да он вообще его отчитывать не будет, хотя имеет на это право! Он просто скажет ему, что подобное недопустимо, возьмёт честное слово… Хотя какое честное слово у разбойника?

Дик оделся и спустился в зал. Кэналлийцы сидели, занятые ужином, но встали при появлении Дика. Откладывать дело в долгий ящик было нельзя.

— Хуан, можно тебя на пару слов? — сухо спросил Дик. Он уже решил, что называть кэналлийцев на «вы», как в начале их знакомства, — слишком много чести.

— Конечно, дор Рехинальдо.

Они с Хуаном остановились возле лестницы.

— Я полагаю твоё поведение недопустимым, — тихо сообщил Дик, глядя снизу вверх в непроницаемое лицо.

— Что вы имеете в виду? — не моргнув глазом переспросил разбойник.

— Ты! — задохнулся Дик, разом потеряв самообладание. — Ты меня раздел!

— Разве у Людей Чести положено купаться в одежде? — удивился тот.

Дик не нашёлся, что ответить, и разозлился ещё больше.

— Ты! Да как ты посме…

— На ужин жаркое с овощами, дор Рехинальдо. Для нас будет честью, если вы присоединитесь к нам, — серьёзно заверил Хуан.

Дик поморгал. Ну конечно, ведь кэналлийцы язычники и не знают Создателя. Нужно его просветить!

— Хуан, ты просто не понимаешь! Это очень плохо!

— Жаркое?

— В пост — да, — ответил Дик и сообразил, что Хуан над ним попросту издевается.

— Пойдёмте, вам нужно подкрепиться, вы едва не заболели, — участливо произнёс Суавес, увлекая Дика к столу. Тот растерялся от такой наглости, а когда придумал достойный ответ, перед ним уже стояла тарелка с зайчатиной, которая перевесила возможность обращения к Создателю заблудшей души Суавеса.

* * *

Весь следующий день Дик думал про Хуана, пытаясь сообразить, как бы убедить его принять истинную веру и отречься от безбожия. Ведь для чего же ещё они встретились?!

Как бы подступиться к этому разбойнику? Он ведёт себя так, будто ничего не произошло… Но, может быть, у него на сердце тяжесть? Какая? Неужели эта таинственная Кончита? Или, быть может, он осознаёт свою греховность и страдает от неё?

Дик тайком поглядывал на Хуана. Пусть он разбойник, но ведь Луис сказал, что он строгий и хороший одновременно. И тут до Дика дошло. Как же он сразу не сообразил! Ведь Хуан всё время ему помогает и не требует ничего взамен. Это не потому, что его обязанность — служить человеку выше его положением. А потому, что Хуан — благородный разбойник, точь-в-точь такой, как описывал мэтр Дидерих!

Поражённый своим открытием, Дик вытаращился на кэналлийца, скачущего рядом. Эта суровость, конечно же, напоказ, а под ней скрывается доброе сердце. Как можно было этого не понять?!

По мере продвижения на север земля становилась всё беднее, уже не так часто попадались деревни и постоялые дворы, а там, где попадались, они были в явном упадке и запустении. Дик с плохо скрываемой болью смотрел на покосившиеся заборы и нищих поселян. Всё говорило о том, что он уже въехал в свои владения, которым никогда больше не достичь процветания, ведь Создатель отвернулся от их последнего герцога!

Дик так завяз в нехороших мыслях, что вскоре перестал замечать, что делают его спутники. Он не смотрел на них, занятый своими переживаниями, и потому очень удивился, когда оказалось, что ночевать они будут на этот раз в лесу.

— В лесу? — переспросил он, чтобы убедиться, что не ослышался. — С какой это стати?

— С такой, — не слишком-то вежливо ответил ему разбойник. — Ежели вы, дор Рехинальдо, хотите на настоящую шайку нарваться, а не на то отребье, то ступайте прямиком в деревню. А мне известно, что слава у неё дурная, и ощиплют вас там, как цыплёнка.

Недоверчиво Дик посмотрел с холма на крыши очередной деревни и не нашёл в ней ничего примечательного.

— А ты не врёшь? — спросил он. Ему пришло в голову, что сопровождающие его разбойники что-то затевают.

— Нет, не вру, — ответил Суавес как всегда спокойно. — С какой это стати я буду вам врать?

Дик прикусил язык, получив собственные слова обратно.

Вечером, сидя с кэналлийцами у дымящего костра, Дик клевал носом, кутался в свой поношенный плащ и прислушивался к тихой кэналлийской речи. Ему пришло в голову, что южанам неуютно в сыром надорском лесу, и они, наверное, тоскуют по родине. Особенно Луис, который за весь вечер не сказал ещё ни слова. Интересно, Хуан тоже тоскует или уже забыл, где его дом? Наверняка да. Как же с ним поговорить, как отыскать ключик к его сердцу, которое на самом деле доброе, только он и сам об этом не знает…

Луис запел. Это было так неожиданно, что Дик сначала даже вздрогнул. Луис ни на кого не смотрел, только в дымящий костёр, и казалось, что ему всё равно, слышит его кто-нибудь или нет. Песня была медленной, печальной и показалась Дику очень длинной. В конце её он уверился окончательно: Хуан, судя по выражению лица, действительно тоскует. Но как ему помочь, он ещё не решил.

Дик вдруг почувствовал себя чужим. Кэналлийцы понимали друг друга прекрасно, почти без слов. Они держались сплочённо, слушались Хуана, который тоже всегда был заодно с ними, а Дик волей-неволей оказался лишним. И он сам не заметил, как тоже затосковал. Если бы у него был кто-нибудь, с кем можно было бы тоже вот так сидеть у костра плечом к плечу!

Спать легли все рядом, у огня, на расстеленных на земле плащах. Дика бесцеремонно задвинули в середину, но возмутиться он не успел, да его и не стали бы слушать. Кажется, кэналлийцы собрались сторожить их маленький лагерь по очереди, потому что Луис не лёг вместе со всеми, а устроился у соседнего дерева, вооружившись пистолетом. Дику было непривычно спать на голой земле, да ещё и вместе с простонародьем вповалку, и поэтому он долго не мог сомкнуть глаз. Едва он пытался пошевелиться, как тут же задевал кого-нибудь то рукой, то ногой, и приходилось замирать, чтобы убедиться, что никого не разбудил. В конце концов Дик начал согреваться: костёр не гас, ведь Луис подбрасывал туда хвороста, поэтому ноги не мёрзли; с одной стороны от Дика спал Хуан, с другой — Мано. Скоро Дик, соблюдая все предосторожности, перевернулся набок. Из-за тесноты пришлось уткнуться лбом Хуану в плечо, но тот не проснулся. Дик не спал до тех пор, пока Луиса не сменил Тапо, а просто лежал в относительном тепле. Поневоле приходилось вдыхать запахи лошадей, сырости, дальней дороги, и сквозь них едва заметно пробивалась терпкая нотка. Дик некоторое время сопел, пытаясь разобрать, что это такое, потом уверился, что это мерзкие морисские благовония, которых поутру Хуан наверняка опрокинул на себя полфлакона. Приходилось признать, что благородный разбойник не имеет никаких понятий об истинной мужественности. Надо было и этому его тоже поучить.

— Дор Рехинальдо, вставайте! — раздался над ним тихий шёпот. Дика потрясли за плечо.

— Отстань, — пробормотал Дик. Судя по его ощущениям, ещё была ночь. Но его тряхнули сильнее, и он был вынужден открыть глаза.

Над головой светили звёзды, путались в ещё не полностью одевшихся листвой кронах деревьев.

— Вставайте, дор Рехинальдо, — повторил присевший перед Диком Хуан.

