Круги на воде (джен)

Покровителю поэзии

1

День клонился к вечеру. Вид золотистых лучей солнца, пронизывающих небо, оставлял неясное щемящее чувство. Одинокое облако плыло на запад в тщетной попытке нагнать ускользающее светило. Тёплый ветер шептался с полевыми травами, послушно склонявшими венчики и кивавшими в ответ на всё. Наступал тот час, когда на владения великого короля Таркмунда Второго должны были опуститься сумерки.

Деревня с неподходящим названием Вепрево Болото ютилась на склоне холма. Вокруг раскинулось поле, с трёх сторон окружённое лесом, а там, где сейчас заходило солнце, горизонт был ровен. В той стороне заканчивались владения Таркмунда.

От тёмной полосы леса до деревни тянулась с юга на север дорога, и быстрая беззаботная ласточка с высоты своего полёта могла бы разглядеть на ней пятерых всадников. Но птица, которая никому не причиняет зла, улетела, и ей было всё равно, что всадники эти одеты в форму, какую обычно носят королевские гвардейцы. Однако сторож Тук, карауливший посевы от клюющих их птиц, понял, что к деревне приближается беда — рекрутский набор.

Всадники миновали поле, возле которого не остановились, приняв сторожа за пугало, и направили коней прямо в деревню. Старший из них, офицер, натянул поводья, не понимая, где же деревенская площадь или хотя бы улица. Однако ни улицы, ни площади не было в помине, а была лишь громадная лужа помоев, по берегам которой лепились домишки поселян, а в середине лежала сонная свинья. Где-то по ту сторону лужи запоздало хлопнула последняя ставня, и всё стихло.

Офицер поморщился — то ли от запаха, то ли от недовольства прохладной встречей. Ему уже было ясно, что теперь крестьян и нечистая сила не выгонит из их нор. Он спешился, ещё раз оглядел всё вокруг, подкрутил усы и решительно направился к покосившейся двери с надписью мелом: «Траг-тир». Двое гвардейцев последовали за своим командиром, двое остались сторожить лошадей.

Офицер распахнул дверь и различил в полутёмном помещении длинный стол, за одним концом которого храпел известный в округе пьяница по кличке Синий Нос, а за другим копошилась пузатая фигура.

— Ты кто такой? — рявкнул гвардеец.

Фигура вздрогнула, что-то упало на пол и разбилось.

— Содержатель трактира, сударь… — из полумрака на свет выступил приземистый мужичок, настороженно блеснули рыбьи глаза.

— Подай вина, — потребовал офицер.

— Вина нет, сударь, — вежливо ответил трактирщик.

— Ну тогда пива, в горле пересохло, шевелись же!

— Пива тоже нет, сударь, — ответил хозяин и почему-то икнул.

— Да что есть, чёрт тебя дери?!

Трактирщик молча повернулся к полке с бутылями и плеснул в мутный стакан неопределённого рода жидкости.

— Попробуйте этого, сударь, — чем богаты, тем и рады…

Гвардеец понюхал и вылил прямо на пол.

— Это отрава! — воскликнул он, подумал, продолжил: — Изменник, ты поднял руку на представителя королевской власти! Ты знаешь, что за это бывает?

— Смилуйтесь, сударь! — испугался трактирщик. — Жена, дети…

— Подлец! Тебя казнят за покушение, а жена и дети пойдут по миру! — у трактирщика некрасиво затряслись пухлые щёки. — Теперь слушай сюда, бочка пустопорожняя! Я приехал в эту дыру с указом от самого его величества короля Таркмунда Второго. Мне нужен ваш староста, я надеюсь, он не такой дурень, как все остальные!

— Старосты нет, сударь, — смиренно сообщил трактирщик. — Помер в прошлом году, а нового так и не выбрали.

— Нечистый вас побери, ничего нет, — выругался гвардеец и сплюнул сквозь зубы. — Тогда ты слушай! По мудрому королевскому указу все живущие в землях Таркмунда обязаны готовиться к войне с варварами с севера!

Трактирщик охнул, закрывая голову руками.

— Война!.. Господи, да что же это делается! Мы ж как раз почитай на границе…

— Не ной, а слушай, — оборвал его гвардеец. — По сему указу каждая деревня, где от двадцати до пятидесяти жителей, обязана отдать одного рекрута в действующую армию его величества. Ваша деревня… как её… Кабанье Болото числится как раз среди таких. А ну говори, кто у вас в солдаты годится! — офицер навис над трактирщиком.

— Никак нет, сударь, у нас глад и мор, бабы и девки одни остались, в армию не годятся!

— Девки — это хорошо, — мурлыкнул офицер и вдруг рукой в перчатке пребольно вцепился трактирщику в ухо: — Говори, кто есть, всех выводи, мы сами посмотрим!

— Ай, сударь, отпустите ухо! Никого нет, я вам говорю, никого! Отпустите ухо, вы же не святая церковь, чтобы такими вот методами…

— Поговори мне ещё тут! «Методы»! Учёные больно стали, как разговаривают! — офицер дёргал несчастное ухо, отчего голова трактирщика моталась из стороны в сторону. — Ты, изменник, отравить меня хотел своей бурдой, а после этого «пустите, сударь»?! По миру пущу, нечего вас, бездельников, здесь держать!

Устав дёргать ухо, офицер отпустил его и брезгливо вытер руку о штаны.

— Так вот, слушай меня, тухлятина, если я не получу рекрута, я тебе… я тебе… башку оторву! — пообещал он. Трактирщик машинально гладил помятое ухо.

— Сударь, где же я его возьму, сударь?..

— Смотри, у самого небось сынок на чердаке спрятался?

— Что вы, сударь, нет у меня сына, сударь, только дочка, краса моя ненаглядная, не погубите, сударь…

— Погублю, — пообещал офицер, — если до заката не раздобуду рекрута в армию и не уеду отсюда, потому что ночевать в этой помойке я не намерен!

Трактирщик стоял, что-то соображая. Синий Нос храпел за столом.

— Сударь…

— Ну? Надумал?

— Сударь, а что я получу за то, что вам помогу? — трактирщик преданно заглянул гвардейцу в глаза. — Если я искуплю свою вину перед королевской, так сказать, властью?

— Что получишь, на то не жалуйся. Говори!

Трактирщик молчал, склонив набок голову. Офицер, скривившись, полез за кошельком, и на пол перед хозяином упала серебряная монета, которую тот бросился поднимать, несмотря на мешающее наклоняться брюхо.

— Сударь, у нас нет нормальных парней, годных в армию, но у нас есть колдун!

— Кто… кто у вас есть? Повтори! — не поверил офицер.

— У нас есть колдун, сударь, — торжествующе повторил хозяин.

— Хорошо, но смотри, если колдуну окажется семьдесят лет, я вернусь за тобой!

— Какие семьдесят, семнадцать вёсен, сударь, — замахал руками трактирщик. — Уж сделайте милость, заберите его, я вас… нет, мы вас всей деревней умоляем!

— А что, он вам вредит? — спросил офицер, стараясь не показывать интереса. — Колдует?

— Да, сударь, с ним всю жизнь незнамо что творится! — трактирщик оживился. — Кто его отец, непонятно, может, и сам нечистый. В дом молния ударила, а мать, покойница Ада, от страха и разродилась. Видать, Господь метил убить отродье, да не попал. Он вот как есть колдун — ходит и поёт песни, а от них потом вся рожь зарастает васильками, да такими крупными, каких ещё никто не видывал, клянусь вам, сударь! Мы уж и бить пробовали, да ничего не помогает, — он вытянул откуда-то необъятный носовой платок. — Дочурку мою опоил зельем, влюбилась в него без памяти!

Офицер плюнул:

— Если бы ты рассказал, как он оборачивается волком или летает на метле, тогда бы я ещё поверил, а то… Но что же вы на него не пожалуетесь?

Трактирщик замялся.

— Видите ли, сударь… нужно писать бумагу… а писать никто из наших не умеет, да и бумаги у нас нет…

Офицер весело расхохотался:

— Вот дурни! — воскликнул он. — Ладно, говори, где живёт этот ваш колдун?

— Вон там, за холмом, — засуетился трактирщик. — В деревне мы ему жить не позволили. Там стоит его хибара, за холмом, за холмом.

Офицер направился к двери.

— Прощайте, сударь, ради бога, не говорите колдуну, что это я его выдал, он меня со свету сживёт, а так долгих вам лет, сударь, и жене вашей, и детям вашим, и…

Дверь захлопнулась.

2

Солнце закатилось почти наполовину, когда гвардейцы объехали холм. Красноватые лучи хорошо освещали невзрачный домик, окружённый плетнём. Плетень кое-где совсем провалился, и в этих местах, как бы заменяя его, росла трава не в пример зеленее и гуще той, что начиналась сразу за забором. Неужели вправду колдовство? Один из подчинённых тронул офицера за плечо, и тот, повернувшись, увидел колдуна.

Колдун сидел на крыше, на самом верху, и, глядя на закат, напевал какую-то песенку. Ветерок уносил слова в сторону, но у офицера неожиданно сжалось сердце: наверняка это были заклинания.

