Тень воли Огня (джен)

В палате интенсивной терапии тихо, только изредка настороженно попискивают приборы, чутко стерегущие жизни её друзей — и Сакуре впервые так страшно не на поля боя, а в собственной стихии. Какой толк от новейших медицинских разработок и всех её умений, если самые близкие и дорогие люди на грани жизни и смерти, а она ничего сверх уже сделанного не может? И просто бесполезно ждёт, жадно вглядываясь в такие родные лица ребят.

Сейчас оба словно выцвели, как старая фотография на жарком солнце, такие же безжизненные и неподвижные. Почти ненастоящие — как сломанные куклы, с которыми маленькая девочка играет «врача».

Только она уже давно не девочка, а они — не бесчувственные куклы. И на кону — слишком многое.

Медицинские карты обоих Сакура давно уже держит у себя, не сдавая в архив — не стоит другим, чужим людям знать, кем на самом деле стали ребята после войны. Наследие Рикудо — это то, из-за чего может разгореться новая война… так что лучше пусть никто ничего не узнает. И сейчас она достаёт и в стотысячный раз перерывает пухлые стопки в тщетной надежде отвлечься и, возможно, придумать хоть что-нибудь… что хоть чем-то сможет помочь.

Между картами лежит ещё одна забытая тетрадь: самая обычная, зелёная, со стилизованным листом на обложке. Дневник, который стал Сакуре собеседником после той давней, самой первой ссоры с Ино. Что ж, подойдёт, чтобы отвлечься.

Первые страницы заполнены аккуратным ученическим почерком девочки-отличницы и разрисованы сердечками: едва ли не поминутные отчёты о прошедшем дне, полные восторженных писков и приторных вздохов по несравненному «Саске-куну».

…Он такой загадочный и сильный!.. А вот я слышала, что ему нравится… что он любит… Саске-кун самый крутой!...

И совсем незаметен между строк холодный и тёмный омут одиночества и боли, в котором тонула душа мальчика.

Двадцатипятилетняя Сакура горько усмехается наивной влюбленности двенадцатилетней девочки и переводит грустный взгляд на опутанного проводами парня: всё так же красив, за давностью знакомства уже не столь загадочен и в их тесной компании на троих совсем не мрачен. Впору продолжать пускать пресловутые сердечки, которыми изрисована настоящая обложка тетради. Её Сакура густо закрасила белой краской, а вскоре после объявления Тоби Четвёртой Мировой и вовсе наклеила сверху обложку от одной из школьных тетрадей. Кажется, именно тогда она смирилась с тем, что Саске никогда не будет её, хоть и продолжает по инерции тянуться к Учихе. Уже как друг.

Только… нельзя коснуться пламени и не обжечься самому. А последний из проклятого клана так похож на пламя Аматерасу — тёмный, полный злости и затаённой боли, из которой рождается Мангёкье. И точно так же обращающий в прах всё, чего коснётся.

Его до сих пор боятся, боятся силы и тьмы, скрытой в непроницаемых чёрных глазах. Даже Ино, до сих пор влюбленная в Саске, боится — она как-то на общей тренировке коснулась ненароком разума Учихи и отшатнулась в ужасе. Даже Сакуре нынешняя глава клана Яманака не сказала потом ничего — только ёжилась, словно от холода, и крепче сжимала чашку с обжигающе-горячим терпким чаем, упорно пряча глаза.

Сакура не винит подругу, не винит за этот страх никого — она видела, как силе друга подчинялись древние демоны, как отступал перед тьмой Саске сам Мудрец Шести Путей. И сама тоже боится — за друга. Потому что знает: сила, обращающая в прах изживший себя мир, слишком легко может уничтожить и хозяина, и тех, кто рядом.

Единственное исключение, неподвластное тьме и тлену, весело и беззаботно смеётся со страниц дневника пятнадцатилетней девушки, соскучившейся по другу. Наруто — то Солнце, которое поддерживало и согревало Сакуру тогда, одной заводной улыбкой даря твёрдую уверенность: всё ещё будет хорошо.

…Обязательно будет, ттебайо!...

Загорелый блондинчик с полуденным ослепительно-ясным небом в глазах, чьи яркие черты набросаны неразборчивым почерком будущего врача — Сакуре нравится вспоминать его таким. Тогда он был только её Солнцем — близким и родным, только руку протяни. Она протянула, она вцепилась в друга изо всех сил… и, в отличие от многих, сумела по-настоящему остаться в его жизни до сих пор.

Только вот сейчас Наруто стал Солнцем слишком многих — путеводной звездой целого мира. Кажется, Узумаки успевает быть везде и всюду сразу, со своим уже легендарным упрямством отстраивая новый мир. И Сакуре страшно за друга, потому что в одиночку удержать на своих плечах целый мир не дано никому.

Пример Кагуйи — богини, ставшей демоницей, — она помнит слишком хорошо.

И Саске тоже помнит. И их друзья.

И потому — ненавязчиво берегут своё Солнце, поддерживая, как могут.

А вот сотни и тысячи шиноби, так и не узнавшие историю матери Рикудо Сенина — нет. И именно они продолжают взваливать неподъёмное бремя своих надежд и чаяний на всеобщее Солнце, вынуждая гореть всё сильнее.

Наруто уже пылает — так ярко, что даже искренне любящая Хината неловко отводит ослеплённый сиянием бьякуган. И Сакура боится, что однажды её друг просто сгорит, пытаясь оправдать возложенные на него надежды — или напротив, разочаруется в таких несовершенных людях и потухнет сам.

Она уже привычно прикусывает губу, словно даже сейчас пытаясь сдержать горькие, обидные слова.

Дураки они.

Оба.

Её напарники вдвоём воплотили в себе всю ту волю Огня, о которой так много и с таким пылом говорили все Хокаге Конохи, начиная ещё с Сенджу Хаширамы. Этот Огонь сушит губы и душу вечным одиночеством, рвёт сердце в горячке страстей, толкает мчаться вперёд, оставляя позади всё, что было дорого. И они — мчатся, не в силах остановиться: один сжигает старый мир, другой — строит на руинах новый.

А она… она может только вновь смотреть им вслед и беречь созданное ими. Как всегда…

Заглянувшая в палату помощница негромко окликает её, замершую между самыми дорогими людьми:

— Уже поздно, Хокаге-сама…

— Да, сейчас иду.

Дверь тут же закрывают с другой стороны, тактично оставляя Сакуру наедине с ребятами. Ещё раз внимательно изучив цифры на приборах, она заботливо поправляет обоим покрывала и тихонько выходит.

Ей нужно сберечь новый мир, пока его создатели не очнутся.

Ведь она…

В закрытой и вновь убранной подальше тетради уверенным почерком взрослой женщины поперёк самого последнего листа написано короткое, как приговор:

…Тень их Огня.