Васька Яхонтовый (джен)

Вечер выдался ветреный, неспокойный. Волга поднялась волнами, билась в песчаную косу, которой заканчивался крутой обрыв. Малых птах сносило в высокую подзаборную крапиву; какая-то крупная темно-рыжая птица пронеслась над потемневшей, разгневанной рекой, выхватила из воды серебристую рыбешку, и с возмущенным воплем обнаружила себя в полуверсте от берега.

Вот как. Гроза собирается, судачили старожилы.

А в доме генеральши Тумакиной пили чай.

В честь заезжего гостя чай подали аглицкий, правда, с самым что ни на есть отечественным смородиновым листом. В парадном китайском сервизе, а чтоб уравновесить засилье "иностранщины", заполонившей дом, на столе сияла белоснежным облаком кружевная скатерка, сделанная вологодскими мастерицами. Уж такая была хозяйка генеральша Тумакина, Марья свет Никитишна, что ради дорогих гостей ничего не берегла — и пирогов приготовила, и осетровый балык на закуску расстаралась, и наливочки пять сортов выставила, и сандвичи лондонские, да простит их Богородица, лично мастерила: свежайшую сметанку на ржаной хлеб намазала да соленым огурчиком придавила. Ешьте, гости дорогие, угощайтеся!

Заморский гость, приехавший из столицы в дом губернаторского зятя, Вольдемара Михайловича Кожемяйкина, смотрел на русское гостеприимство сощурившись, вроде как недоверчиво. Гость звался мистер Твилсити, приехал торговать кожемяйкинское сукно, а попутно просвещать провинцию относительно новейших столичных страстей — детективных романов и электричества.

— Говорят, тот сыщик в Лондоне тыщу преступников переловил, а потом в Америку уехал, да в ихнем Техасе еще полтыщи заарестовал! — с придыханиями сообщала последние вести Лилит Кожемяйкина, губернаторская дочка.

— Так есть, — важно кивал мистер Твилсити. — Лондонз детектив — лучши детектив, Бейкер-стрит, о, йeс! Стори мистер Дойл есть очень хороши стори!

— Говорят, и в Петербурге сыщиков энтих развелось, что лишний рубль не потеряешь, — доверительно сообщила Нателла Сабиякина, вторая, после Лилит, городская красавица. — А потеряешь — так тебя потом найдут, в полицейский участок вызовут и заставят по всей форме отчитываться, почто государству обнищание устраиваешь?

— Ишь ты, — удивилась Марья Никитична.

Впрочем, беседы о сыщиках, реальных и выдуманных, быстро сошли на нет: читательские вкусы провинциальных дам были просты и безыскусны, а происшествий в тихом волжском городке отродясь не случалось.

Полковник Желтов, сослуживец покойного генерала Тумакина, поспешил сменить тему разговора.

— В газетах пишут, что в Москве не только сыщиков развелось, но и електрические фонари изобретают, почем зря, — Антон Федотович подкрутил седой ус и посмотрел на хозяйку дома строго и значительно. — Вот на что наши кровные копеечки истратить хотят — на електричество! Тьфу, анафема!

— Позвольте с вами не согласиться, Антон Федотыч, — возразил старому вояке доктор Чекмин. — Это не анафема, это технический прогресс. Сорок лет назад обычнейший паровой котел казался техническим чудом, а теперь настал черед новых идей. Электрификация — вот ключ к будущему!

— Навыдумывали, — проворчал несгибаемый ретроград. Часть гостей поддержала спор неровным гулом. — Пороть молодёжь надо, вот и не будет выдумывать всякого такого будущего!

— Позвольте, — вмешался Павел. Он бы вмешался куда раньше, но увы — пироги у Марьи Никитичны получились отменные, бросить кулебяку и ринуться в словесную баталию не позволяла совесть. Проглотив последний кусочек, молодой человек с жаром изложил свою точку зрения на проблему: — Позвольте, но электричество — вовсе не современный феномен, его открыли еще древние греки...

— Кстати, о старине! — перебил Павла Вольдемар Михайлович. — Знаете, что нам с мистером Твилсити удалось выторговать у Балчевского? Сейчас покажу!

Лилит и Нателла, плюс жавшаяся в уголке докторская дочка, оживились и радостным щебетом попросили предъявить им удачную покупку. Кожемяйкин махнул рукой слуге; Павла весьма невежливо подвинули в сторону от пирогов да разносолов, да вдобавок использовали в качестве подставки — Марья Никитична, шествуя мимо племянника к столу, свалила ему на руки свое сокровище.

Сокровище вцепилось в Павла всеми когтями, перепачкало пиджак серой шерстью и забралось на плечо — ему тоже не терпелось увидеть предмет, вызывавший всеобщий ажиотаж.

Гордый собой Твилсити выставил на белоснежную скатерть большой старинный кубок.

— Вот есть так! — заявил англичанин. — Пёфект, экселлент! Редко, редко!

— Чего бормочет? — от имени наиболее патриархальной части гостей потребовал перевода Антон Федотыч.

— Старинная работа, редкостная, — охотно перевел Кожемяйкин. — Тевтонских времен — и герб, и кубок, и мастер; а смотрите, какая резьба интересная!

Чеканный медальон в обрамлении синих камушков, украшающий кубок, действительно выглядел авантажно и таинственно. Он изображал что-то кошачье — то ли пантеру, то ли льва, и генеральшино сокровище ревниво зашипело, недовольное тем, что внимание досталось антикварному конкуренту.

— Уж не масонская ли пагуба? — насторожился Желтов.

