I believe (гет)

— Сушим!

Тампон, еще тампон. Руки действуют почти автоматически: зажим, петля, коагулятором мелкие сосуды. И — сушим, сушим. Сушим. Кровь заполняет рану мерными ритмичными точками: теплая и маслянистая — это чувствуется даже сквозь перчатки. Ее запах — густой и пьянящий — соединяется с острым ароматом горелой плоти. Рот наполняется горечью и слюной, на лбу выступает испарина. Сушим, сушим, сушим. Тампон, еще тампон…

Они так и не поняли ее. Никто так и не понял, почему она, Гермиона Грейнджер, просто оставила все: звание героини, отличный аттестат, гарантированное теплое место под солнцем, перспективы карьерного роста, возможность творить чудеса — и ушла, хотя магия магия, казалось, въелась в каждую пору ее кожи, а палочка стала почти продолжением тела, еще одним органом, без которого невозможно обойтись. Исчезла из мира, ставшего для нее всем — ее жизнью, мечтой, сказкой. Сказкой, обернувшейся кошмаром. Когда Гермиона пересекла ту грань, что отделяла мечту от реальности, а чудо от обыденности? Когда все, что происходило с ней, перестало быть настоящим? Во время бегства от егерей? «Ату, ату ее! Хватай! Держи! Рви! Вонзи зубы в ее плоть! Выгрызи ее сердце! Осуши ее жилы и подними окровавленную морду к полной луне, чтобы исполнить победную песнь, восхваляющую добрую охоту!» Или потом? В особняке Малфоев? «Грязнокровка! Грязнокровка! Грязнокровка! Я выпущу всю твою грязную кровь, и она укажет мне путь к Поттеру! Что еще вы, мерзкие твари, взяли из моего хранилища?! Говори! Говори! Говори-и!»

— Нашел!

Хочется с облегчением выдохнуть и украдкой отереть со лба пот, который так плохо впитывается в шапочку, прикрывающую волосы. Сама она не успевала сушить в ране настолько быстро, чтобы рассмотреть хоть что-либо. Ну, на то она и не доктор Беннер. Пока еще. Но она не была бы самой собой, если бы во время учебы в университете не стала первой на курсе. Именно поэтому доктор Беннер и взял ее в интернатуру. У него все интерны — лучшие из лучших, а то, что она единственная из всех оказалась девушкой — двойной успех, заслуженный и ожидаемый. Единственная, насколько это мог припомнить милый шамкающий старичок-архивариус из академической библиотеки.

Гермиона еще помнила укоризненный взгляд Артура Уизли, передающего ей «настоящие» маггловские документы об окончании «настоящей маггловской школы». Голос Рона — недоуменный и растерянный: «А как же — мы?»

Почему — «мы»? Где они потерялись эти самые «мы»? Когда они вдруг стали «он» и «я»? Как объяснить ему, хлопающему белесыми ресницами, что «мы» — два совершенно разных человека? Что что-то тогда все-таки сломалось? Надломилось с сухим хрустом и рассыпалось прахом, когда сердцем она звала уходящего: «Рон! Вернись! Вернись! Все должно было быть по-другому!» Как объяснить, что горе и ужас Последней Битвы испепелили и выжгли в душе нечто очень важное, без чего нельзя жить в сказке и верить в нее? Тела, тела… и вдруг — Фред, Колин, Ремус и Тонкс, держащиеся за руки. И Рон, успокаивающе взявший твою руку в свою. И не закричишь же: «Ты кто такой?! Кто?! Зачем?! Зачем все это?!» А ладонь потеет, ты осторожно высвобождаешь ее, вдыхаешь полной грудью воздух, пропитанный вонью пожарища, хорошо прожаренного мяса, паленой шерсти и густой пыли, и ничего не говоря просто уходишь. Идешь и идешь — прочь из этого места, которое раньше было волшебным домом, а теперь стало царством смерти и боли, а перед глазами — застывший навеки взгляд Тонкс, обращенный к зияющему страшными ранами потолку Большого зала. «Ты просто устала», — сказал Гарри. Да, она устала. Устала верить в сказку, в волшебство, которое не в силах сотворить чудо. Волшебство, которое убивало. Нет, не волшебство. Она сама убивала — парой слов и взмахом руки. Так просто и так страшно.

