Коллеги (джен)

Сознание возвращалось медленно и как-то нехотя. Его о чем-то спрашивали — раздраженными и усталыми голосами, он что-то говорил в ответ — вспомнить бы, что… А перед глазами все стояла зеленая вспышка смерти. Издалека, со страшной глубины пробился голос, зовущий его. Почему-то по-русски. Тони? Нет, голос хоть и мужской, но совсем незнакомый. Кто еще мог с ним говорить на этом языке? Предатель Каркаров мёртв, этот хлюпик Эйвери фразы строит совершенно иначе… Голос всё настойчивее требовал чего-то… Он, наконец, прислушался и понял.

— Эй, ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я говорю?

— Я слышу. Кто ты? — каждое слово давалось с огромным трудом.

— Сосед твой по палате, вот кто.

— Сосед? — какие у него могут быть соседи, с приюта их не терпел… В Хогвартсе сделал все, чтобы добиться должности префекта — не только из-за власти и статуса, но и из желания получить, наконец-то, отдельную спальню. Место, где можно побыть одному, без надоедливых людишек… как же он всех их ненавидел.

— Ну да. Сосед. Тут к тебе сейчас менты придут, допрашивать. Так ты им не вздумай ту пургу гнать, что раньше врачам нес. А то ведь в дурку упекут, а у нас сам не знаешь, что хуже — дурка или тюрьма. Из тюряги-то хоть какие-то шансы выпозлти есть, а в дурку попадешь — считай, кранты. Так что говори, что не помнишь ничего. И кто ты такой — тоже не помнишь.

— А кто я такой? — странно, он и в самом деле не мог точно вспомнить. Имя вертелось на языке — даже не одно имя. А сразу несколько. Но при попытке его назвать словно уплывало, на прощанье сжимая затылок горячим обручем. Он с трудом открыл глаза.

Маленькая тесная комната с окном, забранным железной решеткой. Окно грязное, без штор, зачем-то оклеенное по краям полосками серой бумаги… За окном низкое серое небо. Напротив него на узкой железной кровати, с провисшей почти до пола пружинной сеткой сидит небритый маггл (кто такой маггл? Не помню…) в старой, застиранной пижаме и смотрит… странно. Как будто с тревогой или сочувствием. Да нет, ерунда какая-то, с чего бы кто-то ему сочувствовал — вот ударить побольнее пытались. Это он помнит. Но и угрозы он не чувствует. Приютское детство быстро научило его определять, опасен для него человек или нет. Этот опасным не был.

— Где я? — на этот раз вопрос прозвучал, не вызвав боли.

— В больнице, где же еще. В боксе — ну в изоляторе, то есть, в хирургическом отделении. Видишь, штампы везде стоят, чтобы постельное белье не покрали?

Он посмотрел на подушки — свою и соседскую, на простыню, которой был укрыт. На грубой ткани повсюду виднелись буквы ХО. В приюте было также — клейма повсюду и белье такое же старое. Кто может польститься на эту ветошь?

— Больница… где? В России?

— Так не в Америке же. Городская больница Ёбургской области, мать-перемать. Ты тут уже третий день валяешься, в сознание не приходя. Ты тут такое нёс, пока без сознания был. Сначала все не по-русски. Потом шипел — у матери покойной кот был, когда разозлится — ну один в один. Ну а потом ты и по-русски заговорил. Я, дескать, темный Лорд Вольдемар — или как там тебя. Ну, наш завотделением тогда своему двоюродному брату звякнул. Тот в Черноисточинской дурке заведующим, чтоб ему… Он обещал в гости заехать и посмотреть, что тут у нас за сборище Темных Лордов. А сейчас вот должен мент прийти, допрашивать тебя. У тебя же еще ножевые ранения были, так отпечатки пальцев сразу взяли. Глядишь, еще и дело какое пришьют. У нас с этим быстро. Был бы человек — а статья найдется. Так что молчи. Понял? Ничего не знаешь, ничего не помнишь.

— Не помню…— эхом отозвался он.

— Вот. Этого и держись. Не был, не привлекался. Не участвовал.

