Жить? (гет)

Я нахожусь в больнице уже третий день, отказываясь почти от всех контактов с окружающим миром.

Отец упрямо приходит каждый вечер, надеясь разговорить меня своими обычными подколами, и каждый раз уходит, разочарованно выдыхая за дверью. Мелисса что-то утешающе шепчет ему, провожая из палаты, дескать, мне нужно чуть больше времени.

Лидия навестила меня в первый день, принесла цветы, но, не сказав и пары слов, лишь бросила букет на тумбочку и убежала, пытаясь скрыть слезы.

Скотт был единственным, кто так и не дал о себе знать за это время. И поэтому я почти удивлен, увидев его в дверях палаты.

— Рано или поздно мы должны об этом поговоить, — надломленным голосом говорит он, не глядя мне в глаза. — Нам нужно просто пройти через это.

— Тебе так мама сказала? — без сарказма говорю я. Может, Мелисса больше нас знает, сколько времени требуется на то, чтобы оправиться от похода в ад.

— И она тоже, — Скотт слегка кашляет, пытаясь унять дрожь в голосе. — Это жизнь, Стайлз. Это чертова жизнь...

Он ломается очень резко, будто его ударили. Скотт медленно сползает по стене, обнимая себя руками, будто пытаясь удержать в груди звериный, полный неистовой боли вой. Мой лучший друг плачет, рычит, в кровь впиваясь в ладони когтями. Но я не делаю и шага в его сторону, я даже не смотрю на него, смиренно позволяя этому вою перевернуть все мои внутренности в безумном чувстве вины.

Эллисон Арджент ни разу не пришла навестить меня.

Потому что три дня назад я убил Эллисон Арджент.

* * *

Все начиналось очень просто. Сперва была Лидия Мартин.

Идеальная, безупречная Лидия Мартин и ее клубничного оттенка волосы и зеленые глаза. Лидия Мартин была в моей голове уже восемь лет — ощущение такое, что для Её Высочества в моем мозгу некто вырезал отдельную извилину.

Я был не против болеть ею, ибо у меня был план в долгосрочной перспективе, который включал в себя четырех рыжих детишек и семейные поездки в загородный дом Мартин на моем стареньком «брауни».

План был идеален, абсолютно все было идеально, пока не начался этот год, когда моего лучшего друга укусила демоническая тварь и превратила его в нечто, что, по-честному, временами приводило меня в ужас.

И в этом же году к нам перевелась новенькая.

* * *

Тогда

— Миссис Арджент, здравствуйте! — я тяжело дышу, уставившись на удивленную рыжую женщину — мать Эллисон. — Знаю, что это может прозвучать безумно, точнее, это абсолютно точно прозвучит безумно, но я думаю, что вам нужно присесть, потому что я собираюсь сказать вам нечто очень важное, что может показаться вам безумным...

— Эллисон, по-моему, это к тебе! — миссис Арджент чуть шире открывает дверь, и я вижу ее дочь. Мне перекрывает кислород от внезапно нахлынувшего облегчения — этот Дерек-оказавшийся-психованным-оборотнем-Хейл не утащил ее в темный лес. Значит, Скотт погнался за ним напрасно, а это значит, что Скотт в беде.

— Ты дома, — выдыхаю я, уже пятясь назад, к своей «детке». — Отлично, это здорово, что ты дома, я просто хотел убедиться, что ты в порядке, вернее, меня Скотт попросил об этом, то есть, он не просил, но я почти уверен, что он попросил бы, если бы он думал, что ты не дома...

— Ты Стайлз, верно? — перекрывает она мой словесный поток, слетает вниз по ступенькам и, немного отодвинув свою мать, выходит на порог. — Мам, мы ненадолго.

Эллисон прикрывает дверь и оборачивается ко мне, обняв себя за плечи:

— Значит, Скотт — твой лучший друг?

— Ага, — с удивлением отмечаю, что у нее совсем темные, почти черные глаза. Странно, я почти уверен, что у ее матери они пронзительно-голубые. Может, дочка пошла в отца? — Мы с ним почти как братья, дружим с самого детства.