— Эй ты!

Колдун обернулся, оборвав мотив. В чертах его лица не было ничего отталкивающего, что ожидал увидеть гвардеец. Напротив, юноша оказался симпатичным, и офицер ни за что бы не разгадал, кто перед ним, если бы не был предупреждён.

— Слезай!

Колдун нерешительно повиновался.

— Тебя как зовут? — спросил офицер, разочарованно оглядывая его. В солдаты тот явно не годился. Деревенскому парню полагается быть румяным здоровяком, а этот оказался заморышем, лохматым как варвар. Мордашка, правда, милая, глаза голубые — пожалуй, обошлось и без приворотного зелья…

— Как зовут, спрашиваю?

— Анатолий.

— Это ты тут колдун?

— Я не колдун… я никогда не колдовал.

— Ладно, рассказывай. Сколько лет?

— Сколько лет чего? — не понял колдун.

— Тебе, дубина! — рассвирепел офицер.

— Семнадцать.

Гвардеец немного успокоился — трактирщик сказал правду.

— Вот что, ты, как там тебя… колдун! Его величество король Таркмунд Второй набирает солдат в свою армию. Ты меня понял?

— Да, но при чём здесь я? — голубые глаза колдуна оставались чисты и безмятежны, и офицер задумался, не слабоумный ли перед ним.

— Как при чём? Пошёл!

— Куда пошёл?

— В армию, идиот! — офицер привстал на стременах и махнул в ту сторону, где, по его мнению, находилась армия; рука указала на небольшое деревянное строение с покатой крышей в глубине двора.

— Я не хочу в армию, — ответил колдун, проследив за его рукой.

— А тебя здесь никто и не спрашивает, по королевскому указу велено отправляться, — торжественно объявил офицер. — Садись на коня! Вот нечистая сила! Солнце зашло почти, не ночевать же в этой помойке!

— Темно будет только через полчаса, — удивлённо поправил колдун.

— Э, да что тут разговаривать, вяжите дурака и дело с концом! — приказал офицер. Двое гвардейцев спрыгнули с лошадей и накинулись на колдуна, заламывая ему руки за спину. Тот не сопротивлялся, только вертел головой, да раз или два охнул. Его закинули на седло позади одного из гвардейцев, и лошади рысью вынесли своих седоков за ворота.

Колдун низко опустил голову, так, чтобы волосы закрывали лицо. Солнце скрылось за краем земли. Туман сгущался.

3

Дорога вилась через поле. Поднятая конскими копытами пыль долго не оседала, повиснув в знойном воздухе.

Гвардейцы торопились попасть в город, ведь сегодня был день жалованья. Злость их немного поубавилась, потому что в соседней с Вепревым Болотом деревне им попались ещё два парня, которые забыли об осторожности. Теперь они, тоже связанные, сидели на лошадях позади гвардейцев, а те мучительно пытались разделить в уме три золотых монеты на пятерых — за поимку каждого уклоняющегося давали по одной.

Гвардейцы скакали с самого утра и сделали перерыв лишь однажды, когда колдун совсем обессилел и пришлось спешиваться, чтобы перекинуть его через седло.

До города, единственного в стране, было не так уж и далеко. К вечеру показались городские стены, приземистые, с широкими зубцами наверху, без окружающего их рва с подъёмным мостом, но с двумя стражниками у ворот. На проходящих и проезжающих мимо они не обращали ни малейшего внимания, и, если бы в гости к Таркмунду вздумала наведаться вражеская армия, они невозмутимо пропускали бы в город отряд за отрядом.

Когда гвардейцы въехали во двор королевского замка и стали стаскивать с коней рекрутов, чтобы до освидетельствования запереть их в сарае, они обнаружили, что колдун без сознания. Офицер только выругался: он уже понял, что толку от него не будет.

4

Толя очнулся в темноте и прохладе. Темнота шевелилась, переговаривалась глухими голосами. Испугавшись, колдун застонал. Его приподняли за плечи, слегка потрясли, что вызвало новый приступ боли во всём теле. Из темноты возник огарок свечи, в его свете над Толей склонялись лица, кажущиеся то добродушными, то злобными.

— Ты откудова? — спросил его парень, который держал свечу.

— Вепрево Болото.

— Не слыхал, это где?

— На севере.

— А, я-то сам с запада. Тебя как звать?

— Анатолий.

— Странное имя, — оценил парень, который, судя по всему, был среди всех главным. — Тебя как взяли?

— Приехали домой и взяли, — коротко пояснил Толя.

— Домой? Ого, ну и честь!

— Честь не честь, а было больно.

Парень склонился к самому его лицу:

— Слухай, если домой приехали, это значит, навёл их кто-то, как думашь?

— Не знаю, мне всё равно.

— Как это, всё равно, кто тебя сдал? Ты подумай, кто мог?

— Да не знаю я, кто угодно, — Толя начинал уставать от вопросов.

— Как это кто угодно? Прямо вся деревня? — спросил ещё кто-то.

— Ну да, — равнодушно подтвердил Толя. — Подумали, что я колдун, и вот… — он тут же понял, что говорить это было ни в коем случае нельзя, но оказалось уже поздно, рекруты отшатнулись как один.

— Колдун?! — воскликнул главный и зачем-то прикрыл рот рукой. — А ты что, правда…

— Я не колдун, я никогда не колдовал, — повторил Толя те слова, что уже говорил гвардейцам, но парни отступали, как будто он щерился волчьей пастью и сверкал глазами.

— Просто так вся деревня не скажет, что ты колдун, — резонно заявили ему.

— Прочитай молитву! — крикнул кто-то, кого не было видно за спинами остальных.

Толя стал читать с детства заученные слова, его внимательно слушали, чтобы не вздумал пропустить хоть слово. Увидев, что он не рассыпался в прах, парни осмелели, стали подходить поближе.

— Видно, вправду не колдун, — облегчённо выдохнул кто-то. Толя молчал.

— Постой-постой, — вдруг спохватился один из парней. — А если ты не колдун, то с чего же в деревне так решили?

Снова блестящие настороженные глаза смотрели на Толю, и ему захотелось оказаться подальше отсюда.

— Я ничего не делал, — объяснил он. — Я просто пел песни.

— Песни? Какие песни?

— Ну, про всё, что вижу. Про птиц, про закат, про свою любимую… Разве это грех?

— Да вроде нет… — парни снова стали успокаиваться. — А кому пел-то?

— Ну… девушке… Только ей запрещали со мной видеться, поэтому чаще всего я уходил куда-нибудь и пел просто… для зверей в лесу, для деревьев…

Глаза парней округлились от ужаса. Медленно и осторожно они начали отодвигаться от Толи.

— А говорил, не колдун… — прошептал кто-то и сорвался на крик: — Да он вообще варвар, я в церкви слышал, они так и делают!

Толя молчал, не двигаясь, а парни пятились к противоположной стене.

— Смотри, глаза горят! — взвизгнул кто-то.

— Я не колдун, — громко произнёс Толя. — Я могу спеть вам песню, и вы увидите, что ничего страшного в ней нет. Я её сам придумал.

Он не успел даже начать, как тут же поднялся протестующий вой.

— Он вызывает демонов! — кричал один.

— Господи, спаси! — горланил второй в тщетной попытке докричаться до небес.

— Помогите, колдун! — вопил третий, дубася кулаками в дверь и, видимо, больше надеясь на стражей земных, чем на небесных.

Четвёртый отчаянно бормотал молитву, удивляясь, что исчадие ада не рассыпается в пыль, а сидит и смотрит печально и немного обиженно.

— Да что вы стоите, бейте его!

Этот крик оказался громче всех, поэтому его все послушались, повернулись к Толе. Даже истеричный парень перестал биться об дверь. Толя вскочил. Дело было плохо. Его били раньше, в деревне, но тогда была возможность убежать от подвыпивших крестьян, а здесь на него надвигались десять трезвых злых парней и деваться было некуда. Толя прижался к стене, и рекруты осмелели больше. Они орали, подбадривая друг друга, но никто не решался нанести первый удар, а позади всех прыгал кто-то низкорослый, голося:

— Ну дайте и мне побить колдуна!

Их крики и спасли Толю. Дверь распахнулась, стражник с алебардой заглянул внутрь.

— Что здесь? Ишь, каркают!

Парни, набычившись и глядя исподлобья, отходили прочь.

— А ну, марш наружу, — приказал из-за спины стражника ещё чей-то голос. — Все.

Последним из дверей вышел Толя.

5

Было холодно. Звёзды светили над головой, а Толя как будто смотрел на них из громадного колодца, но немного погодя догадался, что это возвышаются вокруг стены королевского замка. Вокруг в свете факелов и костров сновали какие-то люди, кто-то тащил в поводу упирающегося белого коня.

Рекрутов согнали вместе посередине двора и велели снять рубашки. Колдун затравленно оглядывался по сторонам. То, что его попытались избить, не внушало надежды на дальнейшее хорошее отношение, поэтому было ясно, что нужно бежать, но как убежишь, не зная, куда?