— Мисс Грейнджер, зашивайте, — доктор Беннер поднял обе руки и кивнул.

Это уже проще. Это она умеет хорошо. Сколько индеек она зашила, тренируясь, — и не сосчитать! Впервые она ассистировала на такой сложной операции. И плевать на все грязные намеки Сканвелла: она все равно — первая! Именно ее дипломную работу отметил доктор Беннер, именно ее — одну из всего курса — позвал в свою интернатуру, именно ее первую взял в ассистентки. Пусть начало ее впечатляющей карьеры и состояло всего лишь в держании ранорасширителей — доктор Беннер полагает, что каждый интерн должен «почувствовать больного». А как тут не почувствовать, если ты часами стоишь с крючками, склонившись над столом, раздвигая чужую плоть? И спину ломит, а руки сводит от напряжения? И все это до изнеможения, до темноты в глазах? Она все равно оказалась первой! Гермиона бы с удовольствием залепила Сканвеллу в глаз за все его «насосала» и «сладкая попка», но дикая, неуемная зависть в его взгляде — почти ревность и страшная боль — останавливала ее, даря чувство мрачного удовлетворения.

Прокол, продвинуть, протянуть, перекинуть, затянуть, перехватить, отрезать. Прокол... Брюшина, мышцы, апоневроз, подкожно-жировая ткань… Она почти кожей ощущала внимательный взгляд доктора Беннера на своих руках. Не дрожать, Гермиона! Предательские мурашки пробежали по спине, и мучительная судорога свела мышцы в потугах скрыть дрожь. Доктор Беннер — маг, волшебник, факир и почти бог. Не придумали еще таких эпитетов. Что он вытворяет за операционным столом — такого просто не может быть, потому что не может быть никогда. Казалось, он видит все, чувствует, ощущает где-то на уровне кончиков пальцев. Ах, его тонкие длинные пальцы, живущие отдельной жизнью. Наблюдение за ними завораживает, а при мысли о том, что эти самые пальцы могут коснуться ее…

К черту, — дура какая. Она же не влюбилась в собственного руководителя практики, нет? Она просто его хочет, а это совсем-совсем другое дело. Когда-нибудь, когда она станет «доктором Грейнджер», она подойдет к нему и пригласит на чашечку чая, от которой он не сможет отказаться. Мечтать ведь не вредно, Гермиона, да?

* * *

— Обкончалась уже? — прошипел над ухом отвратительно-знакомый голос.

— Заткни пасть, — ровно посоветовала Гермиона.

Джордж Сканвелл — мерзкий напыщенный блондин (интересно — это цвет волос столь отрицательно влияет на характер? Может быть, ей тоже стоит покраситься? А это мысль!) — подпирает могучим плечом дверцу шкафчика. Гермиона аккуратно взяла пальто, задержала руки у лица и украдкой вдохнула запах латекса — такой приятный и настоящий. Здесь все настоящее: боль, смерть, кровь, запахи и звуки. Даже говнюк Сканвелл — самый что ни на есть реальный говнюк.

— Отдай, придурок, — она, не глядя, протянула ладонь.

— Что еще такое? — он наклонился, пытаясь заглянуть ей в глаза. — Принцесса минета что-то потеряла?

— Хорош, Сканвелл, — она старалась не выходить из себя — слишком свежи в памяти их перепалки, в которых она вечно проигрывала, потому как никогда не обладала и десятой долей столь извращенных познаний в анатомии и физиологии, как Сканвелл. Теперь она только вяло огрызается на фонтан красноречия, что льется из его грязной пасти. Или не огрызается — дерьмо не трогаешь, оно и не воняет. — Перчатку верни, дебил.

