Elder Wand (джен)

Смерть отломила ветку растущей неподалёку бузины, сделала из неё волшебную палочку и дала её старшему брату...

Чтобы родиться, надо умереть, говорил один из древних философов — он недолго владел мною, лет пять. Ученик отнял меня у него и бросил старика в кратер вулкана Этны.

Его не преследовали за это преступление: с моей помощью он всех убедил, что его учитель хотел стать богом, и сам бросился в огненную лаву.

Бредовая идея; но в неё поверили, и многие мои хозяева вспоминали этого философа, не ведая, что я знала его лучше них всех.

Но не это важно. Важно, что я и правда умерла: я была веткой бузины, я тянулась к небу и ждала, когда мои завязи превратятся в спелые ягоды, чтобы накормить ими птиц и так разослать моих детей по всему свету. А потом Она оборвала мою жизнь, и я родилась заново — уже как Палочка.

Меня называют Старшей, потому что до меня не было других. Олли Три Быка, вот как его звали — пиктского старейшину, жившего у Стены Адриана.

Он был колдуном, но боялся всего на свете, держал лавку с травами и вечно прятался в подвале, когда буйные легионеры напивались в трактире по соседству и устраивали гулянье в честь своего Солнечного Бога. А римляне знали, что мой хозяин — трус, и очень веселились, пытаясь его отыскать. Окрестные дети подхватили забаву — то-то было позора старику, слышать: «Эй, сыграем в Олли Три Быка?»[1]...

Трус трусом, но прежнего моего хозяина Олли убить сумел.

Не магией, правда: Олли был честный пикт, и своего врага убил как положено — каменным ножом.

Заманил римского офицера в вереск, перерезал ему глотку, хлебнул оттуда ещё тёплой крови, чтоб колдовская сила покойного стала его силой, снял меня с трупа — да и был таков.

Я не слишком жалела убитого: за века своей жизни привыкла и не к такому. Я видела людей, у которых кровь вскипала в их жилах и взрывались глазные яблоки, видела, как подлая рука перерезает горло спящему, и тот сперва хрипит, а потом затихает навеки, и подушка под его головой тяжелеет от тёмно-красной влаги, видела дикарей, которые спешат сожрать ещё бьющиеся сердца убитых врагов.

Олли был сильнее, римлянин — слабее, и только; и потом, никто не заставлял его махать мною у всех на глазах и заставлять старика Олли летать по воздуху.

Да и потом, это было даже справедливо: ведь и он снял меня некогда с трупа своего врага.

Но Олли был хитёр. Он никому не показывал меня, а работать со мной учился в тёмном подвале, пока никто не видел. Он был неплохим человеком, внимательным и чутким, он говорил со мной.

Узнал, что мне нравится латынь — звучный и благородный язык. Мы с ним придумывали первые заклинания: оказалось, мне проще работать, когда мне дают внятную словесную команду. Хотя бы мысленно.

У него было два сына, и они тоже пробовали со мной заниматься, но им я не могла послужить так, как своему хозяину.

И тогда Олли подарил мне первых дочерей.

Они родились не сразу; он перепробовал дерево всех сортов, но этого было мало. Тогда я сказала: может быть, надо положить что-то внутрь? Ведь во мне живёт воля Смерти.

И он согласился.

Мои первые дочери были неказисты, но довольно искусны: одна — из остролиста, другая — из тиса и обе несли в себе волосы тестрала.[2]

А потом пришли скотты, и хозяин не смог от них скрыться.

Они требовали выдать секреты его искусства, но он молчал. Скотты угрожали ему смертью и смертью его сыновьям.

Олли засмеялся и сказал, что если скотты убьют сыновей, он выдаст секрет. И старший сын лишился головы, но младший... младший успел крикнуть, что всё расскажет.

Не зря, не зря старик боялся, что в юнцах победит жажда жизни!

Так прежний хозяин не вынес стыда и покончил с собой, я перешла в руки короля скоттов, а младший сын... он стал зваться Олли Палочник, мастер Короля Скоттов, а потом, после нового нападения — Мастер Короля Саксов[3]. Он умел выживать.

Я бывала потом у разных мастеров, и малых, и великих. Но потомки Палочника со мной не встречались и никогда не искали меня.

Как знать, почему...

Дочери мои, и мои внучки, и мои правнучки часто побеждали меня: я была сильна, но они были хитры.

Один из моих хозяев подарил им отличное оружие против меня.

