Работа на неделю (джен)

Гермиона: …Ни слова

Покуда не открою, пусть само

Себя покажет дело.

Еврипид. «Андромаха»

Он взглянул на часы. Без четверти пять. Осталось совсем недолго. Его время истекало, а он всё никак не мог как следует поверить в это. Должно быть потому, что причина казалась какой-то совершенно невещественной, не ощущающейся как настоящая угроза. И то сказать — подумаешь, какие-то выкрикнутые в гневе слова. Всего лишь слова! Но, если бы всё было так просто.

Эта неправдоподобность, иллюзорность приближающейся смерти напрочь сбивала всякую сосредоточенность. Казалось бы, он должен был сейчас вспоминать счастливые моменты своей жизни, думать о близких людях, пока ещё оставалась такая возможность, но в голову, как назло, лезли всё какие-то странности и пустяки. И почему-то постоянно вспоминались подробности задержания, которое и привело его к такому плачевному результату, хотя уж об этом он точно хотел сейчас думать меньше всего.

По большому счёту, его и быть-то там, на самом деле, не должно было. Он сам вызвался. В свой законный выходной. Ровно неделю назад… Нет, пока ещё чуть меньше недели. Минут на десять.

Именно он обезоружил Гадателя. Именно он первым не выдержал, когда тот воздел вверх руки и стал взывать о помощи к своей немногочисленной пастве. Его напарники почему-то медлили. Но его словно насквозь пронизал тогда приступ жуткого гнева на то, что Гадатель пытается прикрыться совсем ещё молодыми людьми, практически детьми. Пытается заслониться ими от неминуемого ареста. Именно он тогда ринулся вперёд, не дожидаясь, пока кто-то из группы ошеломлённых подростков, тотчас вскочивших с колен и сбившихся в кучку у подвального окна, лишь только авроры сломали дверь, опомнится и бросится защищать своего учителя. Он с силой толкнул Гадателя в грудь, отбросив того к стене, грубо схватил за шиворот и потащил через всю комнату по направлению к двум своим коллегам, которые только в этот момент, кажется, вспомнили о своих обязанностях. Именно тогда чокнутый прорицатель сбросил с себя маску мудрого мастера и принялся истошно орать. Злоба взяла верх над самолюбием. Он хорошо запомнил перекошенное лицо и мотающиеся туда-сюда чёрные жесткие кудри, когда авроры приняли у него и держали за плечи нелегального учителя. И ещё глаза, тоже чёрные, с расширившимися зрачками, неотрывно впившиеся в его лицо, когда Гадатель бился в удерживающих руках, пытаясь, во что бы то ни стало, не отвести от него взгляд.

«Проклят! Проклят! Будешь проклят! И недели не пройдёт, как потеряешь любовь! Проклинаю! Проклинаю! Потеряешь навсегда свою любовь!»

Конечно, он не принял это всерьёз. Как можно обращать внимание на выкрики какого-то полубезумного придурка, балующегося чёрной магией? Или, во всяком случае, странной магией. У того и палочки-то в тот момент уже не было. Интересно, у всех прорицателей не все дома? Вот что он подумал тогда, неприязненно морщась от отвратительного зрелища.

Всю дорогу, пока они тащили Гадателя в Аврорат, тот не прекращал орать. К счастью, действительно было воскресенье, и Гарри сразу же отправился домой, оставив задержанного своим коллегам. И уже дома понял, как ошибался, не придав большого значения направленным в его сторону отчаянным выкрикам.

Гадатель умер той же ночью прямо в камере задержания. Под утро. Оказалось, у него слабое сердце, которое банально не выдержало настолько сильного стресса. И этот человек ещё брался обучать кого-то менять будущее! Впрочем, когда Гарри примчался ночью на работу, перебудив от сладкой дрёмы всех дежурных, ему было не до иронии судьбы. Он не думал ни о чём, кроме мысли поскорее увидеться с арестантом. Увидеться и вытряхнуть из него всю душу. Но пока дежурные соображали, в чём дело, пока медлили с решением, опасаясь, что он натворит дел, настолько у него был взъерошенный вид, пока сверялись со списком задержанных и отпирали камеру, Гадатель отдал концы.

Так что на следующий день, когда Гарри сидел в Мунго у постели неожиданно захворавшей жены, настроение у него было мрачное, а на душе так скверно, как не было, наверное, с момента последней смерти кого-то из своих друзей. И сколько бы Джинни не заверяла его, что это банальная простуда, которую она подхватила в субботу, когда они вместе гуляли по сырому Лондону, и по таким пустякам не стоило вести её в больницу, его это не успокаивало. Она даже злилась на него. Мало того, что он притащил её в Мунго из-за лёгкого недомогания, так ещё и вёл себя до крайности странно, несоразмерно представлявшейся угрозе. Сначала едва ли не силой заставил её собраться и идти с ним в больницу, потом поднял там на ноги всю администрацию, убеждая отнестись к заболеванию жены со всем возможным вниманием. А потом сидел с ней до ночи, наблюдая за её состоянием, и отказывался отвечать на вопросы. Неудивительно, что для такой горячей особы, как Джинни всё это служило поводом для бесконечных упрёков и раздражённых замечаний. Он обещал ей, что обязательно всё объяснит позже, но сам тогда не понимал, что означает это «позже», да особенно и не задумывался над этим. В конце концов, она уснула, а он помчался на работу. Как выяснилось, слишком поздно. Но разве мог он предвидеть, что у Гадателя не выдержит сердце? Тот был ещё относительно молод, особенно для мага.

Все эти воспоминания сейчас и вправду были совершенно бессмысленны, и, в общем, не к месту. В конце концов, у него же есть один совершенно бесспорный повод, если не для радости, так хоть для внутреннего удовлетворения перед лицом надвигающейся смерти, пускай у него и не будет возможности как следует насладиться своим счастьем. Его ребёнок, его ещё не родившийся сын, мысли о котором сейчас действительно должны вселять в него умиротворение. Вот о чём действительно стоило думать.

Он невольно улыбнулся, вспомнив лицо Джинни, когда она заявила ему, что со следующего дня перестаёт посещать тренировки. На ней было буквально написано «спроси меня — почему?». Он и спросил. И тогда она подошла к нему вплотную, несвойственными ей медленными движениями обняла его и прошептала в самое ухо восторженным шёпотом: «Потому что у нас будет ребёнок». Его состояние тогда можно было описать одним словом — прострация. Впрочем, он быстро привык.