Он заржал и, засунув руки глубоко в карманы, вышел из ординаторской. Гермиона пожала плечами и положила оставшуюся перчатку в сумку — сейчас еще не так холодно, она пока обойдется и без них: в крайнем случае засунет пальцы в рукава пальто.

Перерыв между дежурствами сегодня выдался достаточно длинным, чтобы можно было съездить домой, принять душ, выспаться не на коротком диванчике ординаторской, а в теплой, мягкой и широкой кровати. И, может быть, даже вытереть пыль с доступных поверхностей. И с книг. Или лучше почитать — она как раз взяла в университетской библиотеке монографию доктора Паркинса о биопсийной диагностике неопухолевых заболеваний печени. Да, почитать — это будет правильно. В конце концов, пять часов хорошего сна дома — это почти равно десяти на работе.

Холодный осенний ветерок все-таки смог пробраться под пальто и влажными костлявыми пальцами схватил за коленки, затянутые в тонкие колготки. Гермиона подняла воротник, засунула руки глубже в карманы, втянула голову в плечи и свернула к подземке. Стены домов, изрисованные похабной россыпью кривых граффити, уже давно не задерживали на себе ее взгляд, а сейчас, при свете не слишком-то ярких в этой части города фонарей, они и вовсе казались какой-то дизайнерской росписью, почти идеальным архитектурным решением. И только несколько слов, выведенных ровно, словно под линеечку на листе бумаги, с замысловатыми завитушками и росчерком, привлекли ее внимание: «Тебе не спрятаться от меня!»

Она заснула в метро. Это уже случилось с ней однажды, но тогда милая пожилая леди, благожелательно тронула ее за плечо и она ошалело выскочила в почти захлопнувшиеся двери. Не на своей станции, да и ладно. Сейчас же поезд стоял, раскрыв двери в пустоту и тишину. Она сидела, сжавшись в теплый комочек, надеясь и боясь услышать хоть что-то. Осторожно повернула голову — в другом конце вагона, прямо в проходе стояла неподвижная темная фигура. Гермиона прищурилась, напрягая зрение, но так и не смогла сфокусировать его настолько, чтобы рассмотреть стоявшего человека. Он ускользал, словно растекаясь в пространстве, трансформируясь, но в то же время не меняясь. Гермиона осторожно поднялась. Фигура не шевельнулась. Мелкими шажками, стараясь не выдать дрожь в коленях, Гермиона двинулась к выходу. Она ступила на платформу, и стук ее каблуков отразился от стен. Гермиона подняла голову и прямо под названием станции увидела белую надпись, аккуратно выведенную красивым почерком: « Я иду за тобой». Позади послышался шорох. Гермиона побежала.

* * *

— Я только что видела ее здесь, — хмуро пробормотала Гермиона, заглядывая под стол.

— Господи, да возьми другую! — беззаботно отозвался Мэтт, сидя за столом и заполняя историю болезни.

— Меня уже начинает это раздражать.

Гермиона устало потерла лоб. Она не выспалась. Половина ночи прошла в бесплодных попытках заснуть. Гермиона пялилась в потолок, глядя на неподвижные полупрозрачные тени от штор. Темнота вокруг сгущалась, принимая причудливые очертания. Ухо улавливало неясные шорохи и звуки. Чье-то дыхание? Скрип половиц? Шелест страниц? Она покрылась холодным липким потом. Или это просто ее воображение? Гермиона закрыла глаза и постаралась успокоиться, дыша глубоко и размеренно. Можно еще посчитать овец. Нет, овцы все же отказались прыгать через стену, а где-то совсем рядом раздался стон. Понятно, что стены картонные, но каждый волосок на руках стал дыбом.

