Рыцарь и Дракон (джен)

Дракон выглядел весьма плачевно: старый, облезлый, с мутноватыми глазами. Когда он полностью выполз из пещеры погреться на осеннем солнышке, стало видно, что чешуя у него растрескалась, бока потерлись, на правой передней лапе не хватает трёх пальцев, а гребень на голове размочалился и уныло свисает насторону.

Может, когда-то монстр и наводил ужас на округу, но люди давно позабыли об этом. По правде говоря, мало кто в долине реки Северн верил, что дракон из cида[1] все еще жив, более того, некоторые даже сомневались в том, что он на самом деле был. Но дракон по-прежнему обитал в своей пещере, хотя и не досаждал больше людям. Он был одинок и очень стар, этот последний из валлийских драконов.

Рыцарь тоже не был юн, где-то в его далёком прошлом остался день посвящения, теперь же видавшие виды доспехи, которые пестрели заплатами и вмятинами, свидетельствовали о суровой стезе странника, дарованной ему судьбой. Плечи рыцаря укрывал обтрёпанный камлотовый плащ, а переметные сумы, укрепленные на седле, содержали все имущество. Впрочем, не так давно, каких-нибудь несколько зим тому назад, когда он покидал пределы Святой Земли, эти латы сияли благородным серебряным блеском; куний мех, крытый синим бархатом, скрепляла на плечах драгоценная фибула с изумрудом, а рукоять меча и дорогая сбруя славного боевого коня были усыпаны топазами и рубинами. Судьба переменчива! Камни теперь лежали в закладе у ростовщика, одежда износилась, и от прежнего великолепия остались лишь золоченые шпоры да славный толедский клинок.

Однако, рыцарь мало сожалел об утраченном. Вся жизнь его прошла в странствиях и битвах, с каждым новым рассветом он вдевал ногу в стремя и сначала просил Господа ниспослать достойного противника для поединка, а потом уж, обо всем прочем. Так, незаметно прошло тридцать семь зим с того дня, когда матушка в первый раз спеленала и положила его в колыбель.

В свои зрелые годы, он по-прежнему крепко держался в седле, и меч его разил без промаха. Лишь в минуты отдыха, когда рыцарь преклонял голову на жестком походном ложе, а то и просто на голой земле, все чаще возвращался он к мысли о доме, наполненном детским смехом, и все труднее было ему уснуть от раздумий.

Но в это солнечное сентябрьское утро, направляя своего жеребца вверх по каменистой тропе, он думал совсем о другом.

Увлеченный диковинными рассказами торговца из Лиона, в обществе которого он от Вильфранша до Ле-Мана следовал к Руану, рыцарь пустился в сомнительную авентюру. Предприятие не сулило ничего, кроме бесполезного крюка в десяток другой лиг, но сворачивать с полдороги было не в правилах Эдварда Марча из Инвернесса. Хотя щит его и пересекала справа налево тонкая перевязь[2], Эд оставался сыном своего отца не только по благородству крови. Он был настоящим рыцарем. "Верность синьору — честь себе самому", — с ранней юности внушили ему первую истину. Первую из многих, которые следовало постигнуть бастарду в неласковом отчем доме, но прочие истины волновали его мало. Он научился довольствоваться тем, что жизнь давала ему. Может быть, именно этого своего незаконного отпрыска граф Николас Марч любил больше всех остальных вместе взятых, но правда была на стороне сыновей, рожденных в браке, и Эдварду оставался открытым только один путь к счастью — путь странствий.

Сэр Марч посмотрел наверх. Растительность по обе стороны тропы становилась совсем редкой, уже никто не смог бы укрыться за низкорослыми кустами: они жались к выветренным валунам. Наверное, когда холм возвышался неприступной горой, только здесь и можно было перебраться через ущелье, но ветер и дождь сделали своё дело: острые зубья камней притупились, теперь они выглядели не столь устрашающе, и перевал стал легко проходим и для пешего, и для всадника.

На середине подъема, ближе к вершине, тропа и вовсе терялась, дальше можно было подняться по гигантским каменным ступеням. Казалось, неведомый великан вырубил их для себя в меловых утесах.

Конь легко внёс всадника на первую, широкую и относительно ровную площадку и неожиданно прянул в сторону, прижал уши, замотал головой, попятился; мелкие камешки с дробным стуком покатились вниз из-под копыт. Рыцарь твердой рукой усмирил жеребца, заставил его остановиться на краю уступа и с разочарованием посмотрел на существо, которое напугало коня. Вот он: тот самый дракон. Спокойно лежит на камнях, свесил крылья, положил голову между передних лап и замер, будто уснул, только желтые глаза поблескивают недобрым огнём из-под прикрытых век.

Некоторое время рыцарь изучал монстра. Значит, торговец из Лиона все же не солгал насчет драконов, хотя бы этого дракона, но подробности изрядно приукрасил. Не зря сэр Эдвард Марч из Инвернесса не слишком доверял торговцам. Но делать нечего, лучше такой дракон, чем совсем никакого.

Так встретились они впервые, на скале, называемой Вайверн Хилл.

Глядя на убогое создание, с которым, во исполнение данного обета, ему теперь предстояло сразиться, рыцарь глубоко вздохнул, потом прикинул на глаз ширину уступа, опустил забрало шлема, подобрал повод, закрепил его на луке седла и взялся за копьё. Когда ясеневое древко наклонилось, треугольный вымпел под стальным наконечником затрепетал на ветру. На белом поле не было ни геральдических символов, ни цветов владельца, только алый крест с раздвоенными концами. Рыцарь тронул коня шпорами и двинулся вперед. Да, не в правилах Эдварда Марча из Инвернесса было поворачивать с пол-дороги.

Монстр тоже приготовился к обороне: он подтянул когтистые лапы к брюху, неожиданно быстро поднял своё безобразное вытянутое в длину тело, присел на хвост, разинул беззубую пасть, собираясь извергнуть огонь, но неожиданно вздрогнул, скорчился и натужно закашлял жидким серым дымом. Теперь уж ему было не до рыцаря. Расстояние между противниками быстро сокращалось, до трети полёта стрелы, до броска камня, а дракон все кашлял и кашлял. Гнедой жеребец без помех приблизился к монстру на длину копья, вскинул голову, и, покорный всаднику, остановился.

Рыцарь не смог поразить это жалкое больное животное. В последний миг он отвел оружие в сторону, хотя и нарушил тем самым обет, принесенный пять зим назад. С тех пор и до этого дня рука Эдварда не знала промаха, а сердце — пощады.

«Всегда остаётся что-нибудь, чего ты никогда не делал раньше», — мрачно усмехнулся про себя рыцарь и еще раз осмотрел дракона от кончика носа, до кончика хвоста. Да-а-а, это было совсем не то, что он ожидал увидеть. Совсем не то! Никакого чудовища величиной с корабль, чьи когти подобны кривым мечам мусульманских язычников, а голова — котлу вроде того, в котором варят грешников.

