Провидица (джен)

Пифия Трелони пользовалась большим уважением в волшебном мире. Провидица такого уровня могла позволить себе входить в кабинет министра без стука и пользоваться неограниченным кредитом в Гринготтсе. При взгляде на её красивый трёхэтажный особняк сразу становилось ясно, что живут в нём люди обеспеченные, и никому бы и в голову не пришло, что когда-то его нынешняя владелица была бедна как церковная мышь. Эх! Как давно это было… Была она юной, смешливой и гордой, а глаза её видели во сто крат лучше, чем сейчас. За гордыню судьба её и наказала…

* * *

Негоже было девице семнадцати лет, у которой из приданного-то — одна перина да петух, отказывать достойным женихам. Мать только и успевала слёзы вытирать, когда очередной претендент, плюясь и бранясь, уходил ни с чем, а вслед ему раздавался заливистый звонкий смех. «Останешься старой девой, дурында!» — в сердцах говаривала старушка, но дочку прощала — "деточка моя, свет в окошке, наследница дара". Правда, дара предвидения как такового ещё не проявлялось, но маменька надежды не теряла: проявится когда-нибудь обязательно.

В их семье по женской линии все прорицаниями пробавлялись, тем и жили. Люди благодарили, приносили хлеб, мёд да молоко, но никогда никто доли такой не стеснялся: что есть, то и есть. Только девчонка всё баламутила, хотела, видите ли, состояние сколотить. Да где ж это видано, чтобы с людей за пророчества деньги брать! За волю-то Мерлинову!

Мать думала, вот замуж выйдет, да и забудет про планы свои безумные, ан нет, девица уж больно норовистая выросла. Взяла и уехала в далёкий Лондон. Прорицаниями на жизнь зарабатывать. Волей, данной свыше, торговать. Тьфу ты!

А через год вернулась на сносях, бледная, тощая. Старушка от стыда не знала, куда глаза прятать, а этой хоть бы что! Родила девчонку и опять назад укатила. Разбогатею, говорит, заберу и тебя, и дочку. И ни слуху, ни духу.

А ровно через полтора годика письмо от неё пришло: помоги, мол, света белого не вижу, слепну. Кто письмо писал, неизвестно, но, видно, добрый человек, сжалился над глупою девкой, накарябал под диктовку.

Ох, и тяжко пришлось! Внучка маленькая, да дочка почти не зрячая. На воде да хлебных корках жили.

И только после того, как совсем Пифа ослепла, дар-то настоящий и проявился. Да такой, что со всех концов королевства люди приезжать стали да совета просить. И платили, все платили. Старушка столько золота никогда и не видывала. Пробовала дочку увещевать, мол, через корыстолюбие своё зрение-то ты и потеряла. А она: «Да что Вы, маменька, я за золото это сполна судьбе заплатила. Пусть глаза мои не видят, да хоть вы с доченькой как люди поживёте. А мне зрение и ни к чему, я и так всё вижу». И ведь видела, точно. По улице ходила без проводника, твёрдым шагом, а уж людей-то насквозь проглядывала: всё знала, что было, что будет…

А потом приехал франт важный из самого Министерства. Мы, говорит, мисс Трелони, вашим даром очень интересуемся и хотим, мол, архив создать, чтобы ни одно из ваших пророчеств зря не пропало. И в Лондон пригласил, чтобы, значит, поближе к ним. А в городе уж столько народу приходить начало: кто с бедой, кто с глупостью какой, а кто просто так, поглазеть. И все платили. И министерские каждый день появлялись с шариками своими. Как принесут целый саквояж шариков этих стеклянных, да давай заполнять, только звон стоит! И особы важные бывали, герцоги да лорды с детишками малыми да с жёнами. Один раз даже граф русский приезжал, всё к себе звал. Будешь, мол, у меня жить как королева. Пифа смеялась только, да графу предсказала, что великим царедворцем станет. Как же звали его? Орлов, что ли… Хорошо жили, в достатке, да только чувствовала старушка, что богатство это всё равно развеется как пыль на ветру, и детям и внукам не достанется. Видела это как наяву, она ведь тоже, как и дочь, провидицей была…

* * *

Пифия справила уже сто сороковой день рождения. Грустный это был праздник, одинокий. Хотя народу всегда в доме полно было: любила Пифа сквибов-приживалок привечать, а они уж за внимание её всегда рады стараться были. Но родные голоса давно в палатах не слышны. Прах материнский уже почти девяносто лет на полке в золотой урне покоится, а дочка с внучками за границей живут, с Пифой знаться не хотят за характер её тяжёлый. Не желала великая прорицательница за наследницами дара признавать. Нет, и всё! Да и то, знала, небось, от кого девочку родила. Может, и права была… Давно поссорились, и надежды свидеться уже нет. Тогда лет пять назад перестала им деньги высылать и переписала завещание на чужого человека. Пусть помаются без кната за душой, может, быстрее одумаются и вернутся под крылышко! Не вернулись…

Тихий стук в дверь. Старушка-приживалка подобострастно кланяется и со скорбной миной на лице шепчет:

— Посетители пришли.