Чуть в стороне от рекрутов у костра стояли трое. Один из них, тонкий человечек в невообразимо узких штанах был врачом. В его обязанности входил осмотр будущих солдат: он периодически чихал, окидывал каждого рекрута беглым взглядом и признавал его годным или не годным к службе. За происходящим наблюдал сам капитан гвардии, он стоял, оперевшись на шпагу. С ними — священник в чёрной рясе, и солдаты должны были целовать ему руку в знак того, что принимают благословение на ратный подвиг.

Толя оказался последним. Нерешительно он подошёл и остановился на некотором расстоянии. До него всех взяли служить, теперь дело было за малым — останется ли Толя с ними в одной казарме, чтобы они могли убить его, или нет.

— Годен, — чихнул на Толю врач. Парни снова подняли вой: они и боялись Толю, и страстно желали его разорвать. Капитан гвардии обернулся к ним:

— Что ещё такое? Кто вам разрешил болтать?

— Он колдун! — завопило несколько глоток. Поняв, в чём дело, вмешался священник:

— Дети мои! Разве последователь нечистого может ступить на двор королевского замка, хозяин коего есть помазанник Господа?

— Да что там! — рявкнул капитан гвардии. — Саботаж! Марш в казарму, не то прикажу каждому всыпать по тридцать палок!

Парни понизили голос до злобного шёпота.

— Что стоишь? — заорал капитан на Толю, потерянно замершего с рубашкой в руках. — У, мужичьё, ничего не понимают!

Толя несмело направился к остальным, следившим за каждым его движением и готовым кинуться то ли на него, то ли врассыпную. Единственное, что их удерживало на месте, было упоминание о тридцати палках. В этот момент люди, которые собрались поглазеть на происшествие у костра, стали оборачиваться, что-то восклицать, расступаться. Толя увидел, что во двор въезжает множество всадников, а с ними — запряженная карета. От испуга ему показалось, что коней и людей неисчислимое множество, а наряды вельмож и дам сотканы из чистого золота.

Тем временем карета остановилась посередине двора, дверца распахнулась и наружу выбралась невысокая светловолосая девушка в пышном парчовом платье. Побледнев и забыв о солдатах, капитан гвардии бросился ей навстречу:

— Куда вы, ваше высочество? Вам сюда нельзя! А в замке приготовлен пир…

«Это принцесса», — догадался Толя. Как-никак, даже в его деревне знали, что у короля есть дочь, принцесса Жанна. Он смотрел, пока можно было смотреть, ведь жить ему оставалось, по всему, недолго, а принцесс он видел не так уж и много, вернее, ещё ни одной.

Принцесса суровым взглядом обвела двор и спросила:

— Что здесь происходит? Почему мне не доложили?

Капитан гвардии склонился в подобострастном поклоне:

— Ваше высочество, ваш батюшка готовится к войне, это приготовление рекрутов к службе. Не думаю, что вам следует здесь находиться…

— Слышали?! — гневно воскликнула принцесса. — Он ещё мне указывает! Эй, стража!

Побледневшего ещё больше капитана гвардии подхватили под руки и куда-то увели. Принцесса перевела дух и оглядела сложенные во дворе жерди и кучи кирпича, людей и лошадей, а затем направилась к солдатам, испуганно жмущимся по ту сторону костра.

— Ваше высочество… — испуганно залопотали фрейлины, спешиваясь с помощью кавалеров. — Вам не подобает…

Принцесса обернулась к ним, заставив их замолчать одним видом гнева на её личике, а поворачиваясь обратно, натолкнулась на открытый взгляд Толи.

— А ты кто такой? Тоже солдат?

В толпе произошло шевеление, но отвечать было некому. Не дождавшись, принцесса брезгливо приподняла платье и подошла к Толе.

— Как тебя зовут?

Тот сообразил, что надо поклониться:

— Анатолий, госпожа.

— Красивое имя, — как бы про себя заметила принцесса. Толя хотел разогнуться и не смог. Жанна задумчиво трогала его волосы.

— Ваше высочество… — зашептали фрейлины, не осмеливаясь увести принцессу.

— Ты солдат?

— Да, госпожа.

Принцесса всё ещё не отпускала длинную прядь, что-то прикидывая.

— Никакой ты не солдат, — объявила она так, чтобы все слышали. — С этой минуты ты состоишь в моей свите и приближён ко двору!

Среди рекрутов пронёсся судорожный вздох зависти и восхищения, в толпе тихо переговаривались, пожимали плечами, рассматривали Толю. Жанна во главе своей свиты направилась в замок.

Толя стоял как вкопанный, пока кто-то не дёрнул его за штанину. Он поглядел вниз: это был королевский шут, горбатый карлик.

— Давай со мной, счастливчик, — сказал шут. — Не отставай.

6

Толя вошёл в большой зал, когда все уже сидели за пиршественным столом. На колдуна и шута никто не обратил внимания. Придворные жевали, кто-то произносил тост за удачную охоту. Шут быстро нашёл два места в конце стола, плюхнулся на скамью, голова в дурацком колпаке едва возвышалась над поверхностью.

— Голодный небось? — спросил он грубовато. — Лопай давай. Наслаждайся придворной жизнью.

— Я придворный? — переспросил Толя, робко оглядываясь по сторонам.

— Ну да, придворный. Да ты ешь, не стесняйся, а спрашивать потом будешь.

Он залез на скамью с ногами и пододвинул Толе блюдо с жареным гусем, потом ловко перехватил у кого-то из-под носа соусницу. При каждом движении колокольчики на его колпаке тихо позванивали.

Толя съел кусок жаркого и снова стал осматриваться. Неумолчный гомон голосов доносился со всех сторон, и от этого гомона кружилась голова. Принцесса, сидящая во главе стола, громко хохотала в ответ на комплименты и то и дело отхлёбывала вина из бокала. Вдруг её голос перекрыл шум:

— А где мой шут? Куда запропастился, пусть повеселит нас!

— Ну вот, — буркнул шут. — Начинается. Подай-ка мне, солдат, эту миску с горохом.

Толя выполнил его просьбу, не понимая, зачем это надо. Шут кинул в рот несколько пригоршней гороха и вылез из-за стола. Его щёки были надуты как два барабана, а глаза страшно вытаращены.

— Ай да шут! Ну и рожа! — взвизгнула принцесса.

Тот, покачиваясь, стоял на одном месте.

— Что с тобой? — спросил кто-то. Дамы хихикали, вельможи кисло улыбались. Но наконец любопытство стало всеобщим, ибо с шутом явно творилось что-то странное.

— Скажи хоть слово, — потребовала принцесса. Шут кивнул и сложил губы трубочкой. Весёлый смех сменился испуганным визгом: гороховая очередь прошлась по сидящим. Принцесса сползла с кресла, икая от смеха. Шут поклонился, затем подкрался к одному из вельмож, тонкому и сухому как богомол. Пирующие затаили дыхание, только вельможа ничего не замечал, со смаком обсасывая баранью кость.

— Господин казначей! — завопил шут, подойдя поближе. От неожиданности богомол выронил кость в тарелку с горячим бульоном. Раздались приглушённые смешки.

— Дрянной карлик! — завопил казначей, но у шута в руках снова была миска гороха. Отлетая от казначея, горошины катились по полу в разные стороны.

Толя увидел, что позеленевший вельможа начинает подниматься из-за стола, и, испугавшись за шута, даже замер с полуоткрытым ртом.

— Негодяй! — казначей попытался схватить шута за шиворот, но он увернулся, вскочил на лавку, потянулся к блюду с редиской. Кто-то ахнул, когда у казначея под обоими глазами стали медленно наливаться лиловые синяки.

— Да ты знаешь, что я с то… — третья редиска попала прямо в орущий рот. От смеха согнулся даже молчаливый настороженный колдун. Подхватив миску супа, вельможа бросился вон. Шут подпрыгнул на столе, поклонился благодарной публике.

— Спасибо, что спровадил, — сказала принцесса, переводя дух. — У меня от его физиономии мигрень начинается. Эй, кто там! Налить шуту вина самого лучшего!

Шут, тяжело дыша, сел на своё место рядом с Толей, стащил дурацкий колпак, пригладил мокрые рыжие волосы.

— Здорово ты, — похвалил Толя.

— Здорово? — мрачно откликнулся шут. -А представь, это каждый день? И всегда нужно выдумать что-нибудь новенькое. Главное, правда, чтобы им чтобы им это на пользу шло, а этого я что-то не вижу…

Толя оглядел придворных и не понял, о какой пользе идёт речь, ведь никто больше не сидел с кислой миной.

— А вот и вино несут, — обрадовался шут. — Давай пить, солдат. На сегодня моя работа закончена.

— Почему ты меня солдатом зовёшь? — не сдержался Толя. — Я же, кажется, теперь придворный. А в деревне меня звали колдуном…

— Ладно, колдун так колдун, — легко согласился шут.

Толя вновь отвлёкся: принцесса звала менестреля:

— Хочу музыки, спой мне!

Сердце Толи дрогнуло.

— Я слышал о менестрелях, — быстро заговорил он. — У них нет дома, они бродят по дорогам и ищут — может, прекрасную принцессу, может, закатный город…

— Помолчал бы, — оборвал шут. — Пей лучше.