Легендарный зверь оказался не намного крупнее боевого коня, притом, он был вдвое ниже из-за толстых кривых лап, но гораздо шире в груди. Его туловище переходило в длинный, подвижный и, наверное, очень сильный хвост, утыканный колючими шипами, а ушастая пучеглазая голова с перепончатым гребнем свободно поворачивалась на массивной складчатой шее.

Он выглядел не таким уж и безобразным: вытянутая вперёд курносая морда, большие чуткие ноздри, клыкастая пасть до самых ушей. Странная смесь волка и ящерицы.

Наконец, дракон прокашлялся, понуро глянул на противника жёлтыми выпуклыми глазами и спросил:

— Ты что, решил не сразу убить меня? Будешь разрубать по частям?

Он снова лёг, положил голову на лапы и устало опустил безбровые морщинистые веки.

По мнению дракона, сопротивляться не было никакого смысла, да и сил тоже не было — последние отнял приступ кашля. Хорошо бы двуногий сначала заколол, а потом уже разрубал на части. Но, скорее всего, так не будет. Чего еще, кроме жестокости, можно ожидать от человека в доспехах?

Вопреки ожиданиям дракона, рыцарь ответил вопросом на вопрос:

— С чего это ты взял? — В приглушенном закрытым шлемом голосе звучало искреннее удивление.

Марч наслушался про драконов достаточно, но не знал, что есть породы, которые, вот так запросто, могут разговаривать по человечески. Поразить это существо копьём или отрубить ему голову одним ударом меча, не составило бы никакого труда, но говорящий дракон почему-то вызвал у него еще больше сочувствия.

Дракон тоже удивился, он широко открыл глаза и с неподдельным интересом посмотрел на двуногого.

— Тогда зачем ты здесь, в таком тяжелом снаряжении? — спросил он и слегка шевельнул хвостом в сторону всадника. Гнедой опасливо покосился на монстра и переступил передними ногами.

— Пожалуй, ты ошибся насчет поединка, друг мой, — возразил рыцарь, стянул латную рукавицу, потрепал коня по шее и добавил, — Я здесь… прогуливаюсь.

Рыцарь солгал и, на этот раз, нарушил обет, данный тридцать зим тому назад.

— Понятно, — шумно вздохнул Дракон и опять натужно закашлял.

Собственно, больше говорить было не о чем, но рыцарь не повернул коня, и гнедой остался стоять на прежнем месте. Лучше бы убирался он восвояси, этот двуногий, раз не хочет сражаться.

Все родственники дракона по прямой и побочной линии осудили бы подобные переговоры. Только в этих краях драконы извелись давным-давно. Теперь злословить было некому, что, впрочем, совершенно не меняло дела.

Дракон уже собрался проявить враждебность, но рыцарь не спеша стянул вторую латную рукавицу, укрепил копьё на ленчике седла, распустил ремешки у ворота кольчуги и снял шлем.

Дракону стало как-то неловко плеваться огнём. В самом деле, с битвой можно и подождать. Кроме того, любопытно рассмотреть двуногого без шлема, когда еще удастся подпустить его так близко…

Лицо человека хранило на себе отпечаток прожитых лет и следы битв. Прямые волосы заметно серебрились, усы и короткая борода с проседью не скрывали очертаний жестких губ и упрямого подбородка, правую щеку от самого виска пересекал тонкий шрам. Широкие плечи, мощный торс воина. Более всего привлекли внимание дракона глаза человека — печальные серые.

Дракон поднял голову, склонил её набок и развесил уши, отчего сразу стал похож на охотничьего пса, который старается предугадать желания хозяина.

За четыреста восемьдесят два года, четыре месяца, две недели и пять дней своей драконьей жизни он ни разу ни от кого не слышал такого вежливого обращения. «Друг мой»… надо же, «друг мой»! Еще каких-нибудь сто зим назад он сожрал бы этого воина вместе с доспехами и конём впридачу, но проклятый кашель совсем извел.

— Может, я смогу помочь тебе? — спросил рыцарь после непродолжительного молчания.

— Что? — не понял Дракон и склонил голову на другой бок. Потом зевнул, уселся на задние лапы и принялся с остервенением расчесывать лысый бок. — Личинки, проклятые, замучили, — пояснил он, посапывая от удовольствия. Чесание бока принесло кратковременное облегчение, но при этом остатки чешуи усеяли землю, а на разодранной зеленовато-фиолетовой переливчатой коже монстра проступила кровь. Даже такие нехитрые усилия теперь давались ему нелегко. В конце концов, дракон опять плюхнулся на брюхо и долго не мог отдышаться. Хрипы и свист с трудом вырывались из его груди.

— Вот, я и говорю, — обращаясь не то к себе, не то к Дракону, пробормотал рыцарь, бросил стремя и спешился. Он сделал несколько неуверенных шагов, чтобы размять ноги, потом подошел к монстру и принялся осматривать его больной бок. — Личинки, значит... а давно ли ты мылся, друг мой?

— Лет восемь тому, или девять. На летнее солнцестояние, — пробурчал Дракон не очень ласково. Напоминания о воде выводили его из себя. По правде говоря, он и плавать-то как следует не умел. Летать — другое дело. Когда еще крылья держали его, он мог подняться так высоко, что с земли казался не больше жаворонка, и за день покрывал расстояние во много лиг. Помнится, долетал до самого моря, а теперь… да что теперь! И какого дьявола понадобилось здесь этому вежливому охотнику за приключениями. «Помочь», как бы не так!

Дракон не доверял людям. Всем известно, что двуногие только и делают, что ищут сокровища.

Рыцарь медленно обходил распластанное по земле туловище слева направо, а дракон выгибал свою длинную чешуйчатую шею, и его голова, увенчанная остатками колючего гребня, поворачивалась следом за человеком.

Да, люди ищут сокровища, а драконы охраняют, и поэтому между двуногими и огнедышащими не может быть дружбы.

Монстру уже порядком надоели все эти разговоры. Он не мог понять, чего хочет рыцарь, и от этого не знал, как следует себя вести. Двуногий не проявлял никакого беспокойства, он сел на замшелый камень, что лежал около самого входа в пещеру, и подставил лицо солнечным лучам.

— Уф-ф-ф-ф, — вздохнул дракон. Вместе с глубоким вздохом он выпустил серое облачко лёгкого дыма. — Плохо дело. Почему ты меня не убил?

Кто бы мог это объяснить? Рыцарь пожал плечами, потом двумя руками откинул со лба густые длинные волосы, и из-под опущенных ресниц продолжал смотреть на низкое осеннее солнце.

Дракон терпеливо ждал ответа.

— Пожалел, — ответил рыцарь.

— Вот и зря, — дракон раздраженно стукнул хвостом по земле.

— И это вся благодарность, — неожиданно рассмеялся человек.

Дракон с удивлением заметил, что ему очень нравится смех и глубокий низкий голос двуногого. Не хватало еще попасться на эту удочку.

