Взрывоопасные (джен)

— Пьетро… — мой голос вибрирует от паники и кажется глухим. — Пьетро, беги!

Спустя мгновение воздух вокруг меня взрывается алым пламенем. Ему хватает этой секунды, чтобы очутиться за несколько миль от меня. И еще меньше времени — чтобы подхватить, когда я в бессилии падаю на землю.

— Получается уже лучше, — смеется он, успешно маскируя улыбкой тревогу. — Ты хоть успела предупредить.

— Я убью тебя, Господи Боже, я могу однажды убить тебя…

— Для этого тебе сперва придется меня догнать.

Я знаю, что никогда не смогу обуздать эту мерцающую красным энергию, что теперь бежит по моим венам. Но Пьетро говорит слишком убедительно.

Дверь предательски скрипит, когда я медленно ее приоткрываю.

Поправив на плече рюкзак, бросаю последний взгляд на брата, калачиком свернувшегося на диване. Часть меня говорит, что это самый мудрый поступок, который я могу совершить, чтобы спасти Пьетро от силы Алой ведьмы, но почти все мое существо кричит в агонии, не понимая, как я смогу сделать хотя бы вдох по ту сторону этой двери.

Как оказалось — могу, но это чертовски больно.

Быстро пересекаю вестибюль дешевого отеля и выхожу в холодную осеннюю ночь, слишком поздно понимая, что забыла в номере шаль. Ветер холодит плечи, поэтому я спешу к дороге, надеясь поймать такси.

— Куда хотите направиться, мисс? — чуть грубовато спрашивает водитель, прижимая к уху телефон.

Обратно в отель, в маленький номер, к брату. Вместо этого говорю нечто противоположное:

— Аэропорт, пожалуйста.

Водитель давит на газ, продолжая с кем-то яростно спорить по телефону, и я не прошу его соблюсти эту обычную технику безопасности и убрать мобильный, или хотя бы снизить скорость.

Огни аэропорта уже видны вдали, когда салон на мгновение заполняется холодным ночным воздухом, и я слышу хлопок двери.

— Прости, что задержался. Надо было наши вещи собрать, ты ничего толком и не уложила.

Едва сдерживаю рыдание, все еще не отрывая взгляда от окна.

— Ты не должен был идти за мной.

— Знаю, — я чувствую, как мои плечи укрывает теплая материя. — Просто ты шаль забыла, дурочка. Сейчас ноябрь.

Я оборачиваюсь на Пьетро, натыкаясь на его насмешливый взгляд, и во мне что-то ломается, и я начинаю рыдать, уткнувшись в его плечо. Он обнимает меня, убаюкивает, уговаривает, что все будет хорошо. И я снова в это верю.

Этой ночью мы с ним улетаем обратно в Соковию.

— Куда-то собралась? — слышу я ленивый голос Пьетро за спиной. — Сейчас семь утра, мелкая.

— Знаю, — киваю я, собирая волосы в узел. — Семь утра, идеальное время для пробежки.

— Чего?

Я надеваю легкую спортивную куртку, потом бросаю взгляд на окно, где ветер весело играет опавшими листьями, и, решив не рисковать, напяливаю поверх толстовку Пьетро. Решительно затягиваю шнурки на кроссовках, оборачиваюсь за айподом и натыкаюсь на сонный взгляд брата, недоверчиво сверлящий меня из-под шапки взъерошенных волос.

— Знаешь, мне вчера наверно ветром песка в уши надуло… Ты? На пробежку?

— А что такого? Мне тоже надо держать себя в форме.

— Подожди, я с тоб…

— Ну уж нет, чтобы слушать твои издевки? Обойдусь, лучше завтрак приготовь, — захлопнув двери, я быстро сбегаю по ступенькам, надевая наушники.

То, что утро для первой пробежки выбрано неудачно, становится очевидно, когда айпод вырубается уже после трех песен. Окончательно я в этом убеждаюсь, когда замечаю знакомую фигуру на лавочке вдоль дорожки.

— Хорошо идешь. А, или ты так бегаешь?

— Отвали.

— Делай выдох, ступая на правую ногу.

— Исчезни.

— Что, бок болит? Наверно, надо было делать выдох на левую ногу.

— Пошел… аргх… к дьяволу!

— Будешь наггетсы? Хотел купить в соседнем Мак-Дональдсе, но там кассир невежливый. Пришлось бежать на другой конец города.

— Да не буду я… Ай!

Спустя четыре минуты я уже сижу дома с перевязанной лодыжкой и недовольно поглощаю третью порцию наггетсов. Пьетро с виноватым лицом время от времени исчезает, появляясь с моими любимыми лакомствами, а потом внезапно его лицо светлеет. Он убегает на целых пять минут, а потом появляется с совершенно счастливой мордой:

— Как мы поняли, бег — это не твое, сестренка. Есть же более безопасные виды спорта! — с этим словами он швыряет мне в руки гимнастическую ленту. И очень медленно, почти обычным человеческим шагом спиной пятится к выходу из комнаты, наблюдая, как конец ленты начинает под моим взглядом гореть алыми огоньками.

Красный всегда был моим цветом.

Даже в детстве, когда все девочки моего возраста носили белые бантики и слезами вымаливали у родителей шарики розового цвета, я предпочитала воровать у тебя твои красные худи. Тебе все равно они чертовски не шли.

Твоим цветом был черный. Цвет твоих глаз и волос. И — совсем немного — серебристый.

Цвет крестика, который ты снял с маминой шеи после ее смерти.

Взрыв ракеты все смешал, он выбелил твои волосы, очернил мои, наши мысли.

Когда я впервые увидела себя в отражении стекла в лаборатории, то на мгновение залюбовалась огоньками алого в своих глазах, а позже — ртутными вспышками твоих передвижений. Мы стали олицетворением своих цветов.

Все было так гармонично, так ясно, наши акварели никогда не смешивались, хоть и находились в одной палитре. Я была Алой Ведьмой, ты был Ртутью. И это было правильно.

Пока мой — красный — не стал расползаться по твоему — серебристому.

Пока наш черный не стал только моим.

Сегодня красный — твой цвет.