— Правда? Здорово, — чуть улыбается Эллисон. — Ему повезло. Жаль, у меня никогда не было такой подруги. Можно тебя спросить кое о чем?

— Да, конечно, — я почти физически чувствую, что свет полной луны припекает мне макушку, напоминая о том, что мой лучший друг бегает по лесу с клыками и когтями наголо. — Только, может быть, потом? В смысле, я очень сейчас спешу, знаешь ли, куча дел, требующих моего внимания.

— Что, хочешь убедиться, что и остальные твои одноклассницы вовремя пришли домой? — снова улыбается она.

— Ну, я же сын шерифа, это моя прямая обязанность, — я пячусь к своей машине, уже утыкаясь спиной в дверь и нашаривая в кармане ключ. — Но я готов ответить на все твои вопросы в любое время дня и ночи, кроме вот этой ночи, потому что это ночь явно неудачная.

Эллисон кивает и подбегает ко мне:

— Дай свой телефон, — она быстро вбивает свой номер и делает звонок. — Набери меня, как будет возможность, у меня куча вопросов.

— Если это касаемо Скотта, то у него астма, немного кривая челюсть, он часто заикается при виде симпатичной девушки, а еще он по уши в тебя влюблен, — выпаливаю я, уже заводя машину и отъезжая от дома Арджентов. — А еще он считает, что тебя похитил сумашедший оборотень, и поэтому он помчался за ним в лес, воя на луну и раздирая на части все живое, — добавляю я, высматривая в зеркале заднего вида стройную фигуру Эллисон, которая машет мне вслед.

* * *

Сейчас

— Ты же знаешь, что это не твоя вина? — Скотт все еще сидит напротив меня, прислонившись спиной к кипенно-белой стене палаты. Его слезы уже высохли, и он, как завороженный, наблюдает за тем, как исцеляются глубокие порезы на его ладонях.

Красные дорожки бегут по тыльной стороне его руки, стекают вниз по запястью, просачиваются сквозь манжеты белой рубашки.

Красное на белом — это всегда чертовски красиво.

— Не будь это моей виной, вы бы не пытались так активно убедить меня в обратном, — холодно отвечаю я, обняв себя на за плечи. Ногицуне мертв, но мне все еще не удается согреться.

— Это был не ты.

— Ты не видел того, что было.

— Я видел всё.

— Ты не видел того, что видел я.

Узкий клинок сверкает под лунным светом. Пронизывает темную ткань, легко разрезает кожу. Скользит между ребер, совсем близко к позвоночнику. Вновь проходит сквозь кожу и ткань, и луна освещает ставший багровым металл, вышедший из тонкой и хрупкой девчачьей спины.

И красная кровь на белой коже. Это всегда чертовски красиво.

— Ты не видел, как это произошло, Скотт, — упрямо повторяю я, лихораочно похрустывая костяшками пальцев. — Это я нанес тот удар. Я до сих пор помню тяжесть клинка, и как легко я пронзил ее тело, помню, как она посмотрела на меня. В тот момент не Они убивал ее, Скотт, а я, я убил её.

— Ты же понимаешь, что это бред? Ты был тогда в здании, с Лидией.

С Лидией было мое полумертвое в тот момент тело.

А мое сознание было заперто в теле Они, убивавшего Эллисон.

Они, в чьи глаза с таким ужасом она посмотрела.

И в чье лицо она еле слышно выдохнула «Стайлз».

* * *

Тогда

— Стайлз!

Я вздрагиваю и чуть не впечатываюсь носом во внезапно распахнувшуюся дверь мужского туалета. Помещение мгновенно наполняется звуками школьной дискотеки и свежим запахом духов с ароматом сирени.

— Эллисон? Ты чего тут делаешь? — я едва успеваю отойти, как Арджент влетает в туалет и замирает ко мне спиной. — Эй, Эллисон...

— Скотт — оборотень.

Это не вопрос, а констатация факта, и поэтому я не сразу нахожу, что ответить. Первый раз в жизни мой разум опустел, и мне нечего сказать.