Вера в то, что мир опутан сетями масонского заговора, способного проявить себя в самом невообразимом качестве, в любом, на вид безопасном предмете, скрашивала существование отставного вояки. Только она, да еще газетные вести, постоянно напоминала о бдительности и о том, что даже в провинциальной жизни есть смысл.

Но Желтова не услышали (и очередной теме разговора пришлось пропасть втуне):

— Такому раритету в Эрмитаже место, — всплеснула ручками Лилит.

— Нет, — засмеялся мистер Твилсити, — ехать ту Лондон, мой хоум. Коллекшн! Антик коллекшн, вы видеть? Антик!

— У, шипуны аглицкие, — проворчал Антон Федотович, — пол-России захапали, а еще и антик, с печки брык, им подавай!

— Полностью с вами согласен, — вздохнул Павел, пытаясь снять сокровище с плеча, — вы не находите, что торговля природными ресурсами, к коим можно причислить и уголь, и древесину, и даже паклю, наносит ущерб будущему нашей страны? И не разумно ли в этих условиях развивать более сложные, более технические производства?

— Гр-рым, — прочистил горло отставной полковник, — Что, за електрические светульки вздумал меня агитировать? Не выйдет! Чтоб я свою пенсию в ваши електричества вкладывал? Да не будет такого! Дырку вам от бублика! Выросли, выучились, изобретатели на нашу голову...

Сокровище поддержало возмущение Желтова пронзительным мявом и попыталось спрыгнуть с Павла на пол.

— Тут вы не правы, — возразил Павел, перехватывая изворачивающегося кота поперек живота. — Возможности применения электричества поистине безграничны! Совсем недавно мне довелось читать про воздействие электрических импульсов на мозг; если бы можно было точно рассчитать дозировку, уверен, электрошок применялся бы так же часто, как аптечная микстура.

Желтов нетерпеливо отмахнулся. Только Павел набрал воздуху, чтоб продолжить убеждать окружающих в своей правоте, как улучившее момент тёткино сокровище впилось ему в запястье, вывернулось и бросилось к хозяйке.

— Ах ты, мил-друг мой яхонтовый, — всполошилась Марья Никитична. — Что ж ты, Павлуша, моего Васеньку обижаешь? Что ж ты не слышишь — рыбки яхонтовый захотел, а ты стоишь, разговоры с Антон Федотычем споришь? Обидел тебя Павлуша, обидел моего яхонтового, моего котярочку... — запричитала генеральша, почесывая сокровище за ушами. Толстый дымчато-серый кот смерил Павла взглядом наглым и презрительным, выдал замученное "мяу" и снисходительно подхватил острым когтем предложенный кусок.

В ответ на причитания Марьи Никитичны студент сжал зубы, едва слышно ими скрипнул и попробовал самореализоваться как-нибудь иначе. Заново наполнив чашку чаем и выбрав ватрушку попышнее, Павел подошел к скучающей Нателле и попробовал завести светский разговор:

— А вы слышали о последнем изобретении профессора Преображенского?

— Это который? — крошечная морщинка пересекла гладкий лоб красавицы.

— Виднейший московский эндокринолог, — охотно объяснил Павел. — В последнем выпуске журнала сообщалось, что профессор излечил макаку, впрыснув ей под кожу раствор яда мадагаскарского паука...

— Страсти-то какие, — скривилась Нателла.

— А еще он попробовал от макаки, только другой, здоровой, пересадить железы, то макака — еще одна, не первая, — совершенно оздоравливается, молодеет и покрывается свежим подшерстком, — охотно продолжил Павел.

Перепуганная Нателла вскрикнула.

— Да вы не бойтесь, профессор макак под наркозом резал, — попытался успокоить девушку Тумакин. — А тех, кого совсем нельзя было спасти, усыплял хлороформом...

Нателла позеленела и, совершенно забыв о надвигающейся грозе, распахнула французские окна, намереваясь избавиться от чересчур умного кавалера простым способом — выйти из гостиной в сад.

Порыв ветра ворвался внезапно, бросив в лица собравшемуся обществу сорванные листья и поднятую дорожную пыль. Зазвенела посуда — Твилсити, размахивающий тевтонским кубком перед носом Желтова, случайно задел полупустой поднос, а в Лилит Кожемяйкину угодил принесенный ветром воробышек, и она издала короткий испуганный визг, послуживший сигналом к предгрозовой суматохе. Пока Вольдемар Михайлович наперегонки с сокровищем генеральши гонял воробья, а доктор Чекмин уговаривал дам, что их нервы почти здоровы, выяснилось, что вечер и так уже затянулся. Пора и честь знать.

— Что ж ты, Павлуша, гостей моих смущаешь, — попеняла Марья Никитична племяннику. — Наталью макаками зоологическими испугал, Антон Федотычу противоречил... Наденька на тебя, дурака, во все глаза смотрела, а ты к ней даже не подошел, слова приветливого не сказал...

— Какая Наденька? — недовольно буркнул Павел.

— Чекмина. — Генеральша широко зевнула, перекрестила рот и пожаловалась на усталость. — Она ж на тебя весь вечер смотрела, а ты? Завел свое — електричество, профессор, открытие... Тебе, мил-друг яхонтовый, жениться пора, а ты всё умнеешь и умнеешь, аж жуть.

— Вы, тётя, не понимаете, — завелся Павел. — Будущее наступит уже завтра, а мы к нему совершенно не готовы! Величайшие умы человечества работают над тем, чтобы вывести цивилизацию на новый уровень развития, а мы?

— Что — мы? — не поняла генеральша.