— Не хочу, — сказал Толя. — Я не пью.

— Ну как хочешь, — легко согласился шут. — Мне больше достанется.

Но Толя его уже не слышал. Из-за стола, наспех облизывая пальцы, поднимался менестрель. Это был человек среднего возраста, одетый в яркий зелёный камзол. Во внешности его не было ничего примечательного, разве что бородавка на щеке. Он взял странный предмет, и Толя догадался, что это лютня. Менестрель запел, дёргая струны. Строчки в песне различались по длине: некоторые приходилось растягивать, а некоторые произносить скороговоркой, но было понятно, что менестрель восхваляет добродетели Жанны.

Когда песня закончилась, та обернулась к сидящим рядом придворным:

— Вот видите, он мне не льстит, а говорит правду, а вы на каждом шагу рассыпаетесь в любезностях. Заплатите ему!

На пол, звеня, посыпалась горсть золотых монет, небрежно брошенная чьей-то властной рукой, и Толя машинально поискал глазами того, кто их бросил. Это был вельможа в богатых одеждах, с низким лбом, толстой шеей и огромными кулачищами. Его взгляд из-под кустистых бровей был мрачен и тяжёл.

— Вы так щедры, барон, — натянуто засмеялась принцесса, глядя на менестреля, который ползал по полу и собирал деньги, сохраняя на лице умиротворённую улыбку.

7

Лето было жарким и пыльным. Солнце пекло невыносимо, и город медленно умирал под его лучами. Замок Таркмунда торчал посреди города как одинокая розочка на торте. В обиталище наместника всевышнего на земле царила послеполуденная лень. Наследница престола вкушала сладкий сон. Фрейлины разбрелись кто куда, проявив возмутительную халатность, ведь по покоям принцессы летала большущая зелёная муха, которая вполне могла попасть спящей в рот. Стражники стоя дремали у дверей, у лестниц, в саду возле зачахших фонтанов.

Сам король сидел в кресле в своём летнем кабинете и делал вид, что слушает доклад генерала армии. У ног Таркмунда нахохлился шут. Генерал почтительно докладывал:

— Ваше величество, укрепления вокруг города возводятся в соответствии с указом…

— Хорошо… — зевнул король.

— Но, осмелюсь доложить, солдаты, которые их строят, от жары мрут как мухи…

— Хорошо…

— Простите, вы приказываете отложить работы?

— Что? Нет, никаких лишних расходов я не позволю… — король опять зевнул.

— Не хватает кирпича, да и башня, боюсь, рухнет, фортификатор предупреждал, что её нельзя надстраивать…

— Ухнет! Я знаю, что этот Хильдинг мне всю казну ухнет! — рассердился король, протягивая руку за бокалом холодного вина.

— Осмелюсь ещё доложить, я беспокоюсь, что поход вы изволили назначить на осень: по дорогам не проедут обозы, а вы знаете, что наши враги дерутся как дьяволы в любую погоду…

— Сил моих нету больше! — возопил король. — Я вас спрашиваю о приготовлениях к войне, а вы мне про дьяволов порете чушь!

Таркмунд схватил со стола первый попавшийся ему листок — это был указ об отмене всех работ с часу до четырёх дня — и вытер им вспотевший лоб.

— Вон отсюда, если ничего толкового не можете сказать!

После того, как генерал ушёл, взгляд короля остановился на понуром шуте.

— А ты, дурак, что угрюмый такой?

— Грустно мне, — завыл тот как по команде. — Над моим повелителем нависла опасность!

— Опасность?! — ахнул Таркмунд, нагибаясь вперёд. — Заговор? Меня хотят убить? Отравить? Зарезать? А ну, предатель, говори!

Шут проворно вскочил на ноги:

— Нет, ваше величество, дело в другом! У вас от жира скоро ноги двигаться не будут, придётся нам вас в кресле возить, вот горе-то! — и шут залился горючими слезами.

— Дурак!

— Король, а король? — неожиданно подмигнул шут. — У тебя жир из ушей льётся!

Таркмунд непроизвольно схватился за уши, но тут же, поняв свою оплошность, запустил в шута пустой чернильницей. Тот показал королю язык и удрал.

— Отравить его, что ли? — лениво пробормотал Таркмунд, откидываясь обратно в кресло. — Или зарезать… Надоел уже…

Шут уже давно взобрался по винтовой лестнице в башне для слуг, постучал в последнюю дверь, на самой верхней площадке. Дверь приоткрылась.

— Ну, привет, — сказал гость, заходя в скромное жилище Толи.

— Ты что так долго?

— Король задержал…

— Что он там? — поинтересовался Толя.

— Туп как пробка!

— Тс-с-с-с! — Толя выглянул на лестницу посмотреть, нет ли кого за дверью.

— Ага, вот оно уже как! — фыркнул шут. — Ну а ты скажи, что принцесса? Ничего тебе не говорила?

— Нет, а что?

— А твоя должность тебя не смущает?

— Нет…

В обязанности Толи входило каждый день обедать с принцессой и её приближёнными и присутствовать на прогулках, а изредка Её высочество принимались обучать деревенского парня изысканным манерам и хохотали до колик, дивясь его наивности и неуклюжести.

— А было что-нибудь необычное?

— Вчера учила меня полонез танцевать… А что ты спрашиваешь каждый день?

— Лично учила? — уточнил шут, пропустив вопрос мимо ушей.

— Ну да, лично.

Хмурый шут вскарабкался сначала на стул, а с него — на подоконник.

— Не нравится мне всё это, — признался он. — Как она на тебя смотрит.

Толя снова выглянул за дверь.

— Неужели ты думаешь, что она… она в меня влюбилась?..

Шут чуть не рухнул с подоконника. Несколько секунд он потрясённо жестикулировал и беззвучно открывал рот, так что будь здесь король и придворные, они бы точно лопнули со смеху.

— Принцесса?! — наконец вымолвил он. — Влюбилась?! Да ты спятил!

— А почему нет? — удивился Толя.

— Ты смотри, сам в неё не влюбись, — строго предупредил шут, и, увидев недоверчивый взгляд друга, уже сам подскочил к двери проверить, не стоит ли кто за ней:

— Развлекается принцесса, понятно? И смотри, как бы это не закончилось для тебя плачевно.

— Плачевно?..

— Ты не знаешь, что может случиться, а я знаю, — шут помрачнел. — Сейчас барон Хильдинг добивается её благосклонности, ведь это даёт ему доступ к королевской казне. Берегись его, колдун!

— Хильдинг? — Толя вспомнил тяжёлый взгляд барона.

— Ты что, сам ничего не видишь? Впрочем, меня здесь за человека не считают, говорят при мне… — продолжал шут. — И в этом даже есть некоторое преимущество.

Толя сидел на кровати, глядя в противоположную стену.

— Я домой хочу…

— Знаю, — неожиданно легко согласился шут. — А что поделаешь?

— Я должен буду прожить здесь всю жизнь? — спросил Толя. — Ведь если я убегу, меня прикажут вернуть…

Шут отвернулся.

— Наверное. Ну слушай, я же прожил как-то? Ты тоже сможешь.

Толя сидел молча, опустив голову, руки сложены на коленях.

— Ладно, — решился шут. — Не зря я рыскал по кладовкам. Смотри.

Ловким движением он вытащил из-за пазухи флейту, и у Толи глаза заблестели как у плачущего ребёнка, внезапно обрадованного подарком.

— Это флейта… правильно?

— Да. Теперь она твоя. Всё равно никому не нужна. Сможешь?

— Когда я ещё жил в деревне, — вздохнул Толя, — я иногда брал у пастуха его дудку поиграть. Только я долго не играл… пастух умер года три назад, а дудка пропала. Я пробовал сделать из тростника, но он быстро ломался. Или ломали.

— Держи.

Толя осторожно взял флейту и сначала долго рассматривал, проводя пальцами по дырочкам, потом поднёс к губам, и флейта издала тихий печальный звук.

— Ты поосторожнее, — посоветовал шут. — Чтоб никто не слышал, мало ли что.

— Хорошо, я буду уходить в сад, — отрешённо кивнул Толя.

— Ладно, пойду я. Загляни вечерком ко мне под лестницу, а то у меня каждая нога в двух местах была сломана, тяжело подниматься.

— Хорошо, загляну, — обещал колдун, но взгляд его не отрывался от флейты.

— И поосторожней, — напоследок предупредил шут ещё раз. Толя не ответил.

Солнце в небе палило невыносимо, раскалённый ветер гонял пыль по улицам города. Замок Таркмунда оживал после сна.

8

В сентябре жара спала. Крепостная стена была достроена, остатки армии собрались в более-менее боеспособные порядки, бодро промаршировали под окнами королевского замка, ушли на север и бесследно исчезли в осеннем тумане.

Всё тянулось по-прежнему. Каждый день Толя не мог дождаться того времени, когда большая часть придворных уляжется спать после сытного обеда. Тогда он брал свою флейту и убегал в дальний угол сада, мимо сонных стражников, через искусственный ручей, впадающий в заросший пруд, туда, куда не добирался ленивый садовник, на прохладную траву, скрытую ветвями деревьев.