— Ну... У всех свои проблемы. Я вот, например, немного зависим от Аддерала, а Скотт — от различных фаз луны. И с чего ты вообще это взяла? — запоздало соображаю я притвориться, что вообще не в курсе, о чем речь.

— С того, что во время нашего свидания он оброс шерстью, и мой отец чуть его не переехал, — Эллисон кажется на удивление спокойной, но когда она оборачивается и смотрит на меня своими нереальными карими глазами, я понимаю, что еще секунда — и она сорвется.

— Эй-эй-эй, спокойно, — я хватаю Эллисон за плечи, надеясь унять ее дрожь, и стараюсь поймать ее почти безумный, полный ужаса взгляд. — Послушай, все не так плохо, как тебе кажется. Это все тот же Скотт, просто с маленькими волчьими проблемами. Но он отлично справляется, честное слово, он держится молодцом, и я думаю, это благодаря тебе, ну и он до смерти боится твоего папу-охотника, — Эллисон вскидывает на меня глаза, и я понимаю, что последняя фраза была лишней. — Прости, этого говорить не стоило, я вообще не думаю, что твой папа хочет убить его, хотя это его основная профессия...

Тут Эллисон начинает плакать, как обычно плачут девчонки — навзрыд, сморщив лицо и уткнувшись мне в плечо, и я успокаиваю ее так, как это обычно делают неумелые парни, до смерти боящиеся женских слез — мягко ее обнимаю.

Чертовски непривычное ощущение — держать в руках тонкое девчачье тело, и хотя я понимаю, что это Эллисон Арджент, но все равно чувствую, как меня невольно прошибает пот.

Она успокаивается уже через несколько минут, но моя рубашка все равно становится мокрой от ее слез. Эллиссон отодвигается от меня, смотрит куда-то вниз, а потом севшим голосом говорит:

— Это безумие, — шепчет она, сжимая кулаки, и я вижу, как белеют костяшки ее пальцев. — Еще вчера все было прекрасно, а сегодня мой отец-охотник едва не убил моего парня-оборотня, — она делает пару шагов назад, нашаривает низкий подоконник и опускатся на него. — Как ты это делаешь, Стайлз?

— Что именно?

— Как ты живешь с этим? Как ты делаешь вид, что все в порядке, что твой лучший друг — не монстр?

Я подхожу ближе, присаживаюсь на корточки, чтобы наши лица были на одном уровне, и очень тихо и убедительно говорю:

— Потому что он — не монстр, Эллисон. Мы видели монстра — тогда, в школе, и Скотт сделал все, что от него зависело, чтобы спасти нас, и он делает что-то невероятное каждый день. Он продолжает быть человеком, и, честное слово, из него получается отличный человек.

— Человек? Стайлз, у него шерсть, клыки и когти!

— Ага, и глаза светятся, ну и что с того? Эллисон, это же Скотт. Быть Скоттом МакКолом — это почти диагноз.

Эллисон все еще недоверчиво смотрит на меня, и я замечаю, что сижу очень близко к ней.

Наступает тишина, и я отчаянно размышляю, что бы еще ей сказать, как вдруг телефон разрывается оглушительным звонком. Мы взрагиваем и резко отстраняемся, Эллисон достает телефон, и я вижу, что ей звонит отец.

— Не хочу его сейчас видеть, — она зло тыкает пальцем в экран телефона и сбрасывает вызов, и я вижу, что ее руки все еще дрожат. Я накрываю их своими и чуть сжимаю, Эллисон делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Мы снова молчим, как вдруг я слышу громкий крик Джексона.

— На помощь! Лидия на стадионе, на нее напали!

Мы с Эллисон одновременно оказываемся на улице и бежим в сторону стадиона, и когда мы подбегаем достаточно близко, я вижу фигуру Хейла, склонившегося над Лидией.

Я резко хватаю Эллисон, и она чуть не падает, едва удерживаясь на высоких каблуках.

— Беги за помощью, — резко командую я, чувствуя, как все внутренности покрываются липкой и омерзительной пленкой ужаса и паники. Черт возьми, Лидия...

— Это же Лидия!