— Что случилось? — потерянно спросил тот. Может, на их лагерь хотят напасть те самые разбойники, которые якобы таятся в деревне? Или Хуан сам решил сделать чёрное дело, не понимая, что на самом деле добр, как агнец?

— Наша очередь.

— Наша очередь чего? — не понял Дик. В голове спросонья гудело.

— Наша очередь на часах стоять, — сообщил ему Хуан. Сообразив, Дик сел на плащах, намереваясь обругать разбойника на чём свет стоит.

— Что? Ты думаешь, я, гер… граф Реджинальд Ларак, буду стоять на часах, как какой-нибудь солдат?! — возмутился он.

Хуан в темноте казался ему чёрной тенью, только в свете горящих угольев блестели глаза.

— Граф вы или не граф, это мне без разницы, — нахально и даже с угрозой сообщил он. — Главный здесь я, так что либо слушайтесь, либо выметайтесь сию секунду.

— Не много ли ты о себе возомнил? — надменно произнёс Дик.

— А вы, кажется, решили, что до Надора и без нас доберётесь? — усмехнулся Хуан. — Ну, вперёд, а я на это полюбуюсь да посмеюсь!

— Нахал! — процедил Дик. Хуан слушал его внимательно. — Разбойник! Ты всего лишь пользуешься моим беспомощным положением! Если бы ты был дворянином, я бы тебя вызвал, но ты этого не заслуживаешь! Предположить, что я могу делать то же, что делают обыкновенные простолюдины…

— Не хотите, значит, — уточнил Хуан.

— Нет! — огрызнулся Дик и тут же получил кулаком в нос. Залившись кровью, он повалился обратно на плащи, прижимая к носу обе ладони. Было больно, но он привык терпеть боль, только не знал, куда деться от гнева и жгучей обиды.

Его ударил какой-то слуга! Дик твёрдо знал в эту минуту, что Хуан заслуживает смерти. Он отнял руки от лица и сквозь застилающую глаза пелену смерил расстояние до обидчика. Он не думал, как именно убьёт его, и набросился на него сразу же, едва понял, что дотянется одним движением.

Но он недооценил коварство и подлость кэналлийского разбойника. Тот чуть откачнулся назад — и Дик вцепился ему не в горло, а в ворот камзола. В следующее мгновение Дик уже лежал навзничь, ловко прижатый сверху тяжёлым телом и не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

Ему с запозданием стало страшно, ведь, кажется, его теперь по-настоящему хотели убить.

— Дор Рехинальдо, меня нужно слушаться, особенно в том, в чём сами ни кошки не понимаете, — прошептал Хуан, щекоча Дику ухо и шею горячим дыханием. — И да будет вам известно, что в Кэналлоа у меня титул рэя, но вызывать меня на дуэль не советую. Потому что закончится она не в вашу пользу.

— Мерзавец! — прошипел Дик, пытаясь сбросить его с себя. Волосы Хуана, связанные в хвост, сползли тому на плечо и теперь щекотали Дику под подбородком. — Мерзавец! Негодяй! Ты разбил мне нос!

— Так ведь было за что, — удивился Хуан и наконец-то приподнялся. — Приказу вы не подчинились, а ведь за то время, что я с вами тут болтаю, нас сто раз могли убить.

— Убить? — освобождённый Дик приподнялся и оглядел темноту вокруг, в которой что-то шелестело и шевелилось. — Ты думаешь?

— Я не думаю, я знаю! — ответил Хуан и подал ему руку, чтобы он мог подняться. — Погодите здесь, я сейчас за водой схожу.

Глаза Дика уже привыкли к темноте, и он смотрел, как Хуан берёт котелок и скрывается в непроглядном мраке. Повисла относительная тишина. Утирая кровь платком, Дик стоял над спящими кэналлийцами и в конце концов убедился, что, раз Хуан отлучился, единственный, кто их охраняет, это он сам. Оглядевшись, Дик увидел, что на плаще лежит пистолет, и взял его.

— Присесть нужно, дор Рехинальдо, — усмехнулся Хуан за его спиной. Ходил разбойник совершенно бесшумно, и Дик даже вздрогнул. — От костра-то свет, вас видно как на ладони.

Дик только кивнул. В самом деле, для наблюдающего из леса он был бы идеальной хорошо освещённой мишенью. Хуан опять оказался прав. Но это ничего. Разумеется, это не потому, что герцог Окделл глупее слуги. Просто Хуан наверняка побывал во многих переделках и знает, когда и как нужно поступать. Он ведь старше, ему на вид около сорока…

— Отойдёмте-ка сюда, дор Рехинальдо, — сказал Хуан тем временем. — Вот, умойтесь.

Дик поплескал водой в лицо, потрогал распухший нос, сполоснул платок и приложил к нему.

— Всё равно ты не имел права меня бить, — сказал он упрямо. — Я дворянин, меня только матушка может наказывать.

Он спохватился, что опять сболтнул лишнего.

— В заварушке, дор Рехинальдо, никто не будет спрашивать, кто вы такой и можно ли вас бить, — резковато ответил Хуан. — Если умылись, садитесь сторожить. Пистолет берите.

В скором времени Дик бок о бок с Хуаном восседал в темноте возле дерева, вооружённый до зубов, и наблюдал за лесом. Однако ничего не происходило, и всё чаще он стал посматривать на Хуана, не решаясь с ним заговорить. Он должен был быть оскорблён до глубины души, но ничего подобного не чувствовал. Было только сожаление о том, что опять попал в неловкую ситуацию. Наверное, это никогда не кончится. Всю жизнь Дика будут преследовать несчастья и непонимание. Куда уж тут ему обратить на истинный путь заблудшую душу, если он сам блуждает в потёмках!

Дик стал вспоминать молитву и просить Создателя, чтобы ему больше не приходилось мучительно краснеть из-за того, что с ним происходит.

— Что вы там бормочете, дор Рехинальдо? — недовольно спросил Хуан.

— Ничего, — быстро сказал Дик и прикусил язык. — То есть, я молюсь. И поверь, я жалею, что ты этого не делаешь.

— Правда? — переспросил Хуан с какими-то странными интонациями. — Откуда вам знать, дор Рехинальдо?

Дик замялся, но потом решил, что вряд ли сможет сказать ещё что-нибудь более глупое.

— Все кэналлийцы не верят в Создателя, — ответил он. — Это всем известно.

— А вы верите? — хитро спросил Хуан, и Дик решил, что он сейчас будет издеваться.

— Верю, — буркнул он и отвернулся, показывая, что разговор закончен. К счастью, Хуан понял, что спорить о вере было бы глупым, и смолчал. Хотя, может, ему просто надоело разговаривать с человеком, который ничего не знает и не понимает? Дик подумал и решил, что это в самом деле так. Может, и ударил его Хуан в самом деле заслуженно?! Наверное, Дик поступил ещё хуже, чем Суавес ему сказал. Ведь их в самом деле могут убить, потому что вокруг разбойники. Наверное, они уже подкрадываются со всех сторон!

Дик приуныл, но потом, вглядываясь в черноту между стволами деревьев, решил, что всё можно поправить. Он показал себя мало того, что неумехой, так ещё и лентяем, который едва не отказался от героического и интересного занятия — сторожить лагерь.

— Куда? — спросил Хуан. Дик мог бы поклясться, что поднялся совершенно бесшумно, но Хуана было не провести.

— Я… сейчас, — пробормотал Дик и шагнул в темноту.

— Осторожнее там, — произнёс Суавес ему вслед. — Не споткнитесь.

