Ты должна (гет)

Вы с Питом счастливы. Вы гуляете по лесу вблизи дистрикта Двенадцать, ты учишь его бесшумно ходить, охотиться, рассказываешь обо всем, что он видит вокруг. Вы часто смеетесь, вспоминаете истории из своей жизни. Твои истории часто связаны с отцом. Играете. Преимущественно в догонялки. Вы беззаботны, теперь можете себе это позволить. К вечеру вы приходите на обрыв над рекой, сидите, свесив вниз ноги. Отдыхаете. Потом снова бегаете, смеясь, по лугу перед расщелиной. Перед сном разговариваете.

Ты не замечаешь, что Пит рассказывает всегда одни и те же несколько историй.

* * *

Это собиралось начаться уже давно. Когда погиб твой отец. Но тогда это был просто первый шаг. Даже всего лишь маленький шажочек. Да, отца ты любила. Очень. Но первые шаги всегда маленькие, так ведь? После игр был сделан еще один шаг. Всего лишь шаг. Тоже почти незаметный. Но ощутимый. Уже начинал тихонечко звенеть колокольчик. Охмор Пита спровоцировал уже шаг побольше. Тревожный звон. С потерей Прим ты оказалась почти на самом краю. Тебя удерживал лишь он. Колокольчик вырос. Теперь это колокол. Со смертью Пита ты сорвалась, стала падать в пропасть сумасшествия. Особенно потому, что эта смерть была нелепой. Конечно, это особо значения не имеет, но чтобы Пит умер от несчастного случая в пекарне!.. От пожара, какая ирония… Тебя тогда с ним не было. Последний удар. Ты в отчаянии. Убегаешь в свой любимый лес. Даешь волю слезам, крикам. Бьешь кулаками по земле, по деревьям, раздирая руки в кровь. Бежишь куда-то, спотыкаясь и падая. И так несколько часов, пока, окончательно не обессилев, не падаешь на месте, заснув в одно мгновение. Все. Началось.

Сначала к тебе пришел Марвел. Ни яростного взгляда, ни укоризны. Он просто стоял и смотрел на тебя пустыми глазами. И от этого тебе было еще хуже. Он приходил несколько дней подряд. Потом был Катон. То же самое. С приходом Руты что-то еще в тебе сломалось. Эмоции угасали, и если раньше тебе от этой пустоты хотелось накричать, избить, если бы была такая возможность, лишь бы вызвать хоть какие-то эмоции, то сейчас, со вторым визитом девочки, ты сама стала походить на призраков прошлого. Потом был Цинна. Потом отец. Прим. А за ней и Пит.

* * *

Еще один переломный момент. У тебя больше не пустой взгляд. Ты можешь воспринимать окружающее. Ты оживаешь, но цена — твои рассудок и разум.

Вы с Питом счастливы...

Потом к вам присоединились Прим и Рута. Никакого удивления. Вы с девочкой из дистрикта Одиннадцать учите твою сестренку и Пита лазить по деревьям. Они ломают сучья, падают, сминая траву. Вы смеетесь. И тут ты видишь отца. Он стоит, прислонившись к одной из сосен, в нескольких метрах от дерева, на котором сидишь ты, и мягко улыбается, глядя на вас. Глаза блестят, лучики вокруг них точно такие же, какими ты их помнишь. Ты бежишь к нему. Ты абсолютно счастлива.

Теперь вас пятеро. Вы вчетвером все так же веселитесь, а твой отец лишь посмеивается, глядя на счастливых вас. Иногда и он присоединяется. Иногда учит чему-то новому.

Хех, новому... "Новое" — это старое. Просто ты не хочешь ничего замечать.