— Как мы живём? О чем думаем? Засиженное мухами старьё дороже, чем новейшие достижения медицины!

— И вовсе даже не мухами, — обиделась Марья Никитична. — Я Балчевских знаю, у них Фёкла служит, она лишней пылинки в дом не пустит, а мух вообще на лету ловит...

Но Павел её не слушал:

— Вместо того, чтоб пускать деньги на ветер, собирая осколки былых времен, можно было бы закупить новое оборудование, провести опыты... А вместо этого вы заняты только пустопорожними разговорами, и...

— Мяу, — напомнило о себе сокровище, трущееся о ноги хозяйки.

— И кошками! — возмущенно завопил Павел.

Это стало последней каплей.

— Кошки ему не угодили! — заворчала генеральша. — Ишь, революционер выискался! Вырастила, выкормила, на свою голову... Пойдем, мой яхонтовый, — Марья Никитична подняла Ваську на руки, — не будем мы с пассионарием этим спорить. Проспится, проголодается — поймет, что в жизни ценить надобно... Пошли, мой хороший...

Тетка удалилась, а Павел, которого распирали сотня доводов и тысяча слов, выбежал из дома.

Ну как же она не понимает?! — вопила душа молодого человека. Как же она не понимает?!

Предгрозовой ветер охладил лицо, и в голове немного прояснилось.

Чего, собственно, он ожидал от тетки? Марья Никитична славилась замечательной узостью взглядов, более того, данное качество она почитала за благо и старательно пестовала его всю жизнь. Редко кто гордился своей зашоренностью, приверженностью традициям и общественному мнению, как генеральша Тумакина.

Объяснять ей, в чем суть технического прогресса — только зря тратить время.

И вообще, — вдруг искрой вспыхнула подспудно тлеющая мысль, — зачем объяснять, когда можно продемонстрировать? Показать! И тем самым убедить всех в собственной правоте!

На ходу снимая пиджак и засучивая рукава, Павел бросился к флигелю.

Лабораторию во флигеле Павел обустроил давно, ещё в гимназические времена. Тогда был жив дядя, до самых последних дней сумевший сохранить детские любопытство и проказливость. На большом верстаке отставной генерал соорудил подобие игрушечной железной дороге и вдвоём с племянником рассчитывал, как должно вооружать броневики, если воевать из движущегося состава с атакующими кавалеристами. Поступив в университет, Павел оснастил флигель оборудованием для химических и физических опытов. Вот уже несколько месяцев ум будущего светила науки занимала идея об электрической природе разумного. Идея, подтвержденная исследованиями физиологов...

И явно, явно, Павел Тумакин чувствовал это всем своим существом, нуждавшаяся в доработке.

С начала летних каникул во флигеле бушевал поток созидающего сознания. Стены украсились листками с малопонятными формулами, на верстаке сошлись техническим взрывом разных металлов пластины, катушки с проволокой, лейденские банки, электроды, плоскогубцы и отвертки, лупа, каучуковые пробки, клеммы, кислоты в бутылочках, эфиры, спирты и прочая химия. Всё вышеперечисленное и ещё многое другое готовилось потрясти мир очередным прорывом науки.

Эту проволочку закрепим вот здесь... это сюда, здесь вот так...

Энергия вечернего чаепития, уплотненная непониманием со стороны обывателей, неотвратимо трансформировалась в полезную работу. Молодой исследователь забыл обо всём — о хлещущих в окна ветках, о начинающемся ливне, о времени, о тётке-генеральше, о Нателле, познакомиться с которой мечтал с прошлых каникул... Ныряя то в справочник по анатомии, то в физико-химическую груду, сваленную на столе, Павел был абсолютно счастлив.

Вплоть до того момента, как последняя деталь не встала на нужное место.

Вертя в руках получившийся прибор, Павел вдруг подумал, что был не прав. Действительно! Из соображений экономии и некоторой неуверенности в собственных знаниях (чувство для Тумакина редкое, почти незнакомое), прибор был собран в уменьшенном своем варианте. Для того, чтоб испытать воздействие электрических разрядов на человеке, он элементарно не годился. Не хватит мощности.

Как же теперь демонстрировать скрытые в приборе возможности? Павел задумался.

Тут внимание исследователя привлек навязчивый шум под дверью. Вздохнув, Павел встал, чтобы впустить в лабораторию тёткино сокровище.

Дымчатый котяра, отряхиваясь после короткой прогулки под дождём, с княжеской важностью вошел во флигель, запрыгнул на край верстака с остатками генеральской железной дороги и принялся умываться. Павел, вздохнув, подумал, что кота надо бы выгнать... Да вдруг Марья Никитична узнает, что племянник ее "мил-друга яхонтового" обижает? Осерчает...

Так получилось, что генеральша любила кота больше, чем племянника. Павлуша достался ей от мужа, а вот кот...

Матерью Васьки была обычная казанская кошка, а отец балансировал на острие турецкого кинжала, прыгал через горящие обручи и выделывал сложнейшие сальто под куполом передвижного цирка, каждое лето странствовавшего от Астрахани до Ярославля. Маленького блохастого котёнка генеральше продали за сто рублей ассигнациями под видом "персидско-сингапурского гибрида", и сердце пожилой женщины сразу же прикипело к несчастному существу.

Оно нуждалось в опёке, оно нуждалось в кормёжке пятнадцать раз в день, оно — вернее, конечно же, стопроцентно "он", — не требовало ничего, кроме любви, обожания и абсолютной преданности, а потому очень скоро серый кот стал сокровищем госпожи Тумакиной.