— Какая может быть благодарность? Не сегодня-завтра, я околею в своей пещере! И, по-твоему, это достойная смерть для уважающего себя дракона?

Вот он и разговорился, а следовало просто уйти. За эти-то разговоры сородичи совершенно справедливо изгнали его.

Рыцарь удивленно приподнял бровь. Устрашающий рык монстра плыл над холмом, звучал, как гулкое эхо, многократно повторенное сводами Руанского собора, заполнял собой все пространство, но вместе с тем складывался в слова. Это была вполне внятная человеческая речь. Такого Эдвард Марч действительно никогда не слышал.

— А ты предпочел бы другое? — продолжал беседу человек.

— Ну-у-у… погибнуть в честном бою, с каким-нибудь славным рыцарем, победителем драконов. Только теперь не получится, сдается мне, ты не из их числа.

Монстр снова раскашлялся, потом еще раз шевельнул хвостом — это можно было истолковать и как пренебрежительный жест, и как вежливое прощание. Рыцарь предпочёл второе.

Дракон заковылял ко входу в своё логово. Рыцарь все так же сидел на камне, и, чтобы попасть внутрь, дракону надо было еще раз совсем близко пройти мимо. Мимо безоружного человека…

— Что ж, если ты не передумал, — монстр еще раз попытался уладить дело обычным способом. В его словах явно сквозила надежда, но двуногий только отрицательно покачал головой.

Серые глаза рыцаря и желтые выпуклые глазища монстра встретились. Дракон первым не выдержал стального блеска человеческого взгляда и демонстративно отвернулся в сторону, не хватало еще, чтобы двуногий подумал, что он трусит.

— Моя мать всегда говорила: «Этот вислоухий ублюдок плохо кончит», Да, так и говорила, она считала меня позором всего драконьего рода, — пробубнил дракон себе под нос. Рыцарь, конечно, услышал — и за четверть мили было бы слышно — но сделал вид, что не разобрал.

— Как, ты говоришь, она называла тебя? — переспросил он.

Монстр не заметил этой хитрости

— Лоп-Эаред Монгрел[3], — повторил он погромче, и от драконьего рева у Марча заложило уши.

— Славно!

— Огненная Гора прижила меня от самого Красного Ветра, — продолжал дракон, — а тот, говорят, был сыном Создателя Всех Драконов, только мне от этого удачи не прибавилось, одни неприятности.

И что это на него нашло? Никогда раньше не вдавался он в подробности своей родословной, а тут принялся выкладывать такое…

— У нас, знаешь ли, не жалуют тех, кто болтает по-человечески.

— Лоп-Эаред Монгрел, значит, это и есть твоё имя?

Дракон мотнул головой, и его длинные уши печально поникли.

— Наверное… другого не припомню, все звали меня так.

— Странное совпадение, — усмехнулся рыцарь, — меня тоже все больше называли Бастард.

— Значит, и у тебя нет другого?

— Почему же, есть, меня зовут Эдвард. Сэр Эдвард Марч из Инвернесса, — церемонно представился он и отвесил в сторону дракона лёгкий поклон.

На этот раз дракон долго смотрел в глаза человека. Монгрела просто завораживал взгляд этого странного рыцаря, который делал все не так, как следовало по обычаю.

Еще с тех времен, когда Лоп-Эаред был большеголовым бескрылым червяком, он знал условия игры. Человек — враг, его надо есть. Человек в латах, с копьем и мечом — противник, с ним надо сражаться. И никаких обменов любезностями. Надо же! Сэр Эдвард Марч из Инвернесса.

— Ладно, сэр Эдвард, что толку болтать, если ты не собираешься продолжить наш бой.

— Не сегодня.

— Тогда прощай.

Дракон понуро опустил голову и двинулся вглубь пещеры. Сначала в чёрной дыре исчезла передняя часть его туловища, затем облезлый бок, безжизненные крылья, массивные задние лапы с ужасными саблевидными когтями, медленно втянулся колючий хвост. Из логова послышалась возня, надрывный кашель и рычание. Но вот, дым над входом рассеялся, все стихло.

Рыцарь еще некоторое время посидел, задумчиво поглаживая усы, потом решительно поднялся и направился к своему коню.

__________________________________________________

[1]Сид — полый холм жилище духов и фей в мифологической традиции Шотландии, Ирландии дохристианской Бретании.

[2]Полоса справа налево — Знак бастарда, который дополнял родовой герб на щите незаконного сына.

[3]lop-eared mongrel (англ) — дословно вислоухая дворняжка, (Вислоухий Ублюдок )

С утра шел дождь, и в пещере становилось все холоднее. Промозглая сырость тянулась от входа, подбиралась к изнуренному болезнью существу, которое когда-то держало в страхе всю Бретань и половину Нормандии. Лоп-Эаред не очень любил есть двуногих, но наносил урон стадам, и пастухи из поколение в поколение пересказывали истории о его бесчинствах и огромном количестве голов загубленной скотины. Теперь он уже не смог бы завалить быка, и его длинная тень больше не наводила ужас на деревни и замки. Теперь Лоп-Эаред Монгрел был слишком стар даже для того, чтобы принять достойную смерть.

Сквозь монотонный шум дождя Монгрел различил какой-то посторонний звук, может быть даже знакомый. Да, несомненно, знакомый — бряканье колокольчика. Давно, когда еще полный сил дракон налетал на стада, он слышал его. Но откуда здесь, сейчас…

Звук приближался…

Даже если какая-то овца отбилась от стада, он все равно не сможет её поймать. Монгрел повозился на куче сырого мха, устраиваясь поудобнее, поджал лапы под брюхо, подобрал хвост, свернулся клубком и сунул нос под крыло. Он тщетно пытался хоть немного согреться.

Звук приближался… ну и пусть его.

— Эй, ты здесь? — раздалось у самого входа. Человек! Дракон вздрогнул и, высунув голову из-под крыла, уставился на занавешенный сеткой мелкого дождя проём между камнями, — Эй, я спрашиваю ты здесь? — Сомнения не было: Монгрел сразу узнал этот голос. Вчерашний рыцарь. Неужели передумал?

О, Создатель Всех Драконов! Почему именно теперь, в такую сырость, мог бы, по крайней мере, повременить с этим до ясной погоды.

Делать нечего! Лоп-Эаред нехотя встал, расправил крылья, встряхнулся, потом разинул пасть и угрожающе заревел.

Лишняя трата сил, но без этого никак нельзя обойтись, поединок следовало начинать по установленному обычаю. Эхо замерло в глубине пещеры, теперь у входа должен был раздаться в ответ звук рога и боевой клич. Ничего этого не произошло. Всё тот же человеческий голос спокойно произнёс:

— Ты что, Эаред Монгрел! Это же я, Эдвард Марч. Не выходи, я сам к тебе зайду.

Когда дым рассеялся, дракон и вправду увидел рыцаря перед собой. Опять этот двуногий за своё, он не должен был лезть в пещеру. Значит, как и вчера, у них ничего не выйдет. С другой стороны, нет худа без добра, не придется выползать на дождь.