Довольно быстро их будущий сын стал восприниматься как что-то само собой разумеющееся, как будто он уже был где-то там, существовал, а они всего лишь ждут встречи. Впрочем, он и правда, конечно, был, но они почти сразу начали думать о нём, как о вполне полноценной человеческой единице, просто временно отсутствующей, как если бы они отправили его куда-нибудь на курорт, и теперь готовятся к встрече.

Поэтому страх автоматически превратился в двойной страх, потеря, и без того ужасная, грозила стать двойной потерей, а потому он просто извёлся, ожидая вердикта медиков, обследовавших его супругу.

В понедельник, ближе к обеду в больницу явились Рон с Гермионой. Он был неожиданно очень рад их видеть, и понял, как ему не хватало хоть чьей-то поддержки в эти изматывающие часы ожидания. Каким-то образом они узнали о ночном происшествии, отправились в Аврорат, и, благодаря настойчивым расспросам Гермионы, догадались придти именно сюда. Сам-то он даже не удосужился сообщить кому-либо, все мысли были заняты только волнением за состояние жены.

Гермиона сразу вцепилась в него, пытаясь разузнать подробности, но он тогда не хотел с ней откровенничать, да и вообще ни с кем. Он опасался, что вся эта история с проклятьем дойдёт до Джинни. Меньше всего ему хотелось, чтобы она разнервничалась ещё вдобавок и из-за этого. Но когда, наконец, ему сообщили, что и вправду ничего, кроме лёгкой простуды, его жене не угрожает, он с облегчением вздохнул и даже согласился отправиться к своим друзьям в гости. Ему действительно требовался небольшой отдых, да и потребность поделиться своими опасениями никуда не делась. А с кем же ещё делиться, как не с друзьями?

Ему не хотелось снова вспоминать обстоятельства задержания, но они жаждали от него ответов, поэтому ему пришлось рассказать им. И то, как до авроров сперва лишь доходили слухи о появившемся в городе Гадателе, и то, как они пытались выйти на его след, и то, как гонялись за ним по всему Лондону, прежде чем вычислили последнее его убежище. И конечно, сцену с поимкой — тоже.

Рон немедленно заявил, что это дело серьёзное и ему надо обратиться за помощью к колдомедикам в Мунго.

— Но я же и так отправил Джинни на обследование в Мунго, — возразил он.

— Ты разве не понимаешь? — развёл Рон руками. — Ведь прокляли тебя, а не её.

— Ну, так-то да, — согласился он, — если вообще можно принимать всерьёз эти вопли.

Рон только покачал головой, глядя на него с соболезнующим упрёком, готовясь разразиться увещевательной тирадой, но его остановила Гермиона.

— Погоди, Рон, не пори горячку. Думаю, тут нужно сперва как следует разобраться. Гарри, ты мог бы повторить дословно, что тебе кричал этот человек?

Он повторил. Во всяком случае, так, как запомнил. Ему показалось, что дословно, впрочем, такое трудно было бы не запомнить.

— Принеси мою записную книжку, — она сделала пальцем знак своему мужу.

А когда тот поднялся и направился в другую комнату, вдруг вскочила и, схватив за рукав, быстро прошептала, склонившись к самому его лицу:

— Нам надо поговорить. Сейчас уходи, я отправлю Рона на работу, и возвращайся через полчаса.

Она едва успела отпустить его и откинуться обратно в кресло, как Рон вернулся с досадливым восклицанием.

— Гермиона, она же у тебя в сумочке! Мы же недавно пришли.

— Ах, да! — спохватилась она. — Действительно.

Она демонстративно полезла в сумочку, но понятно было, что ничего интересного она при муже больше не скажет.

Он вернулся в больницу, снова убедился, что с Джинни всё в порядке, выслушал новую порцию её упрёков и вернулся назад к Гермионе, чувствуя некоторое нетерпение.

Как она и сказала, Рона уже не было дома, но и её саму он нашёл не сразу. Она сидела в маленькой комнатке, которая считалась её кабинетом, перед большим столом, заваленным фолиантами разной толщины, и буквально с пулемётной скоростью строчила что-то на верхнем листе из приличной стопки таких же пергаментов, подложенных под него.

— А, это ты, Гарри! Присаживайся. Я сейчас. Надо дописать.

Он присел на стоящий у стены стул, со спинки которого свешивалась тёмная мантия, и несколько минут наблюдал за склонившейся над столом фигурой подруги, её приподнятыми узкими плечами и откинутыми на спину густыми волосами.

— Извини, Гарри, — она оторвалась от письма и повернулась к нему со вздохом, — так много всего надо успеть. Ни на что не хватает времени.

Он слышал о её законотворческой деятельности, но, разумеется, только мельком, подробности его не больно-то привлекали, он был в этой области полным профаном, да и совершенно не стремился восполнить свои пробелы. Судя по всему, Гермиона всерьёз впряглась в деятельность по переделке магического законодательства, а если уж она за что-то бралась всерьёз, то не жалела на это ни времени, ни сил.

— Так о чём ты таком хотела со мной поговорить, если даже Рона нельзя в это посвящать?

— Нет, Гарри, ты не думай, — начала она, как будто оправдываясь, — конечно, я ему полностью доверяю, но это настолько деликатное дело, что лучше бы никому о нём совсем не знать.

Она потёрла виски усталым движением.

— Это касается того, что я сегодня рассказал?

— Разумеется. Надеюсь, ты понимаешь, что это никакие не шутки?

— Ну, пока я сомневаюсь.

— Гарри, поверь мне, дело очень серьёзное. Боюсь, тебе надо готовиться к самому… худшему.

— В каком смысле? — он поднял на неё глаза.

Она не ответила, но и без слов, по одному её виду было понятно, о чём она ведёт речь.

У него перед глазами явственно возникла картина лежащей на белоснежной простыне Джинни: свалявшиеся потемневшие волосы, запавшие глаза, бледная кожа, и посередине — беспомощный бугор живота.

— Но я же уже проверил — с Джинни всё в порядке! — выкрикнул он, пытаясь отогнать подальше мерзкое видение.

— Рон прав, дело не в ней, дело в тебе.

— Хочешь сказать — мне самому нужно пройти обследование?

— Всё не так просто, — она отвернулась, пряча глаза, и взялась ладонью за лоб, как будто пытаясь собрать в кучу разбежавшиеся мысли.