Житиё Васькино умещалось в одной фразе: "слушал да ел". Добрейшая Марья Никитична говорила о талантах своего сокровища исключительно в превосходных степенях — и умный он был, и понимающий, и сочувствующий, и мышей ловил, и соседских бульдогов воспитывал любо-дорого... Послушать генеральшу, так не кошачьи возможности скрывались под пушистой шкурой, а вполне человечьи.

Хмм...

Перебирающий полученные от кота и тётки обиды Павел вдруг посмотрел на "сокровище" совершенно другими глазами. А ведь действительно, без пяти минут человек... Ну-ка, проверим...

Изобретённый Павлом прибор чем-то напоминал шлем — если, конечно, бывают шлемы, состоящие из толстой проволоки, непонятных пружинок, штучек с торчащими штырьками, спицами и прочим непонятным оборудованием. Поместить конструкцию на плоскую кошачью голову было делом одной минуты...

Хотя, учитывая сражение, которое пришлось выдержать с животным, непонимающим свою роль в продвижении науки — скорее, пяти минут.

— Да что ж ты царапаешься, я ж тебя пока не режу!.. Сиди тихо. Тихо, я сказал, — велел Павел сокровищу.

Дымчато-серый кот, сражаясь с тяжестью, пригибающей его голову к столешнице, утробно заворчал.

— Сейчас, минуточку... подожди, я сейчас...

Протянув провода к большому конденсатору, Павел закрепил их в клеммах и повернул рубильник, замыкая электрическую цепь.

Не верьте тем, кто говорит, что электрический импульс — реакция мгновенная! Нет, не верьте...

Павел видел происходящее медленно и отчетливо, будто каждую секунду зафиксировали на фотопленку, а потом развесили карточки на бесконечно длинной стене. Вот от батареи по проводам бежит белая искра. Вот она приближается к прибору — и кошачья шерсть поднимается дыбом. В следующий момент нижние части "шлема" начинают желтеть, впуская в себя заряд; Васька превращается в пушистый серо-голубой шар. Догадываясь, что эксперимент пошел не так, как ожидалось, Павел делает шаг по направлению к подопытному; молния бежит дальше; уже весь прибор искрит, раскаляется добела... Кот выгибает спину колесом, и весь он, каждая шерстинка, сияет белым пламенем!

А-а-а!

Полыхнуло так, что Павел увидел себя изнутри. Во всех деталях — мозг, скелет, мышцы и органы.

Но больше всего ему запомнился висящий среди абсолютного мрака Вселенной огненно-черный кошачий череп, отверстые глазницы которого истекали шаровыми молниями...

Пришел в себя Павел относительно быстро.

Сразу вернулись ощущения — ноющая боль в затылке, крепко приложившемся о дощатую флигельную стену, резь и шорох в глазах, тяжесть в груди...

Ах, нет, не так уж плохо — тяжесть в груди объяснялась тем, что тёткино сокровище сидело на Павле, мягкой когтистой лапой теребя недвижимого молодого человека по щеке.

— А ты живучий, — с уважением и, чего скрывать, душевным облегчением протянул горе-ученый.

Прищурив глаза, кот то ли зевнул, то ли улыбнулся. Из его пасти вырвалась электрическая искра и щелкнула Павла в нос.

Поэкспериментировали...

— Давай прибор снимем, — попросил Павел. Протянул руку, но, не очень хорошо владея собственным телом, промахнулся.

Нет, это Васька, черт пушистый, за какую-то долю секунды успел переместиться! Теперь он сидел под дверью и выразительно посматривает на ручку. И "шлем", волочащийся шлейфом обгоревших проводов, ему, кажется, совсем не мешает.

Или это голова кошачья увеличилась в размерах?

Павел потер глаза. Нет, правда!

То, что сначала почудилось взъерошенной шерстью, при повторном рассмотрении оказалось реальным приростом кошачьей мускулатуры. Лапы Васьки стали ощутимо длиннее, толще; вдруг и неожиданно кот генеральши Тумакиной достиг таких размеров, что стал представлять реальную угрозу всем окрестным овчаркам!

— Да что ж творится-то? — спросил себя Павел. Двигаясь с элегантностью сомнамбулы, он поднял с пола анатомический атлас и принялся лихорадочно его листать, соображая, на какие ж отделы мозга подействовал несчастный эксперимент. Мозжечок... гипофиз... таламус...

— Ммаа-а-у-у-у! — утробно рыкнул Васька и небрежно толкнул плечиком дверь.

— Куда пошел! Там же дождь! А ну, стой!

Какое "стой"! "Мил-друг" Марьи Никитичны помчался в грозовую ночь, петляя под кустами роз и пионов.

Догадываясь, какова будет реакции тётки, когда она увидит изменения, произошедшие с любимым котейкой, Павел бросился следом.

Черная, мрачная Волга разгулялась, как море. Набрасывалась на деревянный причал, жаждала добраться до вытянутых на берег лодок, глухо постанывала с досады... Порывы дождя то бились яростно, то затихали, шептали вкрадчиво, и снова возвращались, метя в лицо, в глаза...

Пробежка по саду генеральши сменилась пробежкой (еще более быстрой, прямо-таки чемпионской) по садику полковника Желтова. Потом Павел сбился со счета — у всех соседей были одинаковые кусты сирени (различались они только в мае, оттенками соцветий), одинаковые беседки и аккуратные ровные дорожки.

Васька не останавливался. Его "шлем" по непонятной причине искрил, а может, это собранное кошачьим мозгом животворяще-целительное электричество прорывалось сквозь кончики ушей и конденсировалось на пышных усах. Так или иначе, Павел радовался, что из-за ненастья на улицах нет ни одного прохожего. Объяснить им, что за демон сотворен наукой, он был не в силах.

