Парад планет (джен)

Корделия сама не помнила, как она добралась до космопорта. Силы, которых в обрез хватило на допрос доктора Мехты, на побег из дома, на обман журналистов, покинули её.

Выигранная ею фора слишком мала. Всё равно Мехту вытащат из-за кровати, развяжут и догадаются, куда скрылась Корделия. В Корпусе ведь не дураки служат. А в бетанской контрразведке — тем более.

От бессилия можно было разрыдаться. Как она не хотела, чтобы всё пошло прахом в последнюю минуту! Не хотела сдаваться. И особенно — сдаваться так позорно.

Её деликатно похлопали по плечу. Но даже такое легкое прикосновение было похоже на удар током. Корделия едва не вскрикнула, но симпатичный зеленоглазый гермафродит в форме сотрудника космопорта прижал палец к губам.

— Тс-с-с! Пойдемте со мной. Плохо не будет, обещаю.

— Кто вы?

— Хочу вам помочь, капитан Нейсмит. Следуйте за мной, и вас не найдут.

— Но…

— Мы теряем время. Доверьтесь мне. Я знаю тут все входы и выходы.

Герм бесцеремонно схватил её за руку, протащил через какие-то служебные помещения и оставил в глухом закутке.

— Ждите здесь.

Корделия ждала. Сердце бешено колотилось.

Странный гермафродит вернулся примерно через полчаса, показавшихся ей неимоверно долгими. Выглядел он довольным.

— Всё в порядке. Систему оповещения я временно вывел из строя. А тех, кто вас ищет, ненадолго отвлек, и пока они выяснят, что их надули как маленьких, вы успеете отыскать грузовик, летящий до Эскобара. Торопитесь, капитан.

— Спасибо. Но... всё-таки, кто вы?

Герм беспечно улыбнулся и ответил:

— Обычно меня дразнят Старой песочницей. А зовут просто Бета.

Попытка принцев Империи Барраяр проникнуть в зал Совета провалилась. Их перехватили у самых дверей и объяснили, что не дело детям присутствовать на столь важных мероприятиях.

— Вот если бы ты не топал!.. — злился старший принц, которому было целых двенадцать лет.

— И ничего я не топал! — обижался второй, на два года моложе.

— Сразу видно истинных Форбарр, — усмехнулся кто-то рядом. — Даже в таком нежном возрасте интересуются государственными делами.

Мальчишки подпрыгнули от неожиданности. Пока они препирались, к ним подошел незнакомый высокий дядька в зеленом армейском мундире, с палашом в ножнах и при плазмотроне.

— Кстати, если ваши высочества тихонько пройдут во-он по той лестнице, там будет окошко на галерею, — посоветовал дядька и… пошел прямо в зал.

Просто так взял и вошел! При оружии. Мимо охраны. Это когда папа прямо там, за дверью!

Принцы разинули рты. Но в зале все было тихо, будто так и надо.

Они все-таки пробрались наверх поглядеть, но заседание им не понравилось. Папа и его министры обсуждали всякое, и странный дядька тоже сидел там, молча, иногда хмурился, иногда кивал. В общем, тоска заупокойная!

* * *

Через полгода император Грегор Форбарра застал своих сыновей беседующими в самом дальнем уголке парка с неким высоким кареглазым типом, одетым в офицерский мундир. Офицер завладел вниманием мальчишек целиком и полностью. Он что-то рассказывал, а принцы слушали его, распахнув глаза и поминутно восклицая: “Ух ты! Вот это да!” и даже “Вот ни фига же себе!”

Высокий офицер с императором переглянулись, и тот едва заметно Грегору подмигнул.

Грегор улыбнулся. В свои десять он тоже любил говорить “Ни фига себе!”, хотя подобные выражения были недопустимы для особы его статуса.

А история Барраяра действительно очень увлекательна. Особенно когда она рассказана им самим.

Парадный прием во дворце шумел, а шеф СБ Иллиан вместо того, чтобы привычно подпирать стенку, распивал чаи за отдельным столиком с весьма необычным типом.

У гостя вид был совершенно не подходящий для великосветского вечера. Одни короткие серебристые волосы, уложенные гелем и торчащие как иголки, плюс нарисованный во всю спину блестящей куртки силуэт летящего корабля с провокационной надписью «Попробуй догони!» чего стоили. Но это его ничуть не смущало. Мужчина щурил глаза за очками-визором, крутил на пальце звякающее кольцо с набором дата-чипов и мастер-ключей и укоризненно выговаривал:

— Не уважаешь ты родственников, Саймон, не встречаешь, как положено…

Грозный шеф СБ, что удивительно, промолчал и выговор стерпел. Только вздохнул в остывшую чашку с чаем и прокомментировал вполголоса:

— Родственнички!..