— В каком смысле?

— Судя по тому, что я знаю об этом Гадателе, точнее, ему подобных, и тому, что ты мне рассказал, толку от того, что колдомедики определят наличие наложенного на тебя проклятия, будет очень мало. Это и без всяких проверок можно с высокой вероятностью утверждать.

— Брось, Гермиона, это же какой-то очередной самозванный пророк, у которого с головой не всё в порядке, а вовсе не Волдеморт! Что он там серьёзного может наколдовать, чтобы даже в Мунго с этим не справились?

— Ты не понимаешь! — она взмахнула руками. — Дело не в его магической силе. Это, так называемое, «цыганское проклятие», его нельзя снять.

— В каком смысле? Совсем нельзя?

— Совсем.

— Почему я никогда об этом не слышал?

— А где ты мог с ним столкнуться? Это вообще-то большая редкость, тем более, на островах.

— Ну, хорошо, и что же теперь делать? Я же не могу просто сидеть и ждать, пока…

Он не закончил фразу, внезапно проникаясь этим самым сказанным Гермионой «совсем».

— Есть один выход, но… вряд ли его можно назвать очень хорошим. Это проклятие нельзя снять, но его можно переложить на кого-то.

— То есть? Просто вот так взять и…

— Конечно не просто! Видишь, — она махнула рукой в сторону исписанного листа, — я уже начала делать расчёты. Нужно многое учесть, но если постараться, то всё получится. Другой вопрос… на кого… в смысле… если это сделать, то… кого выбрать жертвой? — наконец выговорила она.

Он потёр подбородок. Вопрос был на тысячу галлеонов.

— Понимаешь теперь, почему я решила поговорить с тобой наедине? Ни колдомедикам, ни твоим коллегам, ни кому-либо другому не нужно знать, если ты вдруг решишься сделать подобный выбор.

— Да нет, Гермиона, это никакой не выход! Не могу же я… Нет, это невозможно! Была только одна кандидатура — сам Гадатель, вот ему бы я с удовольствием вернул обратно его заклятие, но кому-то другому? Как ты это себе представляешь?

Она пожала плечами и снова отвернулась.

— Ну, я не знаю, какой-нибудь заключённый…

Она не успела договорить, как он уже прервал её.

— Да ты что, Гермиона! Если бы речь шла о нём лично, но ведь это затронет кого-то из его близких, которые уж точно ни в чём не виноваты.

— Я знала, что ты так ответишь, — сказала она со вздохом.

— Ты точно уверена, что другого выхода нет?

— Абсолютно… нет, конечно, если ты мне не доверяешь, то можешь проверить, но тогда ты точно потеряешь даже эту — единственную — возможность.

— Да верю я тебе, верю, не сомневайся! Когда ты вообще ошибалась? Просто никак не могу уложить у себя в голове всю эту ситуацию.

— Понимаю, — кивнула она, — это действительно трудно.

Они молчали какое-то время, не глядя друг на друга, напряжённо размышляя, каждый о своём. Наконец, она прервала молчание.

— Гарри, у нас… не так много времени, надо что-то решать. Чтобы всё рассчитать понадобится уйма усилий, а у нас всего неделя… даже уже меньше.

— Я не собираюсь ни на кого это перекладывать.

— Тогда что же — оставишь всё, как есть?

— Нет! — вырвалось у него помимо воли. Примириться с тем, что он потеряет сразу Джинни и будущего ребёнка, у него не было никаких сил.

— Гарри, ты же понимаешь, что никто всё равно не сможет решить это за тебя. Только ты и лично ты, по своей воле, можешь передать проклятие кому-то другому.

— Гермиона, я не знаю! — воскликнул он. — Честно слово, не знаю! Как я могу выбирать в такой ситуации?!.. Если только…

Он нахмурил брови. А ведь действительно! И как ему сразу не пришло это в голову.

— Что?

— А я могу принять это на себя? Сделать так, чтобы последствия коснулись меня лично, а не кого-то другого?

Она вздохнула на этот раз ещё тяжелее прежнего.

— Я знала, что ты так скажешь тоже.

— И ты, конечно, уже подумала о том, как это осуществить? — спросил он с надеждой.

— Ох, ну что может проще?! Но неужели ты думаешь, я собираюсь позволять тебе это сделать?

— Ты должна! — он схватил её за плечо. — Слышишь, Гермиона, ты должна!

Она резко высвободилась и встала, отойдя от него и обняв себя за плечи.

— По-твоему, я должна убить тебя собственными руками, Гарри? Такого ты обо мне мнения?

— Не убить меня, а спасти мою жену и ребёнка. Как ты считаешь, что для меня важнее?

Она продолжала всё так же молча стоять, отвернувшись от него.

— Гермиона, ты же сама понимаешь, что я прав. Так зачем эти ненужные мучения? Просто скажи, что я должен сделать?

— Тебе нужно передать проклятье Джинни, вот и всё, неужели непонятно?! — воскликнула она с раздражением.

— Что-что? — он подумал, что не расслышал.

— Гарри, проклятье убьёт самого близкого человека. Настоящую любовь, ведь так? Кто, по-твоему, для твоей жены самый любимый человек?

— О! И правда. Всё так просто! — он почесал макушку. — Так ты поможешь мне это сделать?

— Ты оставляешь мне выбор?

— Нет, — он покачал головой.

— Тогда мне нужно работать.

Она так и не посмотрела в его сторону, и он тут же подумал, каких усилий ей стоит сохранять спокойствие в такой ситуации. Он мысленно развернул всё наоборот и ужаснулся. Будь он сам поставлен перед подобным выбором, смог бы он выполнить такую же просьбу и обречь её на смерть? Он понял, что даже и близко не обладает выдержкой, достаточной, чтобы ответить на этот вопрос и не впасть при этом в отчаяние. Ему стало невыносимо стыдно, что приходится обрекать её на такие переживания до его смерти и на муки совести после, которые, без сомнения, должны будут терзать её ещё многие годы. Он надеялся только, что она будет утешаться тем фактом, что спасла для него самое дорогое.

— И когда… — решился он задать вопрос, — когда всё будет готово?

Она села за стол и взяла в руку перо.

— Я не знаю, Гарри, надо очень многое успеть сделать. Я буду стараться, но раньше пятницы результата не жди. Даже, наверное, субботы. Это сложная работа, поверь мне.

