Порченая кровь (гет)

И все было бы хорошо, если бы не… если бы не.

Локи смотрит по сторонам, смотрит и не видит ничего, что могло бы его усмирить. Не видит никого, кто мог бы его выдержать — и никого, кто мог бы дать ему почувствовать себя живым. Никого, кто мог бы заставить его успокоиться.

Он выходит из пределов Асгарда в поисках приключений: рыжий, как огонь, которым он повелевает, бог-трикстер все чаще меняет внешность и все больше похож на тень. Зачем нужен озорной взгляд, когда его встречают с опаской, ожидая новой каверзы? «Твоя кровь испорчена», — говорит Один. Раньше Локи отвечал, что виновата не кровь, просто Один так и не смог его понять. В последнее время бог-обманщик просто кивает головой и шепчет, повторяя: «порченая кровь».

Он приходит к великанам в очередной раз, чтобы, возможно, найти свою смерть. Не то, чтобы он так хотел умереть, но теперь ему это вообще безразлично.

Локи убивает первого, встреченного на пути, не спрашивая имени и не отвечая на произнесенное с явной угрозой «что ты здесь делаешь, ничтожество?!». Он дотрагивается до сине-серой кожи ладонью, и великан начинает биться в судорогах, на бескровных губах появляется пена, а от места соприкосновения с ладонью бога отчетливо пахнет горелым мясом. Когда тот падает, Локи, все еще с ничего не выражающим лицом, склоняется над бездыханным телом и долго смотрит в остекленевшие глаза: они ярко-синие, такие же синие, как глубокое небо над Ётунхеймом. И чем дольше смотрит Локи, тем синее становятся его собственные глаза.

Он поднимает голову и обнаруживает себя рядом домом — большим, каменным, почти влитым в скалу, у которой построен. На пороге, рядом с полуоткрытой дверью, стоит великанша, скрестив на груди огромные руки. Она переводит взгляд с трупа, от которого еще идет дым, на Локи, стоящего рядом — и на лице ее легкий интерес, не больше.

Бог обмана медленно распрямляется и некоторое время стоит, глядя великанше прямо в глаза. У нее радужка такая же синяя, как и у мертвеца, разве что чуть прозрачней — не как небо, но как лед, сковывающий эти земли большую часть года. Локи идет к ней, и не обходит труп, а наступает на него, прямо на живот — и тот прогибается под его сапогом. Пока он делает полсотни шагов до крыльца, великанша начинает уменьшаться, и встречает его, глядя почти глаза в глаза — она становится разве что чуть выше. Локи медленно прикасается к коже ее руки, и она молчит, пока он проводит пальцами, ощущая, как ни удивительно, живое тепло. Она следит за его пальцами взглядом, и только после того, как Локи отнимает руку и снова смотрит в глаза, спокойно произносит: «Ты убил моего мужа».

Локи чувствует, как непонятно откуда взявшаяся ярость накатывает волнами, накрывает его с головой, хватает женщину за руку и грубо вталкивает в дом — темные комнаты, отсутствие привычной мебели — и она подчиняется. Она подчиняется, когда Локи кидает ее животом на какое-то подобие стола; она молчит, когда Локи рвет ее одежду и грубо берет ее сзади. Она не оборачивается, а потому не видит, что волосы его полыхают рыжим огнем, пока он с рычанием трахает ее, когда берет ее за волосы и притягивает к себе, заставляя полуобернуться. Женщине приходится прогнуться в спине, и когда она наконец дотягивается губами до его губ, чтобы накрыть их поцелуем, Локи содрогается и кончает, кусая ее до крови — красной и теплой. Он так и стоит, не отстраняется, пытаясь отдышаться, пока она отворачивается и проводит рукой по губам — на пальцах остается красная полоса, и великанша почему-то усмехается. Локи наконец делает шаг назад, приводит одежду в порядок и все так же, ни слова ни говоря, выходит.

