Златопуст. Забвение (джен)

Златопуст Локонс не любит закат. Разумеется, он никому об этом не говорит, никому — даже целителю Тики. Особенно целителю Тики, этому пройдохе, который ничего не смыслит в медицине. Он каждый день задаёт Златопусту одни и те же вопросы, будто у него — Златопуста Локонса! — проблемы с памятью. И это продолжается уже… уже… уже давно.

Да. К сожалению, проблемы с памятью у Златопуста и правда есть. Если бы не они, если бы он только помнил всю свою жизнь — от начала и до конца — он бы обязательно объяснил этому недоучке, как надо себя вести с тонкими натурами вроде него, Златопуста. Может, даже намекнул бы, что целителю Тики ещё не поздно попробовать себя в каком-нибудь другом деле. Например, открыть аптеку в Косом переулке и выглядывать из-за прилавка, вчитываясь в рецепты и суетливо разливая Перечное зелье по пузатым фиалам. А что, хорошее занятие для такой невыразительной личности. Целитель Тики Златопусту не по душе. Уж больно дотошен, уж больно настырен, уж больно скучен! Вопросы — сплошь об одном, почерк — хуже некуда, не то что изящный росчерк самого Златопуста — лёгкий и яркий, как дорогое павлинье перо. Таким пером Златопуст подписывает свои колдографии — чего не сделаешь ради поклонников! Он точно знает, что когда-то, когда он был свободным, известным на весь мир человеком, а не безликим пациентом в этой ужасной клинике, у него было множество поклонников, куда больше, чем сейчас. Вся проблема в том, что воспоминания о тех временах подобны эху в пещерке с низким сводом. Какие-то неясные образы и фразы лениво ворочаются в памяти, но никак не хотят выйти на свет. Поэтому Златопуст вынужден терпеть Больницу Святого Мунго, унылую обстановку и своего целителя. В карточке, которую так старательно заполняет Тики, написано «амнезия» (Златопуст не подсматривал, просто зрение хорошее). А в графе «Примечания» почему-то нацарапано: «Рикошет Чар Забвения (повреждённая волшебная палочка)».

Забвение.

Странное, странное слово. У него будто два звучания. Первое — срывающийся с губ полушёпот, завораживающий и обволакивающий. Второе — удар гонга, вечно пугающий, царапающий слух. Это слово напоминает Златопусту старого знакомого — из числа тех, с которыми плохо расстаёшься. Знаете, как это бывает: живёте с человеком душа в душу, вместе играете в квиддич, потом заканчиваете школу, встречаетесь по выходным в кафе Фортескью или в «Дырявом котле», ностальгируете, строите планы, а потом разлетаетесь — как птицы, как осколки взорвавшегося котла, а всё из-за не вовремя отпущенной шутки или яростного спора о том, в чьём кошеле водится больше галлеонов. Или попросту выясняется, что всё это время ваш приятель водил девушку, от которой вы без ума, в «Твилфитт и Таттинг», так сказать, совершал выгодные вложения, а вы-то с ней только пару раз поцеловались в «Чайном пакетике Розы Ли» и надеялись на светлое будущее. У Златопуста тоже был когда-то такой друг, на одном факультете учились. Застенчивый был парень, но слушатель просто прекрасный. Недавно Златопуст вспомнил, как они семикурсниками сидели в «Кабаньей голове» и, тайком выдув по кружке эля, хвастались, кто кем станет. Златопуст тогда всю голову сломал — никак не мог решить, идти ему играть в квиддич (он был уверен, что «Паддлмир Юнайтед» не откажутся от такого игрока — тем более, цвет его глаз как нельзя лучше гармонировал с их формой) или штурмовать Министерство. А Квирнус сидел, молчал, а потом как-то зло усмехнулся и сказал, что, мол, надо Златопусту умерить аппетиты, а то лопнет он, как лукотрус, обожравшийся мокриц. Стерпеть такое оскорбление Златопуст не мог. Драться с Квирнусом было опасно — тот был хорош в ЗОТИ и всегда держал палочку под рукой. И вот тогда Златопуст придумал… что-то. Он уже не помнит, что именно, но помнит, как отшутился, не желая привлекать внимание старика Аберфорта — свирепого на вид и горячего на руку владельца трактира. Зато на подходе к замку он улучил момент, когда Квиррелл отвлёкся, и прошептал тихое, звенящее слово — «Забвение».