— А что? Ближе нас у тебя никого нет. После тридцати лет совместной жизни пора бы и привыкнуть. У нас и фамилия, можно сказать, почти одинаковая, это судьба. Когда я на вас, залетную молодежь, поглядел, то сразу понял — вот у этого все получится, он хоть и зануда, а мальчик подходящий. Получилось ведь, я верно говорю?

— Все мозги мне проесть за тридцать лет получилось, это точно, — проворчал Иллиан.

— Только не говори, что недоволен, — мужчина укоризненно покачал пальцем. За пальцем, как паутинки, тянулись ниточки голограммы.

— Ну, ладно, признаюсь. Доволен. Куда я сейчас без твоего чипа… папаша Иллирика!

Она — большая, шумная, бесцеремонная. Ее наряд с боа из перьев кажется экстравагантным, а крупные кольца на пальцах — безвкусными, роскошными, чересчур бросающимся в глаза. Впрочем, этой даме в ее возрасте и при ее богатстве чужое мнение безразлично. Как ни схожи с ней здешние смуглые бразильянки, даже с закрытыми глазами ясно, что она такая одна. Одна-единственная, известная на всю Галактику, несравнимая ни с кем.

От ее приветственных воплей закладывает уши, как от рева стартующего челнока:

— Ки, малыш! Ну как же здорово, что ты, наконец, вернулся!

Раскинув массивные руки, она заключает его в страстные объятия. И в них нет ни капли фальши. На ее лице цветет широченная улыбка.

— Нагулялся, да? Сколько ж я тебя не видела!

И шестидесятилетний коммодор Танг, бывалый космический наемник и начштаба флота, послушно рассказывает ей в ответ про «дела в дальнем космосе» и «как там его книжки по истории», а она одобрительно ему кивает, и блестят, покачиваясь, орбиты круглых золотых серег. От нее исходит аромат зелени и свежего ливня, тонкий и всепроникающий, непривычный в сравнении с обыденной ноткой металла, окалины и кондиционированного воздуха.

— Бродяга ты, Ки, — укоряет она с улыбкой. — Ничего, теперь я тебя не отпущу, будь уверен. Женю,— вот что!

Матушка Земля хохочет. В небесах отзывается дальний гром.

Он бежал так быстро, что казалось — ног у него шесть, не меньше. Голенастых, с крепкими коленками, уверенно ступающих по земле. Похожие на взъерошенную шерстку пятна, оставленные травой, как земной зелёной, так и местной, разноцветной, — покрывали штанины комбинезончика.

Мальчишка вывернулся из рук степенного мужчины, чудом избежал встречи с заботливыми объятиями всполошившейся женщины, прошмыгнул мимо охранника и остановился на красной дорожке, расстеленной на бетоне космопорта. И уставился на пару, ради которой была организована торжественная встреча.

Корделия ласково улыбнулась шалунишке. Эйрел сделал знак оруженосцам, чтоб не психовали. Ему сразу понравился этот малолетний абориген. Подкупало его бесстрашие и самодостаточность: малыш, догадываясь о намерениях взрослых призвать его к порядку, смело ждал, когда вице-король и вице-королева сделают шаг ему навстречу. На лице со слабым лиловым следом зергиярского червя-паразита застыло ожидание — новостей, перемен и свершений, жгучее любопытство перед тем, что случится дальше.

— Добро пожаловать на Зергияр, милорд, миледи, — наконец-то добрался до финала речи председатель комитета по встрече.

Мальчишка-Зергияр подмигнул Форкосиганам, как старым приятелям.

Он бежал впереди торжественной процессии, ловкий и неуловимый, как медузы-летуны. Здоровался с каждым знакомым, которых, судя по всему, у него была целая тысяча. Смеялся и время от времени ходил колесом.

— Прошлое и будущее? — улыбнулся Эйрел. Корделия сжала его руку.

— Одумайся, — грустно говорит она. — Ты ведь сам не ведаешь, что творишь.

Гален негодует. Да как она может! Они ведь столько лет вместе, он пойдет за неё и в огонь, и в воду. Ради неё он готов на какие угодно жертвы. Он ведь прекрасно знает, что для неё будет лучше. Он обеспечит ей блестящее будущее: о ней будут говорить, с ней будут считаться, а он станет её героем. И тут такие слова! Он же ей всегда только добра желал, а она ему: «Не ведаешь, что творишь».

От злости и обиды Гален сам не замечает, как переходит на крик, доказывая, что ему лучше знать, какого будущего достойна его родина.