Он уже несколько минут слышал приближающееся к дверям их комнаты странное дребезжание. Дверь распахнулась. В проеме появилась металлическая тележка на колесиках, заставленная большими алюминиевыми кастрюлями и стопками тарелок и странных стаканов с ребристыми боками. Тони называл их «гранеными». Кто такой Тони? Не помню…

— Эй, изолятор. Завтрак! — рявкнула толкавшая тележку толстая тетка в белом халате.

Она прошла в их комнату и поставила выщербленные тарелки с жидкой серой кашей на стоящую между кроватями белую тумбочку. За тарелками последовали две алюминиевые ложки, два стакана с чаем и два куска хлеба. Все как в его приюте, только хлеб там был другой — тоненькие ломтики, которые всегда доставались только старшим воспитанникам. Мелкота довольствовалась кашей и чаем.

Тетка с тележкой закрыла дверь и погрохотала дальше по коридору, периодически рявкая: «Первая палата! Завтрак!», «Вторая палата! Завтрак!» и далее по списку.

— Давай поднимайся и поешь. Через полчаса тарелки заберут. Ты сам-то есть сможешь?

Хорошая каша, ячневая. И не пригорела даже.

Есть не хотелось совершенно. Он, кривясь от отвращения, проглотил пару ложек каши ( в приюте была намного хуже, что правда, то правда), запил чаем (такая же бурда, как в его приюте, но с сахаром) и откусил кусочек хлеба. Да, хлеб есть было можно. А вот каша с чаем — вкус детства, Мордред его дери…

Сосед еще что-то говорил — о том, как он сюда попал и как ему крупно повезло, потому что «Скорая» его везти не хотела, и завотделением его класть не хотел, а баба Дуся настояла, чтобы взяли, а то она и до Ельцина дойдет, сами знаете… Он слушал и мало что понимал. Кто такой этот Ельцин и зачем до него надо доходить?

— А Саманович, ну заведующий хирургией, говорит: вы мне кого притащили? У мужика сифилис, его в кожно— венерологический надо, а не к нам. А баба Дуся с тобой на «Скорой» поехала и ему говорит, что она сифилитиков видала во всех видах, и что у тебя не сифилис, а не пойми чего, наверно из Чернобыля. У нее зять чернобылец был, умер в позапрошлом году, так что она знает. Ну, сунули тебя в изолятор, первым делом кровь на Вассермана взяли и на СПИД еще. Так пока анализы не пришли, что нету у тебя ни СПИДа, ни сифилиса, они к тебе в трех перчатках подходили, чтобы перевязки сделать. А когда ты бредить стал да Темным Лордом себя звать — меня к тебе сунули. Вот, мол, твой коллега, так ты за ним и присматривай.

— Коллега? — непонимающе произнес он.

Сосед поднял голову. На миг ему показалось, что их глубины глаз этого простоватого маггла на него взглянул кто-то другой.

— Разрешите представиться. Дарт Вейдер.

* * *

Обещанный мент появился перед обедом. Как объяснил ему сосед, здесь все происходило по четкому графику: в шесть утра обезболивание, антибиотики — для тех, кому назначено, в девять — завтрак (всегда каша и чай), в десять — снова уколы (магнезия и антибиотики. По ощущениям вполне дотягивает до слабенького Круциатуса). В промежуток между одиннадцатью часами и обедом — перевязки. С двенадцати часов и до обеда к лежачим пускают посетителей. В тринадцать часов (сосед упорно твердил: в час дня) развозят обед. Суп (оставшаяся от завтрака каша, разведенная водой с вкраплениями овощей), макароны и чай. Иногда вместо макарон дают картошку или капусту. С четырнадцати до шестнадцати часов — «тихий час». В шестнадцать часов — снова уколы. В семнадцать часов ужин, те же каша и чай. С семнадцати до девятнадцати часов снова пускают посетителей, уже ко всем. В двадцать один час — уколы. В двадцать два часа — отбой. Весь персонал уходит спать в одну из палат, именуемой «комнатой отдыха». И так — каждый день.

