Обреченность (гет)

Сиф всегда знала, что Тор будет принадлежать ей. В конце концов, Безумная Вёльва так сказала — а как бы Сиф не сторонилась ее, словам ведьмы можно было верить. Но дни шли за днями, недели складывались в месяцы, а Тор все так же видел в ней только боевого товарища.

Никто не учил ее привораживать мужчин: мысль о том, что ее могут полюбить на за доблесть или ум, казалась девушке почти крамольной. Она попала к асам в детстве, и когда другие девочки бегали за Фригг, прося рассказать сказку или помогая ей по хозяйству, маленькая, юркая Сиф сидела на тренировочном дворе, спрятавшись в тень высокого дуба, росшего у стены общинного дома. Единственной работой, которая приходилась ей по нраву, было подносить кубки славным воинам на бесконечных пирах — сновать в числе отроков и общинных детей, слушать похвальбы и громкий смех мужчин и представлять себя, сидящей рядом с ними.

Сиф хотела быть валькирией, но они лишь качали головами и говорили, что валькирией надо родиться: нет в ней ни должной храбрости, ни презрения к смерти, ни ярости.

Девочка не плакала. Она начала тренироваться.

Когда взрослые вдруг всполошились, что она находится не на своем месте, было уже поздно: Сиф умела поболее многих мужчин и могла ответить на оскорбления и насмешки не только словом, но и кулаком. Один лишь качал головой, но препятствий ей не чинил, а Фригг порой долго задерживала взгляд на худощавой фигурке с копной черных волос, тренирующейся до седьмого пота, но о своих мыслях никому не говорила.

Но научить Сиф нравиться мужчинам не разъяренной львицей на поле брани, а прекрасной девушкой тоже никто не мог.

Она смотрела на Тора и не понимала, как у кряжистого, мрачного Одина и великанши мог родиться такой сын. В нем было столько света, столько живительной силы, что нельзя было не поддаться этому почти солнечному очарованию. Он был похож на летнюю грозу: оглушительный, как гром, яркий, как молнии и опасный, как тяжелые грозовые тучи, уже через час он ослепительно улыбался, радовался победе — или многословно и неуклюже извинялся за свою глупость — и на личном небе Сиф снова сияло солнце.

Она заметила его брата не сразу. Конечно, она знала Локи и видела его часто, хоть он и не уделял много времени тренировкам силы — и все больше тренировал ум, сидя за книгами. При Торе, пышущем жизнью, как раскаленная звезда, Локи был месяцем — тем, что живет его отраженным светом. Но однажды Сиф увидела, как Тор смотрит на него, и поняла: что бы там не говорила Вёльва, бог грома никогда не будет принадлежать ей полностью.

Она сидела за столом — как мечтала! — вместе с воителями, что вернулись из похода к ётунам и отмечали победу. Она не участвовала в битве, но среди воинов острой на язык девушке всегда были рады. Когда Тор в числе прочих воинов поднялся, чтобы выплеснуть радость в танце, Сиф почувствовала, как ее сердце забилось быстрее: наблюдать за молодым богом, двигающемся в ритме музыки, было верхом удовольствия.

А потом она увидела, что после очередного круга в пару к Тору встал Локи, непривычно открыто улыбающийся, и что-то внутри дрогнуло. Воины постепенно садились на место — на молодых братьев было приятнее смотреть, чем пытаться перещеголять их в искусстве танца. В конце концов и они, смеясь, присоединились к пирующим, и Локи сел рядом с братом, уже не смеющийся, но сохраняющий какую-то шальную искру в глазах. Сиф смотрела, смотрела и не могла отвести взгляд — на то, как Тор наклоняется и что-то шепчет ему на ухо, на то, как Локи ухмыляется и передает брату блюдо — кончики их пальцев соприкасаются и задерживаются на мгновение дольше, чем следовало бы; на то, как Тор смотрит на своих соседей по столу, весело смеется брошенной шутке, а потом вновь поворачивается к Локи, толкая его плечом — мол, слышал?

Наконец она не выдержала и отвела взгляд, а потом, отговорившись какой-то нелепицей, вышла из-за стола и отправилась в свои комнаты.

Она не помнила, как дошла, не помнила, как очутилась перед зеркалом и сколько так просидела, и очнулась только тогда, когда обнаружила в своих руках гребень: резкое движение дернуло волосы, и эта боль, острая и неприятная, вызвала у умевшей терпеть серьезные раны девушки слезы. Все навалилось сразу, смешалось в круговерти: лицо Вельвы, молодое, но будто бы бесконечно древнее, и ее губы, шепчущие «быть тебе женой Тора»; лица берсерков, рвущихся в бой с пробитой стрелами грудью; раннее детство, которое она никак не могла вспомнить; и Тор, улыбающийся — не ей. Она спрятала лицо в ладонях — гребень с громким стуком упал из рук на пол — и расплакалась так, как не плакала никогда.

