Письма (джен)

Вы знаете, мой друг,

Бывает, как сегодня:

До странности легко

Строка целует лист;

Трепещет в клетке рук,

Как птичка, вечер поздний -

И мысли далеко,

А разум — странно чист!

Я вам пишу письмо -

Зачем мне повод лишний?

Перо бежит само

Извивами строки…

Иссиня-чёрное перо уверенно порхает над желтоватым пергаментом. Отчего-то кажется, что писать письмо этому человеку другим инструментом нельзя, а потому в вазе на столе ожидают своей очереди длинные белые остро заточенные гусиные перья. Когда твоя жизнь катится к закату, начинаешь позволять себе маленькие слабости. Например, писать письма разным адресатам разными перьями. Рутинные бумаги кардинал Олларии Сильвестр подписывал, особо не задумываясь, первым же попавшимся пером. Но личные письма. О, эта тайная страсть кардинала! Личные письма он писал строго отведёнными для этого чернилами, на пергаменте, точно отражающем отношение Сильвестра к адресату. И, конечно же, особым для каждого пером.

«Друзья» из Дриксен получали ответы от Талига на белейшей, как снег или оперение гусей, бумаге, написанные каллиграфическим почерком. Но от них постоянно шёл едва уловимый запах, так раздражающий дриксов — запах лежалой гусиной тушки.

Перо, которым Сильвестр с удовольствием писал отказы на ноты протеста со стороны Дриксен, кардинал готовил сам, не доверяя такой кропотливый ритуал своему юному помощнику. Первым делом он просил найти и заколоть для него самого старого и больного гуся, после этого лично выдёргивал из крыла наиболее облезлое и ломанное перо. Тушка гуся вместе с заточенным пером помещалась на пару дней в бальзамический раствор и выставлялась на солнце подальше от любопытных глаз. После этого несчастная птица, наконец-то, предавалась земле, а перо, предварительно вымоченное в вине, ставилось на отдельную подставку на самую дальнюю полку и доставалось лишь по необходимости.

Ещё одной гордостью Сильвестра и настоящей жемчужиной коллекции было ярко-розовое, почти малиновое, перо, привезённое Алвой из одного из своих походов. Уж, чей царский птичник однажды не досчитался одного из драгоценных фламинго, история умалчивает. Но факт остаётся фактом: прекрасный экземпляр длинноногой и длинношеей птицы долгое время исправно снабжал Сильвестра отменными перьями, которыми так приятно было писать на зеленоватом от сырости пергаменте, представляя себе брезгливо сморщившиеся физиономии рыжих потомков трактирщика.

Письма своему коллеге и политическому оппоненту — кардиналу Левию — Сильвестр писал только маленькими голубиными перьями, добровольно отданными самым кротким белым голубем из личной голубятни. Отчего-то Сильвестру казалось неправильным ощипывать символ мира. Оттого письма Левию несли в себе печать уважения и всегда вели к нахождению компромиссного решения двух противоборствующих конфессий.

Но самым дорогим экспонатом его коллекции было чёрное перо, которым кардинала благосклонно одаривал старый ворон. Много лет назад Сильвестр подобрал вывалившегося из разорённого гнезда едва оперившегося воронёнка, и с тех пор стал для гордой птицы единственной семьёй. История птицы была очень похожа на историю человека, которого тоже по праву рождения окрестили Вороном.

Юный «воронёнок» из Кэналлоа также остался без семьи. И также был пригрет и выращен тогда ещё не кардиналом, а наследником фамилии Дорак. Сильвестр не раз наблюдал, как в дни особо мрачного расположения духа молодой Ворон — последний носитель фамилии Алва и титула Повелителя Ветра — разговаривал с птицей, словно надеясь на понимание. Рокэ сетовал на окружающих его безруких идиотов, не способных толпой справиться с одиночкой; рассказывал о тупицах придворных, лебезящих перед королём, истеричкой-королевой и кардиналом Диомидом.

Поймёте ли меня,

Решите ль удивиться -

Мне, право, всё равно:

Я нынче — свой двойник…

Но вы, тоску кляня,

Способны хоть напиться,

А я уже давно

От этого отвык!

Письма Первому Маршалу и давнему другу за много лет стали для Сильвестра отдушиной от ежедневного гнёта обязанностей кардинала и негласного правителя Талига. Одни и те же лица, одни и те же заговоры, одни и те же лебезящие улыбки, менявшиеся на звериные оскалы, стоило только отвернуться — всё это стало обыденным и пресным, но утомляло не хуже многодневного пешего перехода. Иногда Сильвестр начинал жалеть, что однажды не смог отказаться от почётной должности и высокого сана.

А дома по весне

Цветёт шальная вишня,

Роняя, будто слёзы, лепестки.

Всё чаще кардинал вспоминал детство, родное имение и, особенно, душный, тягучий, волнующий запах цветущей вишни. Воспоминания, причудливо переплетаясь, вновь и вновь возвращали его в не тающую метель белых лепестков. Даже сильный запах крепкого шадди, казалось, навсегда пропитавший самые стены рабочего кабинета кардинала, не мог перебить аромат воспоминаний.

Цветущих вишен обманный рай -

Воспоминаньям сказать «прощай»

Я не сумел — скомкал слова

Сердца усталый бег.

Их возвращенья не запретить,

Память, как пряха, ссучила нить:

Лица, слова… Дрогнут едва

Окна закрытых век.