— Ну, в чем дело? Ты не узнал меня? — спросил сэр Марч из Инвернесса.

— Узнал, узнал, — проворчал Лоп-Эаред рассеянно. Он вытянул шею, раздул ноздри и старательно принюхивался. К звяканью колокольчика, который так удивил Монгрела, теперь прибавился еще и запах. Вне всякого сомнения — это корова или теленок… ах, как давно Лоп-Эаред не ел свежего теплого мяса!

— А если узнал, так чего рычишь? Только дыму зря напустил, — возмутился Эдвард.

Дракон с сожалением отвлёкся от заманчивого запаха и повернул к человеку свою курносую морду.

По сравнению со вчерашним днём, рыцарь выглядел ещё более странно, он явно не собирался сражаться. Кольчугу и шлем заменил плащ с капюшоном, под плащом Монгрел заметил простую полотняную камизу, вроде той, что носят крестьяне, блио из коричневой шерстяной ткани и больше ничего. На ногах Эдварда по-прежнему красовались сапоги со шпорами, на поясе меч, а на плече он держал большой мешок, что выглядело совершенно нелепо. Эдвард молча сбросил свою ношу в углу и вышел из пещеры. Монгрел помедлил немного и поплелся за ним. Кроме всего прочего дракон был еще и любопытен. И потом эта корова… или теленок.

Он не ошибся, это была именно корова. Совершенно белая, без единого пятнышка на шкуре, с крепким раздутым от молока выменем с оттопыренными розовыми сосками и большими карими глазами. Она преспокойно стояла у самого входа с пещерой и меланхолично жевала пучок жухлой травы, которую здесь же и вырвала между камней. Невдалеке от коровы, понуро свесив голову и недовольно прижимая уши, под мелким осенним дождём, стояла лошадь Эдварда, но это был не тот горячий игреневый жеребец, на котором сэр Марч из Инвернесса явился на Вайверн Хилл сражаться с монстром. Коренастая соловая кобыла меньше всего походила на боевого коня, хотя и внесла на гору изрядный груз. К её седлу были приторочены большие сумы, мешок, кожаный мех, наполненный водой или может быть вином, а еще кирка, лопата, вилы. У чахлого дерева, об которое Монгрел чесал свой больной бок, лежало еще несколько мешков, второй мех побольше и какой-то сверток. Судя по количеству поклажи, навьюченной на лошадь, сам рыцарь, вероятно, проделал путь наверх пешком. Теперь он освобождал кобылу от тяжести мешков и ласково беседовал с ней.

— Ну вот, Кэмемилл, теперь ты сможешь обсохнуть, отдохнуть и поесть, дальше идти, как видишь, некуда.

Монгрел снова принюхался. Сверток под деревом тоже пах очень приятно, и все же корова выглядела куда аппетитнее.

— Эй, — обернулся к дракону Эдвард, — и не думай задрать Бланш, а не то мы останемся без молока. Учти, я отдал за неё и все это, — он обвел широким жестом мешки, инструмент и лошадь, — своего Баярда и доспехи. Положим, кольчуга и шлем были так себе, но конь…

Эдвард не показал вида, но и без этого можно было понять, что коня ему жаль. Рыцарь вернулся к своему занятию. Он распутал ремни и снял остатки поклажи с седла, затем расстегнул подпруги и расседлал Кэмемилл. Все это время дракон стоял у него за спиной и молчал. Он думал, но мысли у драконов не так длинны и упорядочены, как у людей, и вот Лоп Эаред, наконец, спросил.

— Зачем?

— Что зачем? — не понял Эдвард, он как раз взвалил на плечи самый большой из мешков и собирался занести его в пещеру.

— Зачем ты отдал их за эту… как её… Блот, Блэниш?

— А-а-а… вот ты о чем, кстати, не Блэниш, а Бланшефлер, я потом объясню тебе…

Марч скрылся в логове, но не так-то просто отвязаться от любопытного дракона, если он решил что-то узнать. Когда Эдвард вышел из пещеры, Лоп-Эаред снова принялся за своё.

— Мне хватило бы и козы, зачем ты привёл корову?

— А почему ты решил, что я привёл Бланш для тебя? — вопросом на вопрос ответил рыцарь. — Мне она тоже нравится.

Эдвард размотал веревку, обвитую за рога коровы, и остановился, размышляя, вести ли её так же в пещеру, или устроить хлев в небольшом гроте. Размытая и выщербленная дождями и ветрами Уэльса скала, со своими многочисленными пещерами, могла бы дать пристанище дюжине коров или лошадей, но все же Марч не стал отдалять Бланшефлер от себя. Может, он все же опасался несдержанности Монгрелла или просто подумал о надвигающихся холодах.

У входа корова заупрямилась, видно непривычным показалось ей новое жилище.

— Идём, идём, — Эдвард потянул веревку, побуждая животное следовать вперёд, — Лоп Эаред Монгрел не станет есть тебя, обещаю.

Корова, конечно, не знала, что такие рыцари, как сэр Марч из Инвернесса никогда не нарушают своих обещаний, и наотрез отказывалась идти.

— Но ты прав, друг мой, — прилагая немалые, но безуспешные усилия, чтобы втащить или хотя бы сзади затолкнуть упрямицу в пещеру, продолжал разговор с драконом Эдвард, — зачем тебе целая корова?.. иди же, девочка… вперед… вперед…

Корова не обращала никакого внимания на увещевания Эдварда. Лоппи мог бы подтолкнуть её своим гибким хвостом, но и не подумал сделать это. С какой стати он должен впускать в пещеру корову?

— Хорошо, стой на дожде, если тебе это нравится, — сказал Эдвард, он хлопнул корову по боку и безнадёжно махнул рукой, — пастух из меня не слишком хороший, но другого нет.

Марч оставил корову на пороге, но как только он перестал толкать Бланш, она вошла в пещеру сама.

— Славно, она не так упряма, как мне показалось в начале. Ты, кажется, недоволен соседством Бланш, друг мой, но я уверяю, что её присутствие здесь послужит к твоему благу, — обернулся к Дракону рыцарь, — если, конечно, ты проявишь сдержанность и не съешь её, для твоих зубов есть кое-что получше, — с этими словами Эдвард вернулся к поклаже, сваленной у дерева. — Мне бы следовало подумать о том, что ты голоден, и в первую очередь накормить тебя, — пробормотал он и взялся за сверток из куска старой оленьей шкуры. В неё была замотана половина бараньей туши. Рыцарь вынул из-за пояса кинжал и отрезал кусок мяса, чтобы поджарить себе на ужин, остальное предложил дракону, — угощайся, надеюсь, тебе это понравится.

Монгрел не заставил просить себя дважды. Конечно, целый баран устроил бы его больше, но и половина…

Лоп-Эаред самозабвенно хрустел мозговыми костями. Чавканье, сопение и урчание необычного говорящего зверя перешло в довольные вздохи. Мясо исчезло в драконьей пасти гораздо быстрее, чем Бланшефлер и Кэмеммил нашли себе приют в сумрачном и сыром логове дракона. В конечном счете, корова и лошадь тоже остались весьма довольны, потому что первым делом Эдвард обтёр их мокрые бока и разжег в пещере костёр.

