Существующий (джен)

Они сказали ему, что «оно» не было настоящим.

Они сказали ему, потому что на кухне был гость. Но, кроме этого, они не сказали ничего.

Незнакомец был высоким — хотя не настолько, чтобы Эдвард не мог видеть лысину на его макушке — с неизменной улыбкой, в которой постоянно изгибался уголок его рта. Каждый раз, когда их глаза встречались, Эдвард вздрагивал и подавался назад, к стыку стен, в большей части прикрытых большим стальным телом брата. Ему не нравилось слишком мягкое выражение лица доктора; приторно-сладкое, подавляющее, оно тяжело нависало над ним.

— Он больше не хочет со мной разговаривать, — произнесла она. Женщина, которая соединила металл с его плотью. Эдвард хорошо это помнил — он даже помнил, как согласился на этот процесс! — и то, как переглянулись Уинри и она. Бабуля Пинако, вот как её звали.

— Это вполне нормально.

Эдвард фыркнул и скрестил руки, снова гадая, зачем же он здесь. Он был благодарен только, что Алу позволили войти, в то время как Уинри оставили в её комнате. Никто из взрослых не реагировал на тихие скрипы и царапанье, которые раздавались повсюду в комнате. Никто из них даже не признавал Альфонса. Для них он был не больше, чем оживлённые доспехи.

— Я бы не волновалась, если бы это было нормально, — Пинако с силой сжала кружку то ли с чаем, то ли с кофе. С чем-то горячим, тёмным и настолько горячим, что от кружки поднимался пар. — Как мы могли бы исправить это? Он действительно пугает Уинри.

В глазах Эдварда полыхнула ярость, и Ал печально вздохнул. Проскользив по кухонному полу, мальчик удобно расположился сбоку от брата. Альфонс не реагировал, пока Эдвард не прошептал жёстко:

— Не слушай их, Ал. Уинри тебя не боится.

Его заверение встретила тишина — тишина, которая наполнила всю комнату. На него уставились три пары глаз: взгляд серой был пуст, две других скрывали волнение. Эта сводящая с ума улыбочка всё ещё играла на тонких губах доктора.

— Это… Это… — Пинако потёрла переносицу, нарочно избегая Эдварда. Это было хорошо. Он отплатил тем же. — Я не уверена, что она хотела бы находиться здесь. Раньше он очень злился на это.

Мужчина покорно наклонил голову.

— Конечно, я понимаю.

— Эдвард, почему бы вам с Уинри не погулять немного? Только не уходите слишком далеко, хорошо?

Они всегда поступали так. Они всегда забывали об Альфонсе. И каждый раз, когда болезненный всхлип гремел в металлических доспехах, Эдвард ощущал страдания брата так сильно, словно они были его.

Не честно

Не чес…

— Эд? — она суетилась вокруг него, пока ей не удалось попасть в поле его зрения. Они шли по узкой тропинке, ведущей к реке, окружённой со всех сторон пышной травой и голубым небом. Это было прекрасно — совсем не похоже на ту ночь, когда шторм размыл берега реки и уменьшил красивую тропу до ненадёжной ленты из грязи. — Ты меня вообще слушаешь?

Эдвард раскачивал перед собой костыль как пятую конечность, втыкая его между неустойчивой галькой; вскоре после того, как он научился этому трюку, деревянная палка поехала по гальке, осыпающейся вниз из-за неудачного расположения горки. О, как Уинри смеялась — до того, конечно, пока не обнаружила четырнадцать крошечных царапин на её автоброне.

— Твоя автоброня чудесна, Уинри! — попробовал похвалить её Эдвард, надеясь, что лесть смягчит её негодование. — Вряд ли я буду нуждаться в ещё одном костыле.

Девочка выразила своё неудовольствие и согнула обнажённые руки. Сегодня она была одета в жёлтое платье, которое почти полностью затмило солнце.

— Я не могу понять, почему ты не хочешь использовать обе? Тебе было бы легче ходить.

— Потому что это больно — давать такие нагрузки на его плечевой сустав, — терпеливо объяснил Альфонс. В конце концов, он поступал так с тех пор, как Эдварду было разрешено прогуливаться самостоятельно почти год назад. Уинри и Бабуля по-прежнему этого не понимали.

Уинри, немного опечаленная тем, что Эдвард совсем не понял её, сделала вид, как будто не слышала Альфонса, и, досадуя, вскинула бровь.

— Ну? Так ты скажешь мне или нет?

— Ал уже объяснил, — ответил Эдвард, указав металлическим пальцем на следующую неуклюжей иноходью фигуру рядом с ними. Если Уинри хочет быть грубой, он ответит тем же.