Гермиона зарылась поглубже в одеяло. Ее трясло. Она не хотела думать о том, что случилось в подземке, потому что на самом деле ничего и не случилось — только ее какие-то дикие фантазии и почти детские страхи. Она повернулась на бок и зажала холодные пальцы между коленями. Напрягшиеся соски царапнули шершавую ткань пижамы. Гермиона застонала. Холодные пальцы скользнули между пуговиц и коснулись острого кончика соска. Гермиона закусила губу и сжала ставшую твердой, всю в мурашках, грудь. Другая рука пробралась в штаны, и средний палец сразу же привычно скользнул в теплую влажную глубину, игнорируя набухший клитор. Гермиона дразнила саму себя исступленно, самозабвенно, доводя почти до экстаза и снова отступая. Ее пальцы точно знали, где сжать, где надавить, двигаясь ритмично или застывая на месте, почти вне зависимости от воли хозяйки. Ей уже давно стало жарко, но она не откидывала одеяло, продолжая отдаваться ощущениям, что охватили ее всю без остатка. Мерещились чьи-то губы, жадно всасывающие соски, разгоряченные тела, прижимающиеся к ней, множество рук, скользящих по влажной коже. Да-да-да! Она стонала тихо, стиснув зубы, а пальцы ее пытались найти в глубине ту самую заветную точку, после которой весь мир разлетится на разноцветные осколки, а тело взорвется от ощущений. Последний раз сжались ягодицы, еще раз соприкоснулись колени, Гермиона закричала, выгибаясь, и затихла, разметав влажные волосы по подушке. И уснула.

Утром, в битком набитом вагоне метро, пока она ехала на работу, Гермиона чувствовала себя как никогда в безопасности. Эта толпа, сжимающая ее в своих мощных объятиях, дарила ощущение покоя и защищенности. Кто-то наступил ей на ногу. Кто-то тяжело сопел в ухо. Чье-то дыхание коснулось волос. Гермиона попыталась оглянуться, но у нее ничего не вышло, и она лишь шумно выдохнула сквозь стиснутые зубы. И только придя на работу, она поняла, что какой-то придурок отрезал ее локон. Она долго смотрела на себя в зеркало, так и эдак пытаясь засунуть ставшую слишком короткой прядь в пучок, но не придумала ничего лучше, как просто прижать ее большой канцелярской скрепкой. Сколько же уродов на свете…

— Ты же в Фулхэме живешь? — Мэтт, похоже, закончил с делами и сейчас развлекал себя просмотром новостей. Гермиона встряхнула головой, зевнула и подергала мышкой, чтобы выудить компьютер из сна. — Там вчера ночью девушку убили, — он наморщил лоб. — Выпотрошили, проще сказать. Половину внутренностей еще так и не нашли.

Гермиона сглотнула и поднялась из-за стола.

— Пойду новую маску возьму, — пробормотала она и почти вывалилась из ординаторской.

В дверях она столкнулась со Сканвеллом, но, похоже, он что-то такое увидел на лице Гермионы, что просто молча подвинулся в ответ на ее вялую попытку отпихнуть его со своего пути.

* * *

Две операции, обход, осмотр, ночное дежурство, короткий сон, обход, операция, заполнение карт — сутки пролетели как один миг в череде привычной рутины — такой успокаивающей и надежной. Даже пропажа в конце дня ручки — милой безделушки, с запаянной внутри прозрачного пластика фигуркой кенгуру, что прислали родители из Австралии, откуда они не захотели возвращаться после того, как она вернула им память, — не смогла вытряхнуть Гермиону из состояния почти кармического спокойствия. Она перебрасывалась шутками с Мэттом, скользила безразличным взглядом по Сканвеллу, вежливо кивала в ответ на короткие реплики доктора Беннера.

— Какого черта!