— Да стой же! Вася! Мил-друг яхонтовый!

Васька будто услышал. У дома Кожемяйкиных, выделявшихся среди прочих ажурным чугунным заборчиком, белыми колоннами и небольшой башенкой, кот притормозил. И — о, ужас! — вдруг рванул вверх по стене. На подбежавшего Павла посыпалась штукатурка.

Что он задумал?!

Краем сознания Павел удивился, с чего это вдруг стал антропоморфистом, но другой, более практически ориентированной частью мозга, уже высчитывал, что если залезть по водосточной трубе, то сможет увидеть, какая ж цель ведет к себе сбежавшего участника эксперимента.

Добравшись до окна на третьем этаже, Васька издал оглушительный вопль, высоко поднял лапу, на которой блеснула алмазом очередная искра...

С жутким скрипом вырезал стекло и юркнул в образовавшуюся дыру.

Не помня себя от удивления и, чего скрывать, первобытного ужаса перед неведомым чудовищем, в которое превратился домашний котик, Павел последовал за Васькой. Просунул в дыру руку, открыл шпингалет...

В доме Кожемяйкиных было тихо.

Плохая то была тишина. Настороженная, пугливая, жмущаяся к стенам. Не такой должна быть тишина добропорядочного дома, хозяевам которого не страшен ни чёрт, ни налоговая инспекция...

Прячась от собственной тени, Павел крался по залам и коридорам, шепотом проклиная коллекционную манию Вольдемара Михайловича — на каждом шагу то рыцарские доспехи, до китайские вазы, то шкаф какой-нибудь с дрезденским фарфором, то витрина с голландскими миниатюрами...

— Мм-мяу! — послышалось откуда-то из темноты.

— Васька! Кис, чтоб тебе сгореть!

— Дорогой, — послышался обеспокоенный женский голос. — Что происходит?

Павел заметался в поисках укрытия.

Через секунду ближайшая дверь приоткрылась, и на пороге появилась Лилит Кожемяйкина. В легчайшем шелковом одеянии, с лампой в руке, немного удивленная шорохами спящего дома.

И в этот момент за окном сверкнула молния.

— Ах, — вздрогнула Лилит.

— Ммммя-я!!! — прорычал Васька, пробегая в обратную сторону. Звук получился глухим — животное что-то несло в пасти.

— Ой! — деликатно взвизгнула Лилит.

Молния блеснула еще раз, отразившись от экспериментального "шлема".

Павел инстинктивно нагнулся, стараясь ухватить котейку за волочащийся позади провод; неловко толкнул какое-то коллекционное чучело, и...

— И-и-и-ии!

Истошный, пронзительный крик перепуганной женщины слился с резким, рвущим мир на части раскатом грома.

Отступать пришлось в самом спешном порядке. Говоря проще — сматываться.

Продираясь сквозь живую изгородь, Павел рискнул обернуться на проснувшийся дом — в окнах мелькал свет, слышалось хлопанье дверей и приглушенные расстоянием всполошенные голоса. Спустя минуту-другую на ажурный балконец раненым бизоном выскочил Вольдемар Михайлович. Перекрывая шум ветра и отдаленные раскаты грома, он заковыристо пообещал устроить полночному верхолазу сатурналию. Распоясались, понимаешь!.. Совесть потеряли!.. Средь бела дня грабят! Ни ночь, ни гроза вам не помеха!

Павел нервно сглотнул и продолжил сражение с мокрыми ветками. Узнавать, каким именно образом собирается славить Сатурна губернаторский зять, ему не хотелось.

Пока Кожемяйкин вопил и потрясал домашней тапочкою, пытаясь превзойти страстями оставленную на бобах Джульетту, горе-экспериментатор выбрался на улицу. И, спотыкаясь (от волнения), поскальзываясь (по причине больших луж), поспешил прочь.

Васька, сверкая мелкими остаточными искорками, бежал впереди. Провода волочились за ним змеями Гекаты и неуловимостью своей намекали о бренности всего земного.

Первое время кот бежал неторопливо, и Павел не терял надежды, что всё образуется. Когда же к погоне присоединились спущенные Кожемяйкиным псы, интерес научный сменился чисто житейским. Как, спрашивается, отреагирует Марья Никитична, когда узнает, что её племянник лазал ночью в чужой дом? Васька — чёрт с ним! Всегда можно сослаться на какой-нибудь открытый профессором Морганом феномен обучаемости, а вот самому Павлу рассчитывать на подобное везение не приходилось...

Спасение пришло в виде высокого деревянного забора, потом еще одного; далее — зарослей крапивы и низкого штакетника, огораживающего чей-то огород, выходящий на самый обрыв. Обезопасив каскадом прыжков себя от преследования, Павел остановился.

В душе молодого человека царил ад. По лицу текли потоки дождевой воды. Ботинки, рубашка, жилет, брюки — всё промокло до нитки. Широко распахнутые глаза смотрели на бушующий над Волгой шторм, а в голове пойманной мошкой билась единственная мысль: рекорд по бегу с препятствиями установлен, это хорошо. Но что дальше? Как смотреть в глаза Вольдемару Михайловичу? А тетушке?

И почему, почему все беды происходят именно с ним, с Павлом Тумакиным? Ведь он хотел сделать, как лучше; он всего лишь хотел поразить провинциальных домоседов перспективами науки! Ни славы ему не нужно, ни чинов, — Павел мечтал искоренить обывательский, самоварно-чаегонятельный уклад местной жизни!