Ты кружишь в танце Прим на обрыве. Она хохочет, ты лишь нежно улыбаешься. Отец что-то вырезает из дерева и посмеивается, сжимая в зубах самокрутку. Пит и Рута сидят рядом с ним и хлопают в такт вашим кругам. Тут, твоя нога попадает в пустоту. В последний момент, перед тем, как полететь вниз, ты со страхом смотришь на сестру. Ты боишься за нее. Резко ее от себя отталкиваешь и еще успеваешь оглядеть замерших остальных. Снова звенит колокольчик, время как будто замедлилось, а ты, наконец, осознаешь, что все это было лишь твоим воображением. Ты сама их себе нарисовала, но на самом деле была одинока. Через мгновение ты умрешь, ты знаешь. Никто не сможет пережить такой сильный удар об воду. И ты рада.

"Я иду к тебе, мой мальчик с хлебом".

И вот удар. И ты опять куда-то летишь. Вверх, со страшной скоростью. Все вокруг стремительно заливает свет. Он быстро становится белоснежным. Он ослепляет.

* * *

А потом все останавливается. Полет прекращается. Свет тускнеет. И ты далеко не сразу осознаешь, что над тобой горит лампа. Ты ничего не понимаешь. Свет что-то загораживает. Тебе понадобилась чуть ли не минута, чтобы узнать мать. Еще больше тебе требуется, чтобы обратить внимание на то, что ее губы шевелятся. Ты моргаешь. И тут тебя оглушает. Из ушей, будто пробки вынули, и окружающий мир сильно бьет по барабанным перепонкам. Морщишься. На большее ты не способна: тело, будто свинцом налилось. Но даже это чуть заметное действие далось тебе с трудом. Веки смыкаются.

Когда ты проснулась в следующий раз, приходит понимание, что ты в больничной палате. Но ты до сих пор ничего не понимаешь. Хочешь осмотреться и чуть-чуть поворачиваешь голову. Это уже не так невозможно, и даже не потребовалось особых усилий. Снова видишь мать. Она стоит у окна, но поворачивается, услышав шорох.

— Китнисс? — зовет она, подходя к тебе и беря за руку.

Ты смотришь на нее. Немного удивляешься, что нет прежней злости. Сейчас ты чувствуешь что-то вроде жалости. У этой женщины больше никого, кроме тебя, не осталось. А еще понимание.

— Что... — шепчешь ты, но заходишься сиплым кашлем. Мама помогает тебе приподняться, дает глоток воды. Жидкость течет по горлу, смачивает его, и ты очень хочешь еще этого вкуснейшего напитка, тянешься за стаканом.

— Не надо пока. Пока хватит. Потихоньку, ты слишком давно не пила.

Ты понимаешь. Она укладывает тебя обратно, присаживается на край твоей постели. За следующие несколько минут ты узнаешь, что тебя нашел Гейл. Он отправился на твои поиски вскоре после того, как ты убежала, но долго не мог найти. Ты убежала далеко, и нашел он тебя уже в таком состоянии, что ужаснулся. В первый момент подумал, что ты умерла. Ты сидела, обняв колени, с пустым взглядом куда-то в никуда. Скулы и даже кончик носа заострились. Кожа была холодной. Он тряс тебя, но ты никак не реагировала. Наконец он заметил твое слабое дыхание. Тогда же ты медленно моргнула. Он тут же подхватил тебя на руки и принес к матери, в больницу. Тебя положили в одиночную палату. Твое состояние никак не менялось. Попытки накормить тебя или напоить с треском провалились, поэтому ставили капельницы. Так ты и пролежала почти два месяца, и почему как-то вдруг резко пришла в себя, они тоже не знают, как и что это вообще было. То, что у тебя сейчас — просто последствия двухмесячного лежания без движения.

Только тут для тебя начало что-то проясняться. Но слабость еще не покинула тебя, поэтому от переизбытка информации ты засыпаешь.

Ты быстро идешь на поправку. Спустя несколько дней ты уже самостоятельно ходишь по палате. Гораздо больше сил тебе потребовалось на осмысление всего.