Ее голос почти сорвался на визг: внутри шкафчика лежал листок бумаги с аккуратно выведенными словами: «Я уже близко…». Она тупо всматривалась в хвастливые завитки и залихватский росчерк каллиграфического почерка. Гермиона могла поклясться, что писали ее же собственной ручкой! Она в ярости смяла бумагу и метнулась к Сканвеллу, который недоуменно пялился на нее вместе с Мэттом с противоположного конца комнаты.

— Ты! Ты больной ублюдок!

Гермиона швырнула в него комок бумаги. Сканвелл развернул его и нахмурился:

— А ты — психическая истеричная пээмэсница, и не лечишься! Тебе на лбу написать, что ты дешевая шлюха, чтобы почерк сравнить?

Мэтт подхватил упавший листок, прочел и присвистнул:

— А у тебя, Гермиона, завелся тайный почитатель.

Они со Сканвеллом мерзко заржали.

— Значит так, — спокойно сказала Гермиона, захлопывая шкафчик. — Если вы не прекратите свои идиотские шуточки, то рискуете обзавестись порцией кайенского перца в штанах.

— Спасибо за подсказку, Грейнджер, — ласково улыбнулся Сканвелл. — У меня как раз все идеи закончились! Ты иди — сходи, еще раз Беннеру отсоси да пожалуйся на нас, какие мы бяки. Только помни — сколько задницу ни подставляй, оставит он у себя после практики только самого достойного, а это, увы, не ты, детка, какими бы суперспособностями к минету ты ни обладала.

Зажмурившись, Гермиона молча досчитала до десяти, развернулась и вышла из ординаторской, хлопнув дверью.

* * *

Она спешила к метро. Редкие в этот час прохожие точно так же кутались в шарфы и торопились по домам. За Гермионой явно кто-то шел. Это совершенно точно — она буквально чувствовала спиной буравивший ее взгляд. Гермиона юркнула в какую-то подворотню. Ее преследователь остановился в нескольких шагах от нее и нерешительно оглянулся. Потом махнул рукой и двинулся дальше в сторону метро.

— Мне всегда очень хотелось огреть тебя по башке чем-нибудь тяжелым, Сканвелл.

Его спина в темном пальто напряглась, и он медленно повернулся на ее голос.

— Сейчас мне хочется этого еще больше, — почти промурлыкала Гермиона. — Какого хрена ты за мной тащишься?! — прошипела она.

— Должен же я был убедиться, что ты не побежишь жаловаться Беннеру, — процедил Сканвелл.

— Убедился? Отвали, — задев его плечом, Гермиона прошла вперед. И почему-то совсем не удивилась, увидев его рядом. — Ты псих.

— Ты хочешь запретить мне идти?

— Я хочу тебе запретить идти рядом со мной.

— Я иду не рядом, а в ту же сторону — это две большие разницы.

— Давай, ты пойдешь в ту же сторону подальше от меня?

— А давай без «давай»?

— Тебе не кажется, что мы зашли в тупик?

— Это ты зашла в тупик, а я просто иду.

Гермиона остановилась. Сканвелл все так же шел дальше. Она смотрела в удаляющуюся спину и внезапно, поддавшись порыву, бросилась его догонять.

— За последние пять минут ты ни разу не обозвал меня шлюхой.

— Я так и знал, что грязные словечки тебя заводят, Грейнджер!

— Урод!

— Сама сучка.

— Слушай, ты же знаешь, что я не сплю с Беннером.

— Кто сказал?

— А кто сказал, что сплю?

— Это все знают, — он пожал плечами. — Вы постоянно сидите у него в кабинете, запершись вдвоем, он делал тебе массаж в ординаторской. В конце концов, когда ты на него смотришь, то едва из трусов не выпрыгиваешь, Грейнджер. Это же очевидно.

Гермиона залилась краской по самую шею и почти до крови прикусила губу.

— Он помогает мне с материалом для моей научной работы. Ты не знал, что я пишу работу по болезням печени?