Дверь распахнулась. Вошел невысокий маггл (опять это слово…) в незнакомой форменной одежде серого цвета. В памяти почему-то всплыли два слова: аврор и «бобби». На плечи вошедшего был небрежно накинут старый белый халат. В руках он держал потертую черную папку.

— Ну что, неизвестный потерпевший, пришел в себя? Говорить будешь? — спросил он вместо приветствия. Тут вообще не утруждали себя ни приветствиями, ни прощаниями…

— Могу, — неохотно произнес он.

Мент уселся на единственный стул, положил папку к себе на колени и приступил:

— Фамилия? Имя? Отчество?

— Не помню, — абсолютно честно ответил он. Мент поскучнел.

После серии однотипных вопросов и ответов мент сунул ему под нос листок бумаги со словом «Протокол», какую-то странную палочку и велел расписаться. Он пожал плечами и попросил гусиное перо. Мент непонимающе уставился на него и вдруг заржал, крутя пальцем у виска:

— Ну точно, псих. Ну, смотри, Ведерников — как раз по тебе соседушка. А ты, никак, опять с джедаями подрался? Правую-то руку они тебе сломали — видать, световой меч разрядился, а то бы отрубили нафиг!

— У меня всё в порядке, — каким-то странным, медленным голосом сказал сосед.

— Все в порядке, — подтвердил мент таким же медленным голосом и замер. А спустя минуту встряхнулся и уже обычным тоном сказал:

— Вот этим расписывайся, псих. Ручек он не видел, ага. Вот, видишь, где галочки стоят? Вот тут и пиши: «С моих слов записано верно» и хоть какую-то закорючку поставь, если и как расписаться забыл.

Он послушно написал всё, что сказали. Рука вывела привычный росчерк — сама, без его участия. Мент хмыкнул, но ничего не сказал. Забрав протокол и не прощаясь, местный страж порядка вышел за дверь. И буквально минуту спустя дверь открылась снова. В изолятор вошли два очень похожих друг на друга человека в белых халатах. Он напрягся, почувствовав опасность.

— Ну, и чего тут у нас? — насмешливо спросил тот, от которого веял отчетливый холодок неприятностей.

— А тут у нас обитель Темных лордов. Вот, полюбуйся, — так же насмешливо сказал второй.

— Вижу. Ба, знакомые все лица! Ведерников! Года не прошло, понимаешь. А чего тут, а не у нас? В твоей шестой палате как раз койка освободилась — Дракулу выписали. А Наполеон с Чебурашкой и Ваня Грозный тебя уж заждались! Ну что, империя нанесла ответный удар?

— Да нет, Ведерников тут как раз по нашему профилю. Черепно-мозговая и сложный перелом со смещением. Но если ты так по нему стосковался — забирай. Вместе с новым клиентом. И тоже, представь — Темный Лорд! Урожайная какая весна на лордов выдалась, не поверишь.

— О как. Что, тоже Дарт Вейдер? А может, сам Палпатин — он же Дарт Сидиус?

— Нет. Это у нас Темный Лорд. Он же Волдеморт, он же глава Ордена вальпургиевых рыцарей, или Пожирателей Смерти. Короче, страх и ужас, летящий на крыльях ночи.

— Что-то новенькое. Таких у нас еще не было. Американцы что, новый ужастик сняли? Так кто ты такой?

— Не помню.

— Ты гляди. Фамилия, имя, отчество?

— Не помню. Меня уже спрашивали.

— И ведь не врёт. Действительно не помнит, — со знанием дела произнес опасный посетитель. — Я такие вещи сразу вижу — поработай с моё! Нет, Яша, не отбрыкивайся. Это тоже твой клиент. Посттравматическая амнезия. Очухается — вспомнит. Так что лечи обоих, да через недельку выписывай, чего казенные харчи проедать. У вас тут и без того каждый второй с пограничным расстройством. Ведерников, ты как? Снова Дарт Вейдер?

— Со мной все в порядке, Борис Аркадьевич.

— Видишь? И этому полегчало. Не иначе, доблестная милиция вылечила. Надо будет этого лейтенанта к нам в Черноисточинск позвать — глядишь, половина палат освободится. Пошли, Яша, обедать пора.