«Тропою троллей» с грохотом падает на пол. Воспоминание накрывает горячей, болезненной волной. Нестерпимо болит голова, веки горят огнём, леденеют пальцы. Больничная палата меркнет, уступая место белому снегу, хмурому небу и острому воздуху Шотландии.

Забвение.

Квирнус Квиррелл (вот оно — полное имя!), вечный тихоня, безнадёжный интеллигент, глотающий книги, как «Берти Боттс». Он оживает, он снова стоит перед Локонсом — семнадцатилетний парень в школьной мантии, когтевранский шарф лихо переброшен через одно плечо. Он что-то говорит, указывая на Гремучую Иву, но замирает на середине фразы.

Забвение.

Всепоглощающее облегчение, почти триумф: теперь он знает, что Квирреллу доверять нельзя. Как говорится, неспроста тиха вода в Чёрном озере! Квирнус забудет о своих опрометчиво сказанных словах. Он запомнит лишь приятную беседу с другом, а через полгода они окончат Хогвартс, и вот тогда все узнают, кто на самом деле преуспеет в этой жизни. Может, Златопуст и не силён в ЗОТИ, зато никто не получает от Флитвика столько баллов, сколько он.

Изящный взмах палочки — и он навеки остаётся победителем в их неслучившемся споре.

— Мистер Локонс, вы меня слышите? Мистер Локонс! — взывает женский голос.

Надо же, о нём беспокоится какая-то дама. Наверное, поклонница, узнавшая о его нелёгкой доле.

— Падма, это просто обморок. Он приходит в себя. Подготовьте Зелье сна без сновидений, — Тики, как всегда, раздражающе спокоен.

Возмутительно.

Златопуст уже собирается сообщить этому докторишке, что он тут, вообще-то, в обмороке, а не просто так прилёг (на холодный-то пол!), когда что-то щёлкает в уме, и всё встаёт на свои места.

Ох.

Ох!

Он упал в обморок. Да ещё и на глазах у дамы! Можно ли попасть в более неловкую ситуацию?

С минуту Златопуст размышляет, не прикинуться ли ему мёртвым. Говорят, надо задержать дыхание и постараться не двигаться. В общем-то, это будет солиднее, чем нелепая потеря сознания. С другой стороны, притворяться мёртвым надо очень осторожно — а то ведь можно и задохнуться ненароком. А он только-только начал вспоминать свою жизнь — судя по всему, довольно насыщенную. После некоторых колебаний он страдальчески вздыхает и открывает глаза.

— Вот и славненько, — приговаривает Тики, помогая ему сесть. — Голова не кружится?

Нет. Не кружится. В этом Златопуст уверен. Вот однажды он убегал от упыря, наступил на край собственного плаща и упал — тогда голова болела так, что врагу не пожелаешь. Слава Мерлину, подоспела помощь — уродливый носатый старикашка, прогнавший чудовище. Какая-то была история с этим стариком…

— Мистер Локонс, всё в порядке? Сможете встать или вас отлевитировать? — не унимается Тики.

Златопуст встаёт и молча бредёт к своей кровати. Долгие, бесконечные четыре шага. Наконец, он садится, привычно морщится от скрипа пружин и замечает на полу книгу.

— Нехорошо, — глубокомысленно замечает он, глядя на потёртую обложку. Обложка как обложка, он никогда не обращал на неё внимания, а тут… Мысли в голове тяжёлые, неясные, да и в висках до сих пор стучит, но в одном Златопуст уверен: никогда эта книга не была в таком плачевном состоянии. И вообще никогда не валялась на полу, будто до неё никому нет дела.