— Да ты на себя-то посмотри, — она тяжело вздыхает. — На кого ты похож? Руки трясутся, орёшь, ногами топаешь, слюной брызжешь. Столько возвышенных слов о родине наговорил, а думаешь только о себе.

Гален не успевает возразить. Она всегда оставляет последнее слово за собой.

* * *

— Целься точнее, мальчик, — шепчет она, наблюдая драматическую сцену на дамбе лондонского водохранилища.

Треск нейробластера. Вспышка холодного голубого огня. Тот, кто ещё недавно считал себя великим патриотом, теперь — труп.

Она покидает место убийства незамеченной. Ветер треплет белокурые локоны до плеч и играет со складками широких брюк и жакета. Взгляд её печален: она не желала смерти человеку, любившему её. И прочих смертей тоже не хотелаю Но что до будущего, она уже знает, с кем его связать. Её избранник грозен, иногда даже беспощаден, но при этом надежен и отважен. Зато именно она хранит ключи от их общего дома. Он — её Барраяр. Она — его Комарра.

Иногда ему кажется, что он знает ее дольше, чем помнит самого себя. Она сидит на коленях у ручья, небрежно раскинув вокруг себя разноцветные текучие одежды, сверкающие в закатных лучах россыпями мельчайших бриллиантов, задумчиво играет веером и бросает на него лукавый взгляд через плечо.

— Давно не виделись, — она усмехается и, как всегда, делает небольшую паузу, — Небесный Господин.

На ее распахнутом веере журавли расправляют искусно выписанные крылья в тщетной попытке улететь в алое закатное небо.

Иногда он ее ненавидит — за то, что власть на самом деле принадлежит ей, и за то, что она об этом прекрасно знает, оттого и смеется сейчас, прячась за веером. Но когда она смотрит на него прямо и открыто, сведя тонкие черные брови, сжав алые губы, когда ее глаза светятся, как еще не покоренные далекие звезды — он готов умереть за нее.

— Как ее зовут? — рассеянно спрашивает она, глядясь в зеркало ручья. Все ее восемь отражений дробятся и рассыпаются в бегущей воде, и кажется, будто их намного больше.

— Райан Дегтиар, — отзывается он, поднимая глаза к алеющему небу.

— Хорошая девочка, — кивает она, складывая и раскрывая веер, — и достойная супруга для моего Небесного Господина. Я бы не отказалась познакомиться с ней... поближе? Или не стоит ее пугать, как думаешь?

Не дожидаясь ответа, она легко поднимается с колен и неспешно расправляет тяжелые складки одежды. Длинные черные волосы водопадом стекают до самой земли, чуть касаясь мягкой садовой травы.

— Надеюсь, наша девочка не будет ревновать? — ласково спрашивает она и смеется, прежде чем растаять в вечерних сумерках императорского сада, и отзвуки ее смеха еще долго тают в воздухе, словно звон серебристых храмовых колокольчиков.

Он молча стоит и смотрит ей вслед — Цетаганде, многоликой, невозможной, безжалостной и единственной. Он принадлежит ей целиком и без остатка, а она... она принадлежит только самой себе.

Так было всегда — и так будет.

Этот человек появляется у них на пороге, когда Этан еще на работе. За окнами зима, валит плотный снег, белый, как густая окладистая борода гостя — знак отличия уважаемого мужчины, вырастившего детей и с достоинством встречающего преклонные годы.

— Доктора Эркарта нет дома, — извиняется Терренс Си вежливо.

— А я не к нему. К тебе, — басит гость. — Наслышан, премного наслышан, теперь решил познакомиться поближе.

— Ко мне? Но я же…

— Знаю, не родной мне. Но разве это важно? Ты такой же, как все мои мальчики.

Терренс не такой, если честно. Его сделали в пробирке, воспитывали как агента спецслужб, он дрался, убивал, повидал эту вселенную. Любил женщину и ждет от нее детей — но не будет же он говорить подобные непристойности в лицо этому почтенному старику. Он ограничивается коротким:

— Вы очень любезны, сэр.

— Я еще и добр, — улыбается тот и приоткрывает горловину невесть откуда взявшегося мешка. — Наступает Новый Год, и я, как положено, принес тебе подарки.

— Какие… подарки?

— Какие ты пожелаешь. Детей. Карьеру. Убежище. Любящую семью. — Он склоняется вперед и говорит доверительно: — Должен же я достойно отдариться за целое поколение телепатов, которое ты привез сюда, Терренс Си?

Для остальных это секрет — но дедушка Афон все знает.

Чтобы прочитать это в его разуме, Терренсу не требуется никакой шоколадки.