— Кто? — голос Пифии властный и громкий.

— Дамблдоры всем семейством.

— Проси.

Ох, и мода пошла: детей приводить. Родители всё знать хотят, чем их чадо жить будет, да станет ли великим или знаменитым. Глупые. Не понимают, что раз сказанное Пифой уже не изменишь. Никогда.

Вошёл представительный мужчина и женщина с маленькой девочкой на руках. Следом — два мальчика. Родители говорят дежурные слова, но Пифия не слушает, указывает в сторону шкатулки, куда следует деньги положить. Раздаётся звон монет — пятьдесят галеонов — стандартная плата за будущее...

— По одному, — указывает провидица. Подходит старший мальчик.

— Как тебя зовут?

— Альбус.

Голос уверенный, любопытствующий, хитрый. Игрун.

Пифа раскидывает карты. Она их когда-то сама сделала. Для зрячего они — пустые картонки потрёпанные, а для неё — кладезь мудрости. Ей уже всё ясно, но следует помолчать для пущего эффекта, пусть помучаются, тогда каждому слову внимать будут.

— Станешь ты великим магом, но много страданий принесёшь тому, кто от тебя зависеть будет. Утрату принесёшь в семью через любовь. Миссия твоя велика, будешь следовать ей — обретёшь покой и бессмертие… Следующий.

Старший сын подходит к родителям, и Пифия чувствует, как их лица светятся от гордости, отец обнимает мальчика, мать по голове гладит. Чем эти люди слушают?

— М-меня зовут Аберфорт, — раздаётся рядом.

Хороший мальчик, простой, надёжный. Бодливый только...

— Жизнь твоя року подчинена, как бы ты не сопротивлялся. Стезя твоя — любовь и верность хранить, да кротким быть…

Мальчишка не понимает ничего, пугается только старухи важной, мать его по плечику тихонько хлопает, мол, «и ты — хороший».

— Давайте девочку, властно говорит Пифа.

— Её зовут Ариана. — Кендра Дамблдор подходит к провидице с младенцем.

Пифия раскидывает карты... Ох, горе… Не любит она таких положений, хоть душа давно панцирем закрылась от бед людских. Помолчала…

— Что там? — голос Кендры дрожит от напряжения.

«Боишься? Правильно боишься».

— Мальчишки выйдут пусть, не их ушей это дело. — Те послушно выходят. — … Примешь смерть ты от заклятья, устами дочери твоей произнесённого, — произносит Пифа ледяным тоном, устремив слепой взгляд на женщину.

И чувствует, как волны страха начинают исходить от отца и матери девочки.

— Как же это? — Персиваль возмущённо встаёт, стулом громыхая.

— И что, изменить ничего нельзя? — тихо бормочет Кендра.

— Вам одним ведомо, зачем вы за пророчеством пришли: то ли жить спокойно, исполнения судьбы ожидая, то ли делать что-нибудь.

— Что же можно сделать? — Голос матери совсем тонкий, как струна скрипичная.

— … Избавьтесь от девочки. — Слова как приговор. На своём веку Пифия всего дважды так говорила. Избавьтесь, мол, от ребёнка — все беды мимо пройдут. И всегда одна и та же картина вслед за словами: ахи, возгласы, проклятия... Эх, нелегко.

Когда всё утихло, Кендра плачущим голосом взывает:

— Может быть, есть какое-то другое средство?

— Я всё сказала. Прощайте.

Девочка на руках матери сопит так забавно, как дочка Пифии когда-то. Пара тихо уходит.

Всё, больше никого сегодня не приму…

* * *

Альбус Дамблдор на всю жизнь запомнил тот визит к приснопамятной Пифии Трелони. Было ему тогда всего-то ничего — лет семь, наверное. Сама старуха показалась ему не слишком интересной. Но вот то, что произошло, когда они всей семьёй вернулись домой, в Насыпное Нагорье, произвело на него огромное впечатление. Беспечный Аберфорт убежал играть с друзьями, а он остался в доме и, припав к замочной скважине, слышал и видел всё, вздрагивая от криков и стенаний. Мать билась в истерике, проклинала злую судьбу и заходилась в рыданиях. Отец был белее мела, растерянно и молчаливо ходил из угла в угол, безуспешно пытался успокоить жену, то садился, то решительно вставал, тяжко вздыхая. Никогда ещё Альбус не видел своих родителей такими взбудораженными и расстроенными. Наконец, отчаянные возгласы и рыдания стихли, и он услышал странный разговор.