Не споткнитесь! Хорошо ему говорить! Сам наверняка знает, что их маленький лагерь окружён разбойниками, знает и молчит, наверное, ждёт, пока они нападут. Как бы не так! Дик учился в школе оруженосцев и потому точно знал, что лучший способ победить — это в темноте зайти врагу в тыл. И пусть Суавес сидит на месте, а он, Дик, сколько бы разбойников ни окружало их, сейчас напугает их. Они не ждут, что на них нападёт один-единственный человек, и вообразят себе целую армию.

Сучья хрустели у Дика под ногами, пока он тихо пробирался через кусты. Его глаза быстро привыкли к темноте, и он уже мог уворачиваться от ветвей, летящих ему в лицо. Он решил, что нужно обойти лагерь с другой стороны и поискать засаду, в которой затаились разбойники. Дик двинулся по лесу; костёр сначала сверкал за деревьями, потом превратился в одно только отдалённое пятнышко, чуть более светлое, чем всё вокруг. Крепко держа в руке пистолет, Дик перебирался от одного дерева к другому. По его расчётам, он уже должен был обойти лагерь, но когда он посмотрел в ту сторону, где он должен был остаться, вокруг была только темнота. Забеспокоившись, Дик быстро, зачерпывая носками сапог грязь и скользя на прелой прошлогодней листве, пошёл назад.

Наконец огонёк снова показался между деревьев, и он немного успокоился. Ни о каких настоящих разбойниках он уже не думал. Судя по тому, как тихо было в лесу, единственными разбойниками в нём были кэналлийцы. Дик понял, что продрог, и ускорил шаг. Он немного постоял за кустами, думая, чем будет объяснять то, что возвращается с другой стороны и после долгого отсутствия, а потом решил, что ни виконт Лар, ни тем более герцог Окделл ничего никому не обязаны объяснять. Он ещё раз потрогал распухший нос и сделал шаг вперёд через заросли. В этот же момент его голова взорвалась болью, прямые стволы деревьев странно накренились, а огонь костра словно погас.

Когда Дик смог открыть глаза, он обнаружил перед собой свет. Он не видел никаких предметов, только этот золотистый ровный свет, льющийся неведомо откуда. Дик умер! Наверняка разбойники совершили-таки своё чёрное дело и вот теперь последний герцог Окделл находится прямиком на пути в Рассветные Сады. Дик почувствовал, что по его вискам покатились горячие слёзы. Ему было больно оставлять на произвол судьбы матушку и сестёр, но уже ничего нельзя было изменить. Создатель распорядился его жизнью, и Дик должен только принять уготованное ему. В Рассвете он встретится с отцом, и понимание этого облегчало горечь расставания с бренным миром. И потом, этот свет… этот нестерпимо яркий свет наверняка скрывал за собой Всеблагого Создателя, облик которого был недоступен для лицезрения человеческой душе. Создатель был милостив, он любил Дика, как любил всех, кого сотворил, и Дик расплакался ещё горше: он не заслужил этой любви, но всё же получил её…

Внезапно свет померк, как будто закрытый кем-то, вставшим против солнца. Дик присмотрелся, надеясь увидеть ангела, присланного ему в провожатые, и обомлел. Ангел был черноволос, небрит и очень зол.

— Ну, дор Рехинальдо! — рявкнул он. — Будь я вашим батюшкой, получили бы вы у меня трёпку!

Дик застонал и попытался сесть. Его тут же подхватили за плечи, а в голове у него немного прояснилось. Он обнаружил, что сидит на плащах, на которых они спали ночью, что давным-давно рассвело и что присевший перед ним Хуан имеет вид довольно-таки помятый.

— А… — начал Дик, невольно принюхиваясь к странному запаху палёного. В этот момент он случайно бросил взгляд в сторону, и его едва не стошнило: у костра, уткнувшись лицом в остывающие уголья, лежал чей-то труп. Дик в ужасе пересчитал собравшихся возле него кэналлийцев и облегчённо вздохнул, обнаружив, что все на месте.

— Как вы, дор Рехинальдо? — весело поинтересовался Луис, стирая со щеки кровь. — Здорово мы их, правда?

От его звонкого голоса у Дика в голове как будто зазвонил колокол, и он зажмурился, зажимая уши. Только теперь он почувствовал, как ему больно. Всё его тело болело, голова была тяжела как будто с похмелья, в висках ломило и в довершение всего ныл разбитый Хуаном нос. А по щекам катились постыдные слезы! Дик поспешно вытер их потрёпанным рукавом.

— Положите дора Рехинальдо на место, — отрывисто распорядился Хуан. — И подождите, пока я не проверю упряжь.

Дика в самом деле опустили обратно на плащи, и он закрыл глаза, удерживаясь, чтобы не застонать. Рядом раздавались какие-то неприятные звуки, среди которых он мог различить ржание лошадей и резкую кэналлийскую речь. Всё это смешивалось в его мозгу в какофонию, которая причиняла боль. Кажется, его очень сильно ударили по голове… узнать бы, кто это был и кто тот убитый. Облизав пересохшие губы, Дик попытался устроить голову поудобнее, но ему это не удалось. Кто-то подошёл к нему — шаги отозвались в голове Дика болью — и вдруг ловко поднял на руки. Не открывая глаз, Дик вцепился в чужие плечи и даже ничего не видя, понял, что его словно повело в сторону. Его куда-то несли, а затем подняли, передавая другому, и тут же он почувствовал, что оказался сидящим верхом на лошади. С наслаждением он оперся спиной о чью-то грудь и, как будто отвечая на его беспомощное движение, Дика за пояс обхватила твёрдая рука.

— Держитесь, дор Рехинальдо, — сказал Хуан ему на ухо. — Доедем до жилья, а там поищем для вас лекаря и чистую постель.

— Мня мутыт… — промычал Дик. Он не открывал рот, боясь, что его сейчас стошнит.

— Носом дышите, глубоко, — подсказал Хуан. — Потерпите, скоро всё будет. — И выругался сквозь зубы.

Ехали они медленно. Дика ничто не интересовало: ни где они находятся, ни где его Баловник, ни целы ли герцогские регалии. Его голова безвольно моталась у Хуана на плече при каждом потряхивании и всё, что ещё держало Дика в сознании, было ощущение, что его держат и не дадут упасть. Потом перестало держать и это, и Дик погрузился в забытьё, где не было ни тряски по просёлочной дороге, ни боли в ушибленной голове.

* * *

Над ним ругались в три голоса. Что это была именно ругань, Дик понял и без перевода: судя по одним интонациям, кэналлийцы готовы были друг друга растерзать. Или Дику это только показалось? Потом встрял четвёртый, Луис. Интонации были робкими, это было правильно, ведь Луис — самый младший из кэналлийцев. Дик послушал ещё и различил часто повторяемое слово «соберано». Он знал, что так подданные называют Рокэ Алву. Но при чём тут Алва? Наверное, они поминают его к месту и не к месту, как неблагочестивый эсператист поминает Создателя по шестнадцать раз на дню. Голоса отдавались в голове, но не причиняли боли, как это было раньше.

— Ох… — сказал Дик, желая всё же, чтобы кэналлийцы замолчали и обратили на него внимание. Ужасно хотелось пить. — Воды…

Он не открывал глаз, но голоса тут же смолкли, и это было приятно. Его голову приподняли, губ коснулся край чашки, и Дик стал жадно хлебать воду. Что-то произнёс Луис, под тяжёлыми шагами заскрипели половицы.

— Спасибо, — вздохнул Дик, когда вода закончилась, и без сил откинул голову назад. Его бережно уложили обратно на подушку, он с облегчением вздохнул и снова успел учуять в окружающих его запахах терпкую нотку, которая больше не казалась отвратительной, а, напротив, оказалась даже приятной.

В следующий раз Дик пришёл в себя в полной темноте и сначала даже испугался, что от удара по голове ослеп. Но тут же он различил смутные очертания предметов в тесной комнате, и немного успокоился.

