Лживый мальчик (гет)

я пишу из далекого далека, здесь чудесный край. за строкой строка мне ложится буквами о тебе. все здесь — трещинка ль на губе, моря шум иль шальной прилив, гул ли набережных, портов — все мне здесь говорит о том, как ты весел был, как красив.

в каждом юноше — твой привет, поцелуй тот у края губ, каждый-каждый немой рассвет и свирели печальный звук — все здесь ты, нехорош, упрям, волны вторят твои черты. милый мой, не бывает дня, чтоб без слез мне его прожить, чтобы первой из сотен звезд не гадать — только был бы жив.

и смеялся бы, пел, любил — не меня, ну и пусть, и пусть! и тогда бы вернулся мир, да исчезла вся скорбь и грусть, горе вечное из души, коли был бы ты, милый, жив. и другой бы была заря, и другим бы казался лес, если б знать — Бог вернет тебя, если знать бы, что ты воскрес...

_

я пишу из далекого далека, милый мой, и моя тоска заполняет все, море вторит ей, приходи же за мной скорей, забери в тот прекрасный сад, внемли, милый, моей мольбе.

если, милый, нельзя назад, забери меня ты к себе.

Дожди сменились на яркость лета, природу зеленью одарив; и лес наполнен игрою света, его прекрасен суровый лик. Дух леса, юный, зеленоглазый, витает в свете златых лучей; и всем известны его проказы: во мраке летних, густых ночей прекрасных девиц зовет он, манит в глубины леса под силой чар; он их целует, он их дурманит, они послушны в его руках.

И вот однажды, в июльский сумрак, решил он с девицей поиграть. Лицо прекрасно, в наряде чудном, и так воздушна у нею стать. Он только глянул — и жар окутал, забилось сердце его сильней. И он летит к ней, целует в губы: на свете нет их ему нужней.

Проходит лето, и злая осень гоняет листья да сыплет мрак. Он умирает — красив, несносен, последний делая в жизни шаг. Но будет солнце, и будет лето, и новый дух будет весел, лих; она исчезнет, в печаль одета, и долго будет еще любить; и долго будут еще ей сниться объятья, ласки, слова, мечты...

И долго будет в ей чуждых лицах искать упрямо его черты.

Здесь, в милой Англии моей, есть Кенсингтонский сад, где зноен каждый летний день, и сумрачен закат, где ветер нежен, воздух пьян, и вечная весна.

Где вечный мальчик, что как тень приходит мне из сна.

Его так юн, так хрупок лик, и песнь его легка, он мне поет, как корабли плывут издалека, как солнца луч стучит в окно и дарит как рассвет. Он мне поет — за гранью лет — что все предрешено.

Известен каждый, каждый шаг, и встреча, и судьба. Он мне поет, и сходит мрак, и вечная весна стучится в дверь: «Открой, открой!» — ее прекрасен зов. Чарующ как и как хорош чудесный мир из снов! Там где любовь и где весна — вот поселиться б в ней!

Мне славный мальчик все поет, нежна его свирель, уста его, как сладкий мед, и голос — пряный хмель. Его слова — слова любви — дороже мне всего, и этот мальчик — дар земли — и краше нет его.

Целуй меня, мой свет, мой сон — навеки я твоя, мы в той весне разделим трон, мы подчиним моря, нам южный ветер будет друг, нам вечность будет мать. Не будет, счастье, нам разлук, не станем горевать.

Так пой же, пой же, мой король — как наяву, во сне.

Так пой же, счастье — про любовь.

Любовь твою ко мне.

Кончается детство, как кончился яркий август, как кончились сласти в коробке под ассорти. Кончается лето, и осень мне скажет: «Здравствуй!», и сердце тревожно замрет у меня в груди. Кончается детство, мне скоро уже шестнадцать, и осень победно шлет мне шальной привет; вокруг заметает листья златой окраски, и холод ложится кружевом мне у плеч.

Кончается сказка, но нет в ней добра и счастья, меня не пробудит тот распрекрасный принц; лишь мальчик, что призрак, целует мои запястья, и пальцами чертит контур моих ресниц. Я вырасту скоро, мне путь в Нэвэрлэнд заказан, не место там взрослым с проблемами на пути. Я вырасту скоро, Питер, — мой жребий ясен.