Он был сириец — хотя сам себя звал ассирийцем[4]. Ассирийский маг, потомок самого Валтасара... он выиграл меня у арабского кочевника и всю жизнь в этом каялся. А я ему была благодарна: дикарь ничего не знал о благородном волшебстве и использовал меня, чтобы ковыряться в ухе.

В день, когда орды пустынных варваров окружили его дом, мой будущий хозяин был в отчаянии. Он схватил одну из моих внучек, но не мог вспомнить ни одного латинского слова: боль застила ему разум. Он видел, как волокут по улице соседку, разорвав на ней платье так, что ее груди были выставлены всем напоказ, видел, как выносят из домов вещи, запачканные в крови законных владельцев, видел священника с разбитой надвое головой: он лежал у ворот церкви, и варвары непотребно ругались, спотыкаясь о его тело...

Какая уж тут латынь!

И он закричал — я до сих пор помню его голос:

— Avada Kedavra!!!

Всё взорвалось зеленью, и я поняла, что теперь принадлежу ассирийцу. А он, как безумный, всё повторял на своём языке: «Убиваю, убиваю, убиваю» — и дикари падали замертво, один за другим.

Меня подарили хозяину благодарные горожане: один халдей нашёл меня, когда разбирали горы награбленного, оставшиеся после бегства врага.

Он полагал, что меня украли у кого-то из горожан, но никто не заявил на меня прав. И тогда меня отдали спасителю города, Эфрему бар-Юханне.

Я любила этого человека — если мне вообще дано любить.

Он был праведен, и никогда не использовал меня во зло. Он научил меня чинить сломанные вещи и растить удивительные цветы, создавать поющих птиц и строить дома.

Если бы я могла заговорить и сказать о нём, я говорила бы годами.

Дети в школах проклинают его как темнейшего из тёмных; а я знаю, что не было человека светлее него, кроме, быть может, Игнотия[5] Певерелла.

Он настолько ненавидел мысль об убийстве, что придумал заклятье, которое может спасти в бою, не отнимая жизней: «Брось оружие», Expelli Armus.

Эфрем был первый, кто смог перестать быть моим хозяином и выжить: ученик, выбивший меня из его рук, меня забрал — а Эфрем продолжил тихо жить, творя моих внучек, покуда Она не пришла и они не ушли на Небеса.

Без крови и боли я переходила от учителя к ученику, и была счастлива. А потом пришли люди с красными крестами на броне и сказали, что они — воины божии.

Но они лгали.

Причудливо плетение Судьбы! Эфрем бар-Юханна создал два заклятья на своём родном языке.

Одно из них знает всякий волшебник, оно звучит часто, может быть даже слишком часто, и почти всегда оно действенно и верно исполнено.

Другое ушло из мира магов в мир обычных людей, и уже даже шарлатаны и фокусники позабыли его и придумали новые, более забавные и причудливые словечки.

Avada Kedavra и Abara Kedavra[6], сильнейшее из убивающих и сильнейшее из созидающих заклинаний...

Отчего маги выбрали помнить первое и забыть второе?

Может быть потому, что Убивающее Проклятье они узнали от убийц, превосходивших арабских дикарей знаниями, но и жестокостью — тоже.[7]

Пока мальчик-слуга прятал под мантией-невидимкой дочь моего бывшего хозяина, мою будущую хозяйку Елену, и уводил её через чёрный ход, Антиох Певерелл поднимал меня с изуродованного гнойными нарывами и наполовину окаменелого трупа её старика-отца.

Как ни жаль мне спорить со старой сказкой, но Антиох дожил до возвращения домой, и я снова вернулась на Британские Острова.

Там многое изменилось за прошедшие годы. Варварство и невежество поглотило бывшие земли римлян, не миновав и волшебников. Едва-едва две сотни лет исполнилось единственной школе, островку просвещения в море мрака. Неудивительно, что ворам поверили, когда они присвоили себе имя творцов и объявили себя не захватчиками моими и Камня, но нашими создателями.

Неудивительно и то, что не прошло и года после их заявления, как Она покарала самозванцев.

Антиоху, опоенному сонным зельем, перерезала горло его пленница Елена, дочь моего хозяина и моя хозяйка. Ей не было и десяти лет, но она с честью исполнила долг мести и завладела мною.

А Кадм убил себя сам, ибо Камень не прощает тех, кто зовёт мёртвых ради плотской страсти и пустого эгоизма...

Остался Игнотий, мальчик трёх лет отроду, и его мать, леди Певерелл, мудрая женщина.