Он лежал в постели, укрытый по подбородок одеялом, его бедная голова покоилась на взбитой подушке. Тело казалось отдохнувшим и полным сил, голова не болела. Дик прислушался к окружающим его звукам спящего дома и услышал рядом чьё-то ровное дыхание. Он делил с кем-то ложе!

От матушки он знал, что разделить ложе герцог Окделл может только со своей супругой, но жениться в бессознательном состоянии Дик никак не мог. Значит, он предался греху прелюбодеяния! Об этом Дик тоже знал. Так поступали бесчестные люди, которым было суждено попасть в Закатное пламя. Значит, и Дику тоже? Беда была только в том, что своего падения он совсем не запомнил, что, признаться, было даже обидно. Мученически вздохнув, он повернул голову, чтобы узнать, с какой дамой свела его судьба, и чуть не завопил от ужаса.

Рядом с ним, обняв подушку, бесстыдно дрых Хуан Суавес. Разбойник был обнажён по пояс, то есть, это Дик надеялся, что только по пояс, потому что ниже он был укрыт одеялом и Дику не было видно. Итак, свершилось самое кошмарное, что только могло произойти, и от того, что такое осознание обрушилось на Дика, словно сорвавшийся с вершины горы камень, он совсем растерялся. Герцог Окделл должен был смыть позор кровью, сначала обидчика, а потом своей. Дик зашарил рукой вокруг, надеясь найти оружие, но ничего не нашёл. Обида и горе душили его, и он и не заметил, что слёзы уже капают с подбородка.

— Дор Ри… Рехинальдо? — Хуан приподнялся, глядя на него, — как только услышал?

— Мерзавец! — шёпотом сообщил ему Дик, стараясь, чтобы голос его не выдал, а уж слёз-то в темноте не видно. — Негодяй, развратник, кэналлиец!

Хуан, судя по всему, задумался. Не став ждать, что он надумает, Дик полез с кровати. Лезть было неудобно, его специально задвинули к стенке, чтобы ему было труднее сбежать. Поняв, что он собирается делать, Хуан вдруг толкнул его рукой в грудь и повалил обратно.

— Что ещё надумали, дор Рехинальдо? А ну, говорите! — потребовал он.

— Отпусти меня! — потребовал в ответ Дик. — Как ты посмел со мной лечь?

Хуан озадаченно помолчал.

— А что мне ещё было делать? И так остальные на полу спят. Да тихо вы, а то перебудите всех. И что на вас такое нашло?

— Я тебе что, жена, чтобы со мной ложиться?! — взвился Дик.

— Какая ещё жена? — шёпотом прорычал Хуан. — Совсем вам, что ли, голову отшибли? На привале лежали рядом — так ничего, а тут сразу капризы начались?

— Так там ложа не было! — так же шёпотом проорал Дик, не желая поднимать скандал, а только тихо уйти и убить себя. — А ложе это значит — кровать! А в одну кровать можно ложиться только мужу с женой, а если двое мужчин легли, то это гайифский грех, и за него покарает Создатель!

Хуан был настоящим преступником, который не понимал даже, что такое грех! Нет, Дик зря полагал, что у него доброе сердце, ведь Леворукий всегда очень искусно прикидывается.

Снизу донёсся какой-то странный звук, похожий на звук короткой возни, но Дик не обратил на него внимания. Запал придал ему сил.

— А потому ты, мерзавец, совратил меня и бросил тень на моё доброе имя! — шёпотом вопил он. — Дай мне мой кинжал, я тебя заколю!

Даже в темноте было видно, какие огромные у Хуана стали глаза. Дик рассчитывал на то, что сейчас разбойник покается и честно пойдёт на заклание, но вместо этого Суавес повалился лицом в подушку и сдавленно захрюкал. Дику послышалось ещё, что кто-то давится внизу, на полу. Конечно, все остальные проснулись и прислушивались к их разговору. Они были свидетелями разврата!

Хуан приподнялся снова, явно намереваясь начать оправдываться. Он уже открыл рот, но странно вздрогнул и уткнулся в подушку снова. Дик терпеливо ждал, осознавая, тем не менее, что, пока он находится в этой постели, разврат ещё продолжается.

Во второй раз Хуан уже пришёл в себя.

— Ладно, — сказал он в полный голос. — Свет зажгите там. И воды дору Рехинальдо.

Послышалась возня и шаги, вспыхнула искра, зажглись две свечи. Тени заплясали по потолку и стенам маленькой тесной комнаты. Фырча, Тапо и Мано поднялись с пола, где спали на плащах и каких-то тряпках. Луис поставил свечи на стол, налил воды в чашку, подал её Хуану, а тот протянул Дику.

— Сойди с кровати, — потребовал тот, насупившись. Он был в полном отчаянии: конечно, разбойник не послушается. Но, как ни странно, тот подчинился, правда, произнеся какое-то ругательство. Одеяло соскользнуло, и Дик увидел, что Хуан спал, одетый в одни только панталоны.

— Выпейте, дор Рехинальдо, — почтительно произнёс он. Дик вцепился в чашку, руки его тряслись.

Все, многозначительно переглядываясь, подождали, пока он выпьет. Хуан забрал у него чашку и присел на край кровати. Дик понадеялся, что это ещё не разврат.

— В чём вы меня обвиняете, дор Рехинальдо? — спросил он.

— Ты лёг со мной как с женщиной, — произнёс Дик своё обвинение. — Я требую, чтобы ты смыл это оскорбление кровью.

— Я лёг спать, — возразил Хуан, странно подёргивая челюстью, — и не намеревался как бы то ни было вас оскорбить. Просто в доме приютившего нас человека слишком мало места для всех.

— Но матушка говорила мне, что если один мужчина разделит ложе с другим, то это гайифский грех, а за него попадают в Закат, — ответил Дик. — Я не хочу из-за тебя подвергаться вечным мукам!

Он уже немного успокоился, а вот Хуан почему-то возвёл глаза к потолку, на котором плясали тени.

— А дальше-то что? — не сдержался вдруг Луис, пытаясь сдержать расползающиеся до ушей губы.

— Что — дальше? — озадаченно переспросил Дик. — Вечные муки без прощения!

— Нет, когда лягут — дальше что? — повторил Луис и, как показалось Дику, подмигнул остальным. В этом вопросе был какой-то подвох, но Дик не мог понять, какой, и даже невольно взглянул на Хуана — не подскажет ли. Но тот так же, как и все, ждал ответа.

— Когда лягут… м… а что, должно быть что-то еще? — наконец сдался он.

Вздохнув, Хуан оперся локтями о колени и устроил растрёпанную голову в ладонях. Его тоскливый взгляд был устремлён в угол комнаты.

— Беда мне с вами, дор Рехинальдо, — пожаловался он. — Ох, совсем беда.

* * *

Через час Дик уже был совершенно просвещён — или развращён, он затруднялся как-то назвать произошедшее. Несмотря на его отчаянное сопротивление, кэналлийцы легко довели начатое до конца, и Дик от души их ненавидел. Например, Мано подло держал Дика за руки, пока Хуан… Ох, лучше было не вспоминать! Хуан рассказывал такие вещи, от которых кровь в жилах то ли стыла, то ли вскипала, а заткнуть уши было никак нельзя, Мано оказался сильнее. Пришлось слушать до конца, сначала о простом прелюбодеянии, потом по-гайифски, потом в одиночку, потом…

Кэналлийцы уже успокоились, сделав своё чёрное дело. Хуан, как и раньше, завалился спать рядом с Диком, серьёзно пообещав не предпринимать никаких попыток… этого!