Сытый дракон смотрел на Марча уже гораздо дружелюбнее. Но он все еще медлил снаружи и следил за тем, как бесцеремонно располагается человек в его жилище. Монгрел не мог взять в толк, зачем двуногому понадобилось тащить столько всего на вершину холма. Если человек и хотел спрятать что-то в пещере, то мешки совсем не были похожи на клад. К тому же это соседство, с лошадью еще можно было смирится, но корова, если нельзя её есть, то зачем она нужна?

— Знаешь, Лоп-Эаред. Мне придется сложить внутри твоего дома очаг, — заявил Эдвард, выходя из пещеры, — я займусь этим завтра — сегодня обойдемся костром. Ты ведь не боишься огня?

Этот вопрос насмешил дракона. Как он, испепеляющий дыханием и извергающий пламя, мог опасаться огня? Но хриплый смех Монгрелла тут же перешел в мучительный затяжной кашель. Сочувственно покачивая головой, Эдвард смотрел на Лоп-Эареда.

— Да-а-а… придется лечить тебя, как я и думал… ну, идем же, — Эдвард несколько раз хлопнул ладонью по бедру, как если бы призывал следовать за собой верного пса, — Идём, никому не может принести пользы такая сырость.

Лоп-Эаред Монгрел замер и смотрел рыцарю в глаза.

— Идём, — повторил Эдвард Марч, повернулся к дракону спиной и вошел в пещеру.

Лоппи шумно вздохнул и двинулся следом, впервые он повиновался человеку и, к своему удивлению, нашел это приятным.

Огонь жадно лизал остатки подстилки Монгрела, сухой хворост горел хорошо, но слежавшийся мох сильно дымил. Дракон, с мрачным спокойствием, взирал на голые камни в том углу, где ещё утром была его незатейливая постель. Он спал там последние двадцать зим. Теперь же о ней ничего не напоминало. Да и вся пещера неузнаваемо изменилась. Все кости от давних трапез Монгрела были тщательно выметены Эдвардом, но даже этого оказалось мало — рыцарь усыпал весь пол каким-то зеленоватым порошком вперемежку с мелким песком. Эта смесь издавала столь сильный и неприятный запах, что Монгрел Лоп-Эаред вдобавок к своему обычному кашлю начал беспрестанно чихать.

— Ничего не поделаешь! — сочувствовал Марч. — Если мы с тобой хотим избавиться от личинок, то должны стерпеть некоторые неудобства. Самое верное средство от любых паразитов — этот прекрасный порошок, рецепт которого я узнал в командорстве Рыцарей Храма. Потерпи, друг мой. Я принесу тебе нового хвороста и мха. Сегодня же. Но лучше бы устроить постель из сена. Когда я проезжал по склону, то заметил там еще достаточно травы. Беда в том, что она сырая, а солнца уже нет. Придётся и сено купить. А пока — поспишь на лесной подстилке.

Сколько слов! Оказывается и рыцари бывают болтливы. Этого дракон не мог предвидеть.

Огонь согрел воздух, изгнал сырость из пещеры. Лоп-Эаред прочихался и растянулся у костра. После сытной еды его клонило в сон, он вполне мог бы уснуть и на камнях. Дракон прикрыл глаза. Он еще слышал, как Эдвард доил корову, но в дремотной лени даже не удивился этому совсем не рыцарскому умению своего неожиданного гостя. Марч разбирал поклажу, входил, выходил, делал что-то снаружи, разговаривал с Бланшефлер и Кэмемилл. А Лоп Эаред уже крепко спал, и голос рыцаря стал частью его, столь непривычно глубокого для дикого зверя, сна.

Рыцарь, как и обещал, принёс хвороста для костра и веток, чтобы устроить лежак дракону. Но поверх гибких кустов положил не сырой мох, а застелил их турнирной попоной. Ткань оказалась такой старой и изношенной, что на рынке в городе никто не хотел дать за неё хоть что-нибудь, но для драконьего ложа вполне сгодилась. Потом Эдвард вытащил из своего потёртого дорожного мешка деревянную миску, маленький глиняный горшок с бальзамом и несколько холщовых мешочков с лекарственными травами, заботливо упрятанные среди немногочисленных вещей. Из другого мешка появилась медная ступка и прочие лекарские принадлежности — их Эдвард приобрел в лавке у старика менялы, когда продал гнедого жеребца и доспехи. Марч осмотрел все снадобья, которые были в его распоряжении, и остался вполне доволен. Он подвесил над костром горшок с водой, дождался пока закипит и бросил в воду лекарственные травы. Отвар вспенился, потемнел. Эдвард еще порылся в мешке, извлёк оттуда большой кусок толстого, небеленого полотна. Оставалось немного остудить лекарство, и можно было начать врачевание.

Только после этого Эдвард устроил ложе для себя — привычная походная постель из седла в изголовье и плаща,брошенного на гибкие ветки.

— Ну, Лоппи, придется тебе потерпеть, — предупредил Эдвард полусонного дракона, опуская полотно в тёплый отвар, а потом быстро наложил ткань на расчесанный бок.

Монгрел так взвыл от жгучей боли, что кобыла, мирно уткнувшая морду в торбу с овсом, вскинулась и громко зафыркала.

— Уверяю тебя, друг мой, личинкам это понравится еще меньше, — посмеиваясь, произнёс Эдвард.

Дракон знал, что человек хочет ему добра, и не стал сбрасывать горячую мокрую ткань, хотя отвар нещадно разъедал толстую чешуйчатую шкуру в расчесанном месте. А Марч прикрыл бок зверя мягкой кожей и сверху еще и толстым потником Кэмемилл.

— Вот так-то лучше, ложись туда, — Эдвард указал на угол, где для Лоппи была приготовлена новая постель, — а потом я вотру в твою ссадину бальзам. Лошадям это хорошо помогает, будем надеяться, принесет облегчение и тебе.

Когда все необходимое было исполнено, Эдвард согрел в другом горшке молока и тоже добавил в него щепотку трав.

— Не очень вкусное питьё, но быстро избавляет от кашля. Ну же, друг мой, не отворачивайся. Выпей это. Монгрел послушался и разинул пасть.

Марч постепенно вливал настой прямо на язык дракона, и Лоп-Эаред, вытаращив глаза и скрючив лапы, через силу глотал это лекарство.

— Завтра я сложу очаг и свяжу большой щит из жердей, чтобы заставить вход, — Эдвард продолжал поить дракона и ласково увещевать его, рыцарь видел, что Лоппи терпит из последних сил, и оценил эти старания. — Ты даже послушнее Баярда. Эх, Баярд… он составил бы нам неплохую компанию, — вздохнул Марч, — но с другой стороны, работы для него здесь нет. Вьючная лошадь сейчас пригодится мне гораздо больше турнирного коня. Да, непременно надо заставить вход, пей же, пей, друг мой, а завтра начнём врачевать тебя по настоящему.