Он верил. Конечно, раз она говорила…

Он оторвался от воспоминаний и взглянул на часы. Без десяти пять. Сейчас он находился в комнате на четвёртом этаже, которую не так давно переоборудовал в свой кабинет. Он ни за что не хотел, чтобы это случилось на глазах у Джинни, которая понятия не имела о проклятии, поэтому уединился тут — наверху, пока она внизу в гостиной сидела и рассматривала каталоги. Она совсем не удивилась, когда он в выходной день отправился сюда, это уже превратилось у него в привычку. Как ни странно, бумажной работы в департаменте было полно, и он подозревал, что, когда его сделают командиром группы, а назначение было уже не за горами, её станет ещё больше. Он тут же поймал себя на мысли, что по привычке рассуждает о себе в будущем времени, хотя ему осталось от силы несколько минут жизни, и невольно усмехнулся. Усмешка получилась горькой, и ему впервые, пожалуй, за эту сумасшедшую неделю стало обидно за всё то, что он мог бы ещё сделать и теперь уже не сделает. Впрочем…

За свою недолгую жизнь он и так сделал более чем достаточно. Было бы ложной скромностью это не признавать. Самое главное — он обеспечил своему сыну возможность жить в нормальном мире, а что ещё нужно?

Он улыбнулся, вспомнив свои мучительные попытки выбрать имя для своего первенца. Если бы это была девочка, всё было бы намного проще. Он бы, ни секунды не сомневаясь, назвал её Лили, и вряд ли Джинни стала бы ему возражать. Но, с того момента, как они узнали, что будет мальчик, он не один месяц метался между несколькими вариантами, сошёлся на двух, но так и не смог остановить свой выбор на каком-то одном. Что ж, теперь Джинни самой предстоит принимать решение. Да, что и говорить, подобный выбор значительно приятней того, который ему пришлось сделать в прошлый понедельник. Ему и Гермионе. Он надеялся, что она всё-таки его простит. Он вдруг представил, как она сейчас сидит без движения у себя дома, в своей крошечной комнатке, безмолвно уставившись в одну точку. Или качается на стуле, зажав между ног сплетённые ладони. Сомкнутые в тонкую линию губы, приподнятые, словно в безмолвном вопросе, брови, глаза…

Он сейчас как будто воочию видел её глаза, буквально обшаривающие его лицо, в тот день, когда он зашёл в последний раз, как будто она пыталась навеки отпечатать у себя в памяти его облик… Хотя, это было уже позже. А сперва…

Сперва Джинни выписали из больницы. Уже во вторник, потому что она действительно была совершенно здорова, и забирая её из Мунго, он клятвенно пообещал ей, что больше не будет впадать в панику по ерундовым поводам. Теперь он мог особенно не волноваться относительно данных им обещаний, вряд ли можно было успеть нарушить их за те несколько дней, что ему оставались.

Он попросил на работе недельный отпуск, мотивировав его плохим самочувствием супруги, и это почти что не являлось ложью. Ему не хотелось расставаться с ней ни на один лишний час, так что он решил провести всю эту неделю дома. Несколько раз он задумывался над тем, чтобы, как обычно говорят в таких случаях, «привести свои дела в порядок», но довольно быстро обнаружил, что у него и нет никаких таких особых «дел». На службе он не мог признаться, что уходит насовсем, а оставшимся после него имуществом его жена и его друзья прекрасно могут распорядиться и сами. Он пошарил в своих бумагах, сжёг несколько писем, но не обнаружил больше ничего, что могло бы после его смерти повредить его близким или, наоборот, помочь.

Зато у него появился повод по новой пересмотреть толстую пачку фото — обычных и колдографий. Он перелистывал одну за другой плотные карточки и поражался — насколько же много на них его самого и двух его ближайших друзей, и как же мало всех остальных, даже Джинни. Было отчасти обидно, но, без сомнения, в этом виделась какая-то жизненная справедливость. Иначе и быть не могло, учитывая его биографию, и всё, что он прошёл вместе со своими друзьями. Особенно его поразил один снимок, на который он раньше особенно не обращал внимания, один из многих, сделанных на их общей свадьбе. Снимков действительно была такая куча, что глаза всегда уставали смотреть. Поэтому сейчас он словно бы видел его в первый раз. Он стоял на фоне праздничного стола, обнимая левой рукой за талию улыбающуюся Джинни, а справа к нему склонялась Гермиона, с сосредоточенным выражением на лице поправляя его галстук. Он одобрительно улыбался ей, и его правая рука лежала на её плече. Рон в этот момент отошёл на шаг и отклонялся куда-то в сторону, отвечая на чью-то реплику, так что создавалось впечатление, что он сам стоит меж двух невест, и непонятно, какая из них — его. Так, словно он то ли женился сразу на них обеих, то ли вовсе никакой не жених, а просто чей-то родственник, решивший попозировать с виновницами торжества. Он вновь и вновь возвращался к этому снимку, отложив его в сторону, потому что тот пробуждал в нём какую-то неясную мысль, что-то, связанное с нынешним его положением, но чётко сформулировать это он для себя никак не мог, и периодически почёсывая ребром карточки переносицу, хмурил брови и поглядывал на Джинни, удобно устроившуюся в кресле напротив. Уж кто-кто, а она обожала рассматривать колдографии, и с удовольствием присоединялась к его ностальгическим посиделкам.

Вспоминать пережитое вместе прошлое оказалось неожиданно приятно, и он с удовольствием провёл вторник и среду, снова и снова обсуждая с женой подробности произошедших с ними когда-то событий, погружаясь в них, вытаскивая наружу наиболее памятные моменты. Он жалел только, что его друзья не могут присоединиться к этому обсуждению.

Впрочем, в четверг Рон примчался к ним сам. С настойчивой просьбой помочь ему повлиять на Гермиону.

— Она уже третий день практически не спит. Работает и работает.

— И ты хочешь, чтобы мы уложили её в постель за тебя? — насмешливый голос Джинни, кажется, заставил её брата немного придти в себя.

Рон покраснел и зыркнул в сторону сестры сердитым взглядом.

— Гарри, это же всё из-за… — он снова взглянул на Джинни и прервался, подбирая слова, — из-за нашего разговора в понедельник?

— Какого разговора? — тут же осведомилась Джинни.

— Мы говорили о работе, — он криво улыбнулся и предостерегающе взглянул на Рона, — ничего особенного.

— Да, ничего особенного, но…

Он взял его за локоть и вывел в коридор.