Златопуст медленно ложится, натягивает одеяло до подбородка. Его слегка потряхивает, и сестре Патил, подоспевшей с Зельем сна без сновидений, не сразу удаётся дать беспокойному пациенту лекарство.

Целитель следит за Локонсом с профессиональным благодушием — единственной приемлемой манерой поведения в этом отделении, но глаза у него горят любопытством. Он прекрасно знает эти симптомы, он видел их не раз на своём веку. Память возвращается: пациента начинают мучить мигрени, он плохо спит, а порой может потерять сознание. Ничего странного — так приходят в себя после Чар Забвения. Вот только Златопуста давно списали со счетов. Мало кто знает, что уже три года целитель Тики по совету своего молодого коллеги — целителя Сепсиса — применяет к необычному пациенту необычные методы лечения. Маггловские. Он заставляет Локонса снова и снова отвечать на одни и те же вопросы, постепенно добавляя новые. Он не пользуется Самопишущим пером — только маггловской ручкой. Он научился видеть в Златопусте человека — замечать перепады настроения и неясную усталость, успокаивать и уговаривать. Он стал для него постоянным раздражителем, что идёт вразрез со всякой этикой — врачебной и общечеловеческой, — зато иногда Златопуст сердится так долго и с таким упорством, что воспоминания приходят будто сами собой.

Забвению конец.

Маггловские врачи на заре своей карьеры клянутся не навредить.

Колдомедики клянутся сделать всё, что в их силах.

И теперь целитель Янус Тики понимает, что не ошибся. Златопуст Локонс выздоравливает. Он по-прежнему не помнит печальную полуседую женщину, которая каждый день навещает его и выслушивает любые его небылицы. Он по-прежнему не помнит, кто она, но уже делится с ней своими планами на будущее — грандиозными, как с горечью (и, что печально, по-прежнему с ноткой гордости) отмечает миссис Локонс. Подсознание работает в пользу пациента, просто он об этом ещё не знает.

Целитель Тики замечает, что Златопуст не любит вечера. Раньше он подолгу сидел у окна в закатные часы, и заставить его лечь спать было невыполнимым заданием. Теперь Златопуст самостоятельно задёргивает ширму, отворачивается лицом к стене и долго лежит без сна, пытаясь обмануть колдомедиков ровным дыханием. Целитель Тики знает, в чём причина. На закате разум слабеет, и человек оказывается во власти собственных страхов, собственных терзаний. Златопуста мучают воспоминания — так же, как Алису Лонгботтом мучают фантомные боли от перенесённого Пыточного заклятья.

Целитель Тики уверен в том, что делает. Его единственная цель — приносить людям благо. И он служит этой цели с рвением, достойным всяческого восхищения. Вот и сейчас он стоит над постелью мирно сопящего пациента и размышляет, какие вопросы ему добавить в своё завтрашнее «интервью». Может, спросить его о былых подвигах? А может, о школьных годах? Он улыбается и идёт к выходу. Завтра у них обоих будет интересный день. Завтра Златопуст Локонс станет ещё на шаг ближе к самому себе. В конце концов, что может быть лучше, чем вспомнить всё, что было в твоей жизни? Что может быть лучше, чем вернуть себе свою личность во всей красе?

В сумраке больничной палаты Златопуст хмурится и переворачивается на спину. Он часто, прерывисто дышит, светлые кудри прилипли ко лбу.

Ему снится зеленоглазый мальчик, пещера с низким сводом и чистая, звонкая песня неведомой птицы. Ему снятся люди с пустым взглядом, воющий оборотень и странно знакомый голос, гремящий, как гонг.

Забвение.

Забвение.

Забвение.

Златопуст всхлипывает и вжимается лицом в подушку. Зелье сна без сновидений давно не помогает, но он, разумеется, никому об этом не говорит, никому — даже целителю Тики. Особенно целителю Тики.