Чаша опустела. Монгрел в изнеможении лёг на своё место, ворча и шумно отдуваясь, но при этом он ни разу не закашлялся, и потому сразу же крепко заснул. Он не видел и не слышал, как Марч жарил на углях мясо, молился и укладывался спать.

Утром Лоп Эаред проснулся в пещере один. Не было ни коровы, ни лошади, ни Эдварда. Только угли от костра напоминали о вчерашнем вечере.

В голове у дракона шумело, не иначе как от лекарственного питья. Все события прошлого дня перемешались. Но бок не чесался, и дышать стало значительно легче. Окончательно стряхнув сон, Монгрел прежде всего вспомнил прикосновения человеческих рук и ласковый голос рыцаря. Это было неправильно, не по обычаю, но соседство человека оказалось не таким уж обременительным. Интересно, принесет ли он снова барашка или станет поить этим отвратительным молоком? Старинное придание гласило, что когда-то один дракон собирал дань с целой округи молоком от трёх тысяч коров. Что за глупость! И от одной-то коровы не выпить…

А вдруг двуногий вообще не вернётся? Лоп-Эаред поднял голову, вытянул шею, повернул свои ослиные уши в сторону входа и замер.

Солнце пробилось сквозь облачную пелену и заглядывало в пещеру. Так бывало в ясную погоду в середине дня. Значит, утро далеко не раннее. Долго же он спал. Лоппи, по привычке, хотел почесать бок, но повязка не позволила ему сделать это. Хитро придумано, откуда же двуногий знал, что Лоппи всё равно станет чесаться, хоть личинки и не тревожат его? И как это он столь незаметно затянул повязку? Нет сомнений, в питье было подмешано снадобье для наведения сна. Только после всех этих мыслей к Лоп-Эареду пришла та, которой следовало быть первой! «Двуногий мог бы убить меня ночью…» — вот о чём подумал дракон, а потом вспомнил, что Эдвард мог бы убить его еще накануне, при первой встрече. Эта мысль встревожила Лоппи и он не усидел в пещере. Следовало осмотреться!

Дракон вылез наружу, покосился на Бланшефлер, которая стояла поодаль, под скалой. Корова медленно жевала сено не обращая внимания на Монгрела. Это было оскорбительно.

— Он так и сказал, что не собирается меня убивать, а просто прогуливается тут. Так я и поверил, — проворчал Монгрел, обращаясь не то к себе самому, не то к корове, Он хотел рассердиться на рыцаря и не смог. Не признаваясь себе в этом, Лоп-Эаред напряженно прислушивался:«кр-р-ру кр-р-р-у…» — гортанно перекликались в небе над Вайверн Хилл лесные вороны, порывистый ветер ударял в грудь старой скалы и ничего больше, Монгрел не слышал иных звуков. Скоро придут холода, выпадет снег. Но Бланшефлер здесь, значит, вернётся и Эдвард.

Некоторое время Лоп-Эаред слушал шум ветра. Потом чуткие уши дракона уловили едва различимый конский топот. Так и есть, это вчерашний рыцарь, больше некому. Не хватало только чтобы сэр Эдвард решил, что его тут ждут. Лоппи быстро убрался в пещеру, улегся на место и постарался принять то самое положение, в котором уснул.

«Да-а-а… человек поселился здесь не на один день» — подвел итог Монгрел, разглядывая собственный хвост. Потом закрыл глаза и поудобнее устроился на своём новом ложе, при этом длинные драконьи уши оставались настороженными.

Конский топот приближался. Лоп-Эаред часто подстерегал добычу и подолгу терпеливо дожидался подходящего момента для того, чтобы напасть, но так, как сэра Эдварда Марча из Ивернесса, он еще никого никогда не ждал.

На этот раз Монгрел получил на завтрак только что подстреленного оленя, а Марч ограничился лепешками, которые привез с собой накануне, и чистой ключевой водой. Он не часто ходил в церковь к мессе, но свято соблюдал пятничный пост.

Дракон с жадностью заглатывал последние куски оленины.

— В лесу полно дичи, а в реке наверняка водится форель, — сказал Эдвард, наливая всё в ту же плоскую глиняную миску воды для дракона. — Если я не буду появляться в городе, то никто не станет доискиваться нас тут.

Монгрел хотел спросить, не скрывается ли рыцарь от кого-нибудь, но не стал. Какое ему дело? Дракон сосредоточено лакал воду. Обычно ему приходилось спускаться за этим к ручью, там, у запруды он мог спокойно напиться, не то что у тоненькой струйки родника. Но Эдвард собрал воду в мех.

А вот Бланшефлер и Кэмемилл он вчера гонял к ручью. Дракон удовлетворенно фыркнул. Словно читая его мысли, Эдвард кивнул на корову и лошадь, стоявших снаружи, и сказал:

— Следует устроить их в другом месте, но пока они останутся вместе с нами. Отгородим часть пещеры и устроим стойло, ничего не поделаешь — придется потерпеть.

— Ты собираешься жить здесь? — Монгрел всё-таки задал этот неизбежный вопрос с большим трудом и сам удивился, что боится услышать «нет».

— Если ты не против, — ответил рыцарь и повернулся к дракону спиной. В который раз! Нарочно он что ли ведёт себя так беспечно? Лоп-Эаред пробурчал что-то нечленораздельное и направился к выходу. Что еще оставалось? Плясать от радости? Монгрел протискивался наружу, косясь на корову. Она все жевала траву и отгоняла хвостом сонных осенних мух, не проявляя никакого интереса к дракону. Лошадь тоже перестала бояться Монгрела.

Корова, лошадь и… человек. Человек! Этого не может быть.

— Иди, иди. Погуляй, — услышал Монгрел из глубины пещеры голос Марча, — а я займусь очагом.

Кэмемилл терпеливо ждала, когда её почистят и оседлают, но Эдвард не торопился снова покинуть уединенное жилище Монгрела.

"Конечно, дракон — не конь, — размышлял он, — и как лечить его, во многом не ясно, но, если сравнить его болезнь с лошадиной, похоже, что у него «запал»".

Если бы так кашлял Баярд, то Эдвард растер бы его бальзамом, а потом хорошенько погонял бы, потом размял спину и укутал потеплее, чтобы не просквозило и, конечно, устроил в хорошем закрытом стойле. Но у Лоп-Эареда толстая шкура, его чешуя похожа на броню, и растирание здесь вряд ли поможет, а размять такую шкуру и думать нечего.

Марч копался в памяти, перебирая все известные ему способы излечения подобного недуга у людей и у животных, но ничего не приходило ему на ум. Назвать себя искусным лекарем Эдвард не мог, хотя он вполне сносно перевязывал раны, знал некоторые травы и умел вправлять вывихи. Зато когда дело касалось лошадей — тут ему не было равных. Ему были известны множество способов, как в самый короткий срок вылечить коня от хромоты, колик, вздутия живота, колотой раны, отравления дурной травой — одним словом, легче было бы перечислить, чего он не знал обо всем этом.