— Рон, давай я завтра зайду к вам в гости и поговорю с ней. Хорошо?

— Но она правда сидит ночи напролёт, пишет и пишет, не останавливаясь, — зашипел Рон.

— Ну, значит, считает это необходимым.

— Да ты о чём?! Она же себя угробит. Не ожидал, что ты скажешь такое.

— Я же сказал, что завтра зайду.

— Хорошо, но… Слушай, а как твои дела с этим… ну… проклятием?

— Тишшше! Всё в порядке, давай поговорим завтра! — выдавил он сквозь зубы.

— О чём вы там шепчетесь? — Джинни выглянула в коридор и уставилась на них, удивлённо приподняв бровь. — Что-то случилось?

— Нет! — воскликнули они оба едва ли не в унисон.

Она только пожала плечами.

— Вечно у вашей троицы сплошные секреты, — замотала она головой с саркастической ухмылкой.

Насчёт секретов она на этот раз была, пожалуй, права как никогда.

Конечно, он выполнил своё обещание и явился на следующий день, ближе к вечеру, когда Рон уже вернулся домой. Явился не только потому, что обещал, но потому что уже начал волноваться. Оставалось всего два дня, а Гермиона пока что так и не дала знать, когда будет готово её средство.

— Ты только погляди на неё! — Рон схватил его за руку и сразу же потянул за собой в комнатку-кабинет.

Виденная им прошлый раз стопка чистых пергаментов уменьшилась на три четверти, а справа от уткнувшейся в писанину Гермионы возвышалась такая же по размеру стопка исписанных. Слева стояла чашка с кофе и небольшой ряд каких-то опустошённых пузырьков. Волосы подруги сейчас больше всего напоминали уже слегка подзабытое, но такое знакомое птичье гнездо. Она даже не обратила внимания на то, как они вошли.

— Гермиона, да оторвись ты, наконец! — воскликнул Рон. — Не видишь что ли, Гарри пришёл!

— Да, да, сейчас, — она бросила беглый взгляд в его сторону.

— Ну, ты только полюбуйся… — начал Рон новую гневную тираду, но он прервал его.

— Погоди. Давай я сам с ней поговорю, хорошо? Я ведь для того и пришёл, так? Посиди пока в комнате.

— И сделай мне ещё кофе заодно, — добавила Гермиона, протягивая кружку куда-то назад, даже не оборачиваясь.

— И мне, — улыбнулся он, глядя на яростную физиономию друга.

— Конечно, конечно, ваши величества! — съязвил Рон, забирая кружку, и поплёлся на кухню.

Он подошёл поближе и попытался взглянуть ей в лицо, но она словно нарочно опустила его пониже, над самым текстом, и копна её волос напрочь заслоняла от него и её лицо, и листок пергамента.

— Ну, ты как?

— А ты как? — отозвалась она глухим голосом.

— Да я-то что? Что со мной будет?

Она не оценила его сарказма.

— Гарри, мне нужно работать.

— Я пришёл спросить, когда… в смысле… когда ждать… уже пятница, и я подумал…

— Завтра.

— Это точно? Ты успеешь?

— Гарри, иди домой. Пожалуйста! — взмолилась она, впервые приподнимая голову.

Он только взглянул на её красные глаза, тёмные круги под ними, блестящую кожу на скулах, и сердце сжалось от невольного чувства вины. Каково ей было изо всех сил заставлять себя создавать то, что она меньше всего на свете хотела создавать?! Одно дело — мучиться и терпеть, когда спасаешь кого-то из близких, другое — когда ты знаешь, что твои усилия его губят. Как пережить такое?

— Это что — бессонное зелье?

— Гарри, иди домой. Я прошу тебя! Ты же хочешь, чтобы я успела в срок, так?

— Ты объяснила Рону хоть что-то? Что твоя работа связана с…

— Нет! И не собираюсь. Иди, Гарри. Завтра поговорим.

Это уже звучало более умиротворённо, но одновременно и более жалобно, как будто она держалась из последних сил.

— Ладно, тогда я пойду.

Он постоял ещё секунду и отправился к Рону на кухню.

— И что она?

— Мы договорились, что это последний день. Завтра она закончит.

— Точно?

— Точно. Конец недели, конец всех проблем.

— Хвала Мерлину! Ты не представляешь, как я за неё волнуюсь, Гарри! Она же ничего не слушает. Ты же знаешь, как всегда, считает себя умнее всех, ей ничего не докажешь.

— Ну да, она такая.

— С Джинни всё в порядке?

— Всё отлично. Листает рекламные каталоги с детскими вещами.

— А ты? В смысле, разобрался со своей проблемой? Ну, проклятие это, всё такое.

— Как раз разбираюсь.

— Ты не медли, Гарри, это дело серьёзное, поверь мне. Мама мне всегда говорила…

— Да, да, разумеется. К концу недели всё будет кон… закончено.

— Это хорошо. Знаешь, я ведь сначала подумал, что это как-то связано. Ну, все эти Гермионины посиделки и твоя проблема. Поэтому сперва даже и не пытался препятствовать её круглосуточным бдениям. Потому что, если это по работе, то это ведь самоубийство натуральное — так себя перегружать.

Скорее, убийство, Рон. Да, именно так.

Тем вечером он решил, наконец, пошарить по книжкам. То ли взыграло некоторое недоверие, точнее, неверие, нежелание верить, что всё может так нелепо кончиться из-за нескольких выкрикнутых фраз, то ли просто захотелось понять, насколько же именно ему не повезло. Оказалось — невезение было просто катастрофическим. Судьба словно отыгрывалась за многочисленные прошлые счастливые спасения.

Что-что, а информацию по всяким проклятиям в библиотеке Блэков найти было проще простого. Сложнее оказалось выбрать нужное среди обилия подходящей литературы. Он предпочёл старое издание специфических этнических чар и не прогадал. Пресловутое цыганское проклятие действительно было описано так, как ему объяснила Гермиона, но чтобы оно сработало, должно было непременно сложиться несколько условий. Сам заклинатель должен был принадлежать к определённой фамилии рода рома, обязательно обладать пророческим даром и находиться в момент произнесения в неком состоянии под названием фа. Проклятие можно было только перевести на другого, но о способе этого переноса ничего конкретного сказано не было.