В этом уголке он мог дать волю своим чувствам, мог играть, не опасаясь быть услышанным. Изредка с ним уходил и шут, сидя на траве, слушал простые печальные мелодии и вздыхал, о чём-то размышляя. Но Толя не знал, что беда уже крадётся за ним по пятам, на цыпочках перебегает мостик, осторожно раздвигает ветки и с опаской прислушивается к флейте. И беда эта была в лице придворного менестреля, которому не спалось после обеда, а вместо этого захотелось посмотреть, куда всякий раз уходит деревенский дурачок, из милости взятый в королевский замок.

9

Шёл обычный обед в зале замка. На нём присутствовала, конечно, принцесса, а также наиболее приближённые к особе её высочества придворные, в том числе барон Хильдинг. Менестрель, шут и Толя присутствовали по долгу службы, а Таркмунд всегда обедал отдельно в своём кабинете. Подавали только второе, а Толя уже вяло ковырял вилкой мясо, предвкушая час в своём потайном уголке.

Менестрель рассеянно дёргал струны и печально поглядывал на бараньи отбивные. Хильдинг жевал молча, остальные придворные переговаривались, обсуждая возможные успехи военной кампании. Внезапно принцесса бросила вилку и, откинувшись в кресле, хлопнула в ладоши. Разговоры за столом тут же стихли.

— Я хочу кое-что сказать, — объявила принцесса. — А ну-ка, Анатолий, встань.

Толя не сразу понял, что обращаются к нему, и шут толкнул его под столом ногой. Все взгляды устремились на Толю.

— Ответь нам, почему ты каждый день убегаешь в сад и там прячешься?

— Я… Я гуляю, ваше высочество.

— Хо-хо-хо! — воскликнула принцесса. — Я не люблю, когда мне лгут! Знаете ли вы, — она оглядела придворных, — что он там делает?

Толя опустил голову, ожидая самых оскорбительных подозрений, но придворные пока молчали, соображая.

— Он играет на флейте! — объявила Жанна.

Обеденный зал захлестнул хохот:

— Наш дурачок, ха-ха-ха!

— Ой, не могу, хи-хи-хи!

— Никогда бы не подумал!

Принцесса хлопнула в ладоши, восстанавливая тишину.

— Я требую, чтобы ты немедленно мне сыграл!

— Ваше высочество… — попробовал возразить Толя.

— Я требую! Я хочу послушать!

В своей комнатке наверху башни Толя вытащил флейту из-под подушки и подошёл к окну. Небо было затянуто серыми тучами, накрапывал дождик. Толя посмотрел вдаль. Дома поля, наверное, уже пусты, в лесу с деревьев опадают листья, а дорога, ведущая в деревню, превращается в грязевую колею. Всё, что он посадил по весне, наверное, растащили птицы или односельчане; если он вернётся, то зимой умрёт с голоду. Но лучше умирать под осенним небом, чем задыхаться в этих стенах…

Толя вышел на лестницу, шаги эхом отлетали от тесных стен. Дрожь выдавала волнение. Сейчас нужно будет сыграть для жующих придворных и полупьяной принцессы, сыграть то, что до этого слышали только шут и деревья в саду. «Я не хочу, — подумал он отрешённо. — Не хочу…»

Зал встретил Толю звоном тарелок и гулом голосов. Про юношу все, кажется, успели забыть, только взгляд шута был устремлён на дверь.

— А, вот и ты! — воскликнула принцесса, от любопытства приподнимаясь в кресле. — Давай, играй.

Снова воцарилась тишина, только звякнула запоздало опущенная ложка, и посреди этой тишины оказался Толя с флейтой в руках.

— Играй-играй, — подбодрила его принцесса. — Не понравится — не казню, не бойся.

Колдун поднёс флейту к губам и заиграл простую мелодию. И тут ему почему-то стало всё равно, как его оценят.

Принцесса сидела, подперев голову рукой. Некоторые придворные молчали, некоторые перешёптывались, некоторые потихоньку продолжили есть.

Толе вдруг захотелось, чтобы эти серые стены рухнули, погребли всех и оставили его одного под осенним дождём. Но слабая флейта не могла сокрушить камень, и наконец замолкла последняя печальная нота, растаяла в тишине.

Он стоял молча, ожидая.

— Хильдинг, дайте ему денег, — наконец приказала принцесса изменившимся голосом.

— Ваше высочество, я не возьму, — отказался Толя.

На него смотрели все, даже самые голодные забыли о еде.

— Ты что, брезгуешь получить награду? — изумилась принцесса.

— Нет, ваше высочество, просто оно того не стоит.

— Бери пока дают! — рявкнул Хильдинг.

— Уймитесь, барон, — холодно приказала принцесса. — Он правильно делает, что не задирает нос.

Она попросила сидящую рядом с ней фрейлину пересесть на другое место, а на освободившееся указала Толе:

— Теперь всегда будешь здесь сидеть.

10

С серого неба медленно падал пушистый снег. Толя примостился на подоконнике наполовину открытого окна своей комнаты и наигрывал на флейте, пытаясь придумать мелодию, заказанную принцессой ко дню её рождения. Он догадывался, что такой же заказ она дала и менестрелю, чтобы на празднике устроить соревнование. Кажется, подходящую должность она Толе уже нашла, но его это отчего-то не радовало. Он выглянул в окно и поймал на ладонь снежинку, которая тут же обернулась капелькой воды.

— Я домой хочу, мне холодно, — пожаловался Толя погибшей снежинке и вздохнул.

По лестнице кто-то протопал, раздался стук в дверь. Колдун сполз с подоконника и пошёл открывать. За дверью стоял паж, веснушчатый мальчуган в алом бархатном камзольчике.

— Повеление её высочества! — звонко объявил он. — Сегодня в десять часов вечера явиться в покои принцессы.

— Спасибо, — поблагодарил Толя.

— Да, и шут просил зайти, — уже другим голосом сообщил паж. — Я его внизу встретил.

Мальчик убежал, перепрыгивая через две ступеньки. Толя спустился вслед за ним.

Шут жил под лестницей в тесной каморке. Чтобы войти в дверь, приходилось наклоняться, впрочем, хозяин в своё жилище попадал без труда. Сейчас он сидел на лежанке, устроенной на сундуке, дурацкий колпак валялся на полу. В углу горела сальная свеча в подсвечнике, и Толя, неловко повернувшись, чуть не опрокинул её.

— Осторожно! Пожара не хватало! — шут подхватил свечу и водрузил на место. — Садись, колдун.

Толя присел на лежанку рядом с ним.

— Паж болтлив как всегда, — проскрипел шут. — Принцесса зовёт тебя к себе. Не знаешь, для чего?

Толя помотал головой.

— А я тебе, помнится, говорил, что ей можно всё?

Шут уселся поудобнее.

— Вот что, колдун, плохо твоё дело, но я попробую тебе помочь, иначе головы не сносишь. Характер у принцессы порывистый и страстный, значит, будь холоден. Короче, что бы она тебе ни говорила и что бы ни вытворяла, притворяйся полным идиотом, у тебя это хорошо получается. Ну-ну, не хотел обидеть, просто в этом твоё спасение. Ты меня понял?

— Да, — согласился Толя.

— Тогда давай выпьем, — неожиданно предложил хозяин, вытаскивая откуда-то из-за сундука початую бутылку вина. — Что ни говори, а может, в последний раз видимся.

От его слов Толя вздрогнул, но шут быстро сунул бутылку ему в руки.

— Пей давай.

Некоторое время они молча сидели, изредка передавая друг другу бутыль. Наконец шут отнял её у Толи и, крепко закупорив, поставил на место.

У колдуна уже слегка гудело в голове. Помутневшим взглядом он смотрел, как шут спрыгивает с лежанки, подбирает свой колпак, натягивает на голову.

— Пойду я… на работу… Бывай, — и низенькая дверь захлопнулась за ним.

11

Вечером Толя снова спустился по лестнице. Сойдя со ступеней, он поёжился и оглянулся: лестница вела дальше, вниз, в темноту, и колдун уже знал, что там был вход в подвал, где в старину держали и пытали узников, и куда сегодня, может быть, предстояло быть брошенным и ему самому. Он вздрогнул и поспешил дальше.

…Покои принцессы располагались в другом крыле замка. Толя прошёл мимо хмурого стражника возле обеденного зала и остановился перед дверью, ведущей в комнаты её высочества. Перед ней тоже стоял стражник с алебардой.

— Это тебя ихнее высочество вызывало? — гулким как из бочки голосом спросил он.

— Меня, — признался Толя.

Стражник приоткрыл одну половинку двери:

— Удачи.

— В чём? — хотел было спросить Толя, но передумал.

В комнате, куда он попал, высушенная жизнью придворная дама поднялась из кресла ему навстречу, поманила за собой. Ещё две комнаты — и принцесса, стоящая у окна, обернулась на звук шагов. Войдя, Толя поклонился.

— Оставьте нас, — приказала принцесса фрейлине. Толя огляделся по сторонам. Комната была убрана богато: золотые канделябры, бархатные портьеры, обитый мягкой тканью диван.