Я вырасту — но не смогу тебя отпустить.

Лжи­вый мальчик без­думно бро­дит по го­роду, лживый мальчик во­ру­ет чу­жих де­тей. Он всег­да по­беди­тель — он при­учен на это смо­лоду, в его гад­кой ду­шон­ке — сот­ни го­рящих чер­тей. Лжи­вый маль­чик не зна­ет — по­беда име­ет це­ну, он жи­вет нас­то­ящим — в этом его прав­да и суть. Он не ве­рит в лю­дей, он не ве­рит в зве­рей на аре­не — он ни­кому не ве­рит. У не­го свой, пусть неп­ра­виль­ный путь.

Лжи­вый мальчик сов­сем не хо­чет взрос­леть, но вре­мя не ждет — ча­сы пред­ве­ща­ют смерть. Ми­нуты под­сте­гива­ют, а у не­го на уме — ле­теть, задер­жав бес­сердеч­но-хит­рую, вре­мен­ную сеть. Лжи­вый маль­чик, мне те­бя бес­ко­неч­но жаль, лжи­вый маль­чик, ты слы­шишь? Я не дам те­бе уме­реть. У ме­ня да­леко не вес­на — в ок­но сту­чит­ся се­дой фев­раль...

Ми­лый маль­чик, я най­ду те­бя и спа­су. Толь­ко не лги мне впредь.

Я бы­вал в огол­те­лом, шу­мев­шем Па­риже, в у­ют­ных ко­фей­нях, по­дер­ну­тых бах­ро­мой. Я раз­гу­ливал ден­ди и флир­то­вал бес­сты­же — все мне ка­залось ди­ковин­ной но­виз­ной. Я был юн и дер­зок — а мо­жет быть, обес­смер­тен; главное­, лю­ди ве­рили в мое не­оп­равдан­ное вранье. Я был сво­боден как ан­гел в не­бе, как лет­ний ве­тер: "Сле­дите за Да­мой". Но сле­дуй­те за Ко­ролем.

Я был прож­женным, рас­пу­щен­ным иг­ро­ком, я жил не по пра­вилам, об­кра­дывая, ли­шая. В мо­ем сло­варе не зна­чилось сло­во "за­кон", я был бес­серде­чен, как в сказ­ке про Гер­ду и Кая. Но юность от­би­ра­ет­ся на ве­ка, а без нее ты ник­то — как буд­то без ма­яка; и тог­да те­бе путь один — от треть­ей звез­ды и на­лево.

По­ра, на­конец, по­жер­тво­вать Ко­роле­вой.

Ма­лахи­товые гла­за и ви­тая чел­ка — вечный мальчик по име­ни Пи­тер Пэн. Ты раз­вя­зен, жес­ток и до­нель­зя че­ток: "Про­гуля­ем­ся ве­чером по Вест-Энд?" Ты кра­сив и храбр, ес­ли по­верить сказ­кам, тебе де­вят­надцать — ра­но еще уми­рать. Ты жи­вешь во мне, пес­трея в яр­чай­ших крас­ках, вли­тый в мою лич­ную, раз­ли­нован­ную тет­радь.

По но­чам мы ле­та­ем в не­бе как две оди­нокие пти­цы, без це­ли и вре­мени — до треть­ей звез­ды и об­ратно. ­Иногда в бал­ко­не ре­ет те­ло ка­кого-то са­мо­убий­цы: мы кон­чим как он, рас­став­шись в пер­вом па­рад­ном.

Я не люб­лю те­бя — мы сош­лись на стан­дар­тном ста­тусе "оди­нок". Не смог­ли. Ты слиш­ком оча­рова­телен, и го­лос у те­бя бар­хатный; а у ме­ня — ма­узер. Па­лец сей­час уве­рен­но спус­тит к чер­тям ку­рок...

И вдруг ты — от­кры­ва­ешь дверь: "Сыг­ра­ем ра­зок в шах­ма­ты?"