Когда слез почти не осталось, Сиф почувствовала, что на ее плечо легла рука. Она вздрогнула, вскинулась — и увидела в зеркале стоящую за ее спиной Фригг. Та наклонилась, подняла гребень и все так же, ничего не говоря, начала расчесывать смоляные волосы девушки. Несколько минут, пока чужие пальцы расплетали завязанную высоко косу, показались Сиф настоящим раем: блаженство и покой накатывали волнами, словно морской прибой. Не хотелось ни говорить, ни спрашивать, зачем Фригг пришла, ни извиняться за слабость.

Когда роскошная грива водопадом спустилась на плечи девушки, Фригг подала ей руку, помогая подняться, и вывела из комнаты. Все еще не задавая вопросов, молодая воительница шла за богиней, пока они не достигли покоев самой Хозяйки Асгарда. Там она звонко хлопнула в ладоши, и откуда-то из-за ширм споро появились три девушки, похожие друг на друга, как сестры.

— Ванну для Сиф, быстро, — сказала богиня-мать и повернулась к девушке. — Когда закончите, я приду. Сегодня ты будешь ночевать у меня, — она прикоснулась рукой к щеке воительницы и вышла из комнат.

Служанки быстро наполнили большую бочку, стоявшую в соседней комнате, и проводили туда Сиф. Она раньше никогда не была в покоях Фригг, и теперь оглядывалась с любопытством. Мебель из темного дерева казалась приземистой и устойчивой. Все ткани в комнате — покрывала и тяжелые шторы, огромный ковер на полу и обивка кресел — были теплых оттенков, коричневого, персикового, приглушенно-желтого. Здесь словно витал дух спокойствия.

Купальня оказалась небольшой, но по сравнению с подобной комнатой у самой Сиф — верхом роскоши. Огромная бочка, стоявшая посреди, была наполнена водой, от которой шел пар, и источала аромат хвои. В маленьких шкафчиках у стен стояли бесчисленные пузырьки, стопками лежали пушистые полотенца, под потолком были развешаны травы. Служанки помогли девушке раздеться и забраться в горячую воду, и следующие пятнадцать минут она просто ни о чем не думала: настолько велико было удовольствие наконец-то расслабиться. В горячей воде растворялись все ее страхи и уныние, исчезали без следа обиды и ревность.

Ее привели в полутемную спальню, освещаемую лишь светом камина, переодели в ночную рубаху — из тех, что она носила в глубоком детстве, но удивительно удобную — и уложили на высокую кровать под расшитым золотыми нитями балдахином. Фригг вошла в комнату в тот момент, когда служанки ушли и Сиф наконец задалась вопросом — какое до нее дело богине-матери? Она стояла высоко, гораздо выше простой девчонки-подкидыша, хоть и принадлежавшей к божественному роду. И хотя Фригг всегда наблюдала за всеми и заботилась обо всех (не зря ее называли матерью воинов), тем, что сегодня выпало Сиф, мог похвастаться редкий житель Асгарда.

Жена Одина подошла к свернувшейся под одеялом девушке и уселась на край постели.

— Я знаю, что тебя гложет, — сказала она после недолгого молчания, — и знаю, в чем твоя беда. Моя вина в том, что я вовремя не уследила за тобой, отдала в руки воинов, вместо того, чтобы дать твоим ловким пальцам женскую работу.

Сиф вскинулась было, но натолкнулась на спокойный, все понимающий взгляд богини и сникла.

— Ты можешь сражаться наравне с мужчинами, наравне с валькириями. Но это — не твой путь, девочка, — продолжала Фригг, гладя ее по влажным волосам, — в тебе нет того, что нужно воину. Воин отнимает жизнь. Ты же предназначена ее дарить. Не потому, что ты женщина, нет; потому лишь, что созидание тебе гораздо ближе.

— Валькирии говорили мне то же самое, — прошептала Сиф.

— Валькирии не ошибаются, — кивнула Фригг, — и я тоже. Или ты забыла, кому достается половина мертвецов на поле брани?

Девушка посмотрела на ту, что сидела рядом и вдруг вместо спокойной, заботливой женщины увидела ураган, летящий над битвой, услышала лязг стали и звонкую песню рога. Наваждение сгинуло через секунду, но Сиф успела заметить жесткую усмешку, спрятавшуюся в уголке губ Фригг.

— Спи, девочка. Завтра у нас с тобой важный день, — сказала она, легко встала и вышла из комнаты.

Сиф, разморенная слезами и горячей ванной, уснула быстро.

Утро ворвалось в ее сны солнечными лучами, и Сиф приподнялась на подушках, загораживая лицо рукой.