Локи возвращается обратно, конечно же возвращается, но не сразу. Он входит в дом, застывает на пороге и настороженно оглядывается. Деревянная входная дверь, драпировки из какой-то тяжелой ткани на стенах и грубое подобие мебели: тут многое изменилось. Из-за занавеси, закрывающей проход во внутренние комнаты, пышет жаром. Локи проходит, откидывает импровизированную дверь и видит женщину, суетящуюся у печи — кажется, она достает уже готовое блюдо. От звука шагов она оборачивается, и на лице ее опять лишь спокойствие. Она ставит тяжелый горшок на приступок печи, снимает большие кухонные рукавицы и делает шаг в сторону Локи. Останавливается, подходит к круглому столу, садится на столешницу и, подняв юбку, раздвигает ноги. Смотрит в глаза долгим, спокойным взглядом, в котором играют отблески жара, растекающегося по комнате, и Локи отвечает ей тем же, делая несколько шагов навстречу. То ли великанше кажется, то ли его волосы опять становятся из пшенично-серых рыжими, и чем он подходит ближе, тем ярче цвет.

Локи чувствует, что не может сопротивляться зову этой женщины и спокойствию в ее глазах. Он злится на себя: нет того, что он не мог бы сломать, нет того, кого он не мог бы предать и нет того, от чего бы он зависел. Но она делает нетерпеливое движение бедрами, и Локи снова погружается в пучину ярости — на себя и на нее, и ярость выплескивается — через ладони, до боли прижимающие ее запястья к столу, через зубы, кусающие ее шею, через член, грубо входящий в нее и причиняющий боль — и ей, и ему.

Когда Локи кончает, приводит себя в порядок скупыми изящными движениями и разворачивается, чтобы уйти, великанша бросает ему в спину:

— Меня зовут Ангрбода.

Он замирает на секунду, но уходит все так же молча.

В третий раз он приходит почти через месяц и остается надолго. Великанша ничем не высказывает своего отношения к этому решению Локи, и он принимает это за молчаливое одобрение. Почему-то ему становится важно хотя бы такое согласие, но он старается вытравить все мысли об этом.

По ночам он занимается с ней любовью: зацеловывает раны, нанесенные острыми ногтями и слизывает боль, скапливающуюся в складочках кожи Ангрбоды, и боль эта сладка на вкус, кажется, он не пробовал ничего вкуснее. В доме жарко, а за окнами шумит Железный лес, и слышится, как в темноте воют волки — или те, кого гнетет волчья тоска. Локи никогда не видел ближайших соседей, но знает, что если идти два дня на запад, то можно наткнуться на маленькое поселение лесного народца, чудом нашедшего приют в стране Ётунов, а на севере живет старая ведьма из троллей. Она варит зелья из птичьих костей и предсказывает смерть всякому, кто ступит на ее порог, но Локи нет нужды к ней идти: он и так знает время своей гибели. Пока он в этом доме, вгрызшемся в скалу на границе Леса, ему не страшно и больше не больно. «Ты — дерево, горящее во мне», — говорит он, целуя ее виски. «Я — огонь, пляшущий на твоей коже», — шепчет он, прикасаясь к мочкам ее ушей.

Через год у них рождается ребенок. Он дается Ангрбоде нелегко, будто пожирая ее изнутри, и когда наконец рождается, она выглядит изможденной почти до предела. Мальчик заходится в первом крике, а Локи явственно видит сквозь нежную детскую кожу призрак волчьей шерсти. «Порченая кровь», — в ярости шепчет он, «порченая кровь!»

Через два года, когда малыш Фенрир чаще бегает по дому в образе лохматого волчоныша, чем человеческого ребенка, его мать беременеет снова. Локи мрачен: но так хотела она, а великанше никто не указ. Измученная вторым ребенком, еще только растущим в утробе, Ангрбода с удовольствием щурится на редко появляющееся в Железном лесу солнышко и однажды спрашивает Локи:

— Может быть, нам лучше было бы в Асгарде?

— Нет, — отвечает Локи, — они убьют вас.

Локи наведывается домой — хотя все чаще про себя называет домом маленький клочок ётунхеймской земли у безымянной скалы — но все реже и реже. Локи знает, что если он приведет туда свою женщину и детей, на них ляжет тень его безумия, и он не может поручиться, что кто-то, захотевший отомстить за не в меру опасную шутку Локи, не отыграется на его домашних. И так же знает, что измениться не сможет. Поэтому он говорит «нет», а Ангрбода никогда больше не затрагивает эту тему.