Но дракон?

Замесив глину, Марч принялся искать в каменном полу пещеры подходящее место для устройства очага. Хотя раньше сам он никогда не складывал очаг, но, конечно, знал, как топят по черному в домах сервов, и надеялся, что сможет соорудить нечто подобное в логове Монгрела. Особого искусства тут не требовалось: в домах сервов углубление в полу обкладывали камнями по кругу и тогда, разжигая огонь, можно было не опасаться, что он нанесет вред жилищу. В потолке проделывали отверстие для выхода дыма, или просто открывали дверь, чтобы выпустить дым наружу. Правда, в валлийских крестьянских хижинах пол был земляным, а здесь Эдвард не смог бы вырыть подходящую яму, но левее входа он отыскал достаточно глубокую выбоину. Её-то Марч и собирался приспособить под очаг. Он не торопясь начал обкалывать и углублять выбоину с помощью продолговатого крепкого камня, долота у Эдварда под рукой не оказалось, когда он был в городе, то не подумал, что этот инструмент каменщиков может понадобиться ему — всего не предусмотришь. Но золотистый песчаник с вкраплениями коричневого гранита хорошо поддавался усилиям Эдварда, и скоро достаточно глубокое правильной округлой формы дно очага можно было обкладывать небольшими валунами, которые еще с вечера Марч собрал в высохшем русле реки.

Работа по устройству жилья приятно занимала его. Он отвлёкся от мыслей, в последнее время так часто угнетавших его, об одиночестве, своей неприкаянности, о туманном будущем безземельного немолодого рыцаря. О том, как он будет жить в мире, где никому нет до него дела.

Воспоминания увели Эдварда в далёкое прошлое, к дням беспечного детства. Тогда он еще не подозревал, что граф Родерик Марч его отец, и считал своим домом тот, в котором рос вместе с детьми своей кормилицы. Эдард думал, что она и есть его мать, а молочных братьев считал единокровными.

Свою родную мать он помнил изможденной молчаливой женщиной с угасшим от горя взором, заплаканным, покрытым преждевременными морщинами лицом, В мрачных вдовьих одеждах, на пепелище разоренного враждебным кланом замка — такой он увидел её уже после смерти отца. Это была их последняя и, нельзя сказать, что родственная встреча. По сути Эдвард так и остался чужим и чем-то виноватым перед этой женщиной, которая родила его в тайне от всех, надеясь рождением сына — бастарда привязать к себе любовника. Но граф Родерик Марч не признал никаких обязательств перед Мэри Дуглас, чью честь он, смеясь, погубил в один из приездов в свои шотландские владения. У него были законные дети, и он не нуждался в шотландском бастарде.

Эдвард очень смутно представлял себе мать в молодости. Изредка она приходила в дом его приёмного отца — Якоба Маккинзи, но никак не выделяла своего сына среди детей арендатора. Мальчик был для неё позором, а не радостью. Эдвард в свою очередь сторонился дочери лаэрда Дугласа, он чувствовал её нелюбовь. Хотя Скай Маккинзи всячески стыдила Эдварда за неблагодарность и говорила, что Дугласы всегда были благодетелями не только их семьи, а всей округи. Мэри Дуглас много жертвовала бедным, лаэрд Дуглас давал работу, землю в аренду, свою защиту в случае нападения англичан или соседей из клана Макгрегоров. Поэтому Эдвард должен был каждый день благодарить Господа за покровительство главы одного из славнейших кланов Шотландии, и Эдвард повторял слова благодарственных молитв, но без всякого чувства, лишь только для того, чтобы его оставили в покое. Таким далёким от убогого жилища Маккинзи на берегу реки Тей казался замок лаэрда Дугласа, что мальчик даже не думал когда-нибудь попасть за стены твердыни Дугласов, что вознеслась башнями к самому небу, а фундаментом попирала незыблемую скалу над морем.

Блаженное неведение хранило Эдварда от мечтаний, он не помышлял о судьбе оруженосца или рыцаря. В своих снах он не слышал грозно ревущего прибоя у подножия древних стен, не видел изрезанных глубокими впадинами берегов Мори Ферт. В его памяти не запечатлелись черты той, счастливой и беспечной, Мэри Дуглас, которую узнал и ненадолго полюбил граф Родерик Марч лорд Стенли. Англичанин. Завоеватель. Враг. Эдвард и помыслить не мог, что является живым свидетельством этой любви. Если бы знал об этом, то осудил бы мать, которая без принуждения, по доброй воле разделила ложе с чужаком. Но Эд жил в беспечном неведении.

Совсем другой женский образ охранял детские сны Эдварда.

Женщина по имени Скай — до семи зим он звал её «матушка».

Бастард английского графа вместе с чумазыми босоногими мальчишками из селения, что прилепилось к самым горам, лазал по скалам, плескался в студеных ручьях, собирал ягоды на зелёных склонах, прятался в безбрежных сиреневых морях вересковых пустошей. Он любил свой дом, свою семью, где никто никогда не называл его оскорбительным словом «приблудок» и думал, что так будет всегда.

Скай заботилась о нём, как о своих родных детях, а может быть даже и больше, потому что сердце женщины наполняла не только любовь, но и сострадание. Она знала, если Эдварду суждено выжить и достичь поры юности, то мир сурово примет его. Она не надеялась, что Эдварда оставят ей, граф Марч, передавая плату за приёмыша, сразу сказал, что заберёт мальчика. Никто не стал бы завидовать судьбе бастарда.

Но ничего этого Эдвард не знал. Он усмехнулся своим воспоминаниям. Пожалуй, только тогда, в бедном крестьянском доме, он и был счастлив, только тогда и был у него свой дом. С очагом…

Эдвард вздохнул и вернулся к своей работе. Но прошлое не хотело отпустить его мысли. И воспоминания потянулись дальше.

Из всех детей Скай, по необъяснимому решению Неба, в живых остался только он. Остальные умерли один за другим от огневицы. Господь забрал их в шестую зиму Эдварда.

Камни ложились ровными рядами. Собственно говоря, в этой глубокой выбоине и без того можно было бы разводить костёр. Каменная пещера не может сгореть, подобно крытой соломой хижине. И все же Марч настойчиво продолжал укреплять глиной свой очаг. Зачем? Может быть потому, что он никогда не оставлял начатого. Или потому что у него до сих пор не было своего дома...

И снова текли в лад монотонной работе неспешные мысли.

А ведь у Скай была возможность избавить его от превратностей судьбы, кормилица могла подарить душе Эдварда место в раю и вечное блаженство рядом с назваными братьями, гораздо раньше и надёжнее, чем это случится теперь. Да и случится ли? Обремененный грузом совершенных грехов Эдвард уже и не рассчитывал на такую милость своего Небесного Сюзерена. Детская душа невинна — душа воина закована в броню греховной жестокости.