Он захлопнул книгу. Чёртовы издержки профессии! Вот ведь угораздило. Но какова Гермиона — с ходу определила что к чему, по одному его описанию. Интересно, было ли на свете что-то, чего она не знала?! Риторический вопрос.

— Ты же говорил, что вчера был последний день! — Рон немедленно подскочил к нему, как только он явился к ним в субботу за результатом гермиониных изысканий. — А она всё так же продолжает работать без перерыва.

— Посиди тут, я с ней поговорю.

— Опять?! Похоже, от этих разговоров никакого толку. Она дождётся, что я вместо кофе напою её снотворным.

— Успокойся, Рон, думаю, сегодня и правда последний день.

— Ага, тебе легко говорить «успокойся»! Твоя жена не торчит круглыми сутками за работой.

Он вздохнул.

— Ты прав, Рон. Зато у моей жены гораздо больше проблем со мной, чем у твоей с тобой.

Гермиона давно уже должна была услышать, что он пришёл, поэтому даже не стала делать вид, что только что его увидела. Она просто сидела и крутила затёкшей шеей, потирая пальцами позвонки, выделяющиеся из-под низкого воротника.

— Если бы ты знал, как я устала, Гарри! Никогда в жизни так не уставала.

— Охотно верю. Надеюсь, хотя бы не напрасно?

— Нет, — коротко бросила она.

— Значит… всё готово? — осторожно спросил он.

— Готово! — отрезала она, губы превратились в тонкую ниточку.

— Тогда почему ты не отдохнёшь уже наконец?

— Потому что не хочу ошибиться. Потому что хочу ещё раз всё как следует проверить, чтобы ненароком не сделать ещё хуже. Ты сам должен понимать, насколько высоки ставки.

— Я понимаю, — кивнул он, сжимая челюсти.

Он замолчал и ждал, пока она выдаст ему результат, но она тоже молчала, уставившись в одну точку перед собой, как будто никак не могла решиться.

— Ну что ты стоишь у меня над душой, Гарри?! — наконец выпалила она.

— Я жду.

— Ждёт он…

— Гермиона… — он подошёл и положил руки ей на плечи, — мы же уже обо всём договорились.

— Повтори мне ещё раз, что сказал Гадатель.

— Опять? Сколько можно, я же уже…

— Повтори!

Он снова произнёс эти злополучные слова, на этот раз как можно тише, чтобы они случайно не донеслись до сидящего в соседней комнате Рона.

— Держи! — она обернулась и протянула ему небольшую закупоренную пробирку.

Он взял её и взглянул на плескавшуюся внутри прозрачную жидкость.

— Это то, что надо?

— Просто дай Джинни выпить это.

— И всё? Оно подействует?

— Да, подействует.

— Можно добавить… в чай?

Он вытащил пробку и принюхался. Запаха не было.

— А? — она потёрла лоб. — Да, можно. В принципе, куда угодно можно.

Он наклонил пробирку и смочил указательный палец, а потом отправил его в рот. Вкуса тоже не было.

Она заметила его манипуляции.

— Гарри, это не зелье. Во всяком случае, в привычном понимании этого слова.

— Слушай, а оно не повредит Джинни? Или ребёнку?

Она помотала головой.

— Я же сказала: это не зелье. Не повредит.

— А если проклятие не сработает? Если его вообще нет?

— Ну, значит ничего и не случится. Ничего не изменится, никто не пострадает.

— Погоди, — ему вдруг только сейчас пришла в голову эта мысль, — а что если для Джинни ближе ребёнок, а не я? Не получится ли так, что проклятие убьёт его, а не меня?

— Хороший вопрос, Гарри. Умный. Но нет, не убьёт. Понимаешь, его ещё нет. Ребёнка. Он ещё не существует, он ещё не человек. Проклятие работает только на людей. Иначе всё было бы очень просто. Находишь человека, любовью всей жизни которого является какое-нибудь животное, — она машинально погладила Косолапуса, трущегося о ножку стула, — и все дела.

— Ага…

Он закупорил пробирку и сунул её в боковой карман. Будничность происходящего никак не могла отпустить его. Он не мог избавиться от мысли, что всё это не совсем всерьёз. Хотя пора уже было как-то осмыслить, как-то понять…

Ему надо ведь что-то сказать сейчас. Какие-нибудь подходящие случаю слова. Но в уме крутились только сплошные банальности. Он пару раз смущённо кашлянул, собираясь с мыслями. Она внезапно встала и оказалась прямо перед ним, на расстоянии ширины ладони. Он взглянул на неё, и вдруг до него дошло, что он видит её в последний раз. Как-то сразу пронзило насквозь это осознание, и вот тогда на него навалилось всё то, прибытие чего он так ожидал и не мог дождаться. Невероятная тоска и яростное нежелание расставаться с теми, кого он так любил. И Гермиону, конечно же, в первую очередь.

Видимо, она поняла по его лицу, что с ним происходит, потому что тут же начала тихонько плакать. Да он и сам чувствовал по тому, как напряглось его лицо, как задрожали ресницы, что тоже уже на грани, готовый вот-вот начать ронять слёзы. Он схватил её изо всех сил, прижал к себе, и она сделала то же самое, уже не сдерживая рыданий, просто, без всяких слов, вдавилась в него всем телом, как будто передавая одним этим движением, насколько она не желает отпускать его, насколько он для неё ценен.

— Мне так жаль, Гермиона! Так жаль!

— Мне тоже, Гарри! Я давно хотела сказать… хотела сказать, как я… Гарри, я… я…

— Чего это вы?! — Рон стоял на пороге комнаты и глядел на них изумлённо, приподняв брови. Он подошёл к ним ближе, повторяя тем же удивлённым голосом. — Да что с вами такое?!

Она оторвалась от него, но тут же, чтобы не показывать своё зарёванное лицо, схватилась за мужа и ткнулась лбом в его грудь.

— Что случилось-то, вы можете мне объяснить?! — продолжал твердить Рон.

Ему пришло в голову, что снова, как и в тот раз, когда он уходил в лес, он не мог ни с кем разделить свою скорбь. Ни с кем, кроме одного человека. На этот раз им оказалась Гермиона. Впрочем, уже завтра она расскажет. Завтра все будут знать…

Он обнял их обоих, обхватил, широко раздвинув руки. Друзья. Больше, чем друзья…

Н-да, сейчас, когда часы показывали без пяти пять, ему больше всего не хватало именно их. Он не мог как следует попрощаться с женой. Написал ей письмо сегодня утром, но почти сразу же его и сжёг. Понял, что прочитай она такое немедленно после его кончины, ей станет только хуже. Надо было думать раньше, писать заранее и передавать вчера Гермионе, к примеру. А теперь поздно было уже рассуждать, оставалось надеяться, что его друзья и так её как следует поддержат, а когда его сын родится и станет старше, расскажут ему об отце.