Сканвелл фыркнул.

— А плечи он мне разминал, потому что перед этим я два часа подряд держала крючки, ассистируя на операции.

— Грейнджер, — Сканвелл участливо заглянул ей в глаза, — я тоже держу крючки. Ты хоть раз видела, чтобы он «разминал мне плечи», а?

— А хотеть мужчину — это естественная потребность женского организма! — упрямо продолжила она.

— Может быть, мы в таком случае удовлетворим наши естественные потребности? — он внезапно и резко притиснул ее к разрисованной стене какого-то дома так, что у нее перехватило дыхание.

— Что? — почти онемела она от возмущения. — Наши?

Гермиона смотрела в его прищуренные голубые глаза, чувствовала животом его твердость и готовность. Он наклонился, и она ощутила его дыхание на своей шее. Гермиона зажмурилась, глубоко вдохнула и, почти зарычав, что было сил отпихнула его от себя. Он отшатнулся на пару шагов. Губы его растянулись в презрительной усмешке.

— Просто отойди, Сканвелл, — она задыхалась. — Ты станешь последним мужчиной на Земле, с которым я лягу в одну кровать, понял?! И не смей за мной ходить, или, клянусь всем, что у меня есть, ты очень сильно об этом пожалеешь!

Он секунду колебался, но затем развернулся и быстро скрылся в темноте, а она еще несколько минут стояла, не в силах отдышаться. И только когда его торопливые шаги затихли вдали, Гермиона отошла от стены, на которую опиралась, и, подняв взгляд, увидела белеющую в темноте надпись: «Я близко…»

Она сломя голову бежала к метро, все так же чувствуя спиной неотступный взгляд. Гермиона забилась в угол вагона, с подозрением всматриваясь в лица попутчиков. Любое темное пальто вызывало у нее дрожь и желание немедленно расцарапать наглую сканвелловскую рожу. Она почти добежала до подъезда, когда услышала за собой шаги. Он шел за ней, не скрываясь, и стук его башмаков глухо отскакивал от стен. Она остановилась. Стук башмаков тотчас замер, как и темная фигура позади. Гермионе страшно хотелось подбежать и высказать все, что она думает о дешевых методах запугивания, но она понимала, что сейчас у нее выйдет только пошлая ругань и девчачий визг пополам с брызгами слюны и негодованием.

Она еще раз бессильно топнула ногой и опрометью бросилась в дом. Она закрыла дверь на все замки, задернула шторы, обыскала каждый угол для успокоения, но ее все еще трясло. Она нашла початую бутылку виски, дрожащей рукой отвинтила крышку и хлебнула прямо из горлышка. Обжигающая жидкость омыла пищевод и желудок горячей волной. Гермиона упала на диван, закуталась в плед и поджала ноги, все еще сжимая в руках бутылку. Приятное тепло разливалось по холодным пальцам, а к щекам прилила кровь. Гермиона отхлебнула еще и внезапно замерла. Именно! Именно этого он и добивается! Теперь, перед самой аттестацией! Вывести ее из равновесия, заставить руки дрожать, поселить неуверенность в себе и своих силах, напугать, в конце концов! Это же так просто — она сама себе напридумывала страхов, саму себя подталкивая к пропасти. Ну, мистер Сканвелл! У меня для вас тоже кое-что найдется! Гермиона отбросила плед и легко соскочила с дивана. Она подтащила к антресолям кресло, забралась на него, вытащила сверху пыльную большую коробку из-под торта, чихнула и открыла ее, развязав ленту. Здесь лежали ее немудреные сокровища, о которых она предпочла забыть и не вытаскивать на белый свет. Сколько лет она уже не заглядывала в эту коробку? Пергамент об окончании Хогвартса — экзамены она сдала экстерном, а вот Гарри с Роном пришлось учиться еще год, как она слышала. Несколько колдографий, старый гриффиндорский шарф, книга сказок барда Бидля, волшебная палочка…

Волшебной палочки в коробке не оказалось.