Дик никак не мог уснуть и то и дело ворочался с боку на бок. Страшные мысли не давали ему спать. Если Хуан не врал, — а придумать такое за один раз даже кэналлийцу было бы не под силу, — то получалось, что от греха никуда не денешься. Само тело предаст Дика, когда придёт время, оно полно похоти и все его члены могут быть ей подвержены.

Тайком сунув руку под одеяло, Дик ощупывал себя, как будто пытаясь вслепую узнать самого страшного врага. Его мужская плоть и до этого восставала, но он не придавал этому значения, полагая, что причина заключается в переполненном мочевом пузыре. О приятных ощущениях при прикосновениях он старался не думать как раньше, так и сейчас. Дик по очереди потрогал всё, что располагалось у него между ног, и с опаской убрал руку, боясь вызвать похоть.

Правда, рассказанная Хуаном, была слишком страшной и оглушительной, чтобы он мог сразу поверить в неё. Значит, и отец совершал с матушкой грех, чтобы зачать его, Дика, а потом и его сестёр. Зажмурившись, Дик попытался представить себе это и не смог. Это не укладывалось в голове. Как не укладывалось в голове и то, что детородный орган ради удовольствия можно вводить в места, не предназначенные для зачатия. Чем больше Дик думал о таких греховных вещах, тем непонятнее он себя чувствовал. Всё его тело снедал мягкий ровный жар, который становился всё сильнее. Чего-то хотелось, а чего — Дик не понимал. Наконец он догадался, что это и есть похоть, его тело уже распаляется и скоро потребует соития. С ужасом покосившись на Хуана, Дик отполз к самой стенке и постарался заснуть. Сон его был мучителен и неспокоен.

* * *

На следующее утро все вели себя как обычно, и Дик то и дело с подозрением посматривал то на одного, то на другого, пытаясь сообразить, приснилось ему всё или нет.

Оказалось, что сегодня они никуда не поедут, так как Дику ещё нельзя вставать. В самом деле, едва он пытался подняться на ноги, как голова начинала кружиться, а в глазах двоилось или даже троилось. Он попытался уговорить кэналлийцев ехать без него, но те были непреклонны.

— Бедовая вы голова, дор Рехинальдо, — строго отчитал его Хуан. — Если мы вас бросим, как вы без нас домой доедете? Поймают вас разбойники — это я зуб даю.

Дик расспросил, что произошло тогда, когда он так глупо попался, и оказалось, что грабители и в самом деле собирались напасть на их лагерь, но получили отпор, потому что все были начеку. Большего он знать и не хотел.

Ему нужно было попасть в родной замок, а приходилось лежать в чужом доме и таращиться в противоположную стену. Но вскоре Дик подумал и решил, что лучше так, чем дома. Хуан — страшный человек, но, по крайней мере, если ему вздумается Дика убить, он не станет для этого читать многочасовую нотацию.

* * *

В приютившем их доме (Дик подозревал, что не бесплатно, но предпочитал об этом не думать) они провели ещё три дня, пока Дик не поправился и не смог сесть на Баловника, который застоялся и так и рвался дорогу, словно почуяв близость Надорского замка. Голова у Дика больше не кружилась, и единственным, что его смущало, было новое знание. Хотели того кэналлийцы или нет, он чувствовал себя немыслимо развращённым и преступным. А кэналлийцы, хоть и были добры и не бросили Дика, всё равно не понимали до конца, что именно натворили. Каждый вечер Дика снедал таинственный жар, от которого он не знал, куда деться, и был даже рад, когда они покинули свой приют и выехали на Надорский тракт.

Баловник расплясался, но вскоре пошёл ровно, по-прежнему заставляя кэналлийцев придерживать своих лошадей. Как же теперь жить, размышлял Дик, чьи впечатления уже немного притупились. Нужно молчать и не показывать, что знаешь такие мерзкие вещи, иначе матушка рассердится. Матушка! Да она ведь сама их знает, раз у неё четверо детей!

— Что призадумались, дор Рехинальдо? — поинтересовался поравнявшийся с Диком Луис.

Дик понуро оглядел расстилающуюся вокруг надорскую серость. Всё вокруг казалось серым, несмотря на то, что весна уже увереннее вступала в свои права и то тут, то там по обочинам дороги расстилались зелёные полянки, на деревьях разворачивались клейкие листочки и изредка долетал едва различимый в прохладном воздухе запах каких-то цветов.

— Просто так, — вздохнул Дик, не зная, как отвечать.

Луис внимательно посмотрел на него и не улыбнулся, против своего обыкновения. Почему-то кэналлийцы, все, кроме мрачного Хуана, который наверняка носил в душе страшную тяжесть, любили улыбаться, и Дик сам не заметил, как привык отвечать им робкой улыбкой. Наверное, у них на родине всегда светит солнце и печалиться им не о чем, вот и улыбаются и Дика приучили.

— Не дело грустить, дор Рехинальдо, — не отставал Луис. — Вы же домой возвращаетесь! Я бы, если бы домой возвращался, так плясал бы и песни пел!

— А я петь не умею, — буркнул Дик. — Голоса нет.

Он вспомнил о серых пыльных портьерах, из которых сыпалась дохлая моль, о темноте, голоде, молитвах, дымящем камине, и ему стало тоскливо. Попроситься бы вместе с кэналлийцами туда, куда они едут, да только Дик и сам понимал, что это немыслимо. Они и так с ним натерпелись, да и он уже взрослый для того, чтобы проситься с кем-то. А на дорогах полно опасностей, разбойников… сам видел, да и голова ещё иногда болит.

Ничего-то у Дика не получилось. Хотел стать первым в выпуске — не вышло. Хотел оказаться в оруженосцах у достойного человека — но единственный, кто на него позарился, был Ворон. Наверняка собирался посмеяться над сыном убитого герцога, ну так Дик не дал ему такой возможности и был прав. Об этом он и доложит матушке, наверняка она его похвалит. А потом… а что потом? Потом будет однообразная жизнь, и ему останутся только воспоминания о Лаик, да вот об этой поездке с кэналлийцами. Единственный выход — сбежать из дома и отправиться странствовать, но он уже прекрасно знает, что в одиночку ни с чем не справится. А если попросить кэналлийцев заехать за ним на обратном пути? Но они же поедут в Олларию, а туда ему снова заказан путь. Попроситься, что ли, в наёмники? Но опять надо что-то уметь! А Дик даже фехтует плохо, как выяснилось. Да и что если его убьют? Его род пресечётся, значит, прежде чем сбегать из дома, нужно жениться и оставить наследника, да вот кто пойдёт за него?

Дик задумался так, что не заметил, как сильно отстал от своих спутников. Только спустя некоторое время он заметил, что Тапо, Мано и Луис уехали далеко вперёд, а Хуан стоит на дороге и ждёт его.

— Прошу прощения, дор Рехинальдо, что так смутили вас, — сказал он со всей серьёзностью, но Дик даже не нашёл в себе силы порадоваться, что Хуан наконец сам догадался извиниться.

— Вы вовсе меня не смутили, — проговорил Дик в ответ, гадая, раскусит ли разбойник ложь. Тот, конечно, раскусил.

— Дор Рикардо, — ответил Хуан, то и дело внимательно посматривая на него, — я должен был догадаться, что вас воспитали в строгости…

— Я про это всё давно уже забыл, — огрызнулся Дик. — И тебе советую забыть.

— Тогда что же вы так мрачны уже который день? — не отставал Хуан. — Если у вас что-то болит, скажите.

— Спасибо за заботу, Хуан, ничего не болит, — ответил Дик, сжимая зубы. — Просто погода плохая, вот и муторно на душе.

Разбойник окинул взглядом зелёные поля и выглядывающее из-за облаков весёлое солнышко.

— Вижу, — согласился он. — У меня тоже бывает.