Времени почти не оставалось, и он решил сосредоточиться на мыслях о Джинни… и о ребёнке. Он надеялся, что их судьба сложится счастливей, чем у него самого. Конечно, первое время Джинни придётся тяжело. Но потом она обязательно оправится от горя, обязательно встретит какого-нибудь хорошего человека, может быть, с другим ей даже будет легче и проще, чем с ним самим. Во всяком случае, ей не придётся так за него волноваться. А его сын, вполне возможно, будет дружить с детьми Рона и Гермионы. Да нет, не «возможно», обязательно будет дружить, а как же иначе? Если у них, конечно, будут дети…

Его мысленный взгляд вновь словно переместился в квартиру друзей. Снова он увидел Гермиону, неподвижно сидящую на стуле, уставившуюся в одну точку. У неё ведь тоже есть часы. И она тоже сейчас на них смотрит. Вот прямо в этот момент.

Его прошиб холодный пот. Как же он мог так поступить с нею?! Разве она заслужила быть обречённой до конца жизни вспоминать эти две чёртовых стрелки, неумолимо ползущие к страшной цифре?

Но ведь она сама! Сама предложила ему свою помощь. Он пытался оправдаться этим перед собой, но оправдания вышли жалкими, потому что решение всё равно принимал он сам, пускай она и догадывалась заранее об этом его решении. Ему надо было наплевать на всё и обратиться к кому-то другому. К колдомедикам, к специалистам в Министерстве, но не к ней. С другой стороны, он прекрасно понимал, что никто из них не взял бы на себя ответственность изготовить то, что она передала ему и что он вчера вечером влил в чай своей супруги. Мало того, они могли разгласить тайну и лишить всякой возможности осуществить задуманное. И тогда его Джинни погибла бы…

Внизу, в гостиной раздался гулкий звон. Он бросил взгляд на свои часы, которые, как оказалось, отставали на минуту. Те, что стояли в гостиной — в высоком футляре из чёрного дерева — никогда не отставали, они всегда были точны. Их бой раздавался по всей квартире, от него невозможно было спрятаться, даже находясь на самом верхнем этаже можно было чётко расслышать ежечасный размеренный отсчёт отмеряющего время старинного механизма. Всякий, кто рассчитывал жить здесь, должен был привыкнуть и примириться с их боем, этот звук являлся такой же частью дома, как и все прочие его мрачные атрибуты.

Почему-то только сейчас, когда глубокое бо-ом отсчитывало последние секунды его жизни, ему стало страшно. Во рту пересохло, он невольно схватился за горло, и голова как-то сразу закружилась от нахлынувшего волнения. Он надеялся, что всё случится быстро, что он даже не почувствует…

Бо-ом!.. Бо-ом!..

Последний, пятый удар разнёсся вокруг, совпав с ударом его сердца. Он с трудом обвёл глазами комнату, не понимая, почему до сих пор видит. Почему дышит, чувствует, думает, наконец? Неужели он ошибся со временем? Это было вполне возможно, он не засекал точно, когда произошло задержание, знал только, что в здание они вошли без четверти пять. Вряд ли они пробыли там больше десяти минут, но всё может быть. Наверное, ему предстоит подождать ещё.

Он вытер со лба выступивший пот. Мерлинова борода, всё оказалось куда хуже, чем он предполагал! Конечно, приятно было получить небольшую отсрочку в несколько минут жизни, но теперь он лишился ориентира, он понятия не имел, в какой именно момент его настигнет смерть, и по-настоящему испугался.

Он потёр ладони, пальцы совсем заледенели, вскочил, в отчаянии зашагал из угла в угол небольшой комнаты. Ну, где же ты бродишь, смерть? Где заплутала? Два раза ты уже бросала его на полдороги, неужели вновь заставишь ждать, словно неверная любовница?

На краткий миг эти слова что-то всколыхнули в нём, и у него даже мелькнуло безобразное подозрение, касающееся его жены, но он тут же отмёл его, сам же на себя изрядно разозлившись. Уж кто-кто, а он-то всегда был для Джинни главной любовью её жизни!

Но факт оставался фактом — он не умирал! В груди затрепыхалась отчаянная надежда — вдруг всё-таки не сработало?! Вдруг они боялись напрасно? Он гнал от себя эти мысли, гнал изо всех сил, разочаровываться чертовски не хотелось. Нужно было подождать, ещё подождать…

Он ждал полчаса, мучительно переживая проходящую минуту за минутой. Все сроки уже прошли. В это время, неделю назад он уже был дома, вернулся из Аврората. Что-то тут было не так. Либо проклятие всё-таки не сработало, либо…

Внезапно в сердце проник ледяной страх. Джинни… Он сорвался с места и помчался на лестницу. Что если дело не в проклятии, что если это средство Гермионы не сработало как надо?!

— Джинни! Джинни! — он ворвался в гостиную, едва ли кубарем скатившись по лестнице.

— Ты чего орёшь? — она подняла на него нахмуренное лицо.

— С тобой всё в порядке?

— Гарри, ты в последнее время ведёшь себя очень странно. Учти, если ты ещё раз попробуешь потащить меня в Мунго…

Но он уже выдыхал. Пожалуй, вот сейчас уже действительно пришла пора облегчённо вздохнуть.

— Так ты объяснишь мне, в чём дело, и почему ты так орал?

— Позже, Джинни, чуть позже. А сейчас, пожалуй, я должен наведаться в гости. Порадую Гермиону хорошими вестями.

— Ты же вчера у них был. И в пятницу. Дай людям выходные нормально вместе провести.

— Да, да, конечно, — он практически не слушал, что она говорит. Нужно сообщить, нужно срочно сообщить Гермионе.

Рон встретил его довольно мрачным взглядом. А он, вместо словесного приветствия, просто подскочил и обнял друга изо всех сил.

— Гарри, ну ты чего?! Вы с ума оба посходили, что ли?! Одна целыми днями не вылезает из-за стола, другой обниматься лезет, хотя только вчера виделись.

— Вот, представь себе, возникла такая потребность!