* * *

Она спокойно выкинула в мусорное ведро очередную бумажку с дурацким посланием «Жди!» из шкафчика. Так же спокойно провела утренний обход, получив одобряющий кивок от доктора Беннера. Сегодняшний, неоперационный день Гермиона решила провести так, как, по ее мнению, должен складываться нормальный неоперационный день талантливого интерна. Она даже бровью не вела в сторону Сканвелла, который, казалось, ее тоже демонстративно не замечал.

Гермиона почти не спала, перечитывая сказки барда Бидля. Она с удовольствием гладила страницы, на которых запечатлелись злоключения братьев Певерелл, проводя кончиками пальцев по выпуклым буквам. Утренняя толпа в метро больше не дарила ощущение покоя и защищенности. Кто-то наступил ей на ногу. Кто-то тяжело сопел в ухо. Чье-то дыхание коснулось волос. Кажется, кто-то даже по-хозяйски положил ей руку на талию. Гермиона выскочила из вагона как ошпаренная, потом долго ждала свой поезд, и только извечная привычка выходить гораздо раньше положенного времени позволила ей не опоздать к утренней пятиминутке.

Она с удовольствием грызла яблоко, сидя в ординаторской и листая какой-то медицинский журнал, когда Мэтт бесцеремонно плюхнулся рядом и озабоченно почесал кончик носа.

— Ты совсем новостей не читаешь, Грейнджер?

Она все так же молча продолжила свое занятие, успешно игнорируя коллегу.

— Это уже не шутки, Грейнджер! — он вырвал журнал из ее рук. — В Фулхэме снова убили девушку. И таким же способом! Ее внутренности развесили по кустам, словно белье на просушку! В прошлый раз не нашли поджелудочную и почки, а теперь — печень и легкие!

— Сердце еще осталось…

Ее собственное сердце, видимо, внезапно остановилось, а вся кровь отлила куда-то в район желудка.

— Остались кишечник, селезенка и еще кое-что, если быть точным, Грейнджер, — Мэтт с интересом смотрел на нее.

— Кишечник не такой вкусный, — вяло отреагировала Гермиона, с хрустом откусывая новый кусок.

— А ты пробовала? — в его взгляде проскользнуло нечто вроде уважения.

— Мечтаю, — промямлила она. — Ты тут посиди, Мэтт, я сейчас.

Что она собирается делать, выйдя из ординаторской, Гермиона не знала, пока ноги сами не привели ее в стерилизационную. Там, отсортированные, в лотках, лежали инструменты, подготовленные к последующей обработке. Лишь ощутив в своей руке тяжесть холодного металла, Гермиона почувствовала, как сердце забилось ровно и четко, а туман в голове развеялся.

Она опустила скальпель в карман медицинской куртки.

* * *

«Сюрприз», — прочитала Гермиона в записке из шкафчика, холодно усмехнулась и переложила скальпель в карман пальто.

Она вышла из метро и медленно побрела в сторону дома. От самой больницы он шел за ней. Шел, словно гончая, не выпуская из виду. В переходах его шаги гулко отражались от стен — он больше не скрывался. Зачем? Он понял, что осталось последнее средство. Наверняка. Все знают, где нужно прятать что-то очень ценное: на виду. Каждый слышал, что трупы лучше всего скрывать среди трупов. Маньяк объявился? Прекрасно! Девушек убивает? Чудесно! В Фулхэме? Вот так-так! Ну надо же! И скажут потом: «Бедная девочка! Она всегда так поздно возвращалась домой!» А тут маньяк из кустов!

Впереди маячил темный провал улицы с неработающими фонарями. Шаги за спиной ускорились. Гермиона сжала рукой скальпель. Это просто. Это очень просто. Это быстро. Р-раз — и готово.

Р-раз!

Она вошла в темную полосу.