Эх, на беду явился в лабораторию "мил-друг яхонтовый"... Кто ж знал, что очередной раз наука споткнется не о злые намерения власть предержащих, не о происки мракобесов, а об обычного серого кота...

Над рекой сверкнула молния. Белая извилистая полоса перечеркнула фиолетовое небо, а последовавший за вспышкой гром странным образом способствовал некоторому прояснению в охватившей Павла чехарде дум и сомнений.

Должно быть, резонансные частоты наложились.

А еще вспышка молнии позволила рассмотреть причину всех бед — Васька, зажимая в пасти похищенный из дома Кожемяйкиных предмет, крался по крутому волжскому берегу вниз. Большое животное, казалось, вобрало отсверк былых разрядов, и теперь слабо светилось в темноте. Васька ловко прыгал с одного косо растущего деревца на другое, то исчезал, скрываясь шатром мокрой листвы, то появлялся на относительно пустых песчаных участках... Дразнил высоко поднятым хвостом и будто смеялся — вот он я! попробуй, поймай!

— Анафема антинаучная! — то ли прорычал, то ли простонал Павел. При виде сбежавшего подопытного экземпляра организм будущего ученого выдал на-гора столько адреналина, что человеку постарше, посолиднее, хватило бы на полжизни. Мозг, лишь недавно начавший приходить в себя после уловленного во флигеле разряда, попытался протестовать, но не был услышан. Есть, знаете ли, время ставить опыты, а есть — необходимость категорически и круто разобраться с последствиями!

— Ну, я тебе покажу! — добавил студент и решительно направился вниз.

Попадая то в крапиву, то в лопухи, то во что-то другое, столь же неприятно-растительное, Павел преследовал тёткино сокровище. Спустя некоторое время стало ясно, куда Васька собирается — это строение называлось у местной ребятни "беседкой".

Настоящей беседкой оно было лет тридцать назад, теперь же остатки крыши едва держались на трех подгнивших, покосившихся столбах, давая приют любителям историй "про индейцев" почувствовать единение с природой. Именно под покосившийся свод некогда античной, а теперь ветхой беседки и стремился пушистый беглец.

Теперь следовало двигаться осторожно, чтоб не спугнуть Ваську. Хотя бы с ним — верней, конечно, не с котом, а с его суровой хозяйкой, — довести прения до консенсуса...

Павел подкрался и, инстинктивно прячась от грома, молний и возможных соглядатаев, заглянул внутрь развалюхи.

Зрелище, открывшееся пытливому взору, могло привидеться только в ночь, полную молний, хлещущих струй дождя и странных совпадений.

В центре беседки восседал тёткин Васька. Распушившийся кот обвил хвостом задние лапы, а передние гордо водрузил на... Павел даже ущипнул себя, не в силах поверить! — на кубок мистера Твилсити. Сейчас обрамленный синим медальон и кот одинаково мерцали чем-то загадочным.

А вокруг Васьки восседали кошки. Маленькие и откормленные, старые и совсем котята, холёные, потрепанные, полосатые, светлые, черные, пушистые, гладкие... Все они, глядя на Ваську влюбленными, томно сощуренными глазами, мерно раскачивались из стороны в сторону, издавая негромкое, но ощутимое, как землетрясение, урчание.

Вздыхала Волга, распадался шелестом капель о листву проливной дождь. Молнии били в обрыв.

И с каждой очередной вспышкой "мил-друг" Василий становился всё значительнее и значительнее. Прибор на его плоской головушке сиял собиравшимся с округи электричеством; пресловутый кошачий магнетизм фонтанировал через край, и старинный кубок собирал в себя брызги загадочной, нематериальной субстанции, струящейся по вздыбленным дымчато-серым шерстинкам.

Что это было?

С полнейшим отчаяньем заправского отличника, столкнувшегося с непреодолимой тайной бытия, Павел запустил пятерню в затылок. Что ж такое он сотворил с безобидным котейкой, что тот ведет себя... ну да, не будем мелочиться в определениях, — как новоявленный кошачий бог?

Пока студент лихорадочно вспоминал, за что отвечают участки Васькиного мозга, так опрометчиво получившие дозу электрической стимуляции, таинство в беседке продолжалось. Теперь кошки подходили к светящемуся коту и кланялись ему.

Когда последний котёнок склонил остроухую голову и вытянул в струну тощий хвостик, прямо в крышу беседки ударила особенно яркая молния. Это был поток белого холодного света, взорвавший всё вокруг себя, подбросивший Павла и отшвырнувший его в сторону, на упругие ветви искореженной ивы.

Поток, превративший закрепленный на голове Васьки прибор в корону, сияющую яхонтами и адамантами.

Навстречу неслись миры и созвездия. Он жил века и умирал, едва успев родиться; он ступал по коврам и дрожал от холода в жалких трущобах. Ему было позволено свысока смотреть на правителей, и он же, дрожа от страха и задыхаясь от ненависти к себе, раболепствовал перед прислужниками тиранов... Он любил, он сражался, он находил и терял, знал, что такое предательство и беспредельное одиночество. Он дарил радость и утешал в часы грусти, он принимал поклонение подданных, был коварен и учтив, мудр и истинно простодушен.

Он был, и в этом заключалось его предназначение.

Сегодня замкнулась цепь случайностей, и он сумел отыскать часть себя, утраченную триста жизней назад. Наполнилась чаша Вечности, нового смысла, нового знания...

И, чтоб не пролилась раньше времени, мы закопаем ее здесь, в мокрой после дождя земле...

Пробуждение было медленным.