Она простила Елену в обмен на Мантию-Невидимку и признала её моей хозяйкой. Она понимала, что такова Её воля, а с Ней спорят лишь глупцы, подобные Кадму и Антиоху.

Больше того: она обручила Елену со своим сыном Игнотием.

Так, вместе с хозяйкой и её малолетним женихом, я впервые попала в Хогвартс.

А теперь останусь здесь навеки — или до тех пор, пока подлый мародёр или седое время не разрушит гробницу, и новые руки не завладеют мной.

Последний хозяин был наивен, надеясь разрушить проклятье, ибо его нет.

Есть только людские сердца, добрые или злые.

Вот, например, Геллерт Гриндельвальд. Странный тип!

Он умыл в крови всю Европу, на его совести были десятки тысяч, миллионы смертей. А он сам ни разу не убил.

Он и меня захватил хитростью, вырвав из рук бывшего хозяина.

Там, в бункере, рядом с уже завонявшимся трупом фюрера-маггла, о чём думал фюрер-маг?

О своей душе, разрушенной без единого убийства. Я знаю это, и знаю, что он отказался сопротивляться, когда его приятель явился сразиться с ним, чая хоть так спасти от вселенского позора.

Но от coup de grace этот бывший хозяин отказался. Сам потребовал для себя вечного заточения в им же созданной страшной тюрьме, что пьёт силы и жизнь мага.

Новый хозяин не понял. Он ничего не понял.

Он пытался жить покаянием — как Геллерт, как Эфрем бар-Юханна — и не мог, потому что не знал, кому каяться. Считал себя предельным судиёй, последней инстанцией.

Он занимался науками и преуспел, я неплоха в трансфигурации.

Он бегал от явной политики, боясь снова согрешить, и ради этого ввязался в политику тайную.

Он вырастил свою гибель сам, напоив своими ошибками и своей безысходностью.

Да, Том Риддл тоже был моим хозяином.

Точнее, то, что от него осталось.

Все эти штудии потомков Олли, все эти гипотезы о заочном переходе меня от того к этому через третьих, пятых и десятых лиц...

Всё это глупость.

Том Риддл победил прежнего хозяина8 — и я перешла в его руки задолго до того, как мы встретились.

С того момента, как Дамблдор надел на палец проклятое кольцо и стал обречен на смерть.

И знаете что?

Поттер не был моим хозяином в момент того поединка.

Он был хозяином брата моего Камня — и смог использовать его должно и правильно, не оскорбляя ни Её, ни Создателя.

Он был хозяином сестры моей Мантии, и не возгордился, и не пытался скрыться ни от Неё, ни от своего долга.

Но он не был моим хозяином.

Они стояли друг против друга — Том Риддл и Гарри Поттер.

И они оба выбрали заклятья, созданные блаженным Эфремом.

Один жаждал убить. Другой жаждал не убивать во что бы то ни стало.

Я выбрала второго.

Потому что проклятья — не существует.

Есть только люди.

1 Olly Olly Oxen Free/Three (Олли-Олли Три Быка) — обычная кричалка при игре в прятки, означающая, что вода нашёл игрока. Автор ни на что не претендует, но ему понравилась представившаяся возможность.

2 Остролист и тис — деревья, связанные с миром мёртвых; волос тестрала, соответственно, тоже.

3 Автор своевольно правит дату на вывеске: вместо 382 B.C. у него 382 A.D.; он сознаёт, что это AU и готов понести полную ответственность. Но раньше IV века палочка в Британии и где бы то ни было ещё ему не представляется. Олли Палочник позже станет фамилией Ollywander.

4 Для сирийцев эпохи Магомета арамейский был одним из разговорных языков; «avada kedavra» по-арамейски примерно значит «сим словом убиваю».

5 Ignotus по правилам передаётся так же, как Ignatus — т.е. если Игнатий, то Игнотий.

6 Abara Kedavra — «сим словом созидаю», всем нам знакомо как "абракадабра".

7 Дата жизни братьев Певерелл совпадает примерно с IV Крестовым Походом. Поскольку из ограбленного Константинополя вывезли какое-то нереальное количество реликвий, отчего не предположить, что среди них были и Реликвии Смерти?

8 Дамблдор был фактически убит одним из защитных заклятий крестража-Камня; если Палочка засчитывает чистую победу, а не только труп, то не имеет значения, кто добивал Дамблдора. Он уже не был хозяином палочки, т.к. уже проиграл Тому Риддлу. Просто сам Том об этом не знал.

На мой взгляд — очень прикольный парадокс.