Исповедь писателя (джен)

Поз­дний час. Про­куре­на квар­ти­ра. Ку­саю до кро­ви гу­бу, вли­ваю в глот­ку де­шёвое ви­но. Ти­шина да­вит со всех сто­рон, и сер­дце бьётся в гряз­ном рит­ме. От ль­да паль­цев до пят сколь­зит энер­гия. Дай во­лю ей, шеп­чет ра­зум.

Ту­шу оку­рок, са­жусь за стол. Вос­па­лён­ная ду­ша рвётся в пус­то­ту — нач­ну про­цесс тво­рения.

Не за­мечая вре­мени, не счи­тая си­гарет и ка­пель кро­ви, я от­да­юсь то­му, что греш­нее сек­са, страш­нее смер­ти, хо­лод­нее сне­га.

Ба­раба­нит дождь. Или так сту­чит моё сер­дце? За­дыха­юсь, лёг­кие сжа­ты от из­бытка ды­ма, но я про­дол­жаю: паль­цы сжи­ма­ют ка­ран­даш, а на клоч­ке бу­маги, как ра­ны, всплы­ва­ют кон­ту­ры строк. Фан­та­зия кри­чит в эк­ста­зе, но про­цесс не за­вер­шен. Пе­ред гла­зами всплы­ва­ет об­раз пти­цы. Опе­ренье скуд­но, не кос­ну­лось оно го­ловы и спи­ны, об­на­жая че­реп и поз­вонки. Пус­тые глаз­ни­цы прон­за­ют ду­шу, из­гиб клю­ва нек­ра­сив, блестит металл когтей.

Гри­фель сло­ман. Хрип­лый крик. Пти­ца рва­нулась с мес­та, скрыв­шись в гряз­ном уг­лу.

Курю пос­леднюю. Слы­шу, что ноч­ной кош­мар де­тей ти­хонь­ко пла­чет. Слё­зы сме­шива­ют­ся с пылью.

— За что? — всхлип про­из­ве­дения. — Я столь убог! А ты — не­веж­да и ль­стец! Убей ме­ня!

— Нет.

Дым пол­зет к по­тол­ку, как бе­лый змей.

Бро­саю оку­рок на пол, встаю. Пти­ца вздра­гива­ет, слов­но жер­тва.

Не убе­гай.

Под­хо­жу. Опус­ка­юсь на ко­лени, об­ни­мая, го­ворю:

— Ты — лишь наб­ро­сок, что бу­дет ле­тать, бро­сать­ся на тех, кто сла­бее, впи­ва­ясь эти­ми ког­тя­ми в плоть. Го­лос ста­нет сла­ще сви­рели, а опе­ренье ос­тавлю я таким. Оно великолепно.

Мол­чит. Но не сбе­га­ет.

Не бой­ся ме­ня, пой­ми, что ше­девр вос­кре­са­ет, как фе­никс — из пеп­ла.

Сей­час ты жа­лок, и нуж­но вре­мя.

— Я дам те­бе всё: силу, жертву, яр­кое имя.

— И лю­бовь свою?

— Я сей­час те­бя люб­лю.

И хищ­ник мой вер­нулся на мес­то, при­тих сми­рен­но. Он по­нял, что каж­дый соз­да­тель пла­тит кровью за своё тво­рение.

Что та­кое вдох­но­вение?

Это пла­мя, в ко­тором го­ришь не­ус­танно. И кри­ки твои ос­та­ют­ся ве­рени­цей слов на бу­маге, что схва­тил впо­пыхах.

Это мо­ре, в ко­тором сле­по то­нешь. Ле­дяная кор­ка не поз­во­ля­ет на­пить­ся кис­ло­родом, рас­пра­вить лёг­кие в од­ной по­пыт­ке — жить.

Это зы­бучие пес­ки. В эпи­цен­тре рых­лой зем­ли пог­ру­жа­ешь­ся в по­золо­ту. С улыб­кой про­пус­ка­ешь го­рячее зо­лото сквозь паль­цы.

Это оди­ночес­тво. По­доб­но мо­наху в пус­той келье шеп­чешь мо­лит­ву, что от­ра­жа­ют сте­ны.

Это яд, ко­торый вы­пива­ешь до дна. Слад­кий, горь­кий, тер­пкий он рас­полза­ет­ся по те­лу, впи­тыва­ет­ся в каж­дую мыш­цу, лас­ка­ет кос­ти, сколь­зит по стру­нам-нер­вам.

Это вспыш­ка све­та, что ре­жет взгляд не­ус­танно. Мол­ни­ей она про­носит­ся в соз­на­нии, и смот­ришь на неё влюб­ленно — не зак­рыть гла­за.

Это от­ча­яние, в ко­тором бро­дишь, как по заб­ро­шен­но­му зам­ку. «Где же оно, где?» — от­пи­ра­ешь дверь за дверью в по­ис­ках то­го, что пле­нило жес­то­ко. И не на­ходишь.

Это рабс­тво иде­алам. Ве­домый на­важ­день­ем, иг­рушка чу­жой во­ли, пи­шешь то, что шеп­чет лег­ко­мыс­ленная му­за.

Это счастье, поз­нать его не каж­до­му да­но. Ге­ний сло­ва или прос­то одер­жим — не по­нять ни тебе, ни мне.

Иде­аль­ный нож, ве­рени­ца вен и лист бу­маги и на сто­ле.

Жизнь — это ступени. Ты можешь опуститься на одну из них, сетовать на то, что тяжело, невозможно. Можешь идти по ним, преодолевая препятствие, одно за одним.

Жизнь — это море. Ты можешь лечь у берега, сетовать на то, что холодно, глубоко. Можешь прыгнуть в воду, упорно плыть, рассекая плотность воды, задыхаясь, продолжать всё грести и грести.

Жизнь — это непроглядная комната. Ты можешь сесть у порога, сетовать на то, что темно, страшно. Можешь сделать шаг вперёд, наступить на что-то острое, твёрдое, густое, но не сбиваться с пути, выставить руки вперёд, огибать все углы.

Жизнь — это множество лиц, улыбок, одежд. Ты можешь спрятаться под одеялом, сетовать на то, как много лжи. Можешь подняться, расправить плечи, улыбаться, пожимать им руки, смотреть в глаза, не опуская взгляд.

Жизнь многогранна, сложна, непонятна. Но если она дана тебе, здесь и сейчас, грех — сдаться, не испытать её вкус. Сладкий, горький, кислый, солёный. С привкусом стали, винограда и крови. Жизнь противна, одновременно — прекрасна. Не бойся её, пока часы продолжают свой ход. Когда-то они престанут идти, заставят жалеть о том, что не написано, не сделано, не сказано.

Carpe diem, мой друг. C'est la vie.