— Не переживайте так, Марья Никитична, — рокотал рядом чей-то знакомый голос. Павел почувствовал, как крепкие чужие пальцы щупают пульс на его запястье. — Переломов нет, ожоги несерьёзные, а что на полу лежал — так на то и молодость, чтоб сквозняков да радикулитов не бояться. Ну что, молодой человек, — доктор Чекмин оттянул верхнее веко, и Павлу поневоле пришлось открыть глаза. — Как вы себя чувствуете?

— Я ещё жив... — с некоторым оттенком удивления констатировал студент.

— Ах ты, мил-друг яхонтовый! — всплеснула руками Марья Никитична. — Что же так, Павлуша? Перепугал ведь меня, старуху!

— И в самом деле, — поддержал Чекмин. — Вы помните, что с вами случилось?

— Васька от меня сбежал... А потом я за ним бежал, а там молнии... И кошки ему кланялись, а он такой важный, как король сидел...

Доктор и генеральша переглянулись. Откашлявшись, Чекмин испросил разрешения ощупать череп пострадавшего.

— Похоже, затылочком-то вы приложились, батенька, и хорошенько. Не волнуйтесь: неделя постельного режима, и оно попустит.

— Да как же вы не понимаете! — вскричал юноша. Резко сел на постели и приготовился каяться в совершенном вчера эксперименте.

Однако перед глазами откуда-то взялась стайка красно-синих огоньков, и, пока Павел пытался проморгаться, а доктор успокаивал Марью Никитичну, что при небольших сотрясениях мозга больному должны (да-да, именно должны!) чудиться некоторые неадекватности, произошло Событие.

Дверь распахнулись, и через порог гордо перешагнул дымчато-серый Васька. За ним шла девушка в розовом платье.

Больше всего поразило Павла то, что выглядел Васька абсолютно нормально. Ни тебе технических приборов на макушке, ни сыплющегося с шерсти электричества, и даже размеры вполне обычные, кошачьи.

— Что, говорите, вы в лаборатории делали? — заинтересованно переспросил доктор.

— Электричество исследовал, — прохрипел Павел.

— Не делайте так больше, — очень серьёзно посоветовал врач. — Особенно по ночам и без ассистентов. Сам грешен — в молодости мечтал прославиться как первооткрыватель и создатель панацеи. Чтоб, значит, имя свое обессмертить в веках... Помню, выварил я как-то мухоморовой отравы, и всё, вроде, хорошо, а испытать не на ком. Так обидно стало, что нет в наших краях научных добровольцев, так обидно...

— Папа, — укоризненно проговорила бело-розовая девушка.

— Шучу, Наденька, — усмехнулся доктор. — Повторяю, Марья Никитична, постельный режим вашему больному. А микстуру (не бойтесь, не мухоморную) я позже занесу, или вот Наденька, надеюсь, не откажется повторно вас повизитировать...

— А и не откажитесь, душа моя, — охотно согласилась генеральша, подвигая к постели больного стул. — Мы гостям завсегда рады! Приходите к чаю, Наденька! Приходите...

Проводив доктора и Надю до дверей, кот лихо запрыгнул на колени к Марье Никитичне и принялся топтаться, время от времени бросая на Павла гипнотические, загадочные взгляды.

А может, это лишь мерещилось распаленному научными изысканиями мозгу? Ведь был Васька самым обычным котом, сыном казанской кошки да четвероногого акробата...

— Тётя, я случайно... — попытался оправдаться Павел. Но Марья Никитична погрозила ему пальцем:

— И слышать ничего не хочу! Я тебе, мил-друг яхонтовый, запрещаю електричеством баловаться! Ни-ни, и думать не смей! В одиночку не дам. Вон хоть Антон Федотыча бери, его, если что, не жалко. А то — спаси Богородица! Ведь полночи на полу во флигеле пролежал, если бы не пожар, когда б тебя ещё нашли...

— Пожар?! — изумился Павел.

— Ах, ты ж еще ничего не знаешь!! — всплеснула руками генеральша. Ловко придушила в объятиях Ваську и принялась рассказывать, смакуя подробности: — Ведь беседка-то, развалюха старая, что на обрыве чудом держалась, сгорела! Народ побежал её тушить, шум-гам поднялся, тогда только я и спохватилась, что тебя нету. Побежала в раболаторию — лежишь, мил-друг яхонтовый, бледный, волосики дыбом, на носу сажа, ни жив, ни мёртв... Васька мой над тобой умывается, лапой морду трёт, ох, и испугалась я, спаси Богородица!

Изумленный Павел вытаращился на тётку, как креветка на пинцет натуралиста.

— Я-то подумала, что тебя воры кожемяйкинские стукнули, а доктор говорит — нет, електричеством тебя пронзило. Всё утро тебя лечим...

Креветка была любопытная, а пинцет натуралиста очень, о-о-очень большой...

Марья Никитична всплеснула руками, посетовала, что отроду голова ей садовая-бедовая досталась, и принялась выплескивать на племянника последние сплетни:

— Нашелся во вчерашнюю непогодь лихой человек, который Кожемяйкиных обокрал!

— Тётя, я не... — попробовал возразить Павел.

Сжатый в тиски объятий кот недовольно мяукнул. Генеральша замахала на племянника свободной рукой:

— Обокрал, обокрал! Да еще так ловко — алмазом стекло вырезал, горелкой ацт... цацт...

— Ацетиленовой, — подсказал студент.