— Ты трезвый вообще? Выглядишь, как будто пару порций виски в себя опрокинул.

— Это я от радости. Наверное. Ладно, сейчас расскажу. Где Гермиона?

— Где, где! — Рон сердито покачал головой. — Чуть-чуть поспала этой ночью, а потом опять уселась за свою писанину.

— Зачем? — спросил он, наивно раскрыв глаза.

— Вот сам у неё пойди и спроси. Я уже устал с ней ругаться, честное слово!

Они вошли в маленькую комнатку, которая служила подруге кабинетом. Она всё так же склонялась над листами пергамента… нет, возможно, не так же, возможно, чуть ниже… или не чуть.

Её голова лежала на столе, перо выпало из пальцев. Её огромный рыжий кот сидел на её коленях и переводил взгляд с хозяйки на них и обратно.

— Гермиона, — позвал Гарри тихонько.

— Гермиона, — повторил Рон, — Гарри пришёл… — потом покачал головой. — Ну вот, похоже всё-таки отключилась.

Они подошли ближе.

— Гермиона, подъём! — Рон положил на её плечо свою большую ладонь. — Просыпайся, давай я отнесу тебя в кровать. Хотя… я тебя и так отнесу…

Он попытался согнать кота, но Косолапус наотрез отказывался слезать.

— Постой, Рон…

— Да свали ты, глупая скотина!

— Погоди!

Он откинул с лица её густые волосы. Её большие глаза были распахнуты и сейчас казались просто неестественно огромными.

— Гермиона… Гермиона! — в голосе Рона прорезалась паника. Подняв голову, он беспомощно взглянул на Гарри. — Что с ней?

— Не может быть… — прошептал он, — не может быть…

— Что? Что?! Что не может быть?! Что с ней?! Гермиона! Гермиона!

Он схватил её на руки, уже не обращая внимание на свалившегося под стол кота.

— А я говорил! Я же предупреждал! Я предупреждал, что тебе нельзя столько времени сидеть за этой проклятой работой! Что теперь делать?! Что теперь делать?! Гарри! Скажи что-нибудь?!

— Это какая-то ошибка… какая-то ошибка…

— Э-э-э! — с досадливой яростью крикнул Рон, отворачиваясь от него. — Я спасу тебя, Гермиона! Слышишь?! Сейчас, сейчас, только доберусь до больницы. Там тебе помогут, помогут! Только держись, слышишь, держись!

Он тяжело опёрся на спинку стула. Это какая-то ошибка! Недоразумение! Этого не должно было произойти. Не должно было. Она не могла, никак не могла попасть под это! Не могла, даже если бы захотела специально подстроить. Он сам, только он сам мог передать проклятие кому-то другому, больше никто.

Его взгляд упал на лист пергамента, на котором только что покоилась голова его подруги. Лист лежал поверх толстой пачки других исписанных листов, но сам был абсолютно пуст. Кроме одного единственного слова, черневшего приблизительно посередине. Его имени. «Гарри».

Он взял его в руки, и на листе неведомо как стали медленно, сами собой проступать слова, складывающиеся в несколько предложений. Она каким-то образом сделала так, чтобы только он смог прочитать это письмо. Её последнее письмо. Он опустился, буквально упал на стул, и тут же почувствовал, что мягкое сидение каким-то чудом ещё сохраняло тепло её тела. Он запустил под себя ладони, желая последний раз прикоснуться к этому теплу, зная, что очень скоро оно смешается с его собственным теплом и навсегда исчезнет, но сцена со стороны вдруг показалась ему жуткой и какой-то ужасно кощунственной. Он вытащил руки и взял лист.

«Гарри!

Поручаю это тебе, так как ты намного ответственней и обязательней Рона. Ему наверняка сейчас не до того, а потом он непременно всё забудет, а это очень важно. Повторяю и тебе, Гарри, чтобы ты всерьёз отнёсся к моей просьбе и непременно её выполнил.

В этой стопке материалы для новых законопроектов, которые мне пришлось готовить всю эту неделю буквально в авральном темпе, впрочем, ты в курсе. Листы пронумерованы, передай, пожалуйста, с первого по тридцатый лист лично нашему министру, с тридцать первого по семьдесят второй в секретариат Министерства, а все остальные листы моему заместителю в департамент. Это и правда чрезвычайно важно, Гарри, от этих бумаг может зависеть будущая жизнь всего магического мира. Надеюсь, что ты непременно выполнишь мою просьбу. Ради нашей дружбы.

Что касается прочего… думаю, ты и сам всё уже прекрасно понял, не дурачок. А потому должен понять и мою мотивацию и не сердиться на меня за небольшой обман, на который мне пришлось пуститься. В любом случае, так будет лучше для всех, пройдёт время, ты со мной согласишься, а может быть, скрепя сердце, соглашаешься уже и сейчас.

Ну, а раз всё ясно, думаю, что смогу, наконец, сказать тебе то, что уже столько времени собиралась, но не решалась сказать вслух, а повторяла про себя, тем более что моё признание теперь уже никому не повредит. Гарри, я »

Дальше была пустота. Просто пробел, чистый лист, недописанная строка, прервавшаяся в тот момент, когда перо выпало из её пальцев. Гадатель сказал «не пройдёт и недели». Она рассчитывала на точный срок и не успела. Не успела дописать совсем чуть-чуть, буквально самую малость, несколько слов. Но они и не требовались — эти слова, потому что жизнь говорила лучше всяких слов. Точнее, смерть. Её смерть.

Она как всегда рассчитала всё идеально. Уже в тот момент, он был убежден в этом, когда рассказал ей в прошлый понедельник о произошедшем. Рассчитала и осуществила как по нотам всё, что задумала. Сперва отговорила его от всякой возможности обратиться к кому-то ещё. Он мог уломать, упросить кого-то, в конце концов, дать денег. Но она не оставила ему шансов на это, на то, что он подставит под проклятие свою жизнь. Потом тянула до самого конца, уверяя, что работает над средством, а сама в это время завершала все свои недоделанные дела. Потом ей оставалось вручить ему пробирку с обычной водой. И ждать. Хотя даже само это ожидание она потратила не на смотрение в одну точку, как он себе воображал, а на судорожные усилия довести до конца незаконченную работу.

Единственное, что его изумляло во всём её плане — непоколебимая уверенность, что проклятие непременно должно пасть именно на неё. Но, видимо, её любовь не оставляла ей никаких сомнений.