Почему же Скай так отчаянно боролась за жизнь чужого ребенка? Кто может ответить?

Тогда он заболел из-за собственного упрямства. Обыкновенно, начиная с Великого Поста, Эдвард без всякого вреда для себя предавался любимому занятию — рыбной ловле, подолгу стоял в воде с маленькой деревянной острогой и следил, когда в прозрачных струях быстрого потока мелькнёт тень рыбки. Такая охота требовала терпения и неподвижности. Ступни немели в ледяной воде горного потока, глаза слезились от солнечных бликов, шея и плечи затекали от неподвижности, но, как правило, усилия рано или поздно вознаграждались.

Эдвард задумчиво разминал голубовато-серые комки и перекатывал их между ладонями. Мягкая глина была податлива и послушна пальцам. Так вот оно что, вот откуда эти странные воспоминания! Он обмазывал рыбу глиной и запекал её в углях.

Однажды охота выдалась особенно неудачной, и Эдвард простоял в воде слишком долго. Дело было ранней весной, его первой весной без братьев. Тогда он осознал, что такое одиночество.

А потом испытал ужас горячечного бреда. Болезнь упорно держала его в своих когтях, и Смерть вставала у изголовья. Но с другой стороны вставала Скай, она не позволила страшному белому призраку забрать последнего мальчика.

Много дней Эдвард метался в жару и все же выбрался из омута беспамятства.

Первое, что он увидел, когда стены дома перестали качаться и плыть перед его слезящимися глазами, были глиняные и деревянные фигурки животных, они болтались на кожаных шнурках у самого его лица. Это деревенская знахарка шептала над больным свои заклинания. Большинство из них он позабыл, но одно помнил до сих пор. Она бормотала это над тремя подковами, прибитыми к скамье, на которой Эдвард лежал, укутанный до самой шеи тёплыми овечьими шкурами. Было нестерпимо жарко. Как в преисподней. И страшно. Огонь плясал по стенам желтыми бликами. Отражался в глазах знахарки. Голос у старухи был хриплым. Она силилась говорить нараспев, а сама каркала словно ворона:

«Сын, Отец и Дух Святой,

Совладайте с Сатаной!

Три гвоздя забью глубоко:

Раз — для Бога,

Раз — для Вода,

Раз — для Лока»*.

Потом Эдвард увидел у своей постели Скай, еще каких-то женщин, и все опять смешалось в его памяти. Он снова метался в жару. Иногда ему казалось, что те гвозди забивают не в подкову, а прямо ему в голову, а потом старуха вспрыгивает к нему на грудь и давит всей тяжестью своего тела, мешает вдохнуть…

Она была такой тщедушной и скрюченной эта знахарка, и вместе с тем, непомерно тяжелой. Словно могильный камень. Эдвард хотел сбросить её и не мог. Крик ужаса застревал в его горле, перед глазами мелькали красные и золотые вспышки света, потом наступала благословенная темнота, и он терял сознание.

И всё же Эдвард выжил. Он окончательно очнулся в канун праздника св. Мартина. Потом набожная Скай всегда молилась этому святому и благодарила его за спасение ребенка. Но всё же неясно было, протянет ли Эдвард до следующей весны.

Чего только не делала Скай для его излечения. Привешивала на шею мальчика паука в ореховой скорлупе, зашивала грамотку в ворот его камизы, затыкала волосы Эдварда в кору осины, в полнолуние переправляла через реку в лодке и заставляла дуть в дупло старой ивы. Ничего не помогало. Лихорадка отступила, но Эдвард кашлял и слабел с каждым днём.

Наконец, кормилица прибегла к средству, которое при всей простоте оказалось спасительным. Скай плотно заставляла окно и дверь, раскаляла докрасна камни в очаге, потом обливала их настоем лечебных трав и заставляла Эдварда сидеть обнаженным в этом удушающем пару.

Эдвард хлопнул себя по лбу перепачканной в глине рукой. Как это он не вспомнил сразу! Если нельзя растирать дракона бальзамом, то можно заставить вдохнуть лечебный пар. Ни одна лошадь не выдержит такого, но дракон не боится жара огня. Вот как раз то, что излечит Лоппи.

Рыцарь невольно улыбнулся, незаметно для себя он стал называть дракона этим ласковым именем, подходящим разве что для ручного кролика.

Отбросив воспоминания, Эдвард завершал работу, насвистывая веселую валлийскую песенку. Он уложил последний ряд камней и вышел из пещеры, чтобы смыть с рук глину и разобрать на свету травы. Теперь-то Марч знал, как можно извести драконий кашель!

Лоп-Эаред, тем временем, спустился на три уступа от логова к небольшой каштановой рощице на склоне и остановился. Идти к реке, чтобы утолить жажду теперь не было необходимости, рыть съедобные корни и разыскивать на земле упавшие каштаны — тоже. Кроме того, Лоп-Эаред вдруг почувствовал необъяснимое желание вернуться к человеку. Он хотел быть рядом с Эдвардом. За долгие годы своего уединения на скале Вайверн Хилл Монгрел ни разу не сожалел о том, что рядом нет никого, с кем он мог бы скоротать серые дни затяжной валлийской осени или непроглядный мрак длинных январских ночей, когда за низкими тучами не видно звёзд и за снежной пеленой нельзя разобрать, где кончается земля и начинается небо.

Но за один только прошедший день всё переменилось. Там, наверху, в пещере, странный рыцарь, который был так добр к Лоп-Эареду, складывал очаг, устраивал дом. Теперь они станут жить тут вместе!

Никто раньше не заботился о Монгреле, не беспокоился о том, сыт он или голоден, не называл его по имени. Лоппи… надо же! Лоппи… Это даже приятно. Дракону захотелось вернуться. И совсем не потому, что Марч кормил его.

Двуногие или боялись Лоп-Эареда, или пытались убить… и в том, и в другом случае они его ненавидели. Сэр Эдвард Марч из Ивернесса не соблюдал установленных обычаев: он проявил к дракону милосердие. Монгрел задрал кверху свою большую голову, украшенную гребнем, и прислушался. Там, в пещере, раздавался голос человека:

Красотка Джейн пошла гулять

Под вечер по росе,

Отец и брат идут искать

Под вечер по росе,

Но не вернулась ночевать

Красотка Джейн,

Красотка Джейн,

Она бродила до утра

Босая по росе…

«По росе… по росе…» — повторяло эхо слова незатейливой песенки.

Лоп-Эаред принюхался к ветру, свил и развил хвост. Желание вернуться стало нестерпимым. Почти болезненным. Дракон перестал сопротивляться непривычному чувству и решительно принялся карабкаться обратно.

___________

Примечания

* В Линконшире лечение от лихорадки заключалось в прибивании трёх лошадиных подков на ножку кровати, поверх них прикрепляли молоток. Предполагалось, что, когда «старая Ун» придет трясти больного, они защитят его. Весьма примечательна смесь христианства и язычества: Вод и Лок — древние скандинавские боги: Водан и Локи.