Тонкие подошвы домашних тапочек не спасают от жара раскаленных солнцем ступеней трапа, но Корделия не спешит спускаться. От ярких красок космопорта, от горячего, но такого свежего воздуха у неё немного кружится голова.

— Позвольте помочь вам, госпожа Нейсмит. — По трапу легко взбегает молодой таможенник. Сорвав с черных кудрей широкополую шляпу, он нежно целует её руку.

— Вы знаете меня?

— Как не знать героиню войны? Планета в долгу перед вами. — В ярких синих глазах осколки неба и смеющиеся искорки солнца. Лукавая улыбка прячется в коротких усиках. Взяв даму под руку, он помогает сойти на землю, и та сразу снимает усталость. — Будьте гостьей, но сначала вам нужно переодеться.

— Ох, да. Здравствуй, Эскобар!

* * *

Зеркала новой клиники совсем запутались, кого же они отражают. Стройный врач знакомит Дюрон с новым домом. Все разбегаются по этажам и кабинетам, и лишь одна молодая женщина с грустными глазами не отходит от врача.

— Что мучает тебя, Вербена?

— Мой выбор. Был ли верным он?

Уверенная мужская рука ласково приподнимает опустившуюся голову, и черные глаза Вербены тонут в синих озерах. Она видит в них любовь и страсть, верное плечо и двух смеющихся детишек.

— Спасибо, Эскобар!

* * *

Над спорящими Марком и Энрике зависает грузовой флаер. Смуглый брюнет с пронзительными синими глазами весело скалится:

— Рвем когти?

— Нам бы как-то мимо таможни…

— Не боись, коротышка, я здесь все знаю. Ну, поехали!

Передавая в трюм корабля последний ящик, Энрике отдает в руки лихому водителю небольшую коробочку.

— Прощай, Эскобар!

* * *

Водитель погладил жука пальцем по спинке, достал из бардачка домашний тапочек и посадил его туда. Затем достал комм и успокоил супругу, сказав, что задержался на работе. Да, это его работа, его любовь, его дружба, его благородство. Потому что он — Эскобар.

Просторная комната смотрится голой — из нее вынесли почти все безделушки, что составляли привычный уют. У Лилии осталась минутка отдыха, и она старается набраться сил перед дальней дорогой. Старческое тело не так легко на подъем, как ее по-прежнему острый разум.

Напротив, нее в кресле развалился роскошно разодетый смуглый мужчина. Переливается шелковый костюм, сверкает бриллиант в тяжелом перстне, стекла темных очков отражают блики ламп. На спинке его кресла восседает пестрейшей расцветки… ладно, пусть будет попугай, хотя женская грудь в кокетливых перышках — нечто новое в орнитологии. На лапке тварюшки — бирка; на Архипелаге Джексона все и всегда имеет свою цену.

— Улетаешь, значит?

— Улетаю, — спокойно отвечает Лилия. — Я и так отдала тебе лучшие годы. Да что там годы, всю жизнь.

— А разве я тебя не ценил? Ты получила здесь имя, славу, связи, создала клан, приобрела неплохой капитал...

— ДоллАр-р-ры! — хрипло поддакивает попугай.

— Ты для нас небезопасен. Сейчас меня защищает только расположение Джориша, а его годы сочтены. Я должна подумать о собственном доме. Даже не так, о Доме.

— Практичная девочка, хвалю, — довольно кивает тот. — Держу пари, даже на Эскобаре ты останешься моей. Ты ведь обещаешь не забывать старых друзей, да?

— Обещаю. Связи полезны для бизнеса, — невольно улыбается Лили.

— Сделка! — смеется Архипелаг Джексона и легонько хлопает ее по руке.

Силуэты ангелов свистели и завывали вокруг Майлза, как снежные хлопья во время бури. А, может, они и были самой настоящей метелью. Он ужасно, чертовски замерз в бесконечных коридорах криохранилища.

Когда один из белых силуэтов скользнул к нему из темноты ближе, он только машинально замахал руками, словно прогоняя птиц — кыш, кыш!

— Я тебе не нравлюсь? — требовательно спросил ангел.

У него — нет, определенно у нее — была бледная кожа и изумительные, словно искрящиеся, волосы. И обиженная гримаска на точеном личике, наполовину скрытом тенью.

— Странно. Обычно мужчины от меня без ума. Они сами стремятся лечь в мою ледяную постель. Им нужен мой поцелуй и больше ничего… ну, разве что немножко крио-раствора. Ты не такой.

— Я не здешний, леди, э…

— Юки-онна, маленький лорд. Ты пришел выведать мои тайны, я знаю. Не боишься, что я тебя заморожу и оставлю лежать у себя навечно?