— Ваше высочество, вы звали меня?

— Звала-звала, — принцесса сбросила с плеч на пол невесомый прозрачный платок. — Да ты садись, не бойся.

Толя осторожно присел на краешек дивана, принцесса — рядом.

— Ну, — начала она, — расскажи, как тебе у меня живётся? Никто тебя не обижает?

— Нет, ваше высочество, — склонил голову Толя, вспомнив недобрые взгляды барона Хильдинга.

— Я велела тебе сочинить музыку ко дню моего рождения, ты помнишь? — властно спросила принцесса. — Дело продвигается?

— Да, ваше высочество, я почти закончил.

— А как ты собрался своё произведение назвать?

— Я думал о названии «Вечер в лесу»…

— Что-что? — переспросила принцесса. — Мне не нравится. Назови «Похвала в честь великодушной наследницы престола, облагодетельствовавшей своих подданных».

— Но ваше высочество, я вовсе не об этом думал, когда сочинял, — попробовал возразить Толя.

— Не спорить! — прикрикнула принцесса. — Я так хочу.

Толя послушно наклонил голову. Принцесса встала, прошлась по комнате, поводя плечами, потом остановилась перед ним.

— Тебе и в самом деле хорошо здесь? — спросила она. — Может, тебе что-то надо?

Толя отвёл глаза, чтобы она не догадалась о том, что он хочет сказать.

— Говори, не бойся, — подбодрила принцесса. — Может, ты хочешь комнату получше? Или ты любишь что-нибудь… гм… золото? Впрочем, ты, наверное, и не видел его никогда… Вот, смотри.

Она сняла с пальца кольцо и заставила Толю его надеть.

— Золотой перстень. А это бриллиант. Видишь, блестит? Дорогой — жуть. Мне Хильдинг подарил. Вот и герб мой вырезан. Нравится?

Толя молча кивнул, рассматривая маленький камушек в золотой оправе у себя на руке.

— Слушай, — вспомнила принцесса. — Отец говорит, этот шут невыносим, а служит всего полгода. Как ты думаешь, приказать его отравить?

— Нет-нет, — испугался Толя, — лучше не надо! Он же старается как может… Но вы всё же правы, ваше высочество, у меня есть просьба.

— Говори, — приказала принцесса. — Да ведь ты меня боишься, — вдруг заметила она. — Что там тебе про меня рассказали? Опять сплетни… Не бойся, давай выпьем, потом свою просьбу скажешь. Эй, служанка, подай вина покрепче!

Девушка в белом переднике выпорхнула из-за двери и быстро разлила вино по бокалам; принцесса отослала её нетерпеливым жестом.

Бутылка опустела ровно через полчаса. Раскрасневшаяся Жанна убеждала Толю:

— Думаешь, я злая? Кровожадная? Всех казню и вешаю? Не верь ты этому. Говори, что там за просьба такая, всё исполню — я принцесса, мне можно!

Толя был трезвее, потому понимал, что просьбу его она не исполнит, да ещё и разозлится за то, что ей пришлось нарушить данное слово.

— Ваше высочество, отпустите меня домой. Не насовсем. Может быть, ненадолго…

Принцесса нахмурилась.

— Тебе что, здесь не нравится? — уже другим голосом спросила она.

— Нравится, ваше высочество, но я скучаю по дому.

— Подай платок, — вдруг сурово приказала принцесса. — На коленях подавай, я твоя повелительница!

— Но зачем? — Толя стоял с платком в руках.

Принцесса выхватила его и снова накинула себе на плечи.

— Потому что ты мой раб, дурак! Сколько тебя хорошим манерам учить?

— Ваше высочество, я не ваш раб, я — ваш подданный…

Принцесса с удивлением посмотрела на него:

— Ишь, вольнодумство какое! Кто тебя только этому научил? Да ты садись, не стой. Никуда я тебя не пущу. Вот выгоню менестреля... Всё равно у него слуха нет.

Толя молча сел рядом. Принцесса продолжала:

— Да что ты стесняешься, а? Ты же мне нравишься, — и положила голову ему на плечо: — Если б ты знал, как они мне все надоели…

Но ответить Толя ничего не успел, потому что вдруг увидел, что в дверях, сжимая в руке оставшийся с рыцарских времён боевой топор, стоит барон Хильдинг.

12

Раздумывать, что делать дальше, у колдуна не было времени: барон бросился вперёд, замахиваясь топором. Толя оттолкнул девушку и скатился на пол; Хильдинг, споткнувшись об него, полетел на диван и ударился об его край нижней челюстью. Клацнули зубы. Поздно было объяснять, что Толя не хотел ничего плохого. Барон уже поднимался, ища его взглядом. Принцесса запоздало взвизгнула на пробу и зашлась раскатистым визгом, потрясающим замок. Толя был уже за дверью. Стражник косо посмотрел на него и ничего не сказал. Видимо, ему на подобный случай указаний не было. Колдун мчался по тёмным коридорам, понимая, что Хильдинг нагонит его и убьёт, даже если принцесса ещё целую минуту будет цепляться за его руки и кричать.

Никогда ещё лестница, ведущая на верх башни, не казалась Толе такой длинной. Он толкнул дверь в свою комнату, не зная, зачем прибежал сюда, ведь если барон настигнет его здесь, то выход будет только один — вниз, на камни. Комната была темна, и в этой темноте с Толиной кровати кто-то спрыгнул.

— Колдун! Я уж думал…

Толя метнулся сначала к окну, потом снова к двери:

— За мной гонится Хильдинг! Он убьёт меня!

Было видно, как в темноте блеснули глаза шута:

— Бери плащ, быстро!

Подаренный Жанной по случаю холодов меховой плащ был единственной ценностью Толи. Он накинул его, застегнул с первого раза, хотя руки дрожали. Шут сунул ему в руку платок с завязанными туда несколькими монетками.

— Беги не в коридор, а вниз, в подвал, там есть выход прямо в конюшню. Сторожа спят. Бери белого коня, обязательно его! Что ты стоишь?! — заорал вдруг шут. — Жить надоело?!

— А ты?

— Моё дело, — ответил шут. — Стой, флейту забыл! Прощай, колдун!

Не помня себя, Толя сбежал вниз. Когда его шаги стихли, шут тоже стал спускаться. В его каморке ещё оставался огарок свечи и бутылка с парой глотков крепкого вина.

13

На конюшне было тепло и пахло сеном. Толя закрыл за собой неприметную дверцу в стене и осмотрелся. Лошади сонно переминались с ноги на ногу, не обращая внимания на незваного гостя. Флейту Толя заткнул за пояс и теперь пробирался, заглядывая в каждое стойло. Лошади были каурые, рыжие, пегие, попался злющий вороной конь, но белого не было. Наконец из последнего стойла высунулась белая морда, и Толя потянулся погладить её.

— Вот ты где… — и конь мягко ухватил губами его пальцы. Толя открыл стойло и с изумлением обнаружил, что конь осёдлан и взнуздан. Неужели нерадивый конюх… Или кто-то сейчас должен был куда-то отправиться? Но времени раздумывать не было. Толя умел ездить на старой кляче, которая досталась ему от матери и честно тянула плуг и разбитую телегу, пока не издохла прямо среди поля. Этого коня, породистого, стройного, он побаивался. Не без опаски Толя взобрался в седло.

Конь был послушен, но, почувствовав на спине седока, будто сошёл с ума: взбрыкнул, заржал и понёсся прямо к воротам конюшни. Толя, зажмурившись, ждал столкновения, но вдруг понял, что конь мчится уже по двору замка. Промелькнули приземистые домики города, улица вывела прямо к воротам. Стражники, завидев белого коня, бросились открывать. Толе оставалось только удивляться.

За городом конь помчался, едва касаясь копытами земли. По обеим сторонам дороги тянулось заснеженное поле, на котором кое-где торчали чахлые облетевшие кусты. От снега было светло, он приглушал бешеный топот копыт, но Толе всё равно было неспокойно. То ему казалось, что по обочинам мелькают красные огоньки — глаза нечисти; то ему мерещилась погоня и он в испуге оглядывался, ожидая увидеть если не Хильдинга, то разбойников, про которых знал страшные сказки… Но дорога, стремительно улетающая назад, была пуста. Толя прижался к теплой лошадиной шее и стал думать, что ему делать дальше. Понятно было, что его станут искать и в конце концов найдут. Даже если у него есть несколько монет и быстрый конь, любой трактирщик за вознаграждение охотно расскажет, когда мимо проезжал подозрительный всадник и куда направился дальше. Если только совсем уехать из страны и поискать счастья в другом месте. Должна же рядом быть хоть какая-то ещё страна?

Конь летел птицей, холодный ветер пронизывал насквозь и плащ от него не спасал. Когда колдун оглянулся назад в очередной раз, ему показалось, что на горизонте как будто восходит солнце. «На юге? В полночь?» — удивился Толя, но ответа не нашёл.