* * *

Вечером к ним пришла посетительница — маленькая старушка с матерчатой сумкой в руках. «Бабка с авоськой» — так однажды сказал Тони.

— Здорово, Аника-воин! — поприветствовала она соседа. — И ты здесь? А говорили, что тебя опять в дурку упекли.

— Здравствуйте, баба Дуся! — радостно отозвался сосед. — Вот, сюда загремел на неделю. Сотрясение мозга да перелом какой-то нехороший.

— Чему там у тебя трястись-то? — хмыкнула старушка. — Ну а ты, крестник, оклемался? — и вопросительно уставилась на него.

— Я? Ваш крестник? — изумился он. Никогда у него никаких крестных не было. И вообще никого. Только Тони… И вдруг перед глазами встала картинка: Тони старинным фамильным кинжалом делает надрез сначала на своей руке, а потом на его — и их кровь смешивается… и все снова исчезает в заполнившем его память тумане.

— Ну а кто же еще. Я ж тебя на пустыре и нашла, за леспромхозовским бараком. Лежал весь в кровище, я думала — мертвый, а ты застонал. Ну я побежала в барак, «Скорую» вызывать — там телефон-то на вахте, потом со «Скорой» ругалась. Чтобы тебя в больницу свезли да положили. Саманович небось до сих пор меня костерит, не хотел он тебя брать-то. Так что считай, что второй раз родился. Можешь отмечать 3 мая 1998 года как день рождения. Твой-то когда?

— Не помню… — снова пробормотал он.

— А ничего, вспомнишь. Отлежишься немного, и в башке все устаканится. Я вам тут передачу принесла, знаю я, как в больнице кормят.

Бабка сноровисто достала из своей сумки стеклянную банку с розовой жидкостью и замотанную в махровое полотенце кастрюльку. Следом показались две тарелки, две ложки и все те же стаканы. От кастрюльки пахло чем-то вкусным и смутно знакомым.

— Пельмени? — неуверенно спросил он. Тони как-то затащил его в русский ресторанчик… где это было?

— Ну мужики! Как самого зовут, забыл, а про жратву всегда вспомнит! Вареники это, с картошкой. Где ж я мяса-то на пельмени наберу, сам подумай. Пенсию вон по полгода не платят. Да вот еще киселя вам сварила, ешьте на здоровье.

— Спасибо, баба Дуся! — проникновенно сказал сосед, раскладывая эти… вареники по тарелкам. — Что бы мы без тебя делали…

— Известно что, голодом бы сидели. Ты же, считай, мне не чужой — с Шурой, бабкой твоей, мы еще до войны на Татауровском прииске колотились, потом в госпитале санитарками работали. Там она мать твою, Милку, от Петьки Зайцева и родила. Петьке-то что? Подлечился, да с одной-то рукой к себе под Рязань и уехал, а про ребенка и знать не знал. Я как ей говорила — напиши ему, ну куда ты с дитём? Нет, говорит. Дура была, думала, тот сам к ней приедет. И мать твоя в ту же породу вышла, упокой Господи их души. Невесть от кого тебя родила — и ведь не гуляла ни с кем! Они вот померли уж обе — так хоть я за тобой, дураком, пригляжу. Пропадёшь ведь один.

— Не пропаду, баба Дуся, — отозвался сосед.

— И то верно. Вас оглоблей не пришибешь. Что тебя, что этого… крестничка моего. Как хоть звать тебя, мил человек? Ты в бреду вроде Володей назывался?

— Нет, — тихо отозвался он. — Не Володей.

— Ну ладно, пойду я. Посуду-то вам оставлю, завтра еще чего принесу.

В дверь заглянула женщина в белом халате, которая ставила им уколы.

— Время, баба Дуся!

— Иду уже. А ты, Надежда, к Петровичу в пятую палату загляни. И с терапии позови кого, как бы ночью он не отошел.

— Да типун тебе на язык, баба Дуся! — и медсестра торопливо ушла, а следом, попрощавшись, с достоинством вышла бабка.

— Ты чего не ешь? — спросил его сосед.

— Я вспомнил. Меня звали… Лорд Волдеморт.