Река, поначалу показавшаяся лишь тонкой дорожкой из света, изнутри была заключена в клетку возвышавшихся над ней холмов, которые светились голубоватым в полуденном свете. Но когда они достигли последнего склона, то перестали сомневаться в невероятной широте изгибов водного пути. От этого зрелища его наполнило чувство лёгкого трепета.

— Эй, Ал, — Эдвард стукнул брата по предплечью металлическим локтём, и раздался громкий лязг. — Я тут подумал перед этим… Ты помнишь, как мы встретили здесь нашего учителя?

— М-м-м, — промычал младший брат в ответ. — Сейчас небо выглядит совсем по-другому, да, братик?

— Ага. Даже облаков совсем нет.

Кроме одного, которое тенью легло на лицо Уинри.

Погрузившись в пучину воспоминаний, Эдвард доковылял до берега реки и тяжело опустился на землю. Сначала он снял обувь, за ней полетели и носки. Он закатал штанины — на тот случай, если он будет вынужден пойти на мелководье — и сразу отнёс сброшенные вещи к деревьям, стоявшим рядком, как солдаты.

Уинри в лёгком испуге бежала за ними.

— Что вы творите?! — закричала она. — Тебе не разрешали плавать с автобронёй!

Эдвард фыркнул и поднялся на ноги, оставляя костыль на земле.

— Я не плаваю, Уинри.

— Тогда что?

Он пожал плечами, точно зная, что он собирается делать и как она на это отреагирует.

— Я не знаю. Спарринг, наверное.

Он повернулся к Альфонсу, ободряюще улыбаясь.

— Что насчёт этого, Ал? Я наконец-то побью тебя!

Доспехи лишь хихикнули, затем приняли защитную позу, которую быстро отобразил Эдвард. Его мускулы одеревенели от недостатка тренировки и его неспособности упражняться под зорким надзором Пинако. Возможно, спарринг был не самой хорошей идеей, но она не шла из головы, и желание превратить желаемое в действительное выглядело привлекательным.

Очень привлекательным. Ухмылка разделила его лицо пополам, и он наклонил свою голову в приглашении. Эдвард ударил первым, но удар не достиг цели. Снова и снова молотили воздух, ловя солнечный свет, он делал удар за ударом, бил и бил ногой, но пока в результате промахивался буквально на волос, и его удары неизменно встречали пустоту. Мир вспыхивал голубым, зелёным, золотым, серебряным, пока он бросался и прыгал, захваченный смертоносным танцем с заключённым в сталь братом.

Его мышцы горели.

Грязь покрыла его ноги.

Пот собрался на его бровях.

Он побеждал.

Медленно, но верно доспехи, дребезжа, отступали по берегу реки. Движениям Альфонса недоставало точности, как будто его суставы заржавели. Предупреждающие крики Уинри не были услышаны и остались незамеченными. Они всего лишь тренировались.

Но затем Альфонс упал.

Здесь побережье реки было мягким; вода превратила землю в грязь. Солнце сверкнуло на его нагруднике, на мгновение ослепив его старшего брата. Усмешка Эдварда исчезла, когда кристальные капельки попали на верх доспеха. Она исчезла, а из горла вырвался отчаянный крик, так похожий на тот, что разорвал его грудь в ту ночь, когда он в первый раз потерял брата.

— Ал!

Кровавая печать смылась. Эд ощутил это, когда где-то позади сердца что-то рванулось. Он чувствовал, как его брат умирает во второй раз.

Кровавая печать исчезла.

Он не подумал об этом.

Кровавая печать…

Он не мог подумать об этом.

Печать смылась водой…

Он просто побежал вперёд, протягивая металлическую руку, чтобы схватить Альфонса.

Но тот только что ушёл.

Всё правильно. Альфонс умер. Это было источником зародившейся пустоты.

Он может сделать это снова.

Откуда-то издалека, как будто во сне, он услышал вопль Уинри.

Он знает нужный рисунок — круг преобразования…

Слишком поздно.

Его ноги коснулись воды.

Слишком медленно.

Вода была уже по колено.

Всё было потеряно.

Вода заливалась ему в рот.

— Альфонс!

Он не мог дышать. Не мог видеть.

— Альфонс!

Нет, Эдвард не отпустит его во второй раз.

Он не спасал брата в первый.

Его рука была из плоти и крови.

Эти страдания никогда не прекратятся.

Альфонса … похоронили следом за мамой.

Эдвард был там. Как и доспехи.

Никто больше не мог видеть его.

Потому что «этого» никогда не существовало.