Вен­ди ско­ро пят­надцать, у нее впе­реди ре­ки, мо­ря, оке­аны, а ей хо­чет­ся ид­ти по ми­ру со ско­ростью в час сто двад­цать и раз­би­вать без жа­лос­ти фар­фо­ровые ста­каны. У Вен­ди на ли­це тос­ка оди­нокая про­рисо­вана и на сер­дце сле­пая го­речь; ей ду­ма­ет­ся, что лег­че: од­на не­любовь или ты­сяча сто оди­ночеств?

Вен­ди на кры­ше ждет по­терян­ный маль­чик Пи­тер, Вен­ди на­дева­ет зим­ние са­поги и по­теп­лее сви­тер, Вен­ди дав­но не­важ­но, лишь бы кто-то был ря­дом, лишь бы с кем-ни­будь по­летать, а то так ско­ро нас­ту­пит взрос­лость, и стук­нет ей двад­цать пять. Вен­ди в не­бе луч­ше, чем на зем­ле — ей ве­село, боль­ше не оди­ноко и хо­лодок при­ят­ный у сер­дца. Вен­ди, бы­ва­ет, донельзя хо­чет­ся уме­реть в пет­ле...

Но она бе­рет за ру­ку Пи­тера и в сво­ей ду­ше ему от­кры­ва­ет двер­цу.

Знаешь, мой ми­лый Пи­тер, я так ус­та­ла жить в ми­ре, где лю­ди — со­баки сто­роже­вые, сры­ва­ют­ся без при­чин, где лю­ди скры­ва­ют­ся в веч­ной лжи, где у них по ты­сяче раз­ных ли­чин на все слу­чаи жиз­ни; где их об­ман и лесть так и ле­зут к нам, осе­дая на кон­чи­ках по­недель­ни­ковых мор­щин. Знаешь, мой ми­лый Пи­тер, мы с то­бой для то­го и соз­да­ны — что­бы спра­вить­ся, что­бы мол­ча смот­реть, как тол­па ока­ян­ная, злая на нас гнев­но топ­чет и ска­лит­ся, что­бы вой­ти в этот мир и всем не пон­ра­вить­ся.

Зна­ешь, мой ми­лый Пи­тер, го­ворят, та­кие, как ты — не ста­рят­ся, от та­ких са­мый ти­тано­вый лед у сер­дца за­хочет пла­вить­ся, на та­ких, как ты, дев­чонка ка­кая-ни­будь гля­нет — и тво­ей ос­та­нет­ся. Зна­ешь, мой ми­лый Пи­тер, я об од­ном про­шу — за­бери ме­ня, за­бери; за­бери, ког­да на вет­ках, по­сыпан­ных сне­гом, по­ют алые сне­гири, когда сол­нце пря­чет­ся на де­ревь­ях, а не­бо кра­сят пер­вые по­яса за­ри.

Забери ме­ня, Пи­тер, про­шу те­бя.

За­бери.

Ты зна­ешь, Пи­тер, я боль­ше не ви­жу снов. У ме­ня на паль­це на­дето то­бой по­дарен­ное коль­цо, я по­читаю те­бя силь­ней, чем гре­ки сво­их вы­думан­ных бо­гов; я жду, ког­да ты при­дешь, и я рас­це­лую твое ли­цо. Ты зна­ешь, Пи­тер, я боль­ше ста­ра­юсь пла­кать и улы­бать­ся. Я пом­ню, как я лю­била те­бя об­нять и с то­бой сме­ять­ся, я пом­ню, как мы да­вали клят­вы не пов­зрос­леть и не поз­во­лить се­бе влюб­лять­ся; как смех наш от­ска­кивал от­зву­ком от бе­лесо-прох­ладных стен, а в проз­рачном со­суде цвел то­бой по­дарен­ный бу­кет си­рене­вых хри­зан­тем.

Ты зна­ешь, Пи­тер, жизнь у ме­ня тус­клая, пас­мурная — как зи­ма. Ты нез­ри­мой тенью ле­тишь за мо­ей спи­ной, твой бу­кет все сто­ит у выц­ветше­го ок­на; ты зна­ешь, Пи­тер, ес­ли бы я не ста­ла тог­да тво­ей — я бы сей­час не пла­кала в тем­но­те, я бы сей­час не за­ходи­лась в кри­ке на приз­рачный фла­жолет; я бы сей­час не пом­ни­ла, что те­бя боль­ше нет.