— Что нам делать, Персиваль? — едва различимо от прерывистых вздохов пробормотала Кендра.

— О том, чтобы избавиться от малышки, не может быть и речи. Она — моя дочь, и я никому не позволю причинить ей вред! Нам нужно что-нибудь придумать… Как там она говорила? «Примешь смерть…»

— «Примешь смерть ты от заклятья, устами дочери твоей произнесённого».

— Так… Ну что ж… Выход можно найти. — Персиваль стал слегка покачиваться на стуле, как делал всегда, когда обдумывал серьёзную проблему. — Мы не будем учить её колдовству. — Кендра подняла на него изумлённый взгляд. — Да, да, точно. Ариану следует объявить сквибом. Это раз… Далее, нужно будет запретить ей дружить с детьми магов, пусть общается только с магглами.

— А как же мальчики?

— Альбусу всё равно не до сестры, он настолько талантлив, что его можно хоть сейчас в Хогвартс. А Аберфорт — придумаем… Купим ему каких-нибудь зверюшек, да побольше, пусть занимается, он ведь любит живность.

— А как быть с выбросами магии у девочки? — Кендра вытерла опухшие глаза, а голос её стал чуть твёрже.

— Если кто-то из наших станет свидетелем выбросов — заобливиэйтим, а магглы — их не жалко. И вообще, будем держать её всегда под присмотром… Кендра, — сказал он и проникновенно заглянул жене в глаза, — всё будет хорошо, не волнуйся. Я не дам вас обеих в обиду, обещаю. — Персиваль обнял её и крепко прижал к себе. — Всё будет хорошо. Мы сумеем обмануть пророчество, я уверен.

* * *

В течение последующих нескольких лет Альбус наблюдал, как из девочки планомерно делают сквиба. Сейчас, с высоты свих знаний и опыта он понимал весь ужас её положения, а тогда ему казалось вполне естественным, что Ариана каждый день пьёт специальное зелье, которое, якобы, лечит её от страшной болезни; что ей не разрешают общаться с другими малышами из магических семей, мотивируя тем, что из-за слабости здоровья она не сможет противостоять выбросам магии у других ребят и покалечится. Ариана всегда была под опекой, ей не разрешалось выходить со двора без родителей, ходить в гости и разговаривать с кем бы то ни было, если рядом нет никого из взрослых. Внешне всё выглядело вполне благопристойно: девочка больна и требует постоянного ухода и внимания.

Всё было хорошо, пока Ариана не подхватила банальную простуду. Было решено не утяжелять терапию специальным зельем для снижения магического потенциала, и его давать временно перестали. Трёх дней оказалось достаточно, чтобы копившаяся в девочке всё это время магия выплеснулась наружу подобно тому, как мощный водный поток прорывает плотину. В тот день она играла с маггловскими ребятишками: Кендра, видя, как дочь выздоравливает, позволила ей повидаться с друзьями. Внезапно Альбус услышал стоны и крики. Выскочив из дома, он вместе с матерью бросился к группке детей, лежащих прямо на земле. Зрелище было ужасным. Ариана вызвала что-то вроде вихря из острых камней, который изуродовал и покалечил всех, кроме неё. Она стояла в центре этого вихря и плакала. Кендра взмахом палочки убрала губительный смерч, схватила девочку и убежала в дом. Ариана в слезах кричала: «Они забрали у меня куклу! Они сами виноваты!»

Позже Альбус снова стал невольным свидетелем того, как мать судорожно переговаривалась с отцом, как умоляла его не делать опрометчивых шагов и не оставлять семью на произвол судьбы. Но Персиваль был непреклонен.

— Как ты не понимаешь?! — почти кричал он. — Они отправят её в Мунго, и там всё раскроется. Что тогда будет с ней, с тобой, со всеми нами? Даже если всё уладится, Ариану придётся отдавать в школу, а она не должна научиться тому, что поможет ей осуществить пророчество!

— Ты так веришь в слова этой полоумной, а вдруг это ошибка?

— Пифия никогда не ошибалась. Ни разу.

— Но, как же мы?.. Вдруг тебя посадят надолго? Что мне тогда делать?

— За убийство магглов много не дадут. Вон их сколько… Их не жалко.