Майлз поежился. Ему показалось, что в коридоре и вправду сделалось холодней. Заныли старые шрамы от иглогранаты на груди.

— Я уже бывал во владениях холодной смерти и вернулся оттуда, — хрипло сказал он.

— А ты дерзок, — заметила девушка, покачав головой. По снежным волосам пробежали искорки инея. — Так что же тебе нужно?

— Совсем немного. Только выяснить, что понадобилось одной из твоих дочек в моем… королевстве. И я сразу улечу.

— Ладно, живи, — без улыбки согласился белоснежный дух Кибо-Дайни. — Тебя я не трону. Взамен этого потеряешь то, чего не ждешь — так, кажется, в этих ваших сказках говорится?

— Стыковка со станцией Граф произойдет через пять минут, — пропищало из динамика настолько мерзким синтетическим голосом, что Белу захотелось прочистить уши. Вместо этого гермафродит пригладил волосы, стряхнул с рубашки несуществующие пылинки и направился к выходу.

Все казалось совершенно привычным — кисловатый запах металла, обычная для стыковочных отсеков экономия на всем, от отделки и до генератора искусственной гравитации.

Непривычной была только негромкая мелодия — тихая, мягкая, но удивительным образом заполняющая все вокруг.

Бел повертел головой в поисках источника звука, и обнаружил его почти сразу. У пирса в воздухе зависла молодая девушка с двумя парами рук, длинными серебряными волосами и округлым, почти детским личиком.

Впрочем, Бела она заметила не сразу.

Девушка висела в воздухе, прикрыв глаза, и наигрывала на маленькой флейте, одновременно второй парой рук отстукивая ритм. Мелодия отражалась от стен, и казалось, что поет сама станция.

Белу очень не хотелось прерывать флейтистку, хотелось дослушать, но тут что-то стукнуло за его спиной, в стороне шлюза, и девушка открыла глаза.

— О-о, — она опустила флейту. — Простите, пожалуйста, я немного увлеклась...

— Ничего-ничего, — Бел улыбнулся девушке. — Играйте. У вас просто потрясающе получается.

Девушка рассмеялась. Смех у нее оказался тоже похож на звук флейты — и немного на серебряные колокольчики.

— Я рада, что вам понравилось. Добро пожаловать в пространство квадди, Бел.

— Извините, разве мы когда-то встречались? — Бел изумленно вскинул бровь. Ни одной подобной женщины в своей жизни он не помнил. Разве что Николь.

— К сожалению, нет, — покачала головой сереброволосая. — Но, знаете, я вас уже довольно давно жду. И, как вы можете догадаться, не я одна.

— Но хотя бы кто вы? — Бел взглянул девушке в глаза. — Как мне вас называть?

— Квадди, — улыбнулась она. — Просто Квадди.

Хлюп! Хнык. Фр-р-р…

Хорошо им всем живется, скажу я вам. И барраярскому мужику в тужурке, и раскрасавице цетагандийке, и даже деду Афону, тьфу на него четыре раза. Тоже мне, сосед: ни в гости позвать, ни к нему не съездить. Но я завидую этому пожилому развратнику. И все им прочим, про которых тут понаписали.

А почему, спросите? А потому, что они — люди! Умные, щеголеватые, амбициозные.

А я — я просто тритон. Тритон со станции Клайн.

У них — огромные планеты. А у меня — крошечная пересадочная станция на задворках вселенной. У них — небо и солнце, океаны и горы. А у меня? От духоты я икотой мучаюсь, клаустрофобией наследственно страдаю. Сижу целыми днями в мутной воде, мне и поговорить не с кем. Хотя говорить-то я не умею. Могу разве что хвостом покрутить и глаза выпучить.

Бульк! Хнык! Хлюп…

А вообще не люблю я этих, которые с планет. Гермафродиты, конечно, посимпатичнее прочих, я тоже так иногда умею, если припрет. Но все равно не люблю! Укусил бы, честное тритонье, да пасть пачкать неохота. Грязееды они вонючие.

А у меня на Станции — стерильность и гигиена. И тут мое царство, тритонье. Тут мой дух, тут мною пахнет. А я — и душа, и плоть этой станции. И все тут, считай, мои родственники. Только тритоньего рода — сотни тысяч. Человеков, конечно, поменьше, но они нам, тритонам — прямая родня. На тритоньем молоке, так сказать, вскормлены-вспоены.

Да если мы, да все вместе, да одной семьей! Как плавники растопырим, то вся вселенная в ужасе глаза выпучит. Тритоны — они не просто так, они — сила!