Девочка рождается перед рассветом, когда бледная ночь уступает свои права пасмурному дню. Ангрбода забывается тяжелым сном, а Локи баюкает на руках дочь. Он видит, что малышка не в меру бледна и болезненна, видит, что взгляд ее слишком серьезен — и сфокусирован. «Порченая кровь», — шипит он сквозь стиснутые зубы. «Никогда больше!» — клянется, склоняясь над заснувшей дочерью.

Но через три года все повторяется.

Фенрир успокаивает маленькую Хель, плачущую в соседней комнате, пока их мать мечется в бреду, вцепившись ногтями в кровать. Локи призывает свою тень, оставляя ее у постели, не давая Ангрбоде больше раздирать свою кожу — едва засохшие царапины тянутся через живот, кажущийся огромным по сравнению с истощенной женщиной.

Сам же повелитель огня бросается к ведьме, что живет на севере — не разбирая дороги и спотыкаясь, вспугивая по дороге птиц и не обращая внимания на глаза, провожающие его сквозь сплетённые ветви. Когда он распахивает дверь маленькой избушки, старуха оборачивается и начинает бубнить, но Локи затыкает уши и кричит, перекрывая ее визгливый, будто въедающийся в кожу голос: Локи просит помощи.

Старуха замолкает и глядит на него то ли с презрением, то ли с отвращением, а потом скрипучим голосом произносит: «Я не могу помочь мертвой. Пошел вон отсюда!»

Локи замахивается в гневе, чтобы ударить ведьму, но земля уходит из-под ног, голова кружится, и он падает навзничь, больно прикладываясь затылком об пол. Глаза на миг закрываются, а когда бог приходит в себя и у него получается привести померкнувшее зрение в порядок — обнаруживает, что находится почти рядом с домом.

Он идет, почти бежит, и голове бьется «не опоздать, нет, нет, не в этот раз!», а глаза тени посылают ему нечеткую картинку — Ангрбода наконец выталкивает из себя сморщенный комок, который должен быть их ребенком, и перестает метаться. Лицо постепенно становится умиротворенным.

Тень растворяется в воздухе, когда Локи вбегает в комнату. Ангрбода поворачивается к нему — лицо ее бледно, белее простыней, на которых она лежит — и шепчет:

— Я ни о чем не жалею. Слышишь? Ни о чем не жалею, все было правильно. И ты никогда, никогда ни о чем не жалей, обещай мне!

Локи медленно подходит к кровати, женщина хватает его за руку и с безумным, счастливым взглядом повторяет:

— Клянись!

Локи смотрит на нее долго, целую вечность, которая проходит между двумя ударами сердца, и тихо говорит:

— Клянусь.

Ангрбода разражается страшным, сумасшедшим смехом, который переходит в кашель, и изо рта у нее начинает толчками течь кровь. Она так и застывает, со сведенной судорогой лицом, с руками, поднятыми к груди.

Локи обходит кровать и видит ребенка: он больше похож на змея, чем на человеческого детеныша. Длинный, со сплюснутой головой и почти зеленой кожей, он кажется беспомощным и почти живым. Повелитель огня пережимает пальцами пуповину, соединяющую два мертвых тела, и та истлевает за несколько секунд. Едва связь ребенка и матери рвется, как женщина начинает изменяться: увеличивается в размерах, расслабляет руки и лицо и становится такой, какой Локи ее впервые увидел — дочерью племени великанов.

Он находит в доме пеленки, которые готовила великанша для сына, тщательно заворачивает в них ребенка, оставляя на виду лишь закрытые глаза, и берет его на руки. Затем он проходит в другую комнату, где в темноте, нарушаемой лишь блеклым светом из полузакрытого окна, сидят его старшие дети. Хель прижимается к Фенриру, в ее глазах — страх. Мальчик смотрит выжидательно.

— Мы уходим, — говорит Локи, — не берите с собой ничего.

…Один приходит к Вёльве за советом.

Когда Локи перестает доставлять асгардцам неприятности, они сначала радуются, а потом начинают беспокоиться. Кроме того, Локи перестал помогать там, где нужна была его смекалка и изворотливость — а это добавляет серьезных трудностей, потому что как бы ни были сильны воины Вальхаллы и сами боги, были и те, кто умел их побеждать. Последней каплей становится исчезновение Локи почти на год. Всеотец долго раздумывает и советуется с Фригг, а потом все же навещает безумную пророчицу.