— Я знаю. Беги!

Эллисон смотрит на меня буквально долю секунды, потом разворачивается и бежит к школе. Я же на ватных ногах несусь к двум фигурм в самом центре поля для лакросса.

Сейчас я не боюсь Хейла, я готов умереть ради Лидии Мартин.

Но я не готов, чтобы ради нее умирали другие. Особенно Эллисон Арджент.

* * *

Сейчас

— Эллисон понимала, на что шла.

— От этого легче не становится.

Мы сидим на разных концах кровати, поджав под себя ноги. Я усиленно стараюсь не смотреть на лицо Скотта, потому что его болезненная бледность и красные глаза выворачивают меня наизнанку.

— Мы все готовы были умереть в тот вечер, Стайлз. Мы хотели спасти тебя — и Лидию.

— А в итоге потеряли Эллисон. Не совсем честный обмен, как считаешь?

— Она бы так не сказала.

— Ну, теперь мы уже не узнаем, что бы именно она сказала.

Скотт молчит пару минут, а потом севшим голосом говорит:

— Зачем ты это делаешь? Зачем ты стараешься сделать больно нам? Мы все ее потеряли, Стайлз, нам всем одинаково плохо.

"Потому что я чувствую вашу боль, — хочу сказать я. — Потому что я недостаточно страдаю".

Потому что я сейчас сижу в теплой постели, а Эллисон, ее остывшее мертвое тело, ждет, когда ее похоронят в рябиновом гробу.

Потому что я не имею ни малейшего понятия, как жить дальше.

Потому что я не знаю, как сказать лучшему другу, что я любил Эллисон Арджент.

* * *

Тогда

Когда моего плеча касается чья-то рука, то только все мое самообладание не позволяет мне завизжать, как девчонка.

Самообладание и ладошка Эллисон, крепко прижатая к моим губам.

— Ты чего так долго? — шепчет она, в то время как я пытаюсь нормализовать сердцебиение. — Джерард может что-то заподозрить!

— Я тут всего три минуты, и кстати, меня чуть инфаркт не хватил, — возмущенно говорю я, и она снова зажимает мне рот. — Понял, буду говорить тише, — невнятно мямлю я сквозь ее пальцы.

Она отходит от меня и тоже начинает искать бестиарий в полках директорского стола.

— Поищи там, — неопределенно машет она мне, и я подхожу к большому деревянному шкафу, в одном отделе которого хранится документация, а в другом висят вешалки для одежды. Но едва я успеваю открыть его, как кто-то поворачивает ручку двери в кабинет, и я едва успеваю что-либо осознать, как Эллисон вталкивает меня в шкаф и закрывает за собой дверцу.

В кабинет входит школьная уборщица, недоуменно смотрит на открытую дверь, а потом включает плеер, закрывает уши огромными старомодными наушниками и начинает протирать стол от пыли, напевая что-то из репертуара Джонни Кэша.

Мы с Эллисон почти не дышим, вцепившись в друг друга и наблюдая за уборщицей сквозь щель в шкафу. Здесь очень мало места, поэтому я чувствую каждый изгиб тела Эллисон, и от этого мне становится некомфортно, впрочем, так же, как и ей.

Внезапно уборщица идет прямо к шкафу, и Эллисон судорожно выдыхает и прижимается ко мне еще сильнее. Я приобнимаю ее, не отрывая взгляда от уборщицы, и чувствую смутное разочарование, когда она, внезапно решив схалтурить, лениво проводит разок тряпкой по дверце, после чего разворачивается и выходит из кабинета.

Мы облегченно выдыхаем и вываливаемся из шкафа. Эллисон еще раз окидывает взглядом кабинет, после чего поворачиваеся ко мне:

— Чуть не попались. Надо уходить, пока Джерард не заявился. Не думаю, что бестиарий здесь.

— Ага, это нам нехило фортануло, — соглашаюсь я, незаметно массируя запястье, которое немного онемело от хватки Эллисон. — Тогда остается всего один вариант. Он где-то у вас дома, — я достаю из кармана ключи от кабинета и кидаю ей. Эллисон ловит их, потом снова переводит взгляд на меня.