— Ей, яхонтовый, ей. Сейф Вольдемара Михайловича вскрыл, да кубок мистера Твилсити похитил. Полночи за вором весь город гонялся, всех жандармов по тревоге подняли, а только ничего не нашли. Нынче утром мистер Твилсити лично преступил к расследованию. Как в аглицких романах положено — клетчатые штаны надел, лупой вооружился, да по грязи на коленках ползал. Выяснил, что преступников была целая шайка, предводитель у них — медвежьей силы детина, рыжий, курит трубку и ходит в вязаной шапочке. Второй — маленький, пронырливый (он на Лилит какую-то мумию свалил, перепугал бедняжку до чесотки), а третий, говорят, и вовсе не человек...

— А кто? — с замиранием сердца спросил Павел.

— Японец, — патетически возвестила тетушка. Васька и Павел обменялись перепуганными взглядами. — Когда за ними погоня началась, он драконом восточным оборотился, да собак кожемяйкинских перепугал — до сих пор трясутся, шерсть теряют...

— Трудно поверить, — пробормотал молодой человек.

— Мне тоже сомнительно, — призналась Марья Никитична, не замечая испуга родственника. — Может быть...

— Что?!

— Что не пришлые то воры были, а вовсе даже...

— Кто?! Не мучайте, тётя!

— Масоны, — прошептала генеральша. — И вот Антон Федотыч со мной согласен. Ты вот нас, Павлуша, рассуди, как образованный человек: рассказывать о подозрениях следствию, или повременить, пока сами не спросят?

Павел замешкался с ответом. Нереальность происходящего его шокировала гораздо больше, чем вчерашняя пробежка под дождем.

Марья Никитична истолковала молчание по-своему:

— Вот и я думаю, что подождать. Мало ли... Вдруг невиновных людей засмущаю, а на самом-то деле преступником другой окажется. Да уж, знаю я, кто виноват и что делать, — и женщина расчетливо прищурилась, качая головой в ответ на какие-то потаённые думы.

— Знаете? Откуда?

В ответе генеральши отчетливо прозвучал оттенок превосходства:

— Во всей романах повторяют: искать нужно того, кому выгодно. Кому выгодно, чтоб старинный кубок пропал, в Англию не уехал? Антон Федотычу, он у нас за национальное достояние привык голову складывать. Значит, он и украл. А что на масонов грешит — так то пользы для, чтоб испугались да заговоры свои плести перестали. А Антон Федотыч, хоть и курильщик завзятый, и спорить горазд, мужчина положительный, ему преступления совершать можно. Вот я и думаю — давай скажем, что он у нас весь вечер провел? С тобой, во флигеле, електричество изучал?

— Э-э... — протянул растерявшийся юноша.

— И то ладно, — подхватилась Марья Никитична. Сбросила кота с колен, легко поднялась, колыхнув бесконечными кружевами и изобильными оборками. — Значит, договорились. Ты теперь Антон Федотычу самое крепкое алиби. Ох, заболталась я с тобой! Лежи, Павлуша, выздоравливай, а я пойду, за пирогами пригляжу. Тебе с чем делать, мил-друг? С ягодой или ватрушку?

— Ватрушку, — автоматически согласился Павел.

— Чуть не забыла! Когда Наденька тебе микстуру принесет, ты ее макаками пугать не вздумай! Захочется о чем-нибудь словом перемолвиться — говори с ней... говори...

— О чем, Марья Никитична? — покоряясь судьбе, решился уточнить молодой человек.

— Ну вот хотя бы о кошках! — предложила генеральша. Посмотрела, как Васька важно прохаживается по Павлову телу, выискивая, где можно прилечь уважающему себя животному, вдруг отчего-то всхлипнула, вытерла ладонью покрасневшие глаза и, троекратно перекрестив племянника, ушла.

Два героя грозовой ночи остались вдвоём.

— А что о кошках рассказывать? Самые обычные твари, — сказал Павел. Привычное рациональное восприятие мира потихоньку возвращалось в ушибленную разрядом молнии голову. Конечно же, вдруг понял Павел, ничего не было!

Вернее, было — Васька, неудавшийся эксперимент, электрический разряд, прокатившийся по лаборатории... Но было только это! Не превращался генеральшин питомец в истекающего энергией демона, не воровал кубки, не проводил таинственных церемоний в заброшенной беседке...

А что Кожемяйкиных ограбили — так дело житейское. Мало ли...

— Надо будет помочь мистеру Твилсити, — сказал вслух Павел. — Знаю я этих англичан — традиции, чай, клетчатые штаны, а в сером веществе никакой системы. А в расследовании преступлений, как и в их совершении, нужен трезвый ум и тщательный расчет. Правда, яхонтовый? — и молодой человек почесал за ушами пришедшего на край подушки кота.

Тот в знак согласия широко зевнул. Аппетитно, с оттяжкой, показав солнечному утру нежно-розовую пасть...

Из которой вылетела маленькая шаровая молния, щелкнула Павла в нос и улетела в сторону распахнутого окна.

— Или, все-таки, необычные? — отважился уточнить молодой человек.

Дымчато-серая энигма свернулась калачиком, уложила на лапы круглую голову, хитро сощурилась и заурчала.

Июль 2011 г.

ПРИМЕЧАНИЕ: Профессор Ф. Ф. Преображенский наверняка знаком тем, кто читал "Собачье сердце" М.А. Булгакова. Англичанин Ллойд Морган (1852-1936) реально существовавший ученый, исследовавший поведение животных. Есть легенда о том, что именно благодаря спорам с Л. Морганом известный американский бихевиорист Дж. Уотсон открыл способ проверить, способно ли животное к научению (в дальнейшем этот способ получил название принципа "проблемных ящиков").