Делать нечего — потянуло на философию. Вот ведь забавная штука — разум. Нет, он, оказывается, не был ценой. Рассудок — да, но не он. Точнее, он ею был, когда все только началось, а потом вернулся. Создал целый мирок. Смог сделать невозможное. Возродил мертвых. Подарил вам всем счастье. Вообще жил как будто бы собственной жизнью. Делал все, чтобы ты не обращала внимания на нескладности. Ишь, какой вдруг самостоятельный... Хм, можно сказать, что даже он хочет, чтобы ты была счастлива. Ведь в его творении ты была таковой? Сомневаешься? Тогда была, Китнисс, ты знаешь. Но сейчас от этого только больнее... Интересно, почему он словно сдался? Нарисовал твое падение. Ведь если бы не оно, если бы не удар, все бы оставалось по-прежнему... На этот вопрос ты пока не знаешь ответа.

По-прежнему... Пока ты остаешься в своем уме, такого не будет. Снова подступают отчаяние и истерика. Ты знаешь, к чему это может привести. Какая-то частичка тебя, довольно большая, хочет этого. Но ты не имеешь права, Китнисс! Ты держишь себя в рамках. Да так старательно, что снова начинаешь пугать троих своих посетителей: маму, Гейла и Хеймитча. Твоя равнодушная маска их как-то не вдохновляет.

Через неделю тебя выписали, и первым делом ты отправилась к своему бывшему ментору. Он как всегда развязно валялся на диване в окружении бутылок.

— О, солнышко, поздравляю. Ты все-таки вырвалась из той коробки. Я уж думал, ты там повторно с ума сойдешь.

Вы с Хеймитчем всегда были похожи, и сейчас он единственный, кто в общих чертах догадывается, что с тобой было. Не реагируешь. Только просишь:

— Дай выпить.

— Пожалуйста, — он передает тебе какую-то бутылку.

Тебе неинтересно, что внутри. Ты просто с благодарным кивком забираешь ее и залпом начинаешь пить. Будто кипящую лаву в себя заливаешь. Внутренние органы горят, но ты нуждаешься в алкоголе. Одним огнем погасить другой. Сейчас ты, как никогда, понимаешь его, этого мужчину. Наконец, отрываешься от горлышка, морщишься от гадкого вкуса. Ноги уже не держат, и ты садишься на пол, прислоняешься спиной к подлокотнику дивана. Снова пьешь. Вы сидите и пьете в тишине. В какой-то момент ты отдаешь бутылку обратно, поднимаешься, опираясь на свои колени.

— Спасибо, — заплетающимся языком хрипло говоришь ты.

— Не за что, — хмыкает он.

Ты киваешь и, стараясь сильно не шататься, идешь домой. Мама в больнице, поэтому ты без препятствий с этой стороны доходишь до своей кровати. Не раздеваясь, падаешь на нее и мгновенно засыпаешь.

Утром тебя мучает похмелье. Но это ты потерпишь, заслужила. Ты думала о матери, Гейле и Хеймитче, когда в себя уходила? Правильно, ты вообще не думала. А надо было. Внизу гремит посуда. Там мать, которая потеряла все, кроме тебя. Она хочет, чтобы ты была счастлива. Видишь, на этот раз даже не бросила тебя после потери Прим, как после смерти отца. За тебя переживает. Где-то там Гейл, который тебя когда-то любил. Он твой друг. И ты его друг. Обежал, кажется, весь лес, чтобы тебя найти. И есть Хеймитч, у которого тоже есть только ты, единственная, кого он не потерял. И все за тебя беспокоятся. Достаточно ты им причинила боли! Особенно маме, своей отчужденностью. Поэтому сейчас ты перестанешь себя жалеть. Слышишь, Китнисс? Приводишь себя в порядок, выходишь отсюда и будешь улыбаться. Плохая актриса? Значит, в темпе научишься. А лучше, будь искренней. Даже твой разум пожелал, чтобы ты вернулась в реальный мир, видимо, хотел, чтобы твое счастье не было иллюзорным. Гори, Огненная Китнисс! Живи, Сойка-пересмешница. Ты зажгла надежду в сердцах всего Панема, дала им счастье. И ты будешь счастлива сама! Ради тех троих и всех остальных. Улыбайся! Поняла? Начинай прямо сейчас, давай! Улыбайся. Ты должна.