Но Персиваль ошибся. В начале века началась всеобщая кампания по защите прав магглов, которая, практически, приобрела характер истерии. За вред, нанесённый магглам, многих наказывали чрезвычайно сурово, вплоть до пожизненного заключения в Азкабане. Не избежал этой участи и старший Дамблдор, так безоглядно взявший на себя вину своей дочери.

С Арианой после того случая стало твориться неладное. Временами она была как будто не в себе, плакала, забивалась в тёмный угол, и никакими уговорами нельзя было её оттуда вызволить. А иногда в ней проявлялась поистине львиная ярость, которую приходилось гасить средствами посильнее уговоров.

После заключения мужа в Азкабан Кендра, казалось, сломалась морально и физически. Хотя она продолжала поить дочь зельем и ограждать её от внешнего влияния, но с каждым годом в ней крепло желание развязаться с этой жизнью, не приносящей ни радости, ни покоя. Даже успехи Альбуса не могли восполнить утрату простого женского счастья.

Известие о скоропостижной смерти мужа окончательно подкосило её силы. Кендра перестала следить за домом и детьми. Альбусу самому порой приходилось готовить еду и чинить одежду для себя и для других домочадцев. Вскоре он начал замечать, что Кендра больше не варит зелье для Арианы и не берёт с собой палочку, когда заходит к ней в комнату. Как будто специально ждёт, что та, наконец, осуществит то, что было предначертано, и освободит несчастную мать от страданий.

Что и случилось, в конце концов.

* * *

Сибилла Трелони всегда знала, что дар у неё есть. Только был он какой-то… Неустойчивый, что ли. И чтобы «удержать» его, нужно было крепко выпить. В состоянии, когда в глазах начинало двоиться, а ноги становились ватными, ею овладевал дух прапрабабки и начинал вещать о грядущем. В трезвом уме такое случалось крайне редко. Бабка Пифия каждый раз хозяйничала в её теле совсем недолго, и что она при этом говорила, Сибилла не ведала. Но, судя по выражению лиц тех, кто имел счастье слушать очередное пророчество, говорилось нечто чрезвычайно важное и многозначительное. Именно благодаря бабкиным «визитам» у Сибиллы появилась кое-какая репутация провидицы и возможность зарабатывать на кусок чёрного хлеба. За это Трелони была благодарна давно почившей родственнице, несмотря на то, что та не оставила своим наследникам ни кната.

Сегодня ей предстояла беседа с директором Хогвартса Альбусом Дамблдором по поводу устройства на работу. Встреча была назначена на вечер, но уже с утра она взялась заглушать переполнявшее её волнение доброй дозой кулинарного хереса. В таверну она явилась прилично навеселе, и, увидев выражение лица директора, поняла, что зря надеялась провести оставшуюся часть своей жизни в тепле и уюте хогвартских покоев. Он задал ей несколько ничего не значащих вопросов, заказал сливочное пиво, и, казалось, намеревался уже прекратить бесполезную беседу, как вдруг ей явилась Пифия с очередным посланием. Очнувшись после «посещения» прапрабабки, Трелони обнаружила Дамблдора в чрезвычайном изумлении, которое сменилось глубокой задумчивостью…

Таким образом, Пифа помогла своей праправнучке вылезти из крайней нужды, видимо, стараясь хоть как-то оберечь потомков. Сибилла получила всё то, к чему стремилась многие годы: крышу над головой, вкусную еду и любимую работу. Правда, пить ей Дамблдор категорически запретил, но это и хорошо, потому что родственница теперь будет являться значительно реже, а значит неприятные ощущения оттого, что в твоём теле главенствует чужой человек, беспокоить не будут.

* * *

Переживший в юности тяжёлую личную трагедию Альбус Дамблдор знал, что сопротивляться пророчествам Пифии Трелони нельзя, потому что раз сказанное Пифой уже не изменишь. Никогда. А что это была именно она, не было никаких сомнений. Тот же голос, тот же взгляд: жёсткий и равнодушный. Да и родство прямое — тоже аргумент. Незадолго до своей смерти мать показала Альбусу тайник, где в стеклянных шариках хранились все три прорицания и наказала ему хранить их до той поры, пока, по словам Кендры, «не окажешься на распутье». Вот тогда и следовало разбить шарик с надписью: «Альбус» и сообразовывать свои действия со словами «этой великой женщины».

«Станешь ты великим магом, но много страданий принесёшь тому, кто от тебя зависеть будет. Утрату принесёшь в семью через любовь. Миссия твоя велика, будешь следовать ей — обретёшь покой и бессмертие», — услышал седовласый Дамблдор скрипучий голос Пифии. «Что ж, — подумал он, — первая часть пророчества исполнилась полностью. Будем осуществлять вторую».