— Из-за Кончиты? — брякнул Дик, обрадовавшись тому, что они отходят от неприятной темы.

Секунду Хуан с изумлением смотрел на него, а потом ответил:

— Нет. Не из-за неё.

— А из-за чего? — не отставал Дик, решив, что лучше спрашивать напрямую, чем довольствоваться недомолвками. — Верно, из-за того, что кэналлийцы, говорят, язычники, так и ты, получается, тоже?

— А это-то тут при чём? — опять удивился Хуан. — Да и что вам за дело до нашей веры, дор Рехинальдо, у вас своя есть, и мы вашего Создателя не трогаем.

— А такое, — воодушевился Дик, — что вы из-за вашего язычества лишены радости прикоснуться к истинному свету и после смерти попадёте к Леворукому!

— Лучше Леворукий, чем… — начал было Хуан и осёкся. Взглянув на него в очередной раз, Дик вдруг представил его в свите Повелителя Кошек, и что-то странное шевельнулось у него в душе. Враг, как считалось, представал перед смертными в виде прекрасного светловолосого мужчины в алом — и Хуан рядом с ним оказывался очень кстати, представляя собой разительный контраст со своим хозяином.

— В общем, не судите о том, чего не знаете, дор Рехинальдо, — предупредил Хуан, не заметив его замешательства.

— И всё же, во что вы верите? — не отставал Дик, которым овладело любопытство. — В Леворукого или нет?

— Мы верим в Ушедших, — скупо пояснил Хуан. — И не терзаем их постоянными молитвами и воззваниями.

Дик задумался. Матушка и отец Маттео говорили, что молитва обязательна каждый день, а презренные язычники, чтобы оправдать свою лень, предпочитали и вовсе не молиться?

Но на этом их с Хуаном разговор затух, потому что увидев сурово сдвинутые брови разбойника, Дик решил не рисковать и не расспрашивать больше.

Прошла ещё пара дней в пути, и Дик обнаружил, что они приближаются к тому месту, где от Надорского тракта идёт ответвление в сторону, к замку. Тут же им овладели все те чувства, которым он не давал воли раньше: и стыд за то, что сейчас ему окажется нечем платить, и страх, что разбойники решат наведаться в замок вместе с ним, а матушка потом его не простит. Видимо, все эти чувства отразились на его лице. Остановившись, кэналлийцы словно ненароком выстроились напротив него, сдерживая лошадей, рвущихся дальше, к жилью. Дик замер на усталом и понуром Баловнике, судорожно сжав поводья, и в очередной раз почувствовал, как он жалок. Ну вот и развязка.

— Дальше сами доберётесь до замка? — отрывисто спросил Хуан, и Дик кивнул, не понимая, к чему он клонит. Разве сейчас кэналлийцы не станут вытрясать из него плату за охрану и все трудности, которые им пришлось по его милости пережить?

— В таком случае, позвольте с вами попрощаться, — продолжил Хуан. — Нам несомненно было приятно находиться в компании столь благородной особы.

— Но… — начал Дик и вдруг весь вспыхнул. — Простите, что так… что так… — пролепетал он, опустив взгляд и не имея никаких сил его поднять. Его снедал мучительный стыд.

— Вам не о чем беспокоиться, — с мягким укором произнёс Тапо. — Разумеется, не о чем, дор Рикардо, ведь всё кончилось благополучно, и вот вы дома.

Дик потерянно кивнул. Расставаться было отчего-то тоскливо.

— И вы нам ничего не должны, — на всякий случай добавил Мано, — напротив, это мы не всегда вели себя подобающим образом и успевали спасти вас от опасностей.

Вспомнив «просвещение», Дик слегка покраснел.

Хуан, сидя в седле, коротко поклонился Дику, но тот первым протянул ему руку.

— Спасибо, — быстро проговорил он, боясь, что струсит сказать эти слова. — Я вам очень благодарен.

Он пожал руки всем и улыбнулся, но не от радости, а чтобы никто не увидел, что на душе у него скребут кошки.

Попрощавшись, кэналлийцы повернули коней и направились по тракту назад. Дик смотрел им вслед, не понимая, что же не так. Потом вспомнил: но они должны ехать дальше на север, как они сами сказали. Неужели они солгали? И потом…

— Как вы меня назвали?! — заорал он им вслед, приподнявшись на стременах.

Хуан отстал от остальных и помахал ему шляпой.

— Прощайте, дор Рикардо! — крикнул он в ответ. Донёсся чей-то смех.

Дик сидел в седле, бессильно сжимая кулаки. Вот почему нахалы так торопились за ним вслед! Вот почему они сначала сбивались, называя его по имени! Вот почему так часто повторяли слово «соберано»! Нет у них никакого отпуска, это сам Рокэ Алва зачем-то послал их сопровождать Дика! Они всё знали с самого начала! Какой позор, что они теперь думают о герцоге Окделле!

Едва не плача от унижения и разочарования, Дик повернул Баловник на ведущую к замку дорогу. Нужно было добраться домой до темноты.

* * *

— Матушка, — робко поприветствовал Дик герцогиню Окделльскую и коснулся губами протянутой руки.

— Я рада видеть вас в добром здравии, Ричард, — произнесла Мирабелла. Хорошо, что Дик был в перчатках, и она не видела свежего шрама у него на руке, но это ненадолго, ведь за трапезой перчатки придётся снять.

— Объясните же своё появление здесь, — потребовала герцогиня. Дик неуверенно оглянулся на сестёр, которые жались у лестницы и пока что не решались к нему подойти.

— Случилось ужасное, матушка, — поведал Дик. — Эр Август утверждал, что по крайней мере двое из Людей Чести готовы взять меня в оруженосцы, однако все они отступились, испугавшись кардинала Сильвестра.

При упоминании кардинала Мирабелла поджала губы суровее обычного.

— И затем, — продолжал Дик, — убийца моего отца, герцог Алва выразил желание взять меня к себе! Я не мог вынести такого издевательства и перед лицом короля, королевы, кардинала и прочих именитых дворян отказался от подобной чести.

— Что произошло потом? — поинтересовалась герцогиня. — Что сказал кансилльер?

— Он был в ярости, — признался Дик. — По его словам, я совершил чудовищную ошибку, так как попав в дом Алвы, мог бы однажды убить его, что дало бы Людям Чести огромное преимущество.

— Окделлы не убивают исподтишка, — заметила Мирабелла как бы невзначай, и на сердце у Дика стало полегче.

— Я сказал ему то же самое, после чего отправился домой, — добавил Дик. — И вот я здесь.

— Кто-либо из друзей Эгмонта пожелал встретиться с вами? — спросила герцогиня. — Возможно, Придд или кто-то ещё?

— Никто, матушка, — ответил Дик.

— Я узнала всё, что хотела, — сообщила герцогиня. — Девочки, поздоровайтесь с братом. Я же намерена написать письмо господину кансилльеру, в котором откажу ему от дома. И, пожалуй, напишу ещё одно письмо.

Дик хотел сказать, что вряд ли эр Август когда-нибудь захочет погостить в Надоре, но смолчал. Сёстры окружили его, одновременно робея и умирая от любопытства, и оставшийся вечер он потратил на то, чтобы рассказать о столице, Лаик и своём обучении, которое теперь никак не могло ему пригодиться.

Больше всего он боялся, что за ужином матушка увидит шрам и постепенно вытянет всю правду. Оставалось надеяться, что она не слишком хорошо разбирается в ранах, иначе придётся признать, что один бы он не справился, а там уже рассказать про кэналлийцев, отчего герцогиня наверняка будет в ярости. Иногда он думал, что же теперь делает Хуан, никак не мог выбросить его из головы и сам злился на себя, на него и на Алву, которому вздумалось облагодетельствовать врага и послать с ним охрану. Больше всего Дик злился оттого, что Алва оказался прав. Если бы не его люди, Дик давно был бы ограблен и убит, а если не убит, так умер бы от крысиного укуса.