Ночью я иног­да под­би­раю на­шу с то­бой ме­лодию на сту­ке ро­яль­ных кла­виш. Ты зна­ешь, Пи­тер, ме­ня лю­бят мно­гие.

А я

до сих пор

те­бя лишь.

Вес­на по ули­це выс­ве­чива­ет сол­нечные лу­чи, поб­лески­ва­ет в тра­ве, не­бо то­нет в собс­твен­ной си­неве; я оди­ноко встре­чаю ве­чер и про­вожу рас­свет; я оди­ноко смот­рю на звез­ды, я сжи­маю в паль­цах проз­рачную ки­сею ут­ра, а за ок­ном иг­ра­ют теп­лые, ве­сен­ние, еще не­умер­шие вет­ра.

Судь­ба на­ша лжи­ва, за­нос­чи­ва и хит­ра.

Я пом­ню твою улыб­ку, го­лос и том­ный взгляд; я за те­бя прош­ла бы сквозь во­ду и при­горош­ни ог­ня; я за те­бя при­няла бы смер­тель­ный яд с горь­ким прив­ку­сом ян­та­ря; жаль толь­ко, что нам уже не по­мочь — я ра­зучи­лась те­перь меч­тать, я го­ню все прочь. Я смот­рю на зас­тывшее не­бо, я дер­жу в ру­ках но­чи тер­пкое во­лок­но; зак­ры­то те­перь на­ше с то­бой двус­твор­ча­тое ок­но, не зво­нит ис­порчен­ный те­лефон; у ме­ня те­перь вмес­то нер­вов — оп­лавлен­ные про­вода; ты ис­чез, ос­тавляя гни­лые ду­ши, стра­ны и го­рода — от­блес­ки трес­нувше­го стек­ла.

Ты го­ворил мне: "Ты спра­вишь­ся без ме­ня, ты еще кра­сива и мо­лода". Ни­чер­та не справ­люсь — твоя ложь бы­ла мне до­роже прав­ды; у ме­ня нут­ро, ссох­ше­еся от к те­бе люб­ви и не­щад­ной жаж­ды; ты не ду­май, что я про­щу, ты не жди от ме­ня жа­лос­ти и по­щады.

Я рас­пахну ок­но, улыб­нусь зна­мени­той тво­ей улыб­кой и за­пою ве­сен­нюю.

Я най­ду те­бя, Пи­тер. И не жди от ме­ня спа­сения.

Пи­тер — веч­ный ре­бенок, у не­го пе­пел на во­лосах, пыль на одеж­де, тон­кие паль­цы в кро­ви. Он смот­рит, как к его бе­регам при­чали­ва­ют ко­раб­ли; как не­бо чер­тят неп­риступ­ные жу­рав­ли; как гроздья ака­ции рас­пусти­лись и зац­ве­ли.

Пи­тер смот­рит, как уми­ра­ют его лжи­вые и приз­рачные друзья; его взгляд сколь­зит по зас­тывшим ли­цам, про­ща­ясь и ле­деня; в Пи­тера нель­зя ве­рить и нель­зя до­верять, на его гу­бах каж­дое сло­во — яд, он уби­ва­ет с пер­во­го же выс­тре­ла охот­ничь­его ружья. Пи­теру что не жер­тва — бес­про­иг­рышная иг­ра. Пи­тер не ищет вы­хода, Пи­тер жес­ток и пь­ян. Пи­тер — кро­вавый де­мон; в его улыб­ке иг­ра­ют чер­ти, в его сме­хе жи­вут от­го­лос­ки смер­ти; в его гла­зах оби­та­ет тос­ка и зас­тывший мрак; Пи­тер уби­ва­ет с пер­во­го же брос­ка, он пу­тешес­тву­ет в оди­ноч­ку и на вет­рах; на ли­це у Пи­тера грязь и осев­ший прах.

По но­чам Пи­тер от­ча­ян­но шеп­чет имя, что ви­ной все­му; его го­лос пах­нет тос­кой и болью. Силь­ные не за­шива­ют ра­ны, силь­ные улы­ба­ют­ся и ды­шат ды­мом, гниль­ем и кровью.