— Грейнджер! — запыхавшийся голос за спиной.

Р-раз!

Он хватает ее за предплечье.

Р-раз!

Она уходит из-под захвата, разворачивается на сто восемьдесят градусов, и скальпель точно входит Сканвеллу в глаз.

Р-раз!

И он падает. И укоризненно смотрит в небо уцелевшим глазом. Половина скальпеля почти празднично поблескивает в лунном свете из соседней глазницы. Гермиона на секунду замирает, достает пакет, аккуратно вытаскивает скальпель и так же неторопливо уходит.

Она больше не чувствует спиной буравящего взгляда. Теперь он всегда будет смотреть в небо.

Она в это верит.

* * *

Она заходит в свою крошечную квартирку, разувается и только теперь понимает, что ноги практически не держат ее. Она кое-как ковыляет в комнату и падает в кресло. Она не знает, сколько сидит с закрытыми глазами, чувствуя в груди маленький липкий и холодный комочек страха, от которого по телу ползут ледяные щупальца ужаса.

Кулаки ее судорожно сжимаются. Она открывает глаза и почти сразу же замечает на письменном столе деревянную шкатулку. Гермиона сползает с кресла и на негнущихся ногах ковыляет к столу. Красивая резная крышка тонкой работы легко подается, открываясь с тонким мелодичным звоном.

Они лежат там — носовой платок, который она посеяла где-то на улице неделю назад, маска, перчатка, ручка и ее локон, перевязанный пурпурной лентой. Гермиона не хочет знать, что там под ними, но, сделав над собой усилие, приподнимает вещи, измазанные в чем-то липком. Красном. Не теплом, нет. На дне шкатулки лежит человеческое сердце. Кровь еще не успела свернуться и теперь растеклась по дну глянцевой лужицей. К сердцу булавкой пришпилена записка, выполненная четкой каллиграфической вязью с пижонистым росчерком: «Обернись».

Она оборачивается. Он стоит прямо у нее за спиной — тонкие ноздри его трепещут, на губах играет сардоническая ухмылка. На нем черный дублет, черные кожаные штаны и лаковые охотничьи сапоги. Он отвешивает ей глубокий шутовской поклон, почти подметая пол длинными спутанными космами.

— Сюрприз!

Гермиона бросается в сторону, но Скабиор делает молниеносный выпад и падает на нее сверху, прижимая к полу всем своим весом. Он перехватывает запястья рук, что пытаются выцарапать ему глаза, и нежно облизывает ее щеку. Гермиона жмурится от отвращения, и дикий вопль вырывается из ее груди.

— От меня еще никто никогда не уходил, милая, — шепчет он, наклоняясь к самому ее уху. — Можешь кричать сколько хочешь — тебя никто не услышит. Мне это даже нравится.

Почти касаясь носом ее кожи, он шумно втягивает в себя воздух. Она снова бьется под ним, пытаясь сбросить. Скабиор отвешивает ей звонкую оплеуху. У Гермионы звенит в ушах, а в глазах плывут цветные пятна. Он садится на колени и привлекает к себе безвольное тело. Другой рукой берет ладонь Гермионы и подносит к лицу, рассматривая ее пальцы, измазанные в крови.

— Тебе понравилось? Это ведь совсем-совсем по-другому? — Скабиор сокрушенно качает головой. — Бедный мальчик, он так рьяно пытался защитить тебя. В нем были отвага и пылкое сердце!

Он берет один из пальцев Гермионы в рот, сосет его, нежно водя языком, и глаза его закрываются от наслаждения.

— Я так долго ждал нашей встречи. Столько лет представлял себе, как это будет. Это будет долго. Почти всю жизнь. Всю оставшуюся тебе жизнь, моя сладкая, — мечтательно шепчет он.

Скабиор открывает глаза, встречает ее полубезумный взгляд:

— Начнем?

И с хрустом откусывает первый палец.