— Вставай! — повелительно и одновременно весело произнесла Фригг, открывавшая ставни, — вставай, пора!

Служанки уже суетились в комнате — одна принесла воду для умывания, другая — платье, на которое Сиф сначала не обратила внимания. Но когда увидела, оторопело посмотрела на богиню-мать: она не носила юбок с тех пор, как стала девушкой, и не собиралась изменять этой привычке. Но женщина даже не обратила внимания на ее возражения. Воительница позволила одеть себя в этот ворох светлой ткани, но повернуться к зеркалу не успела: за дело взялась сама Фригг. Она усадила девушку на стул лицом к окну и стала расчесывать ее волосы, быстро, но осторожно. Затем, вместо того, чтобы забрать их в привычный для Сиф высокий хвост, она собрала несколько прядей с висков и заколола их где-то на затылке, провела по всей длине волос ладонями — Сиф почувствовала, как ее коснулась магия, легкая, почти неощутимая, — и разрешила ей встать.

Девушка наконец прошла к зеркалу… и увидела там совсем непривычное для себя отражение. Та, что смотрела на нее из зазеркалья, не могла быть воином. Она была женственна, она могла быть покровительницей плодородия — но никак не девой, летящей над битвой и вдохновляющей воинов. Почти белое платье спускалось до самого пола. Простой покрой подчеркивал узкую талию, придавал объема бедрам и делал ее хрупкой и нежной. Волосы, распущенные по плечам и завитые в легкие локоны, заставляли по-другому играть глаза.

Сиф беспомощно оглянулась на Фригг. Та критическим взором обозревала дело рук своих и почему-то кривилась.

— Нет, не то… — шептала она своим мыслям. Наконец решилась и приказала одной из служанок:

— Мой пояс. Тот, что с яшмой.

Служанка скрылась в соседней комнате и появилась через минуту, держа в руках широкий, изукрашенный камнями и металлическими пластинами пояс. Вот уж про него никак нельзя было сказать, что он предназначен для слабой! Но когда Фригг сама обернула его вокруг талии девушки и застегнула, Сиф взглянула в зеркало и поняла: это именно то, чего ей не хватало. Он был совсем не женским. И в ее облике сплелись мягкость и сталь — теперь никто не смог бы сказать, что перед ним стоит беспомощная девушка, несмотря на длинные юбки и отсутствие оружия.

Когда они с Фригг появились на Празднике Солнцестояния часом позже, не было глаз, чей взгляд оказался бы не прикован к девушке. Она шагала, высоко вскинув голову и распрямясь, и позже села на свое место за столом — посреди воинов и побратимов. Но из «своего парня» она внезапно, пусть и ненадолго, превратилась в желанную красавицу — и старый Тюр почему-то краснел, глядя на нее, и отводил взгляд. Фригг не зря говорила в ответ на ее робкие «я не умею ходить в платье», что это у нее в крови, и что Сиф — не из тех, кому надо прикладывать усилия, чтобы выглядеть женственно.

Тора все не было — но то ли Фригг постаралась своим колдовством, то ли все волнение ушло из нее вместе со слезами — Сиф была спокойна. И приняла приглашение Бальдра влиться в танец, ведь в день середины лета плясали все, позабыв о возрасте и власти.

Когда она, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, проходила к своему месту за столом, она вдруг заметила Тора. Тот стоял неподвижно у самой двери залы, глядя на нее в упор, будто не узнавая. Сиф посмотрела на него в ответ, отвела взгляд, села и только после этого позволила себе улыбнуться. Сквозь опущенные ресницы она наблюдала, как Тор пробирается к своему месту среди пирующих: волосы в беспорядке, доспехи запылены, но плащ чист — видно, успел сменить. Где он был, девушка не знала, но это было что-то важное, раз он пропустил половину праздника. А за Тором тенью следовал Локи — как всегда безупречен. Он сел на свое место, принял полный кубок пива от своего соседа, радостно его приветствовавшего, и вдруг посмотрел на Сиф. Она не успела отвести взгляд, и почти провалилась в глубину его глаз — там, на дне, была настоящая бездна неизвестности. Стоило Локи отвести взгляд, как иллюзия рассеялась, но девушка приложила руку к груди — сердце почему-то бешено колотилось.

Когда через час или около того немного захмелевший Тор позвал ее танцевать, Сиф была к этому готова. Она выслушала его неуклюжие комплименты — от всей души, конечно, но неумело — и всяческие «Я и не думал!», «Почему ты раньше никогда появлялась в таком виде?», и приняла его приглашение.

А в круговерти танца она случайно столкнулась взглядом с Локи, в его глазах уже не было бездны. В них не было ничего — кроме, разве что, обреченности.

«Он не будет полностью моим, — подумала Сиф, — но никогда не будет и твоим, Локи», — и ослепительно улыбнулась Тору.