Ты пре­дал и от­пустил, мой ми­лый.

Зло­деи, увы, не бы­ва­ют счас­тли­вы и лю­бимы.

Вен­ди в зер­ка­ло смот­рится да ди­вит­ся — еще улыб­чи­ва и юна. На ли­це у Вен­ди — ка­шеми­ровая вес­на, но в гла­зах у Вен­ди — страх пре­датель­ства и тос­ка, на гу­бах у Вен­ди — вкус от­ча­яв­шей­ся вой­ны. Нет Вен­ди жиз­ни от чер­то­вой ти­шины.

Пи­тер — бе­зум­ный не­чело­век; "ты моя, и не бу­дет пу­ти на­зад, ты моя — и на це­лый век"; Вен­ди ве­рила — Бог спа­сет; Вен­ди ве­рила, но ус­та­ла ждать; Вен­ди выб­ра­ла ос­тров, дь­яволь­скую лю­бовь и за­пах — кровь — на его ру­ках. Вен­ди при­вык­ла боль от­ча­янья це­ловать на его гу­бах. Вен­ди не зна­ет — есть и дру­гая жизнь, где неж­ные по­целуи, улыб­ки, бу­кеты роз; Вен­ди до­роже су­щес­тво­вать в об­ма­не да в веч­ной лжи; Вен­ди до­роже им соз­да­ва­емые ре­аль­нос­ти, ми­ражи...

Вен­ди до­роже его нес­лы­шимое: "Вер­нись!" — ког­да ей хо­чет­ся уле­теть. Вен­ди до­роже его дь­яволь­ская улыб­ка, его гла­за; Вен­ди хо­чет­ся за не­го не вы­иг­рать, — уме­реть.

Вен­ди слиш­ком дав­но лю­бит Пи­тера

и не ве­ру­ет

в не­беса.

Я смот­рю на те­бя: без­застен­чив, кра­сив, уп­рям; и улыб­ка с за­дором, и свет­лый взгляд; для та­ких, как ты, воз­во­дят не­бес­ный храм, за та­ких, как ты, пу­ли вра­гу ле­тят, от­да­ет­ся чу­жая жизнь. Для та­ких, как ты, я жи­ву во лжи. За та­ких, как ты, я го­това ид­ти ва-банк, со­вер­шать зло­де­яния и гре­шить. Я про­дам свою ду­шу с сер­дцем и свой та­лант, толь­ко б ты ме­ня по­любил. Толь­ко б стал ты лишь мною жить.

Мне бы ру­ки твои с ре­заной кар­той вен, мне б маль­чи­шес­кое ли­цо, твою власть и си­лу. Я лишь приз­ва­на от­да­вать, ни­чего не про­ся вза­мен, с мо­лит­вой вы­шаги­вая по ми­ру. Мне б твой ос­тров, маль­чи­шек рать; мне бы твоя сви­рель да па­да­ющая звез­да. Пи­тер, увы, я за те­бя лишь приз­ва­на уми­рать. Уми­рать с тво­им име­нем на ус­тах.

Здравствуй, мой друг-ян­варь. Как ты? Про­тяну ла­донь, ты на­сып­лешь сне­га; вре­мя идет, раз­ру­шая мои меч­ты. Вре­мя идет, ус­ко­ряя се­кун­ды бе­га. Друг-ян­варь, ба­шен­ные ча­сы от­зву­чали ров­но две­над­цать раз; ты при­шел, спус­тивший­ся со звез­ды, ­состо­ящий из луч­ших об­рывков фраз.

Друг-ян­варь, по­дари мне теп­ло, у­ют, дай за­щищен­ность, на­деж­ду, ве­ру; ра­зом­кну я су­хие гу­бы, те­бе спою, на ве­селую и шаль­ную свою ма­неру. Друг-ян­варь, в пол­ночь сбы­ва­ют­ся все меч­ты. У ме­ня — од­на, и я ве­рю, кап­ризно ве­рю: веч­ный маль­чик рас­кро­ет по­шире две­ри,

вой­дет...

И я уз­наю его черты.