Перед закрытыми глаза мелькали сцены молодости. Вот юный Квентин Дорак собирается на свой первый светский выход в качестве наследника фамилии. Тогда тоже цвела вишня, и тёплый запах вместе с ярким солнцем и весенним ветром сулили молодому Дораку уважение, почёт и славу. Но военная карьера — основа жизни фамилии — не смогла одержать победу над желанием служить Создателю. Вера без единого выстрела выиграла эту войну, и другой весной Квентин принял постриг, посвятив себя Церкви.

Должность секретаря кардинала Диомида открыла перед послушником двери самых знатных и влиятельных домов. Работоспособность молодого Дорака поразила не только его непосредственного начальника, но и всех окружающих, хоть немного знакомых с ленью и ненадёжностью в делах Диомида. Ни у кого не возникало даже сомнений в том, кто же станет новым кардиналом, и Квентин не смог подвести Талиг. На возведение Дорака в сан кардинала и принятие им имени Сильвестра собралось пол-Олларии и чуть ли не десятая часть населения Талига.

Новая должность принесла куда больше головной боли, нежели выгоды. Каждый шаг новоиспечённого кардинала отслеживался как друзьями, так и недоброжелателями. Самая мелкая оплошность грозила обернуться трагедией. Слишком многие интересы были задеты, и слишком многие люди оказались не у дел с приходом Сильвестра. Чистки рядов, проводимые молодым кардиналом, хоть и поданные как повышения, начисто отрезали несогласным с политикой Талига пути к власти.

Вполне закономерно, что большая часть царедворцев пыталась втереться в доверие Сильвестра и оказать на него влияние. Редким человеком, который ничего не требовал от кардинала и не пытался показаться лучше, чем есть, был оставшийся сиротой и последним представителем фамилии Рокэ Алва. Только он одним своим присутствием снимал с Сильвестра тяжесть забот и позволял быть самим собой. Отбирал пятую кружку шадди, вручал бокал «Чёрной Крови», брал гитару и тихо, словно находясь далеко отсюда, напевал.

Сейчас, когда молодой герцог Алва в очередной раз отвоёвывал славу и уважение Талига у «дружелюбных соседей», кардинал мог позволить себе лишь немного отвлечься от дел. Но даже за написанием письма другу Сильвестр решал судьбу Талига. Он знал, что его старое, дряхлое сердце, измученное шадди и бессонницей, не выдержит и пары месяцев, а Талиг следовало оставить в надёжных руках. Знать бы ещё, где сейчас эти «надёжные руки»…

Что холод, что жара -

От вас вестей не слышно;

Шпионы нагло врут,

Не знаю ничего,

А в комнатах с утра

До ночи пахнет вишней…

Надолго ли? Спросить бы у кого…

Самым страшным для Сильвестра была не сама смерть, а неминуемый крах того Талига, который он знал. Если излишне честный и следующий букве закона (бессовестно нарушая при этом его дух) Рокэ не пойдёт против своего внутреннего кодекса и не взойдёт на трон, безвольный и непригодный для правления Фердинанд долго не продержится. Уже сейчас над королём втихомолку смеётся пол-Талига, но пока, опасаясь Сильвестра и Алву, не выступают в открытую. Не сегодня завтра Сильвестр уйдёт в Закат, а гуляющий непонятно где Первый Маршал Талига не примет бразды правления, и дни Фердинанда сочтены. Пожалуй, даже сам монарх это понимает, но не стремится вернуть единственную свою надежду в столицу, чтобы не оставить армию без головы.

Единственное, что остаётся Сильвестру, одно за другим писать письма Рокэ и рассылать их с гонцами в разные стороны, надеясь, что хоть один наткнётся на след Алвы и передаст тому послание.

Вы знаете, мой друг,

Я извожу чернила,

Чтоб просто в цель попасть,

Как свойственно друзьям:

Похоже, всех вокруг

Изрядно утомила

Что ваша страсть,

Что холодность моя.

Огонь свечи дрожит

И саламандрой пляшет,

И помыслы мои

Заключены в слова:

Не дай вам Бог дожить,

Когда победы ваши

Усталостью на плечи лягут вам!

Приказать другу предать свои принципы и в открытую пойти против законной, хоть и бесхребетной, власти Сильвестр не имеет права. Остаётся намекать и надеяться. Как-то много стало надежды для рационального и не склонного к бесплотным терзаниям кардинала. Но ничего другого ему не осталось.

Веры в то, что горячий и неусидчивый Алва будет смирно сидеть на троне и раздавать приказы, у Сильвестра не было ни на йоту. Но надежда — этот бич и яд наивности и старости — заставляла марать один пергамент за другим.

Цветущих вишен густая тень -

Неразличимы и ночь, и день;

Я не сказал все, что хотел -

Кончен запас чернил;

Следом за вами лететь вперёд -

Время жестоко, но хоть не врёт:

Короток век мелочных дел

И человечьих сил.

Как бы ни хотелось Сильвестру дожить до совершеннолетия и собственноручно вырастить достойного наследника трона, мечты — это только мечты. И Алве всё-таки придётся научиться смирять свой нрав и самостоятельно воспитать из не своего «своего сына» достойного правителя (что бы ни мололи злые языки, но точно кардинал знал, что наследники короны — дети Оллара).

* * *

Дрожащая рука опрокидывает кружку шадди, и чёрное пятно вымарывает окончание последнего письма.

Цветущих вишен влекущий яд,

Воспоминаний зовущий ряд -

Я не сказал всё, что хотел -

Краток подлунный срок!

Сонная ночь залита вином -

Всё, что не «завтра» — всегда «потом»…

Всё, что сказать я не посмел -

Увидите между строк.

* * *

В открытое окно влетает белый голубь, внимательно осматривается, и улетает в компании непонятно откуда взявшегося серого голубя с тёмными кругами вокруг глаз.