— Ладно, я пойду первая. Меня ждет Скотт.

— Ага, а меня Лидия, — киваю я, но Эллисон уходит не сразу. Она смотри на шкаф, потом на меня, будто желая что-то сказать, но в последний момент меняет решение и уходит, оставляя меня с ароматом сирени, пропитавшим, кажется, всю мою одежду.

* * *

Сейчас

Скотт все еще сидит в моей палате, когда папа приносит в больницу костюм на похороны Эллисон.

Он много говорит, рассказывает о том, что отволок мой «брауни» в мастерскую, где провели полную диагностику автомобиля, перекрестились и бросились чинить все многочисленные заклеенные скотчем дыры; о том, что к нам домой вчера влез енот и стащил со стола вчерашние пончики; о том, что, пользуясь моим отсутствием, он поужинал гамбургером и картошкой фри. Я даже, кажется, что-то ему отвечаю, но на самом деле все мое внимание приковано к черной поверхности костюма. Ощущение такое, будто он впитывает весь свет в комнате, от него веет холодом и, могу поклясться, ароматом сирени.

Я слышу, как Скотт тяжело выдыхает, потом бормочет извинения и, пошатываясь, идет к выходу. Когда отец окликает его, он оборачивается и очень тихо говорит:

— Я еще не успел подготовить костюм, — а потом смотрит на меня и говорит, — сиренью пахнет.

* * *

Мы убьем их.

Сжимаю виски так, что становится больно, и кричу:

— Хватит!

Мы убьем их всех, Стайлз.

Мы убьем их всех, Стайлз.

* * *

Сейчас

Когда я прихожу на похороны, все уже там.

Лидия с алебастрово-белым лицом стоит около плачущей Киры.

Айзек, низко опустив голову, сжимает плечо Криса. На Арджента страшно смотреть — ощущение такое, что он готов тихо пойти и лечь рядом с дочерью.

А Скотт... Скотт стоит один, не отрывая взгляда от лакированной поверхности гроба.

Он последний человек, к которому я хочу подойти. И именно к нему я и направляюсь.

Мы стоим рядом, сжимая плечи друг друга, и слушаем надгробную речь. Наблюдаем, как гроб опускают в землю. Как его засыпают землей. Как люди по очереди подходят и опускают на могилу букеты роз — и только Лидия принесла несколько ветвей сирени.

Когда все уходят, я наконец говорю хриплым от долгого молчания голосом:

— Я любил ее, Скотт.

Скотт не отвечает, не смотрит на меня. Он лишь опускает мое плечо и подходит к могиле.

— Я любил ее, — чуть громче говорю я, чувствуя, что меня начинает бить дрожь.

— Я знаю, — слышу я в ответ.

— Ты не понял. Я любил ее не как друг. Я...

— Я знаю, Стайлз, — Скотт обрачивается ко мне, и я вижу слезы на его глазах. — Знал с самого начала.

Резкий порыв ветра уносит несколько лепестков роз. Я, не отрываясь, смотрю на Скотта, и меня душит осознание собственной вины.

— И она, я думаю, тоже знала.

— Почему ты молчал? — моя дрожь усиливается, я бросаюсь к Скотту и хватаю его за плечи. — Почему ты молчишь сейчас? Я любил Эллисон, Скотт! Накричи на меня! Ударь меня! Укуси, разорви на части, сделай что нибудь! — Скотт почти не реагирует, он даже не смотрит на меня, немного прикрыв глаза. — Скотт! Я...

— Ты любил ее, я понял, — тихо говорит он. — Черт возьми, конечно ты ее любил! Это же Эллисон, Стайлз, как ее можно не любить...

Я молчу, не веря в то, что слышу, не веря, что Скотт не ненавидит меня.

И как только вина отступает, обрушивается боль.

Я задыхаюсь, опускаю голову, а потом резко вскидываю взгляд на Скотта и в отчаянии шепчу:

— Что мне делать, Скотт, что же нам теперь делать?

Он качает головой, а потом будто спрашивает:

— Жить?