Один застает ее за прялкой. Вёльва смотрит куда-то в сторону, в окно, и веретено само вертится волчком на полу, а женщина лишь придерживает и скручивает тонкими пальцами нить. Когда хозяин Асгарда заходит, пригнувшись на входе, чтобы не задеть лбом низкую балку, она оборачивается к гостю, но глядит все так же — будто сквозь.

— Он скоро придет, — говорит она, не дожидаясь вопроса, — и то, что он приведет с собой, когда-нибудь станет твоей смертью, Всеотец.

Один досадливо качает головой, и коротко спрашивает:

— Это станет причиной моей гибели?

— Ты сам станешь причиной. Твои действия смогут лишь отсрочить ее… и сделать неизбежной.

Вёльва вдруг крепко обхватывает веретено, переворачивает его острым концом вверх и с размаху насаживает на него левую ладонь — дерево прорывает кожу и мышцы, выходит почти на четыре пальца снаружи. Кровь капает на пол, окропляет шерсть, уже смотанную на расширяющуюся к одному из концов палочку, а потом вдруг начинает бежать вверх по нити, добирается до кудели и окрашивает ее в вишнево-красный цвет.

Один бросается было на помощь, протягивает к пророчице руку, но за пару шагов до нее натыкается на невидимую стену, которая отталкивает его с такой силой, что он падает на спину. С пола он наблюдает, как глаза Вёльвы закатываются, в уголке губ появляется слюна, и она начинает шептать, все громче и громче, и шепот постепенно переходит в крик. Один слышит про конец света, про волка, пожирающего мир, про братоубийственную войну, про Железный лес, давший начало апокалипсису и про море, приходящее штормом на расколотые берега… Потом Вёльва выдыхается, поникает головой и Один встает, трясет головой, словно пытаясь вынуть из ушей отголоски ее пророчества, все еще витающие в воздухе комнаты.

Сквозь длинные волосы женщина смотрит на то, как он приходит в себя и тихо говорит:

— А потом все возродится, но не будет ни тебя, ни меня, ни твоего драгоценного Локи. Довольно тебе этого, Всемогущий? Ты все равно не сможешь ничего изменить.

Она отворачивается и вынимает из руки веретено — медленно, с противным хлюпающим звуком оно выскальзывает из ее плоти, окровавленное, пахнущее солью.

Когда Один наконец уходит, Вёльва меланхолично наматывает на мокрое веретено красную крученую нить.

Хозяин Асгарда собирает совет старших богов, где рассказывает о пророчестве, все еще содрогаясь при воспоминании о веретене: почему-то ему кажется, что этот жест ведьмы закрепил ее слова, и теперь они точно сбудутся. Вместе они приходят только к одному решению: сопротивляться. «Нет пророчества, что нельзя было бы изменить!» — кричит Тор, и Один слышит за его отчаянной храбростью страх неизбежности. Всеотец не возражает — у него нет сил бороться, но принять все, как есть, кажется слишком ужасной участью.

В это время молодой Улль заходит в зал и, испросив разрешения говорить, рассказывает, что в Асгард вернулся Локи — и не один.

Когда боги скопом высыпают на улицу, совершенно неподобающе волнуясь, на дороге показываются фигурки. Локи приближается, и асы видят странную картину — всем знакомый рыжий Повелитель Огня непривычно серьезен, а волосы его темнее воронова крыла. На сгибе правой руки покоится сверток, в котором, судя тому, как мужчина бережно его держит, лежит ребенок. За правую руку цепляется девочка — маленькая, худая и бледная. Темное платьице кажется слишком большим для нее, длинные волосы пребывают в беспорядке. Слева идет мальчик, на вид чуть постарше — правая рука ухватилась за край отцовского плаща, левая за спиной. Он смотрит настороженно, и Один, как и Локи пять лет назад, видит сквозь него волка.

— Нашу гибель принесут… Дети? — вздыхает-всхлипывает Фригг.

Один зябко поводит плечами и смотрит на изменившегося Локи.