14

На горизонте приближалась чёрная полоса — лес. Конь влетел под сень голых неподвижных ветвей, на узкой дороге сбивая боками снег с кустов. Толя затравленно оглядывался по сторонам: там, в темноте, где стволы деревьев сливались и теряли очертания, ему чудился кто-то, недвижимо стоящий и провожающий испуганного всадника взглядом узких хищных глаз — не зверь, но и не человек. Холодея, Толя прижимался к коню, ожидая, что вот-вот ему вцепятся в спину острые когти.

Уже светало, когда конь, умерив шаг, перешёл какую-то речушку по расхлябанному мостику и отправился дальше рысью. Толе было всё равно, куда он несёт его. Беглец сидел, низко опустив голову и закутавшись в плащ, поэтому, посмотрев вперёд, вздрогнул от неожиданности, ведь посреди поля виднелись полузасыпанные крыши его родной деревни. Толя поглядел на коня со странной смесью недоверия и восхищения. Откуда он знал дорогу к Вепреву Болоту?

Колдун доехал до околицы и натянул поводья. Конь остановился у колодца, мотая головой и перебирая ногами. Было видно, что он совсем не устал от скачки, которая убила бы любую другую лошадь, и готов скакать ещё. Теперь беглец понимал, почему шут велел взять именно этого коня.

Прошло немного времени, и стало ясно, что деревня просыпается. Медлить нельзя было, иначе не получится проехать незамеченными.

— Скорей! — Толя пришпорил коня.

15

Помятый после пьяной ночи трактирщик запирал дверь с надписью «Траг-тир». Пьяный Синий Нос стоял рядом.

— Ну чего ты хмурый такой? — ныл он. — Давай плясать, вот я сейчас ка-а-ак…

Он попытался пойти вприсядку, но не сделал двух коленец и бухнулся в сугроб.

— Ну тебя к нечистому, — выругался трактирщик. — Неспокойно мне что-то, про колдуна я вспомнил!

— А что про него вспоминать? — удивился Синий Нос.

— Вдруг вернется проклятый?!

— И что? — героически отвечал Синий Нос. — Он вернётся, а мы его на вилы и в чисто поле!

— Да, а он восстанет и порчу нашлёт на всю деревню. И на кого первого?

— На кого?

— На меня! Ты не забывай, это же я его тогда выдал!

Синий Нос хотел возразить, но трактирщик шикнул на него:

— Цыц! Ты ничего не слышал?

— Нет, а что такое?

— Да будто поступь конская…

— Это ничего. Мне, когда совсем наберусь, и не то мерещится, — авторитетно заявил Синий Нос, но внезапно замолк, и через секунду оба увидели, что из-за соседней избы выезжает всадник на белом коне. Трактирщик отступил, по длинным волосам узнав колдуна. Тот на секунду повернул голову, и предателю показалось, что в страшных глазах мелькнули злоба и торжество.

16

Толя спрыгнул с коня у родного крыльца. Прятаться было негде: крыша домика провалилась, внутри лежал снег. Странно, думал, что крестьяне снесут, но, скорее всего, побоялись даже подойти. Ну и ладно. Человек, ищущий убежища в родном доме, не нашёл его, податься больше некуда. Толя обнял коня за шею, но тот подтолкнул его к калитке. Не зная, зачем это делает, Толя взялся за узду и с трудом вспрыгнул ему на спину.

Конь взобрался на холм, и они с Толей одновременно увидели, что от деревни движется всё её население, вооружённое вилами, лопатами и просто палками. Конечно, трактирщик и Синий Нос успели поднять тревогу, и теперь с колдуном решили покончить раз и навсегда. Толя не трогал поводья, и конь стоял, настороженно прядая ушами. Подойдя поближе, односельчане остановились, вперёд выступил Синий Нос.

— Нечистая сила! Пошёл вон отсюда!

Толя молчал. Что бы он ни ответил, его всё равно стащат с коня и растерзают, а в останки вобьют кол и выкинут в поле. Он разглядел среди прочих знакомое личико, теперь обрамлённое уродливым бабьим чепцом. Брошенная неверной рукой скалка полетела в сторону Толи и упала поодаль.

— Уходи, я тебя не знаю, я замужем!

— Окружай! — крикнул кто-то. Это и послужило сигналом к атаке. Толя задрожал, готовясь встретить смерть. Но конь, видимо, решил, что его хозяину суждена иная участь. Он развернулся и поскакал прочь.

17

Тянулись незнакомые места, где, казалось, никто никогда не жил. Толя не замечал дороги, не знал, куда рысью направляется конь. В глазах у него стояли слёзы и стекали по щекам. Он забыл даже кутаться в плащ.

Вскоре пошёл снег. Он падал белыми хлопьями, засыпая обратный путь, покрывал пустынную дорогу, на глазах теряющую очертания, ложился Толе на плечи и волосы, делая его седым. Сколько так прошло времени, колдун не знал.

Конь обернулся, вглядываясь в пелену снега, потом поскакал быстрее. Толя тоже обернулся, но никого не увидел. Тревога друга передалась ему, и он уже не думал о том, что в смерти найдёт покой и утешение. Конь пока скакал безошибочно, но Толя понимал, что скоро он начнёт терять дорогу и проваливаться и тогда придётся идти пешком.

Из-за белого морока выступил лес, еловые верхушки неподвижно чернели в вышине, пугая своей неподвижностью. Толя заколебался. В чаще опасностей больше, но там есть возможность затеряться и сделать так, что враг заблудится. Или заблудиться самому… Конь подошёл поближе к тёмным ветвям, укрытым снегом. Дорога, видимо, обрывалась здесь. Колдун спрыгнул с коня и провалился в снег по щиколотку. Не оглядываясь, они вдвоём ступили под чёрную сень.

18

Толя провалился по пояс и остановился, тяжело дыша. Коню приходилось не легче, он едва перебирал ногами. Где-то далеко кто-то ломился через заросли и, похоже, ругался. Толя знал, кто это, но на него навалилось безразличие. По ёлкам прыгали сойки, тревожно перецокивались. «Если бы вы помогли, птички», — подумал колдун, прикрывая глаза.

— Гарольд! Эй, Гарольд, кобылье отродье! — заорал Хильдинг уже совсем близко, видимо, надеясь, что конь отзовётся на знакомый голос и выдаст себя. Впрочем, этого и не требовалось: за двумя беглецами шла широкая полоса вспаханного снега.

Барон пробирался за ними пешком, а вторая его загнанная лошадь билась в снегу на опушке. Он отбрасывал ветви ударом кнута, который держал в руках. Гарольд попытался встать между ним и хозяином, но Хильдинг взгрел коня так, что тот застонал от боли, и схватил за шиворот Толю, у которого всё плыло перед глазами.

— Ты, выродок! — взревел он, и на брошенного обратно колдуна обрушился первый удар. — Где кольцо? Успел пропить?

После второго удара Толе показалось, что у него лопнула кожа на спине.

— Угроблю, понял? Где перстень? Он дороже тебя стоит! — последовал третий удар, и колдун закричал, не выдержав.

Снег лез в рот, душил, сверху сыпался удар за ударом, Хильдинг уже не ругался, а молча бил, у Толи перед глазами всё заволокло красным, а тело как будто больше не принадлежало ему, крик сменился хрипом. Хильдинг отшвырнул кнут.

— Не сдох ещё? Ну, погоди маленько… Где там мой нож? — прорычал он, наклоняясь к Толе. Колдун попытался отползти, поэтому удар, нацеленный под рёбра сзади, прошёл вскользь. Мелькнули и перевернулись вершины деревьев в красном мареве, как будто раздался чей-то незнакомый голос, заржал Гарольд, а потом всё померкло.

19

Внутри было больно, а вокруг — тихо. Жёсткий мех колол щёку. Не было сил повернуть голову, оставалось только смотреть в бревенчатую стену и ждать новых ударов. Толя некоторое время прислушивался, потом понял, что рядом никого нет, и с трудом приподнялся. Бок тут же пронзила нестерпимая боль. Оказалось, что Толя лежит на некоем подобии печи, похожей на те, что были в крестьянских домах у него на родине, только сделанной более грубо и неумело, и что под него подстелена шкура с грубым бурым мехом. С плеч поползла другая шкура, лёгкая, серая.

Дом был невелик. У стены Толя увидел лежанку, рядом — стол, два обрубка бревна вместо табуреток, в углу — ящик. На стене висел меч в ножнах, лук и колчан со стрелами. Оружие Толя рассматривал с испугом. Хорошо, что не было кнута. Наружу вели две двери: одна большая, в боковой стене, вторая, поменьше, — прямо, из-за неё какой-то шум, похожий на конское фырканье. Открытие, что есть двери, немного обрадовало колдуна. Можно будет сбежать. Он попытался повернуться и понял, что не сбежит: кто-то раздел его донага, а на улице холод… Или прошло уже невесть сколько времени и там светит солнце и тает снег? Впрочем, не всё ли равно… Тут он заметил, что на гвозде у двери висит его плащ. Интересно, где флейта? Но зачем она теперь? Ведь скоро вернётся тот, кто здесь живёт, и, наверное, продолжит мучить Толю. Он ведь сильнее, а все сильные злые…

Скрипнула дверь и Толя так испугался, что не успел притвориться спящим. Или лучше — мёртвым. Входя, человек заслонил собой дневной свет, и колдун не смог его рассмотреть, понял только, что в руке у него топор. Сомнения насчёт дальнейшей участи беглеца отпали сами. Со слабым стоном он уткнулся в шкуру, на которой лежал, слыша, как хозяин подходит к нему, почему-то оставив топор у двери.