Вскоре герцогиня действительно заметила шрам и поинтересовалась его происхождением. Дик не знал, поверила ли она его лжи о том, что он случайно поранился на тренировке, но грозы не последовало.

Скучная жизнь пошла своим чередом. Девочки целыми днями вышивали, герцогские регалии пылились в шкатулке, герцогиня молилась и по целым дням не выходила из своего кабинета. Дик пользовался своим правом покидать замок без сопровождения и часто седлал Баловника, чтобы прогуляться от замка до Надорского тракта. Как правило, тракт был пуст, но изредка он наталкивался на какой-нибудь обоз и тогда отъезжал подальше и наблюдал, скрытый поворотом дороги. На сам тракт он не ездил, справедливо полагая, что есть вероятность наткнуться на нехороших людей, и вот тогда-то рядом точно не будет злых и хорошо вооружённых кэналлийцев.

По его соображениям, те уже давно должны были достичь Олларии и отчитаться своему соберано о проделанном. И всё же зачем Алва выделил ему охрану? Эта мысль несказанно мучила его. Дик знал, что Алва непредсказуем в своём безумии, но продолжал ломать голову над внезапным милосердием врага. Неужели Алва так впечатлился тем, что Дик посмел ему отказать? Неужели раньше никто и никогда не говорил всесильному Первому маршалу «нет»? Эта мысль наполняла Дика сначала воодушевлением, а потом и печалью. Он мог бы остаться в Олларии, мог бы увидеть королеву поближе, мог бы жить в сытости и не считать крохи. Мог бы чаще видеть Хуана. Но Дик знал, что эти мысли — искушение, посланное ему Леворуким, и отгонял его молитвой. И всё же жаль, что так и не удалось обратить к Создателю заблудшие души!

Так проходили его дни, в Надоре расцветало блёклое северное лето. Через месяц в замок пришло письмо.

Дик не видел самого письма до тех пор, пока герцогиня не вызвала его в свой кабинет. Перед ней на столе лежал плотный лист белой бумаги, исписанный резким летящим почерком. Мирабелла прикрыла рукой часть написанного, как будто боялась, что Дик может его прочесть.

— Вы звали меня, матушка? — спросил тот, замирая перед её столом.

— Да, Ричард, — произнесла герцогиня, и Дик испугался, поняв, что она крайне рассержена. — Ваша ложь раскрылась!

-Ложь? — переспросил Дик, ещё надеясь отвертеться, но уже понимая, что это бесполезно.

— Ложь! — Мирабелла в раздражении хлопнула по письму сухой ладонью. — Герцог Алва всё мне рассказал, и несмотря ни на что, у меня нет оснований не верить его словам!

— Герцог Алва?! — ахнул Дик, с ужасом глядя на письмо. — Матушка, это же вы написали ему первой! Но зачем? Он — отродье…

Закашлявшись и прижав к губам платок, Мирабелла жестом оборвала его.

— Я благодарила герцога за честь, оказанную моему сыну, и просила извинить за то, что принять его предложение было невозможно! — отрезала она. — Он написал мне весьма любезный ответ. Из этого ответа следует, что до Надора вы путешествовали не один, а в компании его головорезов, чью помощь охотно приняли, ничем не гнушаясь! Кроме того, вы были ранены и своим выздоровлением опять-таки обязаны язычникам-южанам! Но более всего меня возмутило не это! — Герцогиня встала и нервно прошлась по кабинету, сжимая пальцы. — Допустим, герцог Алва полагал, что делает доброе дело. Допустим, у вас не хватило смелости отказать ему и в этом. Я могу даже допустить, что вы никак не могли избавиться от навязанной вам компании. Но вы солгали мне, своей матери!

— Я не лгал! — вспыхнул Дик. — Я всего лишь умолчал о том, что могло нарушить ваш душевный покой! Не говорить же вам о том, как мы два раза сражались с разбойниками!

— Вы полагаете, что я, потеряв мужа, не могу вынести такую весть, даже видя, что вы стоите передо мной?

Дик умолк, опустив голову. Как сказать, что он совсем не был уверен в реакции Мирабеллы на правду? Как признаться, что он был благодарен за помощь и Алве, и Хуану?

— Сейчас вы расскажете мне всё, — приказала Мирабелла и снова села, чинно сложив руки на груди. — А потом вы отправитесь к отцу Маттео, и он назначит вам наказание. Я бы предпочла бдение в часовне, строгий пост и полную исповедь, разумеется.

* * *

Дик, конечно, рассказал. И про разбойников, и про руку, и про валяющиеся в грязи регалии, и про себя, когда грохнулся в лужу. И про разбитый Хуаном нос, и про труп, валяющийся в костре, и про удар по голове. И завершил рассказом про то, что кэналлийцы поведали ему ночью, когда он очнулся.

Мирабелла перенесла всё это стоически.

— Итак, негодные язычники спасли вам жизнь и здоровье, но при этом их главарь посмел обращаться с вами совершенно неподобающим образом, пользуясь тем, что вы не в силах ответить, — подытожила она. — Кроме того, они развратили вас рассказом о… — Герцогиня брезгливо повела плечами. — О грехе. О том, что приличному юноше знать не полагается. И я надеюсь, что вы забудете об этом, а если ваши мысли смущены подобным просвещением, то обратитесь к молитве.

Дик клятвенно пообещал себе, что больше Мирабелла не услышит от него правды, если эта правду можно будет обратить ему во вред. С другой стороны, матушка хотела ему только добра, а он, пусть и вынужденно, но связался с дурной компанией.

— Да, матушка, — сказал он вслух.

Оставшееся до вечера время ему пришлось провести за Эсператией и молитвенником под строгим оком отца Маттео. На ужин ему выдали кружку воды и кусок хлеба, так как плоть нужно было смирять и готовить свой дух к исповеди и покаянию. Дик не протестовал, подобное случалось и раньше и составляло часть жизни праведного эсператиста. Читая молитвы вслух, он постепенно перестал понимать, что читает, а начал размышлять о Хуане. Он честно признался матушке, что пытался обратить разбойника к Создателю, но не преуспел. Интересно, что бы сказал Хуан герцогине, случись им встретиться, насчёт того, что поклоняется древним демонам? Впрочем, та наверняка не стала бы и слушать, а велела бы его прогнать.

На ночь Дика отвели в часовню и выдали свечи и молитвенник. Сначала Дик честно молился, стоя на коленях, а потом махнул рукой и сел на скамью. Было холодно, несмотря на лето, и ничего не хотелось читать. Дик скучал, а потом заснул.

Так повторялось и на вторую, и на третью ночь, а на следующий день Дику совсем не хотелось вставать с кровати. Он спал достаточно, но его тянуло в сон. Это было плохо, ведь на сегодня назначили исповедь, но никакая сила не могла бы заставить его подняться. Он чувствовал себя так, будто всю ночь упражнялся со шпагой или таскал что-то тяжёлое.

— Да у тебя жар, сударь мой! — воскликнула Нэн, которая зашла к нему. — Я сейчас герцогине скажу!

После осмотра лекарем выяснилось, что Дик в самом деле болен, и ему позволили остаться в постели.

— Создатель посылает вам испытания, — сказала Мирабелла, навестив его. — Молитесь об исцелении.

— Да, матушка, — прохрипел Дик. Говорить ему было трудно, в горло как будто насыпали песок. К вечеру ему стало совсем плохо. Всё в его комнате казалось ему чужим, всё постоянно меняло форму, а в складках портьер словно поселились какие-то зловещие лица, которые то и дело переплывали с места на место. Дик догадался, что начинает бредить, и решил, что больше не будет смотреть на портьеры.