— Опомнился еси? Чего трепещешь-то? Али страшно?

Толя не сразу понял, что язык был чужим, просто очень похожим. Ему было не до того, ведь его могли убить в любую минуту, а там… там, наверное, нет покоя, только вечная боль — наказание. Но за что? И почему его не убили раньше, когда он был без сознания?.. Хозяин коснулся его затылка, и Толя заскулил от ужаса, но он только гладил спутанные волосы.

— Да не пужайся. Аз те зла не хочю.

Толя молчал, сжавшись.

— Как еси? Реки что ни есть. Глаголати-то розумеешь?

Нет, не умею, разучился навсегда.

— Аз-то Олегом зовуся, а ти?

Толя молчал, и назвавший себя Олегом снова спросил:

— Хоштешь воды? Да разе так и будешь молчати? Худо есть... Реки имя си?

Толя молчал, понуро положив голову на руки. Лишь сейчас он заметил, что кольцо принцессы всё ещё на нём.

— Добро, молчун, коли хоштешь. Дай рану ти поглядети.

Толя весь сжался, когда Олег скинул с него волчью шкуру.

— Да ослабнися, не пугайся. Добро, к весне заживеет. Ныне перевяжу тя наново.

Он сменил Толе повязку, положив на раны какие-то сухие листья, смоченные водой. Колдун не смог сдержаться и тихо постанывал от боли.

— Держися, ныне минует. Не плачь боле, — сказал Олег, накрыл его шкурой и отошёл. Толя закусил губы, вправду боясь заплакать и рассердить его.

Притворяясь спящим, он впал в некое состояние между сном и явью. Ему казалось, что ничего из того, что его окружает, на самом деле нет. Нет ни стен, ни шорохов за ними, ни тёплых шкур, ни Олега. И самого Толи тоже нет. Всё это снится… снится…

Он очнулся, когда Олег поставил на край печи полную миску, от которой шёл будоражащий запах мясного бульона. Толя приподнялся на локтях и подумал, сколько же он здесь, если успел так проголодаться. Достал до миски и вдруг замер: Олег ведь не говорил, что можно есть, он вообще отвернулся, — а если это ловушка? Толя, содрогнувшись, заполз обратно под шкуру. Нет, никогда он больше не будет поступать так, чтобы дать повод наказать себя, он будет тихим и послушным, его не за что будет бить… Но ведь все сильные злые, значит, повода и не нужно. Толя мысленно вознёс молитву Богу, понимая, что выхода нет: голод мучил его, подгонял… Так какая разница, если всё равно накажут? Лучше за что-то, чем ни за что.

Толя бросил исподлобья ещё один взгляд на хозяина и потянулся к миске. Один глоток, обещал он себе только что, но не смог оторваться и после второго, и после пятого. Желудок заходился в сладких судорогах, вкус еды опьянял, и никто не смог бы вырвать у Толи миску, в которой ещё оставалось…

Олег смотрел в упор, и Толя окаменел под его взглядом, уже понимая, что расплата неминуема.

— За что пужаешься? — хозяин подошёл, положив нож, которым колол лучину. У Толи не было сил даже на то, чтобы отползти. Олег погладил его по затылку, и он, косясь, видел меховой рукав куртки, скреплённый жилами.

— Не пужайся, молчун, ничего не дею худого. Ну погледи на мя.

Олег осторожно повернул его голову к себе, и Толя зажмурился.

20

Потекло время, как талая вода. Колдун не считал его, да и незачем было. День для него начинался, когда он открывал глаза, а ночь — когда засыпал. Есть он не просил никогда, ждал, пока Олег сам даст. Не говоря ни слова, он всё понимал и «молчуна» принял как очередную свою кличку. Безучастно наблюдал он за всем, что творилось в доме, и даже ночью, когда вскрикивал и просыпался от страшных снов, быстро замыкался в себе.

Он пытался понять, кто такой Олег. Молодой варвар, крепкий, спокойный, никогда не возвращавшийся с охоты без добычи, мог оказаться лесником, отшельником, изгнанником, жрецом таинственной варварской религии. Впрочем, Толя никогда не видел, чтобы Олег как-то молился своим богам. А тому, наверное, наскучило одиночество, и он говорил за двоих. Так Толя разобрался, что Олег — подкидыш в своём племени, которого не убили из жалости. Варвары собрались идти войной и грабить чужие страны. Олега послали разведчиком. Месяц он скитался по стране, прячась от людей, и вернулся домой с вестями, что грабить нечего. Но вождь твёрдо считал, что у соседей спрятаны несметные сокровища, и изгнал Олега, чтобы он не смущал воинственных соплеменников. Теперь тот жил здесь с прошлой весны, дом срубил сам, охотился, собирал травы, коренья и грибы, носил воду из ручья, летом сделал подобие печи из речной глины. А теперь вот нашёл Толю.

После этой истории молчун не так его боялся, а однажды, когда Олег ушёл на охоту, слез с печи самостоятельно и обследовал дом. Приоткрыв маленькую дверь напротив печи, он увидел коня Олега, которого тот звал Ильменем. Из-за Ильменя высовывалась и морда Гарольда. При виде хозяина Гарольд тихо заржал, а Ильмень оглядел робкую взлохмаченную фигурку и потянулся пожевать край Толиного одеяла. Вражеских чувств к Толе он не выказывал.

Раны заживали медленно и Толя ещё морщился при каждом резком движении, но лекарства нужны были всё реже и перевязки чаще оставались сухими, а не набухшими от крови, как было вначале. Молчун и сам чувствовал, что поправляется, но не знал, как к этому относиться. Прошлая жизнь осталась далеко позади, многое из неё забылось или воспринималось как смутный сон, а в новой жизни всё было по-другому. Олега Толя уже лишь слегка побаивался, видя, что он вправду не причиняет ему зла, но в то же время догадываясь о судьбе Хильдинга. Изредка Толя вспоминал о флейте и всякий раз понимал, что она ему больше не нужна. Долгими зимними вечерами Олег мастерил ему из оставшихся шкур такие же, как у себя, штаны и куртку, лишь не было железной пряжки на кожаном ремне. Он старался побольше говорить, надеясь, что молчун тоже что-нибудь скажет.

Толя с ужасом и недоверием узнал, что своим выздоровлением обязан нечистой силе, потому что когда ему было совсем худо, он лежал без памяти и угасал, Олег сплёл бусы из медвежьих и волчьих зубов и подарил своим богам, прося об исцелении для него. Это известие привело молчуна в священный трепет перед истинным Господом, и он успокоил себя только тем, что никак не мог помешать язычнику.

21

Когда задули злющие метели, на печи молчун лежал только по ночам. На охоту его Олег ещё не брал, но давал мелкую работу по дому: наколоть лучины ножом, кинуть коням сена, сварить похлёбку из крупы и кусочков мяса. Больше Толя ни к чему не притрагивался, не заглядывал в ящик, не пытался снять меч со стены. Однажды Олег открыл ящик сам и, порывшись в нём, извлёк на свет флейту. Толя взял её, как будто не осознавая, что именно держит. Осколок прошлого вернулся к нему. Искушение было велико, да и Олег смотрел вопрошающе. Толя колебался, но руки его сами собой поднесли флейту к губам. Тут он испугался, что прошлое утянет его с собой, и чистая было нота превратилась в неумелый свист. Поняв, что больше ничего от него не добьётся, Олег забрал флейту и положил обратно в ящик. И заметил, что взгляд Толи теперь чаще останавливается на нём.

— Молчун, коли хоштешь, что прошло, не воротится боле. А коли не хоштешь, будет тя мучати. А по ме так добре взяти что ладно бы, а что худо — оставити и дале идти.

Толя задумался над его словами и долго не мог очнуться от их волшебства: «коли хоштешь, добре взяти». Что ему брать из той жизни, от которой осталась только память о горе и обиде? Толя забрался на печь в самый угол и стал мучить себя тяжёлыми мыслями: что будет, когда придёт весна? Он слышал, что варвары по весне приносят иноверцев в жертву своим богам и так радуются, что пережили зиму. Замирая, он представлял себе вырубленного из бревна идола, стоящего в чаще леса и смотрящего слепыми глазами без зрачков; представлял нож Олега, заносимый над собой, и тут понял, что ему совсем не страшно, а как-то даже уютно, как бывало в детстве, когда мать рассказывала старинные сказки про змеев и разбойников: кажется, вот-вот стукнет окошко, вот-вот покажется на пороге чудовище, но одеяло греет, материнский голос успокаивает и понятно, что никаких чудовищ на самом деле нет. Толя завозился на печи, Олег посмотрел, оторвавшись от работы:

— Чегой тебе, молчун?

Он показал на ящик. Олег понял сразу.

Толя сидел на печи, крепко держась за флейту и не видя ничего вокруг: всё расплывалось и дрожало у него в глазах.

23.03.07. — 03.02.11.