Его напоили каким-то лекарством и обернули холодной простынёй, чтобы сбить жар. Дик безвольно покорялся манипуляциям лекаря и думал, что, наверное, скоро умрёт. Всё, что можно было сделать, он уже сделал, он перенёс предательство друзей семьи, испытал множество приключений по дороге домой. Наконец он один из множества осмелился сказать «нет» всемогущему Рокэ Алве. Откровенно говоря, между скучным и бессмысленным существованием в Надорском замке и смертью он предпочёл бы смерть. Он смог бы замолить свои грехи и войти в Рассветные Сады, чтобы там встретиться с отцом и со своими великими предками. По крайней мере, он надеялся на то, что искреннее раскаяние облегчит его участь.

Дик не знал, простила ли его матушка за неподобающее поведение или нет, но в конечном итоге это не было так уж важно. Герцогиня всего лишь дама, а ему предстоит держать ответ перед самим Создателем.

Ему казалось, что стоит глубокая ночь, пока он дремал, периодически просыпаясь.

— Нет, нет и ещё раз нет! — раздался где-то за дверями его комнаты протестующий голос Мирабеллы. — Он тяжело болен!

Другой голос, мужской, что-то долго говорил ей, Мирабелла прерывала его непреклонным «нет». Наконец двери в комнату отворились, кто-то внёс свечи.

— Теперь вы видите? — со сдержанным отчаянием произнесла матушка. — Вам придётся дождаться его выздоровления!

— Верно, эрэа, — ответил незнакомец, уже со смущением. Дик хотел подняться и потребовать, чтобы ему не светили так в глаза, но издал только хрип. Наконец его оставили в покое, и он смог уснуть.

Утром, когда он проснулся и почувствовал себя немного лучше, чем вчера, да вдобавок ещё и забыл о ночном визите, Мирабелла снова навестила его.

— Ричард, — сказала она, строгим силуэтом возвышаясь над его постелью и потерянно комкая в руках платок, — я молюсь о вашем скором выздоровлении. Его величество смилостивился и призывает вас на службу. Он прислал людей за вами.

* * *

Сразу же, как только Дик немного поправился и смог сесть на лошадь, его увезли. Матушка при прощании промокнула платком сухие глаза, выражая скорбь, но даже она не посмела оспорить приказ короля.

Человека, которого прислали сопроводить Дика обратно в столицу, звали Чарльз Давенпорт. Дик знал, что теньент Давенпорт принадлежит к роду его вассалов, и гадал, помнит ли об этом он сам, но спрашивать стеснялся. К тому же Дик был ещё слаб, и его совсем не тянуло разговаривать. Обратный путь был знаком, а молчание предоставляло отличную возможность подумать о том, что же ждёт Дика в столице. Он и боялся, и надеялся, что его отправят в Торку, не найдя другого применения. С одной стороны, в Торке сейчас были Катершванцы, с другой — Дику ужасно хотелось рассмотреть столицу поближе. Наконец он осмелился спросить у теньента прямо, куда его отправят, но Давенпорт не знал или не хотел говорить, неукоснительно выполняя приказ короля доставить Дика в Олларию. Порой Дику казалось, что это ещё одно покушение на него, с поддельным королевским указом и руками предавшего его вассала, но он быстро успокаивался. Да, теньент Давенпорт ничуть не походил на Хуана, но это не значило, что он способен предать.

Вспоминать про Хуана Суавеса Дику не хотелось. В такие минуты им овладевала странная неловкость и стыд за собственную недогадливость, и он надеялся, что больше никогда его не встретит.

В пути было скучно, никто не нападал на многочисленный отряд, да и самого Дика не тянуло геройствовать или артачиться. Хватило с него и первого раза. Дик надеялся, что его произведут в теньенты и оставят в столице, где не надо геройствовать или делать что-то выдающееся. В конце концов, не отправят же его на войну? Что начинается большая война, он уже узнал по обрывкам разговоров сопровождавших его солдат. Рокэ Алва воевал на востоке, да вот только Дику и дела до него не было, и он не желал своему недругу ни победы, ни поражения.

Опять было неловко.

Нынешний путь до столицы оказался короче: теперь у Дика была хорошая лошадь, мориска Сона, поводья которой ему вручили как нечто само собой разумеющееся, и он так и не узнал, когда у него её заберут. Они с Соной прекрасно сдружились, та была спокойна, хотя и энергична, и он и нарадоваться на неё не мог, хотя и чувствовал вину перед верным Баловником.

К концу пути Дик почувствовал себя нехорошо от тоски и ещё не совсем отступившей болезни. Он вяло ковырял еду, которую подавали на постоялых дворах, и односложно отвечал на вопросы Давенпорта, который неловко пытался о нём заботиться, поняв, что что-то не то.

Откровенно говоря, Дика пугала неизвестность, ещё больше, чем два месяца назад. Раньше всё было понятно, а теперь оказалось, что враг может прислать сопровождение, чтобы уберечь по пути домой, а друг семьи может оказаться… Дик слабо улыбнулся, вспомнив, как кричал на него эр Август, смешно, нелепо размахивая руками. Неужели смерть Алвы так была выгодна ему лично, что он не удержался?

В Олларию они въехали вечером, когда уже смеркалось, городские ворота готовы были закрывать, а в тёплом воздухе разливался нежный запах сирени, растущей повсюду.

Грохот множества копыт по мостовой разрушил приятную тишину засыпающего города, и Дик даже поморщился.

— Мне выделят комнату в казармах? — поинтересовался Дик у Давенпорта, поравнявшись с ним.

— Нет, вы будете жить в доме при своём командовании, — сухо ответил тот и, остановившись на перекрёстке, жестом отпустил часть отряда. Всадники развернулись коней и скрылись на соседней улице. Дик проводил их тоскливым взглядом. Сона загарцевала, ей хотелось в конюшню, и Дик сдержал её.

С ним и теньентом остались только трое человек. Итого — четверо сопровождающих, как и кэналлийцев. Казалось, в этом есть какая-то ирония.

— Нам туда, это близко, — показал Давенпорт в противоположную сторону. Там в конце улицы быстро прошёл и скрылся какой-то то ли работяга, то ли торговец, который тащил на спине большую корзину.

Они быстро достигли нужного дома, ворота которого были украшены резьбой, рассмотреть которую Дик не успел, зато засмотрелся на большой красивый особняк. Привратник, ничего не спрашивая, открыл ворота. Давенпорт въехал во двор, за ним Дик, а сопровождающие остались на улице.

— Наш путь окончен, герцог, — уведомил Давенпорт. — Его величество надеется на ваше благоразумие и рвение. Домоправитель вам всё объяснит, а я вынужден вас покинуть, время позднее.

Дик помнил, как нужно прощаться с сопровождающими, поэтому быстро подал теньенту руку. Он относился к нему с подозрением, но надеялся, что тот не заметил. Давенпорт ответил на рукопожатие, кивнул ему и исчез за воротами, которые привратник, одетый в чёрное и синее, немедленно закрыл и запер. Вздохнув, Дик слез с Соны и похлопал её по боку, не обращая внимания на подбежавшего конюха.

— Добро пожаловать, дор Рикардо… — раздался у него за плечом знакомый голос, и Дик едва не подпрыгнул от неожиданности.

Растянув губы в вежливой улыбке, перед ним стоял непонятно откуда подкравшийся Хуан Суавес.

Дик ещё раз оглядел ворота с резьбой в виде летящих воронов, конюха и привратника в сине-чёрной одежде, и мученически вздохнул. Он был в логове Алвы.